Текст книги "За пределами самости. Модель объектных отношений в психоаналитической терапии"

В переносе происходит отыгрывание обеих сторон объектных отношений. Аналитик в его глазах – одновременно эксплуатирующая его «Снежная королева» и отец, для которого нежелателен его успех и с которым он должен боротьсяза благосклонность матери. Неизбежным результатом этих отношений становятся колебания между продуктивной аналитической работой и саботажем процесса. Его «неудачи» в анализе наносят поражение безжалостной материнской фигуре и одновременно удовлетворяют отца, а успех вознаграждает «Снежную королеву» и угрожает отцу. Основная задача анализа – проинтерпретировать эти виды отношений как важнейшие компоненты личностной структуры Декстера, но цель аналитической работы состоит не столько в разрушении объектных отношений, мешающих дальнейшему развитию, сколько в замене их другими, способствующими реализации его потенциала.

Декстер постепенно осознает патологическую сущность своего способа строить отношения и понимает его происхождение, но это осознание не приводит к желаемому прогрессу в анализе, потому что интерпретация сама по себе не создает альтернативных паттернов поведения. Таков взгляд на проблемы с точки зрения теории объектных отношений: анализ достиг той точки, когда техника интерпретации уже не помогает. Регрессия Декстера представляет собой не сопротивление, а отчаянную и вполне оправданную попытку утвердить привычные для него объектные отношения.

Паттерны объектных отношений Декстера сформировались скорее в ответ на страх возможной потери необходимых ему отношений, а не в результате реального опыта. Мотивация, основанная на страхе, привела к подавлению аутентичных переживаний и в конечном итоге стала причиной формирования симптомов. Проблема Декстера связана не с конфликтом между противоречащими друг другу паттернами, а с тем, что его модели взаимодействия оторваны от аутентичных переживаний. Таким образом, теория объектных отношений, как и психоанализ отношений, подчеркивает роль ранних паттернов отношений и потребности руководствоваться ими в формировании патологии. Однако в отличие от анализа отношений, модель объектных отношений стремится построить не просто более разнообразные отношения, но новую структуру самости, основанную на подлинных переживаниях и реализации потенциала пациента.

С точки зрения теории объектных отношений, в основе проблем Декстера лежат две патологические модели объектных отношений: «эксплуататор – жертва» и «соперничество»; они определяют его самовосприятие. Цель терапии состоит в том, чтобы помочь ему ослабить действие этих схем и заменить их другими – основанными на его подлинном опыте. Мы попробуем показать, что для достижения этой цели необходимо как понимание актуальных объектных отношений пациента, так и построение взаимодействия, благодаря которому можно сформировать новые объектные отношения. Таким образом, в рамках модели объектных отношений используется и процесс понимания, важность которого подчеркивается эго-психологией, и формирование новых отношений, составляющее сущность клинической концепции психоанализа отношений. Процесс построения новой структуры самости, в котором применяются эти средства, и составляет тему данной книги.

Заключение

Обсуждение случая Декстера позволило показать, что теория объектных отношений возникла на стыке эго-психологического подхода и модели психоанализа отношений как на теоретическом, так и на клиническом уровне. Так же, как и в психоанализе отношений, здесь подвергается сомнению положение эго-психологии о первостепенной роли эндогенных влечений, которое приводит к суженному и редукционистскому представлению о человеческой мотивации. Однако психоанализ отношений придает слишком большое значение формам отношений и недостаточное – анализу самости и психической структуры, который составляет сущность психоаналитической терапии. Таким образом, психоанализ отношений избегает редукционизма модели влечений ценой неточного определения цели психоаналитического процесса.

Теория объектных отношений, в отличие от эго-психологии, рассматривает способы Декстера строить отношения как via regia[1]1
  Королевская дорога (лат.).


[Закрыть] к прогрессу анализа, при этом рассматривает их не сами по себе, как это делается в рамках психоанализа отношений, а как средство понимания особенностей структуры самости. Используя врожденное стремление индивида к созданию самости, теория объектных отношений соглашается с эго-психологией в том, что психоанализ не может отказаться от представлений о врожденной мотивации. Решающее различие между этими двумя парадигмами кроется в понимании природы ключевого чувства самости. С позиций теории объектных отношений основой человеческой мотивации являются не биологические влечения, а потребность в реализации своей самости. Читатели, знакомые с психологией самости, смогут обнаружить сходство между этим понятием и идеей Кохута о «ядерной программе самости», стремящейся достичь своих целей и идеалов. Основное различие между этими конструктами заключается в том, что «реализация самости» – понятие более широкое, обозначающее скорее обобщение личностных аспектов, чем идеалов и целей. В случае Декстера мы увидели, как фрустрация его потребности реализовать свой потенциал привела к возникновению целого ряда симптомов.

В рамках данной модели ключевое значение придается различию между подлинным выражением своей самости и неаутентичными способами построения отношений, в которых межличностный контакт достигается ценой возможного развития самости. Эго-психологическое понятие защиты от основанных на влечениях желаний в теории объектных отношений заменяется понятием неаутентичных способов построения отношений, основанных на тревоге. Обе теории рассматривают защиты как стратегии, направленные на преодоление тревоги; различие между ними заключается в содержании того, что необходимо защищать.

Сторонники психоанализа отношений критикуют эго‐психологию и теорию объектных отношений за то, что ни тот, ни другой подход не уделяет достаточного внимания интерактивной природе самости. Сами они предпочитают игнорировать идею самости, которая способна развиваться или останавливаться в развитии, как слишком близкую к концепции монадической самости, существующей отдельно от матрицы отношений. С точки зрения теории объектных отношений, в психоаналитической терапии совершенно необходимо понятие самости, стремящейся к реализации. Хотя для этого и нужно взаимодействие, в фокусе внимания аналитика должно находиться проявление и развитие ядерного потенциала самости, которому препятствовал предшествующий опыт. Тем не менее этот ядерный потенциал – не пассивный «гомункулус», а возможные способы бытия и отношений, на конечную форму которых будет влиять взаимодействие. Таким образом, в теории объектных отношений подчеркивается важность движения к реализации самости и в то же время признается значение межличностных взаимоотношений для окончательного формировании структуры самости.

В клинической сфере эта проблема еще больше усложняется за счет различия между моделями «одной персоны» и «двух персон». С позиции эго-психологии клинический процесс заключается в том, что аналитик наблюдает бессознательные конфликты пациента. В модели «одной персоны» конфликты развиваются исключительно внутри психики пациента, а аналитик находится вне этих конфликтов. Модель психоанализа отношений, напротив, предполагает, что аналитик и пациент включены в матрицуотношений и клинический материал создается ими обоими. Модель «двух персон» предполагает, что аналитик не имеет возможности «наблюдать» пациента, а терапевтический эффект достигается не путем инсайта, а в результате-формирования новых отношений. Теория объектных отношений снова оказывается посередине. Аналитик не является ни сторонним наблюдателем, ни равноправным участником аналитического процесса. Лечение считается успешным настолько, насколько скрытый потенциал пациента находит выражение в аналитическом диалоге. Роль аналитика предполагает как интерпретации, так и содействие ранее прерванному процессу развития. Раскрывающийся потенциал не может быть сведен к интеракциям, в которых он выражается. С позиций теории объектных отношений идея о полной социальной самости несет в себе угрозу увязнуть в теоретических построениях, которые делают расплывчатой саму цель аналитической терапии.

Данная модель дает представление о терапевтическом воздействии, основанном на концепциях психологической структуры, развития и патологии, которые на теоретическом уровне помещаются между идеями психоанализа отношений о важности социального взаимодействия и интрапсихических постулатов эго-психологии. Следующая наша задача состоит в том, чтобы развить эту модель и тем самым заложить основу клинической теории. Теперь мы рассмотрим модель объектных отношений более подробно в рамках психоаналитической теории и процесса развития.

Глава 2. Самость и объект

На примере случая Декстера мы смогли убедиться в том, что теория объектных отношений занимает промежуточное положение между моделью интрапсихических влечений, эго-психологией и интеракционистскими представлениями психоанализа отношений. В этой книге предлагается концепция личностного развития и психопатологии с точки зрения разработанной нами модели, а также клиническая техника, при создании которой были использованы обе вышеупомянутые теории. Перед нами стоит задача рассмотреть теоретические и клинические особенности этой модели, чтобы впоследствии на их основе построить клиническую стратегию проведения психоаналитической терапии. Поскольку отличительные черты данной модели отчетливо проявляются в ее сопоставлении с эго-психологией и психоанализом отношений, мы исследуем альтернативные концепции и продемонстрируем необходимость обращения к модели объектных отношений, включающей компоненты обеих.

Модель эго-психологии

Изначально в психоаналитической теории мотивации утверждалось, что основой всей человеческой деятельностиявляются биологические влечения (Freud, 1915a). Возникшая впоследствии эго-психология дополнила эту теорию представлениями о некоторых автономных функциях Эго, однако основной принцип остался неизменным: по-прежнему считалось, что влечения составляют основу психологических конфликтов (см., напр.: Freud A., 1936; Fenichel, 1945). Таким образом, бессознательные фантазии, связанные с влечениями, представляют собой базовый мотив для всей психологической организации. Фантазии провоцируют тревогу и, следовательно, должны оставаться бессознательными. В результате конфликта между фантазиями и защитами против них возникает компромиссное образование, организующее психику. В рамках современной эго-психологии, называемой также современным структурным анализом, психика рассматривается как результат компромисса между вступающими между собой в конфликт силами влечений, вины, тревоги и психологическими защитами (Brenner, 1979; Bachant et al., 1995; Sugarman, 1995). В соответствии с данной позицией межличностные отношения и продуктивность человека детерминированы потребностью справляться с напряжением, создаваемым влечениями и защитами от них.

Постепенно по ряду причин такая концепция человеческой мотивации перестала удовлетворять большинство психоаналитически настроенных клиницистов. Во-первых, исследования этологов и детских психологов предоставляли все больше свидетельств того, что ранняя привязанность к значимому другому не может сводиться лишь к редукции напряжения. Данные, подтверждающие это положение, подробно обсуждались (Bowlby, 1969; Lichtenberg, 1983; Stern, 1985), поэтому здесь мы ограничимся только кратким обобщением. Наблюдения этологов доказывают, что молодые животные испытывают привязанность к более взрослым животным, в случае необходимости – к животным другого вида, даже тогда, когда это не связано с удовлетворением биологических потребностей. Хорошо известен эксперимент Харлоу, в котором он продемонстрировал, что детеныши обезьян испытывали привязанность к симулированной матери, сделанной из тряпок и не удовлетворявшей их биологических потребностей, в то время как модель матери, изготовленная из проволоки, не вызывала подобного эффекта, несмотря на то, что была приспособлена для удовлетворения потребностей детенышей (Harlow, Zimmerman, 1959). Исследования младенцев позволили выявить, что новорожденный готов к взаимодействию с матерью уже в первые дни жизни (Lichtenberg, 1983; Stern, 1985). По наблюдениям Фэйрберна (1944), подтвержденным дальнейшими исследованиями, детям от рождения присуще не только стремление к удовольствию, ограничиваемое реальностью, как предполагает теория влечений; несмотря на изначально примитивную психологическую организацию, они способны ориентироваться в реальности (см., напр.: Demos, 1992, 1994). Готовые к контакту и взаимоотношениям, мать и ребенок практически сразу же закладывают схему отношений, предполагающую определенные ожидания друг от друга и негативную реакцию в ответ на несоблюдение условий «договора» (Stern, 1985; Beebe, Lachmann, 1992). Такая реакция возникает вне зависимости от того, связана нарушенная схема отношений с редукцией напряжения или нет. Более того, изучение детей старшего возраста позволяет сказать, что у них формируется привязанность к фигурам, не играющим никакой роли в удовлетворении их биологических потребностей (Bowlby, 1969).

Клинический опыт также свидетельствует в пользу признания роли автономной мотивации в формировании привязанности. На многих клиницистов произвела впечатление сила привязанности, развивавшаяся у ребенка по отношению к тому, кто совершил над ним насилие (см., напр.: Davies, Frawley, 1992). Данный клинический феномен заставил Фэйрберна (1944) предположить, что либидо нуждается скорее в объекте, чем в удовольствии, и это положение легло в основу его новой психоаналитической метапсихологии. Фэйрберн, как и многие другие клиницисты, в рамках теории влечений не нашел объяснения вышеописанному феномену привязанности у ребенка. В дальнейшем было показано, что сила привязанности прямо пропорциональна масштабам насилия. Этот паттерн абсолютно не соответствует тому, чего можно было бы ожидать, основываясь на теории редукции напряжения.

Более того, если согласиться, что целью психики является редукция напряжения, как это следует из теории влечений, личность, живущая по принципу немедленной редукции напряжения (по принципу удовольствия), должна быть счастлива. Однако клиницисты, работавшие с подобными пациентами, знают, что это не так. Такие люди постоянно ищут разрядки, это превращается в навязчивость, и удовлетворение оказывается для них недостижимым. Например, пациенты, склонные к промискуитету, бесконечно меняют партнеров, испытывая при этом хроническую неудовлетворенность. Именно поэтому Кохут (1977) расценивает состояния стремления к чистому удовольствию как «продукты распада», а по мнению Фэйрберна, такие состояния возникают только в случае «фракционированного Эго». И Фэйрберн, и Кохут утверждают, что гедонистический образ жизни присущ лишь хаотичным, неорганизованным личностям, неспособным удовлетворить свои потребности. Клинический опыт также показывает, что принцип удовольствия характерен для патологических состояний, а не для состояния удовлетворения.

В истории психоанализа наступил момент, когда многие психоаналитически настроенные клиницисты выразили неудовлетворенность теорией влечений как средством достижения понимания пациентов. Несмотря на некоторые теоретические расхождения, сторонники теории объектных отношений (особенно в Англии), эго-психологи, теоретики концепции межличностных отношений отошли от классической модели психологии влечений и в поисках новой клинической стратегии обратились к понятиям самости и другого, или объекта (см., напр.: Summers, 1994; особенно удачный обзор работ Британской независимой школы: Rayner, 1991). Аналитики самых разных направлений пришли к выводу, что теория влечений пригодна только для ограниченного числа пациентов и неэффективна при работе с конфликтами и затруднениями, преобладающими у большинства больных.

Таким образом, исследования и клинический опыт представили неопровержимые доказательства того, что потребность в редукции напряжения не является источником человеческой мотивации и – это, пожалуй, еще важнее – что межличностные отношения нельзя свести к удовлетворению влечений. Мотивация к взаимодействию с другим человеком возникает автономно, а не вследствие необходимости разрядить напряжение. В результате такого пересмотра теоретических представлений возникает вопрос: что же, если не влечения, составляет основу мотивации человека? Автономность потребности в других людях заставила некоторых аналитиков предположить, что формирование отношений само по себе является самым главным мотивом. Положение о том, что человек немыслим вне отношений с другими людьми, легло в основу современного психоаналитического подхода, широко известного как психоанализ отношений. В данной клинической модели сделан акцент на социальной природе психики по контрасту с эго-психологией, фокусирующейся на интрапсихических феноменах; и в настоящий момент именно эта модель представляет собой весьма распространенный вариант переосмысления психоанализа. Хотя ее часто путают с теорией объектных отношений, данная модель предлагает альтернативную ей точку зрения, позволяющую лучше понять модель объектных отношений, как мы смогли убедиться в случае Декстера.

Модель отношений

Как было показано в главе 1, представители психоанализа отношений заменяют концепцию влечений идеей о том, что любая человеческая активность с необходимостью «встроена в матрицу отношений» (см., напр.: Greenberg, Mitchell, 1983; Mitchell, 1988). На смену биологизму классической теории приходит постулат об исходно социальной природе человека. Несмотря на некоторые расхождения в частностях, сторонники данной теории согласны в том, что единицей психики является конфигурация отношений, и смещают направление психоаналитической работы с психологической структуры пациента в «интеракциональное поле». С этой точки зрения, анализ психики в отрыве от паттернов отношений индивида рассматривается как пережиток «монадического» понимания психики.

Сторонники психоанализа отношений не сводят психику к структуре самости, сформировавшейся в прошлых интеракциях. По поводу таких теорий Митчелл (1988) отмечает, что «они склонны подчеркивать аспект “самости” в матрице отношений. Хотя они выводят самость из интеракций, она часто рассматривается как нечто существующее и функционирующее более или менее независимо от взаимодействий с другими людьми» (Mitchell, 1988, р. 9). С его точки зрения, такие понятия, как самоорганизация, функции Эго, гомеостатическая регуляция аффектов, потребности развития и истинная, или ядерная, самость, сохраняют остатки устаревшей монадической теории психики. Митчелл заменяет понятие неизменной самости представлением о самости множественной, перекрывающейся, текучей, существующей в непрерывном потоке интеракций.

Теоретики этой школы утверждают, что с помощью данного подхода можно перейти от интрапсихической модели к рассмотрению аналитической диады как явления, детерминированного обоими ее участниками (см., напр.: Burke, 1992; Mitchell, 1993; Aron, 1996). Аналитик не может разделить свое влияние на пациента и то, каким он видит этого пациента. Следовательно, интерпретация представляет собой не взгляд стороннего наблюдателя на интрапсихическое поле, а форму взаимодействия (Mitchell, 1991). Как мы могли заметить при обсуждении случая Декстера с позиций анализа отношений, целью психоанализа при таком рассмотрении стал бы не сам пациент, а трансакциональная диада, форма отношений в аналитической паре.

Переходя к трансакциональной модели, сторонники анализа отношений рассматривают свободные ассоциации как реакции на аналитика, а перенос, по их мнению, всегда подразумевает не только переживание пациентом образа аналитика, но и включение последнего в паттерны отношений пациента. Субъективное восприятие аналитика и пациента с неизбежностью смешиваются (Aron, 1990, 1992, 1996). Тем не менее Арон, в целом поддерживающий данную модель, предостерегает против излишнего расширения этого подхода, поскольку постоянное присутствие аналитика может нарушить «аналитическое пространство» и помешать удовлетворению некоторых потребностей пациента, например, потребности в аналитической регрессии. Принимая утверждение Винникотта о том, что интерпретации аналитика есть предложения, которые пациент может «видоизменять в соответствии со своими нуждами», Арон (Aron, 1996, p. 86) предупреждает, что избыточная субъективность аналитика может привести к тому, что потребности пациента окажутся заблокированными.

Несмотря на популярность данного подхода, с ним связано несколько значительных проблем, пока не разрешенных. Во-первых, смешение материала пациента с тем, что привносит аналитик, выводит устойчивую психологическую организацию пациента за рамки аналитического процесса, поскольку рассматривать психологическую организацию пациента как поле аналитической работы означает провести границу между психологической структурой пациента и вкладом аналитика, а психоанализ отношений отрицает это разделение. Между тем, как только психологическая организация пациента оказывается удаленной из процесса, цель аналитической работы существенно ограничивается. Такие теоретики, как Митчелл, утверждают, что анализ должен включать и интрапсихическую сферу, и интерперсональную, но это положение противоречит их фундаментальному тезису о том, что единица анализа – это конфигурация отношений. Включение сферы интрапсихического равносильно признанию того, что интеракция не является единицей анализа. Иначе говоря, если интрапсихическое выступает объектом анализа, нельзя утверждать, что весь аналитический материал создается во взаимодействии. Следовательно, правомерным оказывается вопрос о полезности применения данного подхода.

Однако существует много свидетельств того, что сторонники психоанализа отношений на практике не до конца следуют своей теории. Например, Арон (Aron, 1996) утверждает, что аналитическая работа исключительно с интеракциями может не удовлетворять важные потребности пациента, как-то: потребность в одиночестве или потребность в регрессии. На практике это означает, что на протяжении всего аналитического процесса аналитик не должен забывать, что главной целью является развитие самости пациента, а взаимодействие между аналитиком и пациентом – лишь средство достижения этой цели. Если аналитик должен следить за тем, чтобы его субъективность не воспрепятствовала развитию самости пациента, то единицей анализа является самость пациента, а не интеракция. Арон рассматривает потребности в одиночестве и в регрессии как потребности пациента, а не как продукт взаимодействия с аналитиком. Более того, признание данных потребностей предполагает способность аналитика различать свою субъективность и субъективность пациента.

Признание Ароном специфических нужд пациента отдельно от аналитической интеракции противоречит постулату теоретиков анализа отношений о том, что единицей психоаналитической работы является взаимодействие, в процессе которого происходит неизбежное смешение субъективности пациента и аналитика. На практике Арон принимает то, что анализ отношений отвергает в теории: у пациента существуют потребности, которые можно рассматривать вне субъективности аналитика.

Еще более показателен краткий разбор клинического случая, проведенный Митчеллом (1997). Его пациент, Джордж, не мог решить, сколько времени проводить вне семьи, и поэтому предоставил жене право определять, может ли он провести вечер вне дома. В таких случаях он обычно отсутствовал дольше, чем хотелось бы жене, и слишком много пил. Митчелл сказал Джорджу, что, по его мнению, Джордж передал всю власть жене, что вполне могло вызывать у него злость и сожаление, и поэтому некоторое «злоупотребление привилегиями» понятно. Для нас этот эпизод демонстрирует интервенцию, затрагивающую психологическую организацию Джорджа, а не интеракциональное поле. Простой клинический пример показывает, что на практике Митчелл не всегда придерживается тезиса о том, что областью психоаналитической терапии должно быть взаимодействие. Речь идет не об индивидуальной клинической стратегии Митчелла или Арона, а о том, что ни тот, ни другой в точности не следуют теории анализа отношений. Такое расхождение между теорией и практикой понятно, если принять во внимание строгие ограничения, налагаемые на терапевта буквальным следованием теории. Психоаналитическая терапия зависит от способности аналитика понимать как психологическую организацию пациента, так и интеракциональное поле – факт, на практике признаваемый и Ароном, и Митчеллом.

Во-вторых, определение единицы психического как конфигурации отношений вместо структуры самости означает прерывность «множественной самости», т. е., согласно данной точке зрения, непрерывность иллюзорна (Mitchell, 1993, р. 104). Такая концепция не позволяет адекватно дифференцировать патологически фрагментарную и здоровую личность. Пациенты, характеризующиеся непоследовательным поведением в конкретных ситуациях, например, личности «как если бы», описанные Дойч (Deutsch, 1942), страдают тяжелой патологией. Митчелл же, предвидевший такое возражение, утверждает, что эти пациенты характеризуются «слишком выраженной прерывностью». Учитывая, что непрерывность он считает «иллюзией», такое объяснение становится неприемлемым.

У Декстера было два основных паттерна отношений: конкуренция и «жертва – эксплуататор». С точки зрения психоанализа отношений, предполагающего множественность самости, с аналитиком он должен был обрести другое «я». Тот факт, что его привычные паттерны стали доминировать и в аналитических отношениях, несмотря на новую ситуацию, показывает, что в ответ на изменение интерперсонального контекста личность новых конфигураций отношений и новых «я» не продуцирует. Напротив, клиницистам нередко приходится поражаться устойчивости паттернов, хотя они предпринимают попытки создать иную ситуацию. Митчелл (Mitchell, 1997, р. 39–53) подчеркивает преобладание у пациентов ригидного, неменяющегося аналитического материала. Такая устойчивая категоризация опыта свидетельствует скорее в пользу концепции непрерывного опыта, а не положения о дискретных, меняющихся «я» в теории отношений.

Кроме того, отказавшись от концепции непрерывной самости, теоретики психоанализа отношений столкнулись с трудностями в связи с соблюдением автономности и аутентичности, представляющих собой важные цели психоанализа. Взаимоотношения без непрерывного чувства себя делают индивида рабом его окружения. Дискретные «я», сформировавшиеся в ответ на возникновение нового межличностного контекста, не могут служить объяснением причин, по которым мы остаемся собой. Достижение автономности, понимаемой как относительная степень контроля над влиянием, оказываемым на личность биологическими и социальными факторами, является одной из целей психоаналитической работы.

По мнению Блатта и Бласса (Blatt, Blass, 1990, 1992), которые совмещают теоретический подход с исследовательской практикой, существует два первичных мотивационных измерения: самоопределение и отношения. Эти мотивы взаимосвязаны: дифференцированное чувство себя зависит от положительного межличностного опыта, а формирование зрелых межличностных отношений напрямую связано с укреплением идентичности. Блатт и Бласс рассматривают жизнь как «сложный диалектический процесс, в котором прогресс на одной линии развития оказывает решающее влияние на прогресс на другой» (Blatt, Blass, 1992, p. 406). Основную жизненную задачу они видят в поиске баланса между вышеупомянутыми мотивами для того, чтобы были удовлетворены обе потребности. С этой точки зрения, психоанализ отношений представляет собой несбалансированную теорию, в которой делается чрезмерный акцент на потребности во взаимоотношениях за счет потребности в автономии и чувстве себя.

Аналогичные проблемы возникают при попытке осмыслить понятие аутентичности. В клинической практике нам нередко приходится сталкиваться с людьми, которые строят свое поведение в соответствии с мнениями других и в то же время втайне не соглашаются с этими мнениями или приспосабливаются к предполагаемым ожиданиям окружающих, даже если такое поведение не имеет под собой никакой эмоциональной основы (Summers, 1996). Жалобы на ощущение «фальши» и неспособности быть собой стали настолько распространены, что стремление к аутентичности можно назвать одной из важных целей для многих пациентов. Однако аутентичность предполагает глубокое и стойкое чувство себя, и психоанализ отношений, отрицающий такую концепцию личности, оказался неспособен найти адекватное и согласующееся с теорией определение аутентичности. Попытка Митчелла (Mitchell, 1991) разрешить эту проблему путем перехода от пространственных метафор к временным не оправдалась, поскольку весь опыт индивида – как поведение, навязанное давлением межличностных отношений, так и аутентичные переживания – вписывается во временной континуум его самости.

В ответ на критику теоретики психоанализа отношений возразили, что их подход объединяет модели «одной персоны» и «двух персон» и что вышеприведенная критика возникает вследствие непонимания соотношения этих компонентов. Такой ответ игнорирует тот факт, что модель отношений предлагает в качестве единицы анализа поле взаимодействия и рассматривает аналитический материал, включая свободные ассоциации, как продукт совместной деятельности пациента и аналитика. В рамках этой теоретической позиции для индивидуальной психики пациента просто не остается места.

Несмотря на перечисленные слабые места психоанализа отношений, не стоит забывать о вкладе этой теории в развитие психоаналитического подхода. Учитывая ловушки чисто интрапсихической модели, сторонники анализа отношений признают важность взаимоотношений и взаимодействия как в аспекте развития, так и в клиническом аспекте. Исходя из этих теоретических оснований, они подчеркивают тот факт, что аналитик часто оказывается вовлечен в патологические конфигурации, из которых он пытается выбраться вместе с пациентом. Терапевт должен быть внимателен к своему поведению, поскольку оно может оказывать влияние на восприятие пациентом аналитических отношений. Эти дополнения позволяют оценить всю сложность аналитического взаимодействия и обогащают понимание ситуации клиницистом.