Текст книги "После бури"

30
Бабочки

На плече у сестры Маттео была татуировка в виде бабочки, сделанная тайком, – родители вышли бы из себя. Она выбрала бабочку, потому что прочитала где-то, что взмах крыла бабочки может спровоцировать бурю на другом конце земли. Она чувствовала себя такой беспомощной, что воплощением могущества ей представлялось насекомое.

Татуировку было видно на фотографии, которую Маттео, чтобы родители не увидели, хранил за другой фотографией, висевшей на стене. Они наверняка ненавидели татуировки еще больше, чем наркотики и алкоголь: осквернять свое тело – это происки дьявола; родители многое считали происками дьявола, и когда сестра хотела побольнее задеть маму, спрашивала: «А чем же Бог занимается? Один дьявол все время вкалывает». В такие моменты сестра сдерживала себя только потому, что Маттео расстраивался, когда расстраивалась мама, а огорчать его сестра совсем не хотела. Это было его единственным оружием, с помощью которого он защищал своих близких друг от друга: свое сердце Маттео использовал вместо щита. Уезжая из Бьорнстада, сестра предусмотрительно сказала родителям, будто поедет в церковь. Она даже связалась с приходом и договорилась, что они пустят ее пожить. Приход принимал у себя «сложных детей». Родители думали, что дочь наконец-то встала на путь истинный, мама даже всплакнула, но когда из церкви позвонили и сказали, что сестра так и не приехала, она была уже за пределами Швеции. Это случилось два с половиной года назад.

В следующий раз, когда посреди ночи раздался звонок и полицейский на другом конце провода произнес ее имя на ломаном английском, казалось, будто слезы у родителей уже кончились, они оплакали ее задолго до этого. «Ее забрал дьявол», – прошептала мама, и Маттео, не удержавшись, спросил, чтобы ранить ее побольнее: «Почему же Бог ее не спас? Разве она не стоила того, чтобы за нее бороться?»

И вот теперь родители возвращались домой с ее прахом, а Маттео смотрел на черный экран компьютера. Где ты родился и кем стал – жестокая лотерея. Те самые «если бы» и «если бы не» отделяли его и сестру от счастья, но ведь именно из них и состоит жизнь.

Если бы Бьорнстад и Хед не были таким захолустьем. Если бы люди не были такими злыми. Если бы полиция послушала его сестру. Если бы родители поверили собственной дочери, как верят слову Божьему. Если бы Маттео и его сестра родились в другом месте, где они хоть что-то значили. Если бы они были семейством Андерсон. Если бы Маттео был Лео, а сестра Маей. Если бы их мама была адвокатом, а папа – спортивным директором в хоккейном клубе.

Тогда бы и за сестру кто-нибудь поборолся.

31
Посудомоечные машины

Как-то раз весной во время тренировки на трибуне вдруг показался мужчина лет пятидесяти. Невысокий, тучный, с жидкими волосами, одетый в толстую водолазку и тонкую кожаную куртку, с массивной золотой цепью на шее. «Это еще что за таксист?» – пошутил кто-то из новых игроков, но, когда никто из старших не поддержал шутку, все быстро умолкли. Всю тренировку мужчина следил за Аматом, а потом молча ушел, но в следующий раз снова сидел на трибуне. Так повторялось каждую тренировку. В конце концов кто-то из новых игроков спросил: «Нет, ну серьезно? Что это за чувак?» Амат сделал вид, что не знает, остальные тоже. Но один из парней с Холма, убежденный в своем бессмертии, фыркнул: «Это Лев! Он из горцев, что живут возле Хеда! Не слышали об этих бродягах?» На льду парень особыми достижениями не отличался, заметил про себя Амат, зато в раздевалке таким было раздолье. Амат, конечно же, как и все, был в курсе слухов насчет Льва, но мама с детства учила его не отзываться дурно о ком попало, потому что тот может оказаться вовсе не кем попало.

Парень с Холма увлеченно рассказывал о том, что «горцы» получили свое название благодаря старой автомобильной свалке возле горы рядом с Хедом, где поселились около года назад. Никто толком не знал, откуда они взялись, сначала пришел Лев и пара других, но теперь там, по слухам, уже человек двадцать, живут они в вагончиках. Одни говорили, что горцы торгуют крадеными машинами, другие – что продают наркотики, но были слухи и похуже. Обстановка в раздевалке разрядилась, парни расслабили мышцы, особенно те, что управляют языком. Один из новых игроков повторил шутку про таксиста, и на этот раз многие засмеялись. Немного приободрившись, первый парень пошутил, что, когда горцы только прибрали свалку к рукам, у них начались проблемы с тем, как засунуть своих верблюдов под капот, – на этот раз смех был не таким дружным, но парень уже вошел в раж и продолжил: «Свалка у нас семейное предприятие, ведь все обезьяны друг другу родня!» Тут все разом замолкли и покосились на Амата, будто ждали, что он сорвется. Шутник покраснел как рак, так что Амату сразу стало ясно, какие шутки бывают в ходу, пока его нет в раздевалке, но еще красноречивее было молчание остальных. Притворившись, что ничего не слышал, Амат собрал вещи и вышел из раздевалки, уговаривая себя, что у него есть дела поважнее.

Лев приходил на все тренировки, он никогда ни с кем не разговаривал, только молча следил за Аматом. Шутки в раздевалке прекратились, по крайней мере в присутствии Амата, но в воздухе висела неловкость. Мужики, приходившие на каждую тренировку, пересели подальше, а игроки все чаще косились в сторону трибуны. Амату никто ничего не говорил, все ждали, что он как-то прокомментирует ситуацию, попросит прощения у команды за своего неудобного гостя, но он молчал. Может, он был сыт по горло их шутками, а может, ему надоело за все отвечать. Так продолжалось две недели, пока однажды вечером девчонка, у которой он брал таблетки, не помотала головой: «Сорри. Я больше не могу тебе продавать». Амат удивился: «Кто тебе такое сказал?» Та коротко ответила: «Лев». Амат спросил: «Ты что, у него их покупаешь?» Девчонка снова помотала головой, и Амат прошипел: «Тогда при чем тут он?» Она пожала плечами: «Какая разница? Думаешь, мне жить надоело? Если Лев сказал “нет”, значит, нет. Я с горцами ссориться не собираюсь. Сам с ним говори».

На следующий день после тренировки Амат, ко всеобщему удивлению, поднялся на трибуну и, глядя Льву прямо в глаза, взревел: «Тоже решил побыть моим папочкой?!! Как и все в этом городе?!!»

Лев, сидевший откинувшись на спинку стула, спокойно покачал головой, не отводя взгляда, поправил золотую цепь и молча позволил Амату слушать, как в ушах стучит кровь.

– Вовсе нет. Зачем тебе папочка? Ты принадлежишь самому себе, да? Зачем тебе папочка? – сказал он некоторое время спустя. После долгого молчания Амат спросил, на этот раз не так резко:

– Тогда что ты здесь делаешь?

Лев ответил:

– Хочу тебе помочь, да?

По интонации было непонятно, вопрос это или утверждение, поэтому Амат пробормотал:

– Все мужики в этом городе хотят мне помочь…

Лев улыбнулся во все лицо:

– Я похож на других мужиков? – Он сказал это на родном языке мамы Амата, хотя выглядел не так, как люди из той страны, откуда она родом.

– Откуда ты? – спросил Амат, стесняясь своего произношения, ведь на мамином языке он говорил только с мамой.

– Я из ниоткуда, я говорю на разных языках, тебе ведь тоже иногда так кажется, да? Что ты из ниоткуда? – улыбнулся Лев.

Вначале Амат чувствовал себя неуверенно. Лев предложил его подвезти, Амат долго колебался, но под конец согласился – скорее из любопытства.

– Ты больше не будешь пить эти сраные таблетки, да? – серьезно сказал Лев. – Если тебе больно, я принесу хорошее лекарство, да?

Амат кивнул.

Посмотрев ему в глаза, Лев спросил:

– Тебе больно?

Амат снова кивнул. Он впервые в этом признался. Больше Лев темы не касался, а стал задавать другие вопросы, только не про хоккей, как все остальные, а про Амата и его маму, о том, каково это – вырасти в Бьорнстаде. Поначалу Амат был немногословен, но вскоре его ответы превратились в длинные монологи. Он рассказал, что Хед и Бьорнстад ненавидят друг друга, и Лев ответил, что эта ненависть обращена только на тех, у кого есть деньги.

– Дело не в разнице между людьми в Хеде и Бьорнстаде. А в разнице между бедными и богатыми, мой друг. Я живу в Хеде, да? Но разве ты не больше похож на меня, чем на богача с Холма? В его глазах мы одинаковые, ты и я. Нищеброды. Прислуга. Такие люди, как он, требуют, чтобы ты был благодарным, да? Но за что ты должен благодарить? Думаешь, богачи стали бы о тебе беспокоиться, если бы ты плохо играл в хоккей? Они не такие, как мы, Амат. Мы никогда не станем частью их города.

Впервые за долгое время Амат чувствовал, что его понимают.

* * *

– Осторожно, дерево! – крикнул Петер, ткнув пальцем в сторону бревна, перегородившего полдороги.

Деревья валялись повсюду, проезжая часть напоминала гигантское поле для игры в микадо. Теему то и дело сбрасывал скорость и пару раз чуть не влетел в кювет. Телефон в его кармане снова завибрировал.

– Держи баранку, – сказал Теему и отпустил его, так что Петеру пришлось срочно метнуться к рулю.

Теему отвечал на сообщение, пока Петер маневрировал между бревнами и сучьями.

– Ты… не мог бы… Теему!! – наконец закричал Петер, и тот в последний момент затормозил, чуть не врезавшись в кусок забора и прикатившийся откуда-то огромный чан для бани.

Теему остановился, продолжая тыкать в телефон.

– Что-то народ нынче расписался, – пробормотал Петер.

– В ледовом дворце расписание изменили. Знаешь, с кем мы играем в первом раунде? С Хедом! – прошипел Теему.

– Ой, – только и сказал Петер.

– Слухи пошли, я должен… – продолжил Теему, тут же пожалев о своих словах.

– Какие слухи? – спросил Петер, хотя совсем не желал этого знать.

Теему покосился на него, словно взвешивая, что говорить, а что нет, затем, вздохнув, ответил:

– Муниципалы вчера встречались с твоим дружком. Фраком. Буря разрушила дворец в Хеде, их команда будет тренироваться у нас.

Петер долго молчал. Окна были закрыты, но ему казалось, он чувствует, как под тонкую одежду пробирается ветер с озера, раздувающий приспущенные флаги возле ледового дворца.

– Думаю, это временно, Теему, твои ребята не должны…

– Коммуна использует это, чтобы соединить клубы в один, сам знаешь! – перебил его Теему.

Петер кивнул, поколебался, вздрогнул.

– Они и раньше пытались соединить клубы, Теему. Я бывал на таких заседаниях. Но это никогда не…

– На этот раз все серьезно.

– С чего ты взял?

Теему нахмурился:

– Потому что теперь Бьорнстад разбогател. От слияния клубов выиграют такие, как Фрак.

– Может, это не так уж и плохо? Ресурсы коммуны будут направлены в одно русло, возможно, это… – В ту же секунду Петер пожалел, что сморозил откровенную глупость.

Теему сохранял ледяное спокойствие, от этого его слова прозвучали зловеще:

– Клуб принадлежит не Фраку, он принадлежит нам. Они смогут слить наш клуб с этими красными идиотами только через мой труп.

Петер кивнул, уставившись на свои колени, и ничего не ответил, поскольку знал, что это неправда. Слияние произойдет через другие трупы, те, что окажутся на пути. Именно это Теему имел в виду, когда говорил «клуб принадлежит нам», потому что ты либо принадлежишь к «нам», либо нет, Петер знал из опыта, что самое опасное место у них в лесу – между мужчинами и властью. Они ехали молча до самого дома. Петер поблагодарил Теему за подвоз, тот скупо кивнул, и Петер сказал, не глядя ему в глаза:

– Теему, я знаю, что мои слова ничего для тебя не значат, но между твоими ребятами и парнями из Хеда давно мир, разве нет? Твои ребята сделают все, что ты скажешь, и ты можешь… да, ты сейчас можешь быть инструментом для города, а можешь – оружием. От твоего выбора зависит многое.

Теему улыбнулся, блеснув зубами.

– Ты прямо как она.

– Спасибо, – тихо сказал Петер.

– Но ты ошибаешься. Никакого мира у нас не было. Только перемирие, – добавил Теему, почти извиняясь.

– И в чем разница?

– Любому перемирию наступает конец.

Он протянул руку, Петер пожал ее. И тут Теему сказал нечто крайне для него нехарактерное:

– Спасибо.

– Не за что, – пробормотал Петер.

– А вот и нет. Спасибо за все, что ты сделал сегодня, – сказал Теему, глядя на руль.

Он уехал, а Петер так и остался стоять, стыдясь удовольствия, которое доставили ему слова Теему. Когда много лет назад они с Мирой только переехали сюда из Канады, Петер пообещал ей, что со временем отношения в этом городе перестанут казаться такими сложными. Получилось наоборот. Все и вся с годами переплетается настолько плотно, что под конец и тебе не пошевелиться.

* * *

Как-то раз, когда Лев подвозил Амата с тренировки, он спросил, что купит Амат первым делом, когда станет профессиональным хоккеистом. «Куплю маме “мерседес” и дом», – ответил тот. Лев улыбнулся: «Она этого хочет?» Амат рассмеялся и покачал головой: «Нет, она хочет только посудомоечную машинку». Лев хохотал так, что живот ходил ходуном. «Я помогу тебе подписать контракт с НХЛ, обещаю, и ты сможешь купить маме то, что она заслужила. Она никогда больше не будет сама мыть посуду, да?»

Он протянул Амату небольшую упаковку с обезболивающими таблетками, которые отпускались по рецепту. Немного подумав, Амат отдал ему свой мобильник. Теперь на звонки агентов отвечал Лев.

В следующий раз по дороге домой Лев сказал: «Они говорят, хоккей – это контактный вид спорта, да? Они говорят, это потому, что на льду спорт жестокий. Неправда, этот спорт жестокий там, где нет льда! Согласен? Весь спорт – это полезные связи! Сколько игроков НХЛ выглядят так же, как ты, Амат? Ни один! Почему? Потому что так не выглядит ни один тренер. И ни один агент. Потому что богатые люди дают работу друг другу. Они держатся вместе, да? И поэтому побеждают. А таких, как мы, держат подальше от власти и денег». Амат кивнул. Лев продолжал приходить на все тренировки, а потом по дороге домой в Низину они всегда обсуждали одно и то же. Дни стали длиннее, солнце светило ярче, лето уже было не за горами. Однажды ночью Амат увидел с балкона, как группа людей вдали на пригорке разожгла костер. Наутро он узнал, что брат девчонки, торговавшей таблетками, который только что вышел из-под ареста, попал в драку в другом городе и его пырнули ножом. Он лежал в реанимации. На следующий день команда Бьорнстада играла на выездном матче, и в автобусе на задних сиденьях парни из команды, никогда не бывавшие в Низине, обсуждали происшествие. «Это из-за наркотиков», – сказал один. «Откуда ты знаешь?» – спросил другой. «Случайного человека ножом не пырнут. Прикинь, откуда он родом и какие там порядки…» Амат все слышал, но ничего не сказал.

Бубу, самый близкий друг Амата из всей команды, недавно ставший помощником Цаккель, наоборот, сидел впереди и ничего не слышал. Он не виноват, теперь он не знает, что происходит в раздевалке, он занят своей работой. Они с Аматом общались вне тренировок все реже и реже, не потому, что кто-то из них этого не хотел, просто у них больше не было ничего общего. Незадолго до матча Бубу спросил у Амата, все ли в порядке. В этот момент Амат мог бы сказать ему правду, но вместо этого ответил: «Да, все окей». Бубу улыбнулся: «Ладно. Мне показалось, ты злишься. Если что, говори. На тебя вся надежда, суперзвезда!» Он не хотел его обидеть. Но у Амата внутри все кипело.

За минуту до окончания матча была ничья, судья назначил вбрасывание в зоне нападения «Бьорнстада», Цаккель взяла таймаут и собрала команду у скамьи запасных. Все ждали от тренера объяснения тактики, но она лишь посмотрела на Амата и спросила: «Что думаешь?»

Ему бы понять, что Цаккель решила его проверить, но он был слишком усталым и злым. «Что я думаю? О тактике? Дайте мне шайбу и уйдите с дороги, вот и вся тактика!»

Амат повернулся спиной, прежде чем кто-либо успел ему ответить. Ему дали шайбу, он забил гол, но никто не обрадовался. Даже Бубу.

Цаккель собрала команду после матча, но Амата с ними не было, он поднялся на трибуну ко Льву и уехал домой вместе с ним на машине, а не с командой на автобусе. Вот что получается, если ты выиграл матч, но проиграл раздевалку.

* * *

Наконец поезд остановился, Мая встала и помогла старику снять с полки сумку. Он убрал в портфель годовые отчеты, надел коричневую шляпу, взял зонтик и учтиво поклонился. Засмеявшись, Мая поклонилась в ответ. Они расстались на перроне, и Мая тут же о нем забыла, старик, напротив, думал о ней все больше.

На перроне стояла женщина немного за тридцать, в толстой куртке и надвинутой на лоб шапке, что сразу выдавало в ней человека приезжего. Дождавшись, пока Мая исчезнет из поля зрения, старик и женщина обнялись.

– Здравствуй, папа, – сказала она.

– Добрый день, госпожа главный редактор, – ответил он поклонившись.

Сквозь иронию в его голосе пробивалась гордость. В детстве дочь всегда повторяла, что хочет заниматься журналистикой, как папа, а тот ворчал, что не для того он всю жизнь убивался, чтобы его дочь зарабатывала на жизнь таким нецивилизованным способом. Но в глубине души, конечно же, был рад, что она пошла по его стопам, а не выбрала профессию матери.

– Как доехал?

– Почему ты так беспокоишься?

Он скучал по этой морщинке на ее лбу.

– А то ты не знаешь, папа! Ты говорил с девочкой? С Маей?

– Всю дорогу, – буркнул он с довольным видом.

Дочь глубоко вздохнула – две минуты в обществе папы, и мигрень обеспечена.

– Ты не сказал, что ты журналист? Не сказал, зачем сюда едешь?

– Это бы испортило дело, – фыркнул он.

– Это неэтично, папа, ты подрываешь авторитет всей…

Старик протестующе замахал зонтиком и двинулся вдоль перрона.

– Неэтично? Чушь! Она дочь Петера Андерсона. Знаешь, что она мне сказала? «Папа ни разу в жизни не нарушил ни одного правила». Блестящая подводка к расследованию! Помнишь, чему я тебя учил? Сколько мыслей человек может удерживать в голове зараз?

– Хватит, папа… – простонала она, но засмеялась.

– Так сколько?

– Одну. Человек может удерживать в голове только одну мысль.

Старик кивнул с таким энтузиазмом, что шляпа чуть не упала с головы. Дочь засмеялась – это так похоже на папу; всегда находилась какая-нибудь идиотская деталь, отличавшая его от других. Пока она была маленькой, он носил бабочку, когда другие были в галстуках, пользовался карманными часами, а не наручными, всегда шел против течения. Старик вперился в нее взглядом:

– Именно. «Бьорнстад-Хоккей» так долго и безнаказанно проворачивал свои грязные сделки лишь по одной причине – потому что такие люди, как Петер Андерсон, всегда остаются вне подозрений. Особенно после того, что случилось с его дочерью! Люди могут держать в голове только одну мысль, и сейчас «Бьорнстад-Хоккей» для них хороший, правильный, честный клуб. Клуб семьи Андерсон, открытый даже для игроков-геев, клуб, главной звездой которого стал мальчик из бедного района, чей талант открылся благодаря тому, что его мама работала уборщицей в ледовом дворце. Ты читала брошюру, которую мне прислала? «Вложись в “Бьорнстад-Хоккей”: не ошибешься!» – как тебе такое самодовольство?

Дочь терпеливо вздохнула:

– А теперь послушай меня, папа. Я очень благодарна тебе, что ты приехал. Правда. Мы с тобой преследуем одну цель, но мы должны действовать… сам знаешь… по правилам. Мой информатор в муниципалитете утверждает, что политики всерьез намерены слить клубы Бьорнстада и Хеда в один, и тогда у Бьорнстада появится шанс начать бухгалтерию с чистого листа и уничтожить любые свидетельства коррупции и хищений, но мы, папа, должны действовать по правилам. Мне бы не хотелось… переходить на личности.

Старик всплеснул руками так, что живот под клетчатой рубашкой заходил ходуном. Похоже, с их последней встречи он поправился килограммов на десять. Борода поседела, никотиновый кашель усилился.

– Что значит «не переходить на личности»? «Бьорнстад-Хоккей» использует свой имидж политкорректного клуба как прикрытие. Твои репортеры боятся даже нос туда сунуть!

Глаза у нее почернели, и он очередной раз удивился, как быстро меняется ее настроение.

– Папа, они хорошие журналисты. Просто ты здесь не живешь. Ты не знаешь, каково это. Мы разоблачаем не просто хоккейный клуб, а всю местную экономическую систему. То, чем люди живут.

Он послушно опустил голову, кивнул:

– Хорошо, хорошо, прости, ты права.

– Надо быть осторожнее. Если мы всерьез начнем копать под Петера Андерсона… Ты должен понять, что в этих краях он не абы кто. У него есть могущественные друзья. Из… преступного мира.

Отец замахал зонтиком.

– Ты же понимаешь, что я приехал сюда не для того, чтобы всех бояться? Если мы хотим сделать скандальное расследование, нужна хорошая история! А знаешь ли ты, какая история самая лучшая? Петер Андерсон!

– Угу, не хватало мне твоих поучений… – ухмыльнулась она.

Старик не дал ей договорить:

– Кончай ерничать! Ты позвонила мне не потому, что я твой отец, а потому, что хотела разрушить жизнь этим гадам, а лучше меня этого не сделает никто!

Он был так доволен последней фразой, что даже перестал опираться на зонтик и чуть не повалился. Дочь подхватила его в последний момент. Еще раз отметила, как он постарел. Прошептала:

– Чего ты хочешь? Нажить врагов?

Старик почесал бороду.

– По мне заметно?

В своей газете он был настоящей звездой, подкарауливал знаменитостей и политиков, богатые и влиятельные люди приходили в ужас, узнав, что он под них копает. Но с тех пор прошло много времени, трудные задания все чаще стали давать молодым дарованиям, из журналиста он стал талисманом. А ему не хватало борьбы, последней, решающей.

– Будет чертовски сложно, папа.

– Только так понимаешь, что игра стоит свеч, малышка.

Она терпеть не могла, когда он так ее называл, но как же ей этого не хватало.