Текст книги "О любви"

Глава XXXVI
О ревности (продолжение)

Теперь о женщине, заподозренной в непостоянстве.

Она покидает вас потому, что вы приостановили в ней кристаллизацию и, может быть, опираетесь в ее сердце на привычку.

Она покидает вас потому, что слишком в вас уверена. Вы убили в ней опасения, и легкие сомнения счастливой любви уже не могут больше зарождаться; внушите ей беспокойство и, главное, остерегайтесь бессмысленных уверений.

За долгое время, прожитое с нею, вы, конечно, узнали, какая мещанка или светская дама вызывает в ней больше всего ревность и опасения. Начните ухаживать за этой женщиной, но не афишируйте своего ухаживания, а, наоборот, старайтесь скрыть его, и притом старайтесь добросовестно: доверьтесь зорким глазам ненависти, которые все увидят и все почувствуют. Глубокое отчуждение, которое вы будете испытывать в течение нескольких месяцев ко всем женщинам[97]97
  Вы сравниваете ветку, покрытую алмазами, с голой веткой, и контраст этот оживляет воспоминания.


[Закрыть], должно облегчить вам эту задачу. Помните, что в вашем положении можно все погубить, выказав страсть; встречайтесь пореже с любимой вами женщиной и пейте шампанское в приятной компании.

Чтобы верно судить о любви вашей возлюбленной, помните следующее.

1. Чем больше физического удовольствия лежит в основе любви, в том, что когда-то вызывало близость, тем более любовь подвержена непостоянству и в особенности неверности. Это особенно применимо к чувствам, кристаллизации которых благоприятствовал огонь юности в шестнадцать лет.

2. Чувства двух существ, любящих друг друга, почти никогда не бывают тождественны[98]98
  Пример – любовь Альфери к той английской аристократке (миледи Лигонье), у которой одновременно был роман с ее лакеем и которая так забавно корчила из себя Пенелопу («Жизнь», 2).


[Закрыть]. В любви-страсти есть свои фазисы, в течение которых поочередно один из двух любит больше. Часто на любовь-страсть отвечают простым волокитством или любовью-тщеславием, и экстаз в любви чаще испытывают женщины. Каково бы ни было чувство одного из любовников, как только он начинает ревновать, он требует, чтобы чувство другого удовлетворяло условиям любви-страсти; тщеславие стимулирует в нем все потребности нежного сердца.

Наконец, ничто так не противно любви-влечению, как любовь-страсть в партнере.

Часто умный человек, ухаживая за женщиной, только заставляет ее задуматься о любви и разнеживает ее душу. Она хорошо принимает умного человека, доставляющего ей это удовольствие. И он начинает надеяться.

В один прекрасный день эта женщина встречает другого человека, заставляющего ее почувствовать то, что тот, первый, описывал.

Я не знаю, как действует ревность мужчины на сердце женщины, которую он любит. Ревность надоевшего поклонника должна вызывать крайнее отвращение, доходящее даже до ненависти, если тот, к кому ревнуют, ей милее ревнивца, ибо нам приятна ревность лишь тех, кого мы сами могли бы ревновать, как говорила г-жа де Куланж.

Если ревнивец любим и не имеет никакого основания ревновать, его ревность может оскорбить эту женскую гордость, которую так трудно удовлетворить и понять. Ревность может нравиться женщинам, обладающим гордостью, как новый вид доказательства их власти.

Ревность может нравиться как особый вид доказательства любви.

Ревность может оскорбить стыдливость крайне чувствительной женщины.

Ревность может нравиться как способ обнаружить храбрость возлюбленного: ferrumamant[99]99
  Они любят железо (лат.).


[Закрыть]. Заметьте хорошенько, что привлекательна именно храбрость, а не мужество в духе Тюренна, которое отлично может совмещаться с холодностью сердца.

Одно из следствий закона кристаллизации сводится к тому, что женщина ни при каких обстоятельствах не должна отвечать «да» обманутому любовнику, если она рассчитывает как-нибудь воспользоваться им в будущем.

Возможность продолжать наслаждаться тем совершенным образом, который мы составили себе о любимом существе, так сладостна, что до этого рокового да

 
Мы смерти не хотим и рады отыскать
Спасительный предлог, чтоб жить и чтоб страдать.
 

Андре Шенье.

Во Франции известен анекдот про м-ль де Соммери, которая, будучи поймана своим любовником на месте преступления, храбро это отрицала, а когда тот стал горячиться, заявила: «Ах, я прекрасно вижу, что вы меня разлюбили; вы больше верите тому, что вы видите, чем тому, что я говорю вам».

Примириться с обожаемой возлюбленной, которая вам изменила, все равно что попытаться ударами кинжала разрушить беспрерывно возобновляющуюся кристаллизацию. Любовь непременно должна умереть, и ваше сердце будет мучительно разрываться, ощущая каждый шаг своей агонии. Это одна из самых несчастных комбинаций, какие только бывают при данной страсти и в жизни: следовало бы найти в себе силы примириться только в качестве друзей.

Глава XXXVII
Роксана

Что касается ревности у женщин, то они недоверчивы, они рискуют неизмеримо большим, чем мы, они приносят больше жертв во имя любви, к их услугам гораздо меньше развлечений и, главное, гораздо меньше возможностей проверить поступки любовника. Женщина чувствует себя униженной ревностью; создается впечатление, что она гоняется за мужчиной; ей кажется, что она стала посмешищем для своего любовника и что он особенно издевается над ее нежнейшими порывами; у нее неизбежно появляется склонность к жестокости, а между тем она не может убить соперницу на законном основании.

Поэтому женская ревность должна быть страданием еще более ужасным, если только это возможно, чем ревность мужская. Это предел того, что может вынести, не разбиваясь, человеческое сердце, полное бессильного бешенства и презрения к себе[100]100
  Это презрение является одной из главных причин самоубийств: кончают с собой ради восстановления чести.


[Закрыть].

Я не знаю иного лекарства против этой жестокой болезни, кроме смерти того, кто причинил ее, или того, кто от нее страдает. Французскую ревность можно наблюдать в истории г-жи де Помре из «Жака-Фаталиста».

Ларошфуко говорит: «Людям стыдно признаться, что они ревнуют, но они гордятся тем, что испытали и способны испытывать ревность»[101]101
  Мысль 495-я. Хоть я не отмечал этого каждый раз, читатель увидит здесь и некоторые другие мысли знаменитых писателей. Я пытаюсь писать историю, а такие мысли уже сами по себе факты.


[Закрыть].

Несчастные женщины не смеют даже признаться, что им знакома эта жестокая пытка, до такой степени смешными делает она их в глазах света. Вероятно, столь мучительная рана никогда не зарубцовывается окончательно.

Если бы холодный разум мог пытаться выдержать натиск воображения хотя бы с тенью надежды на успех, я сказал бы несчастным женщинам, страдающим от любви: «Между неверностью мужчин и вашей – большая разница. У вас такой поступок частью – прямое действие, частью – признак. Благодаря воспитанию, полученному нами в военных школах, у мужчин он не служит ровно никаким признаком. Напротив, у женщин в силу стыдливости он служит самым решающим признаком преданности. Дурная привычка превратила это у мужчин в своего рода потребность. В продолжении первой юности пример так называемых старших в коллеже заставляет нас вкладывать все наше тщеславие в увеличение числа успехов этого рода и видеть в них единственное доказательство наших достоинств. Ваше же воспитание действует в обратном направлении».

Что касается важности какого-либо поступка как знака, то вот вам пример: рассердившись, я опрокидываю стол на ногу соседу, что причиняет ему адскую боль, и, тем не менее, все отлично улаживается, в другом случае я поднимаю руку, чтобы дать ему пощечину.

Разница в неверности обоих полов настолько велика, что страстная женщина может простить неверность, тогда как для мужчины это невозможно.

Вот решающая проверка для отличения любви-страсти от любви в отместку; неверность почти убивает в женщине первую и удваивает вторую.

Женщины властные скрывают свою ревность из гордости. В течение долгих вечеров они молчаливы и холодны с человеком, которого обожают, которого боятся потерять и который, как они думают, находит в них мало очарования. По всей вероятности, это одна из самых ужасных пыток; это также один из обильных источников любовных несчастий. Чтобы исцелить этих женщин, столь достойных нашего величайшего уважения, мужчина должен предпринять что-нибудь необычайное и решительное, а главное – делать вид, что ничего не замечает. Например, в двадцать четыре часа собраться в далекое путешествие вдвоем с ней.

Глава XXXVIII
ОБ отместке

Отместка – одно из проявлений тщеславия; я не хочу, чтобы мои противник взял надо мной верх, и потому делаю этого противника судьей моих достоинств. Я хочу произвести впечатление на его сердце. Вот почему мы заходим тут далеко за пределы благоразумия.

Иногда, желая оправдать собственное безрассудство, мы даже начинаем уверять себя, что противник собирается одурачить нас.

Представляя собою болезнь чести, такая отместка[102]102
  Я знаю, что в таком смысле это слово звучит не очень по-французски, но ничем не могу заменить его по-итальянски – puntiglio, по-английски – pique.


[Закрыть] гораздо более распространена в монархических странах и, вероятно, лишь весьма редко встречается там, где господствует привычка оценивать поступки по степени их полезности, как, например, в Американских Соединенных Штатах.

Всякий человек, а француз в особенности, терпеть не может оставаться в дураках; между тем былая легкость[103]103
  Три четверти французских вельмож 1778 года подверглись бы судебному преследованию в стране, где законы выполнялись бы нелицеприятно.


[Закрыть] характера французов времен монархии мешала отместке производить большие опустошения в чем-либо, кроме галантности или любви-влечения. Исключительное зло отместка рождала лишь в тех монархиях, где люди более мрачны из-за климата (Португалия, Пьемонт).

Французские провинциалы создают себе смешное представление о том, чем должно быть уважение в свете к порядочному человеку, а потом становятся на стражу и так стоят всю жизнь, следя, чтобы никто не перескочил через ров. Естественность тут уже невозможна; они вечно раздражены, и эта мания придает что-то смешное даже их любви. После зависти это делает особенно невыносимым пребывание в маленьких городках, и следует не забывать этого, когда любуешься живописным местоположением некоторых из них. Самые возвышенные и благородные чувства парализуются соприкосновением с самыми низменными плодами цивилизации. Эти буржуа становятся совершенно отвратительными, непрерывно толкуя об испорченности больших городов[104]104
  Они из зависти выполняют по отношению друг к другу полицейские обязанности во всем, что касается любви, поэтому в провинции меньше любви и больше разврата. Италия более счастлива.


[Закрыть].

В любви-страсти не может быть отместки; женской гордости свойственна мысль: «Если я позволю своему любовнику дурно обращаться со мной, он исполнится презрения ко мне и не будет в состоянии любить меня»; или начинается ревность со всем ее неистовством.

Ревность жаждет смерти того, кого она боится. Человек, в котором раздражено самолюбие, далек от этого; он хочет, чтобы враг жил и, главное, чтобы он был свидетелем его торжества.

Человека, уязвленного сильно, огорчил бы отказ его противника от соперничества с ним, ибо противник может иметь дерзость думать в глубине души: «Если бы я продолжал заниматься этой женщиной, победа была бы за мной».

Пр и отместке людей нисколько не интересует видимая цель, все дело лишь в победе. Это прекрасно показывают романы девиц из Оперы: удалите соперницу – и так называемая страсть, заставлявшая женщину чуть ли не бросаться из окна, тотчас же угаснет.

В противоположность любви-страсти любовь в отместку проходит мгновенно, достаточно противнику бесповоротным образом заявить о своем отказе от борьбы. Я, однако, не решаюсь утверждать это положение; у меня всего лишь один пример, притом не до конца ясный. Я расскажу этот случай, пусть читатель судит сам. Донья Диана – девушка двадцати трех лет, дочь одного из самых богатых и самых спесивых горожан Севильи. Она красива, конечно, но это не красота первой молодости. Говорят, что она очень умна и еще больше горда. Она страстно полюбила – по крайней мере, так казалось – молодого офицера, за которого родители не желали ее выдать. Офицер уехал в Америку вместе с Морильо; они непрерывно переписывались. Однажды у матери доньи Дианы в большом обществе какой-то глупец сообщил о смерти этого милого молодого человека. Все глаза устремлены на нее; она произносит только следующие слова: «Жаль, такой молодой!» Мы как раз прочли в этот день пьесу старого Месинджера, кончающуюся трагически, хотя героиня принимает с таким же кажущимся спокойствием известие о смерти своего возлюбленного. Я видел, как мать вздрогнула, несмотря на всю свою гордость и ненависть; отец вышел, чтобы скрыть свою радость. В такой обстановке, среди озадаченных зрителей, бросавших многозначительные взгляды на глупого рассказчика, донья Диана одна сохранила спокойствие и продолжала разговаривать как ни в чем не бывало. Испуганная мать велела горничной следить за ней; но в образе жизни девушки никаких перемен не произошло.

Два года спустя за ней начинает ухаживать один очень красивый молодой человек. На этот раз снова, и все по той же причине – потому что претендент не дворянин, – родители доньи Дианы резко восстают против брака; она заявляет, что он состоится. Между девушкой и ее отцом разгорается борьба самолюбия. Молодому человеку запрещают бывать в доме. Донью Диану не возят больше за город и почти не отпускают в церковь; ее тщательно лишают какой-либо возможности встречаться с возлюбленным. Он переодевается и тайно видится с ней через большие промежутки времени. Она все больше и больше упорствует, отказываясь от самых блестящих партий, даже от титула и великолепного положения при дворе Фердинанда VII. Весь город говорит о несчастьях обоих влюбленных и об их героическом постоянстве. Приближается наконец совершеннолетие доньи Дианы; она дает понять отцу, что намерена воспользоваться правом располагать собой. Родные, выбитые из своих последних позиций, приступают к переговорам о браке; когда он уже наполовину заключен, на торжественном собрании обеих семей молодой человек после шести лет верности отказывается от доньи Дианы[105]105
  Каждый год бывает несколько случаев, когда женщин бросают столь же некрасивым образом, и я прощаю порядочным женщинам их недоверчивость (Мирабо. Письма к Софии). В деспотических странах общественное мнение бессильно, важно лишь расположение паши.


[Закрыть].

Через четверть часа все вошло в обычное русло. Она утешилась; может быть, то была любовь в отместку? Или то была великая душа, не удостоившая обнаружить перед людьми свое горе?

Часто, сказал бы я, любовь-страсть может достигнуть счастья, лишь задев самолюбие; в таких случаях она, по-видимому, добивается всего, чего только можно пожелать; жалобы ее были бы смешны и показались бы бессмысленными; она никому не может рассказать о своем несчастье, а между тем непрерывно ощущает его и убеждается в нем; доказательства этого несчастья, если так можно выразиться, переплетены с самыми лестными фактами, как будто предназначенными к тому, чтобы создавать восхитительные иллюзии. Это несчастье показывает свое отвратительное лицо в самые нежные минуты, словно бросая вызов любовнику и заставляя его чувствовать одновременно, как велико счастье быть любимым тем очаровательным и бесчувственным существом, которое он сжимает в своих объятиях, и что это счастье навсегда недоступно. После ревности это, может быть, самое жестокое несчастье.

В одном большом городе[106]106
  в Ливорно. 1819 г.


[Закрыть] до сих пор помнят о добром и мягком человеке, доведенном такого рода яростью до убийства своей возлюбленной, которая полюбила его только назло своей сестре. Однажды вечером он предложил ей покататься вдвоем по морю в хорошенькой лодке, собственноручно изготовленной им; выехав в открытое морс, он нажал пружину, в дне лодки раскрылась щель, и она исчезла навсегда.

Я был свидетелем того, как один шестидесятилетний человек взял на содержание мисс Корнель, самую капризную, самую безрассудную, самую изумительную актрису лондонского театра. «И вы надеетесь, что она будет верна вам?» – говорили ему. «Нисколько. Но она полюбит меня, и, может быть, до безумия».

И она любила его целый год, часто до потери рассудка; она три месяца подряд не давала ему ни малейшего повода для жалоб. Он возбудил между своей дочерью и любовницей борьбу самолюбия, неприличную во многих отношениях.

Задетое самолюбие царит в любви-влечении, определяя ее судьбы. По этому признаку удобнее всего провести границу между любовью-влечением и любовью-страстью. Старое военное правило, сообщаемое молодым людям, когда они поступают в полк, гласит, что если кто-нибудь получает билет на квартиру в дом, где живут две сестры, и хочет добиться любви одной из них, то ему следует ухаживать за другой. Если вы встречаете молодую испанку, склонную к романам, и хотите быть любимым ею, в большинстве случаев достаточно чистосердечно и скромно показать, что хозяйка дома нисколько не трогает ваше сердце. Эту полезную истину я узнал от милейшего генерала Лассаля. Это самый опасный способ подхода к любви-страсти.

Любовь в отместку завязывает узы наиболее счастливых браков, если не считать браков по любви. Заведя скромную любовницу через два месяца после свадьбы[107]107
  См. «Исповедь странного человека» (рассказ миссис Опи).


[Закрыть], многие мужья обеспечивают себе на долгие годы любовь своих жен. Этим они порождают в них привычку думать только об одном мужчине, привычку, которую семейные узы делают непобедимой.

Если в век Людовика XIV при его дворе нашлась знатная дама (г-жа де Шуазель), боготворившая своего супруга[108]108
  Письма г-жи Дюдефан, «Воспоминания» Лозена.


[Закрыть], то это произошло потому, что он казался весьма заинтересованным ее сестрой, герцогиней де Граммон.

Показывая нам, что она отдает предпочтение другому, самая заброшенная любовница лишает нас покоя и зажигает в нашем сердце видимость страсти.

Храбрость итальянца – вспышка гнева, храбрость немца – миг опьянения, храбрость испанца – прилив гордости. Если бы существовала нация, у которой храбрость была бы преимущественно борьбой самолюбия между солдатами одной и той же роты или между полками одной и той же дивизии, в случае поражения не было бы никакой точки опоры и никто не знал бы, как остановить бегство армии такой нации. Этим тщеславным беглецам казалось бы верхом нелепости предвидеть опасность и пытаться предотвратить ее.

«Стоит вам лишь просмотреть какой-нибудь отчет о путешествии в страну североамериканских дикарей, – говорит один из самых симпатичных философов Франции[109]109
  Вольней. Описание Американских Соединенных Штатов, стр. 491–496.


[Закрыть], – и вы узнаете, что обычная участь пленников, захваченных в войне, состоит не только в том, что их сжигают живьем и съедают, но что перед этим их привязывают к столбу возле пылающего костра и держат там несколько часов, подвергая самым жестоким и самым изощренным истязаниям, какие только может изобрести ярость. Стоит прочесть, что рассказывают об этих ужасных сценах путешественники, свидетели каннибальской радости присутствующих, особенно о неистовстве женщин и детей, и о том ужасном восторге, с каким они соперничают в жестокости. Стоит прочесть, что они добавляют при этом о героической твердости, о неиссякаемом хладнокровии пленника, который не только ни малейшим знаком не выдаст своих страданий, но и с величайшим высокомерием гордости, с величайшей горечью иронии, с величайшей оскорбительностью сарказма глумится над своими врагами, воспевая собственные подвиги, перечисляя убитых им родственников и друзей присутствующих, подробно описывая муки, которые он заставил их претерпеть, и обвиняя всех людей, окружающих его, в трусости, в малодушии, в неумении истязать, пока наконец враги не разрывают его на куски и не начинают заживо грызть на его собственных глазах, между тем как он испускает последний вздох вместе с последним бранным словом[110]110
  Человек, привыкший к таким зрелищам и чувствующий, что сам может оказаться их героем, способен сосредоточить внимание исключительно на величии души; и тогда это зрелище доставит ему самое глубокое и самое сильное из наслаждений недейственного характера.


[Закрыть]. Все это немыслимо у цивилизованных народов; это покажется басней самым бесстрашным гренадерским офицерам и когда-нибудь будет подвергнуто сомнению потомством».

Это физиологическое явление зависит от особого душевного состояния пленника, благодаря которому между ним, с одной стороны, и всеми его палачами, с другой стороны, возникает борьба самолюбия, пари тщеславия о том, кто из них не уступит.

Наши милые военные врачи часто наблюдали, как раненые, которые в спокойном состоянии ума и чувств стали бы, пожалуй, громко кричать во время некоторых операций, проявляют, наоборот, лишь спокойствие и величие духа, если подготовить их известным образом. Нужно пробудить в них чувство чести; нужно утверждать, сначала осторожно, а потом с раздражающей настойчивостью, что они не в состоянии вынести операцию без криков.

Глава XXXIX
Любовь, основанная на ссорах

Бывает два рода такой любви.

1. Когда тот, кто ссорится, любит.

2. Когда он не любит.

Если один из любовников имеет слишком сильное превосходство над другим в отношении качеств, которые они ценят оба, любовь этого другого неизбежно должна умереть, так как боязнь презрения рано или поздно совершенно остановит кристаллизацию.

Нет ничего страшнее для заурядных людей, чем умственное превосходство – вот источник ненависти нашего современного мира; и если мы не обязаны этому правилу ужасными случаями ненависти, то исключительно потому, что люди, которых оно разделяет, не вынуждены жить вместе. Но что получается из этого в любви, где все естественно, особенно со стороны того, кто выше, и где, следовательно, превосходство не замаскировано никакими общественными предосторожностями?

Чтобы страсть могла жить, низший должен помыкать высшим, иначе тот не сможет закрыть окно без того, чтобы низший не счел себя оскорбленным.

Что касается высшего, то он создает себе иллюзию, и любовь, которую он испытывает, не только не подвергается никакой опасности, но даже почти все слабости любимого существа делают его нам еще дороже.

Сразу же после взаимной любви-страсти между людьми одного духовного уровня в смысле прочности следует поставить любовь, основанную на ссорах, когда ссорящийся не любит. Примеры ее можно найти в рассказах о герцогине Беррийской («Мемуары» Дюкло).

Принадлежа по природе своей к холодным привычкам, основанным на прозаической и эгоистической стороне жизни и неразлучно сопутствующим человеку до могилы, такая любовь может длиться еще дольше, чем любовь-страсть. Но это уже не любовь, а привычка, созданная любовью и сохранившая от страсти лишь воспоминание и физическое удовольствие. Привычка эта свойственна, безусловно, менее благородным душам. Ежедневно возникает маленькая драма: «Будет ли он бранить меня?», – занимающая воображение, как при любви-страсти, при которой каждый день необходимо какое-нибудь новое доказательство нежности. Вспомним рассказы о госпоже д’Удето и Сен-Ламбере[111]111
  Воспоминания г-жи д’Эпиме, если не ошибаюсь, или Мармонтеля.


[Закрыть].

Возможно, что гордость откажется привыкнуть к заинтересованности такого рода; тогда, после нескольких бурных месяцев, гордость убьет любовь. Но мы видим, что эта благородная страсть долго сопротивляется, прежде чем умереть. Мелкие ссоры счастливой любви долго питают иллюзиями сердце, которое еще любит и чувствует, что с ним дурно обращаются. Несколько нежных примирений могут сделать переход сносным. Под предлогом какого-нибудь тайного горя, какой-нибудь превратности судьбы мы извиняем человека, которого сильно любили прежде; привыкаешь наконец к тому, что с тобой ссорятся. В чем, в самом деле, кроме любви-страсти, кроме игры, кроме обладания властью[112]112
  Что бы ни говорили некоторые лицемерные министры, власть – величайшее из наслаждений. Мне кажется, только любовь может успешно соперничать с нею, но любовь – счастливая болезнь, которой нельзя добиться, как министерского поста.


[Закрыть], можно найти источник повседневных интересов, который мог бы сравниться по остроте с этим? Мы видим, что, если затевающий ссоры умирает, пережившая его жертва навсегда остается безутешной. Это скрепляет узы многих буржуазных браков; с тем, кого бранят, целый день ведут разговоры на излюбленную им тему.

Есть мнимый вид любви, основанной на ссорах. Я заимствовал идею главы XXXIII из письма одной женщины, обладающей необыкновенным умом:

«Постоянная потребность успокоить легкое сомнение – вот что является ежеминутной жаждой любви-страсти… Так как сильнейший страх никогда ее не покидает, наслаждения никогда не могут надоесть».

У сварливых или невоспитанных людей или у людей, чрезвычайно резких от природы, эти легкие сомнения, которые нужно успокоить, эти маленькие страхи выражаются в ссорах.

Если любимое существо не обладает утонченной чувствительностью, являющейся плодом тщательного воспитания, оно находит больше остроты, а следовательно, и больше приятности в любви такого рода; даже при какой угодно душевной тонкости трудно не полюбить еще сильнее бешеное существо, если видишь, что оно первое становится жертвой своих порывов. Тоскуя по своей любовнице, лорд Мортимер больше всего тоскует, может быть, о подсвечниках, которые она бросила ему в голову. Действительно, если гордость прощает и терпит такие вспышки, надо признать, что они ведут жестокую войну со скукой, этим великим врагом счастливых людей.

Сен-Симон, единственный историк, которого имела Франция, говорит (т. V, стр. 43):

«После многих увлечений герцогиня Беррийская влюбилась не более не менее как в Риома, младшего сына из дома Эйди, сына одной из сестер г-жи ди Бирои. Он не отличался ни красотой, ни умом; это был тучный, коротконогий, одутловатый и бледный молодой человек, лицо которого, усеянное множеством прыщей, изрядно походило на нарыв; у него были прекрасные зубы, и ему в голову не приходило, что он способен внушить страсть, в самое короткое время дошедшую до неистовства и оказавшуюся очень прочною, хотя она и не мешала случайным увлечениям и капризам; у него не было ни гроша, зато было множество братьев и сестер, не более обеспеченных, чем он. Господин де Понс и его жена, статс-дама герцогини Беррийской, состояли с ним в родстве и были родом из той же провинции; они выписали молодого человека, который был драгунским лейтенантом, стараясь сделать что-нибудь для него. Влечение к нему обнаружилось сразу же, как только он приехал, и он стал хозяином в Люксембургском дворце.

Господин де Лозен, которому он приходился внучатным племянником, посмеивался втихомолку; он был в восторге и в лице Риома видел самого себя возродившимся в Люксембургском дворце времен Мадемуазель; он давал ему наставления, и Риом, мягкий, от природы вежливый и почтительный, добрый и честный молодой человек, выслушивал их. Вскоре, однако, он почувствовал власть своих чар, которые могли пленить только непостижимую фантазию принцессы. Не злоупотребляя этой властью по отношению к другим, он заслужил всеобщую любовь, но с герцогиней он обращался так же, как некогда г-н де Лозен с Мадмуазель. Вскоре его обрядили в самые пышные кружева, в самые пышные костюмы, снабдили деньгами, пряжками, драгоценностями; он заставлял себя ждать, ему нравилось возбуждать ревность в принцессе и, в свою очередь, изображать ревнивца; он часто доводил ее до слез; мало-помалу он приучил ее не делать ничего без его разрешения, даже самые безразличные вещи; иногда он удерживал ее дома, когда она была готова уже ехать в Оперу, а иногда принуждал ее ехать туда против ее воли; он заставлял ее осыпать благодеяниями дам, которых она не любила или к которым ревновала, и делать зло людям, которые ей нравились и к которым он будто бы ревновал ее. Даже в своих нарядах она не пользовалась ни малейшей свободой; он развлекался тем, что заставлял ее причесываться заново или менять платье, когда она бывала совсем уже одета, и все это так часто и иногда так открыто, что под конец он приучил ее с вечера получать от него распоряжения относительно туалетов и распорядка следующего дня, а утром отменял все, и принцесса обливалась слезами; она дошла до того, что стала посылать ему записки с доверенными слугами, так как он поселился у нее почти сразу же по прибытии в Люксембургский дворец, и, пока она совершала свой туалет, записки эти посылались по нескольку раз, с указаниями, какие ленты она должна выбрать, а также какое надеть платье и украшения, и он почти всегда заставлял ее носить то, чего ей вовсе не хотелось надевать. Если иногда она осмеливалась предпринять что-либо без его разрешения, он обращался с ней, как со служанкой, и слезы лились часто по нескольку дней.

Эта столь надменная принцесса, так любившая выказывать и проявлять на деле самую непомерную гордость, унижалась до тайных пирушек с ним и с какими-то сомнительными людьми, – она, не садившаяся за один стол ни с кем, кроме принцев крови. Иезуит Ригле, знавший ее с детства и воспитавший ее, допускался на ее интимные трапезы и не испытывал при этом стыда, как и она не испытывала никакого смущения; госпожа де Муши была поверенной всех этих странностей; она и Риом приглашали гостей и выбирали дни. Эта особа мирила любовников, и такая жизнь протекала совершенно открыто в Люксембургском дворце, где все обращались за приказаниями к Риому, старавшемуся, со своей стороны, жить в ладу со всеми и выказывать всем почтение, в котором он публично отказывал одной лишь герцогине. Он при всех позволял себе с нею такие грубые выходки, что присутствующие опускали глаза, а герцогиня, не скрывавшая пылкости своих чувств к нему, краснела».

Риом был для герцогини всемогущим лекарством от скуки.

Одна знаменитая женщина неожиданно сказала Бонапарту, который был тогда молодым генералом, увенчанным славой, и не совершил еще преступлений против свободы: «Генерал, женщина может быть только вашей супругой или сестрой». Герой не понял комплимента; она отомстила ему за это великолепными оскорблениями. Таким женщинам нравится, когда любовники презирают их; они нравятся им, только когда они жестоки.