Текст книги "За пределами самости. Модель объектных отношений в психоаналитической терапии"

Еще одним шагом вперед стало открытие, что при всей важности временной и аффективной согласованности подстройка может быть и чрезмерной (Beebe et al., 1992; Beebe, 1995). В результате детальных исследований отношений матери и ребенка Бибе удалось выявить, что наиболее беспокойными оказались дети в тех диадах, где подстройка между матерью и ребенком была наиболее низкой или наиболее высокой, в то время как спокойные дети по большей части демонстрировали среднюю степень подстройки. Поскольку в наиболее успешных парах наблюдалась не только временная и аффективная согласованность, но и широкий спектр паттернов подстройки, можно заключить, что в условиях избыточной координации извне ребенку не хватает необходимого разнообразия. На основе этих открытий Бибе приходит к выводу, что оптимальный процесс развития предполагает не взаимную регуляцию, а сбалансированное сочетание регуляции и саморегуляции, причем взаимная регуляция может осуществляться разными способами. Эти данные полностью согласуются с выводом Боулби и Демоса о том, что для здорового развития требуется оптимальный уровень аффективного реагирования.

Бибе и Лачманн (Beebe, Lachmann, 1988a, 1992) утверждают, что интеракциональные структуры, закодированные ребенком, представляют собой центральное звено организации личности и впоследствии используются ребенком для регуляции своего мышления и межличностных отношений. Если обеспечить его внешними средствами регуляции и пространством для творчества, ребенок создаст гибкие и продуктивные паттерны отношений.

Обобщая вышесказанное, можно утверждать, что ребенок: а) рождается с внутренним потенциалом стать личностью и с мотивом к реализации этого потенциала, б) для достижения этой цели он нуждается в объекте, в) нуждается в психологическом пространстве для создания новых значений, г) для этих целей он творчески применяет объект и д) использует аффекты в качестве первичных связей с объектами и усиливает их для построения психологической организации. Данные психологии развития убедительно доказывают, что и младенец, и ребенок старшего возраста руководствуются мотивом реализации своей самости и стремятся к объектным отношениям, которые могут обеспечить им естественную поддержку в достижении этой цели. Объектные отношения составляют ключевой фактор в формировании психологической организации и, следовательно, обусловливают успешность становления ребенка. Это заключение свидетельствует в пользу тезиса теории объектных отношений о двух врожденных мотивах – к реализации самости и к установлению объектных отношений, которого придерживались Винникотт, Боллас и Кохут.

Развитие самости и роль объекта

Эти открытия пролили свет на связь между врожденными способностями младенца, их созреванием и ролью взрослого в этом процессе. Очевидно, что развитие самости не может быть детерминировано межличностными факторами, как утверждают сторонники психоанализа отношений, или интернализацией функций (например, регуляцией аффекта), усваиваемых ребенком, как полагали теоретики психологии самости. Более вероятно предположение, что ребенок рождается с рядом аффектов и способностей, а роль воспитателя заключается в том, чтобы способствовать их развитию, вовремя приходя на помощь и в то же время позволяя ребенку приобретать собственный опыт. Эмпатия со стороны матери, ее способность интуитивно выбирать оптимальный уровень реагирования обеспечивают не «функции», а возможность для создания значения. Если мать может позволить ребенку пережить свой аффект и реагирует на него, ребенок создает то значение, в котором он нуждается.

В качестве примера рассмотрим аффективную регуляцию. Ребенок рождается с негативными аффектами, что дает ему возможность научиться регулировать эти состояния и тем самым обрести чувство самостоятельности. Как мы могли убедиться, развитие этого чувства зависит от умения воспитателя обеспечить ребенку оптимальную аффективную зону, допустить переживание негативного аффекта и помочь ему преодолеть его. Ребенок может научиться использовать реакцию воспитателя для управления негативным аффектом и таким образом развить свое чувство самостоятельности, однако ему недоступна функция взрослого по созданию оптимальной аффективной зоны. Он может лишь воспользоваться ею, чтобы двигаться по пути своего развития. Согласно представлениям Винникотта, мать делает себя доступным объектом и ребенок пользуется ее присутствием и реакциями в процессе развития.

Важнейшим аспектом материнской роли является обеспечение ребенку психологического пространства для переживания аффектов и развития способностей. Ребенку совершенно необходима такая возможность для того, чтобы-научиться произвольно выполнять то, что до сих пор он делал на уровне врожденных рефлексов. В психологии самости переоценивается значимость эмоциональной подстройки, в то время как эго-психология, в том числе и современный структурный анализ, напротив, преуменьшает ее важность. Эмпирические данные свидетельствуют о том, что ребенок нуждается в психологическом пространстве (больше, чем в идеальной подстройке) для развития своих способностей. Если считать способность к эмпатии важнейшим свойством матери, то понятие эмпатии с необходимостью должно включать признание потребности ребенка в переживаниях без аффективной подстройки.

Понятие ГРВ Штерна, «рабочая модель» Боулби, идея Томкинса о сценариях и их усилении – все это творческий результат осмысления отношений между матерью и ребенком. По данным Демоса, врожденное поведение детей включает построение планов. Аналогично многочисленные исследования Бибе и Лачманна (Beebe, Lachmann, 1988a, 1988b, 1992) показывают, что ребенок формирует самость и объектные репрезентации для руководства своим поведением в будущем. Наилучшим доказательством творческой природы деятельности ребенка является работа Томкинса, поскольку создание сценариев и усиление психологических содержаний через аналогию, несомненно, представляет собой творческий акт с непредсказуемым результатом.

Эти открытия и теоретические построения подтверждают точку зрения Винникотта, полагавшего, что в процессе нормального развития мать должна способствовать созреванию ребенка, его самости, а ребенок творчески использует ее помощь для реализации своего внутреннего потенциала. Вышеприведенные результаты можно рассматривать также в качестве доказательства концепции ядерной программы самости, развиваемой в рамках психологии самости, однако ядерную программу не следует ограничивать понятием биполярной самости, состоящей из честолюбивых стремлений и идеалов, как это делал Кохут. Такое расширение понятия ядерной программы поддерживают некоторые современные представители психологии самости (см., напр.: Stolorow, Brandchaft, Atwood, 1987; Bacal, Newman, 1990). «Зона оптимальной аффективной вовлеченности» Демоса есть не что иное, как переформулированное понятие оптимального уровня реагирования из психологии самости, обозначающее важнейшую самостно-объектную функцию, которая обеспечивает постоянство ядерной программы самости, помогая ребенку справляться с негативными аффективными состояниями. Несмотря на то, что аффективная регуляция является ключевой самостно-объектной функцией, ребенок может использовать мать для развития этой способности вместо того, чтобы интернализировать ее.

Объект раскрывается в опыте, но всякий раз это уникальный процесс, который зависит от того, как ребенок будет использовать объект. Мать не сообщает ребенку значений, наоборот, ребенок пользуется ее помощью для их создания (Demos, 1994). Способность матери создавать условия для этого является ключевой в понятии «достаточно хорошей матери» Винникотта. Именно трактовка воспринятого и созданного значения составляет расхождение между подходами Кохута и Винникотта к пониманию того, как ребенок использует родителя. Согласно эмпирическим данным, использование ребенком объекта в понимании Винникотта лучше отражает отношения между развивающейся самостью ребенка и родительским объектом, чем концепция преобразующей интернализации Кохута. Открытие врожденной мотивации детей к использованию своих способностей для становления самости подтверждает справедливость взглядов Болласа, считающего самость уникальным образованием, которое развивается из врожденного потенциала индивида и стремится к проявлению.

Данные психологии развития показывают, что в процессе развития наступает момент, когда ребенок решает самостоятельно делать то, что раньше можно было делать совместно. Как уже было упомянуто, в психоанализе отношений не уделяется достаточного внимания стремлению ребенка применять свои способности и организовывать свой опыт. Именно на недооценке роли потребности в автономии по сравнению со значением потребности в отношениях построена критика Гринбергом (Greenberg, 1991) анализа отношений. Однако предлагаемая им альтернатива – дуалистическая потребность в безопасности и эффективности – также ограничена, хотя и представляет собой шаг в правильном направлении. Ребенок не только стремится к эффективности, он развивает все свои врожденные способности, осмысливает мир, применяет, организует и расширяет свой опыт.

Теория объектных отношений и исследования развития свидетельствуют об одном и том же: у младенцев и детей старшего возраста выражена мотивация к формированию объектных отношений и использованию их для реализации своей самости. Подобно тому, как переживания объединяются в сцены, сцены укрупняются и образуют сценарии, а из сценариев строится психологическая организация, связанные между собой объекты участвуют в раскрытии самости. Таким образом, мотивы к реализации самости и построению отношений образуют структуру самости, состоящую из объектных отношений. В модели объектных отношений, описанной нами, эти мотивы заменяют влечения, в классическом психоанализе считавшиеся основанием человеческих побуждений. Какая же роль отводится влечениям в данной концепции человеческой мотивации?

Теория влечений: реприза

Теория объектных отношений не игнорирует и не преуменьшает роль влечений; эта роль видится в обслуживании мотивов более примитивных по сравнению с мотивом реализации самости и мотивом формирования объектных отношений. Биологическая природа влечений не является основанием для того, чтобы считать их первичными по отношению к вышеупомянутым фундаментальным мотивам. Более того, существуют доказательства, что из двух влечений, существование которых постулировалось в психоанализе, лишь сексуальность представляет собой биологическую потребность, мотивирующую поведение без каких-либо иных побуждающих аспектов. Кроме сексуальности, классическому определению влечения удовлетворяют такие потребности, как голод и жажда, однако агрессия в это определение не вписывается.

Агрессия

Гнев, первое проявление агрессии, представляет собой врожденный аффект, запускаемый триггерами из внешнего мира (Tomkins, 1978). По результатам своего глубокого и часто цитируемого исследования развития детской агрессии Паренс (Parens, 1979) заключает, что агрессия есть врожденное образование, недеструктивное по своей природе. Учитывая важную роль агрессии в мотивации игры и познавательной деятельности, можно утверждать, что ее назначение состоит в осуществлении контроля над окружающей средой. Агрессия выполняет адаптивную функцию, важную как для развития самости, так и для обеспечения ее безопасности. Если агрессия применяется для этих целей в нормальной ситуации, можно считать, что она служит реализации самости.

Паренс (Parens, 1979) обнаруживает существование нескольких различных форм агрессии. Спонтанная, врожденная агрессия не враждебна и не имеет деструктивной направленности; напротив, она выполняет адаптивные функции исследования окружающей среды и контроля над ней. Если процесс развития происходит нормально, эта форма агрессии, впервые возникающая практически у всех детей в возрасте от 6 до 16 недель, обращается в уверенность в себе. Если на пути ребенка возникают препятствия, что неизбежно, особенно в общении со сверстниками, или ему слишком долго не удается достигнуть поставленной цели, ребенок испытывает неудовольствие, переходящее во враждебную агрессию. По мнению Паренса, эта форма агрессии есть реакция на негативный опыт, чаще всего на угрозу. Если устранить источник неудовольствия, враждебная агрессия исчезнет. Например, если двухлетний ребенок занят игрой, а в это время кто-то покушается на его игрушку, ответом будет агрессия, направленная на то, чтобы прогнать захватчика. Если цель достигнута, враждебная агрессия отступает, и ребенок может возобновить игру и продолжить исследование мира, необходимое ему для развития.

Если же причину негативных переживаний устранить не удается, враждебная агрессия может перейти в хроническую форму и актуализироваться автоматически. В таком случае она уже не выполняет адаптивных функций, а служит постоянной разрядке враждебности. Приобретая деструктивную направленность, агрессия сталкивается с защитами (вытеснение, расщепление или отрицание); таким образом, важный источник развития самости утрачивается, что подрывает способность ребенка к реализации своего потенциала. Еще более остро проблема встает в случае, если агрессия прорывает защиты и выходит из‐под контроля. Может показаться, что импульсивные взрывы ярости являются следствием прорыва агрессии, однако в действительности они возникают под воздействием вытеснения или другого защитного механизма. При таких обстоятельствах агрессия выглядит как влечение, изначально имеющее враждебную направленность, хотя фактически это не так. Более того, если проявление деструктивной враждебности откладывается слишком надолго, в конце концов разрядка может принять форму издевательств, насмешек или садизма.

Результаты Паренса (Parens, 1979) показывают, что дети, которым не помогали облегчить негативные переживания, чувствовали себя беспомощными и не знали, что делать со своей болью. Враждебность способствовала их отдалению от других людей и тем самым защищала их от повторения болезненных переживаний. Направленность на защиту хрупкого «я» вместо поиска самоутверждения характерна для патологической агрессии и представляет собой основную функцию враждебности, как ее описал Кохут. Паренс приходит к выводу, что автоматизм враждебной агрессии и ее способность приносить удовлетворение не являются врожденными свойствами ребенка, а возникают вследствие нарушения объектных отношений и содержат историю этих нарушений.

Идею об изначальной деструктивности агрессии разделяли не только сторонники теории влечений(Фрейд, кляйнианцы, Кернберг), но и авторы, придерживающиеся иных позиций, такие, как Винникотт, Фэйрберн и даже Митчелл. Все они приравнивали враждебную направленность патологической агрессии к агрессии нормальной и не могли отличить естественную радостную агрессию ребенка от ненависти. Данные Паренса подтверждают идею Кохута о том, что стремление к самоутверждению врожденно, а ненависть – это патологическая реакция на угрозу самости. Те же данные вступают в противоречие с предположением кляйнианцев о врожденной ненависти, принятым также Винникоттом и Кернбергом, и с утверждением Митчелла о «естественной радости» в ненависти. Работы Паренса согласуются с мнением Фэйрберна и Гантрипа, рассматривающих враждебность как реакцию на угрозу. Однако те же авторы отрицают врожденную агрессию.

Агрессию можно рассматривать как прототип врожденных способностей. Развиваясь естественным образом, для достижения своей цели она нуждается в объекте. При столкновении с неблагоприятной реакцией агрессия утрачивает свою изначальную цель исследования окружающей среды и начинает служить для самозащиты. Мы считаем этот процесс патологическим. О нем можно судить по возникающим симптомам. Например, Декстер был неспособен использовать агрессию для реализации своих честолюбивых стремлений, поскольку боялся потерять отца и особое положение в глазах матери. Вследствие этой тревоги, возникшей из объектных отношений, он отказался от своих агрессивных побуждений и от попыток чего-либо достигнуть. Отказ от самоутверждения стал проявляться в тенденции к саботажу собственной деятельности и во вспышках гнева на жену. Эти первичные симптомы были сигналами ему и окружающим о том, что его агрессия подавлена.

Сексуальность

В отличие от агрессии сексуальное желание обладает теми же биологическими свойствами, которые характерны для влечений. Однако признать главенство биологического компонента над психологическим – значит впасть в биологический редукционизм. Как мы могли видеть, мотив построения объектных отношений и использования своих способностей является врожденным и не сводится к другим психическим феноменам, таким, как влечения. Будучи наиболее близкой формой телесного контакта, сексуальность может стать значимым и полным смысла проявлением объектных отношений. Эта функция осуществляется лишь в том случае, когда сексуальная близость переживается не как безличная разрядка влечения, а как форма человеческого взаимодействия. В случае, если сексуальность служит лишь для разрядки напряжения, она, скорее всего, пуста и не приносит удовлетворения, что доказывает несводимость значимых сексуальных переживаний к простому удовлетворению влечения. Учитывая, что люди достигают реализации самости через контакт с объектами, можно утверждать, что сексуальность – как наиболее близкий и обогащающий контакт – потенциально может способствовать развитию самости.

При анализе сексуальности с точки зрения классической теории влечений недооценивается тот факт, что любые ее проявления имеют смысл, какие бы нарушения в ней ни произошли. В этой теории господствует миф о якобы существующей «естественной» форме человеческой сексуальности, изначально не имеющей смысла и приобретающей его вследствие необходимости ограничить сексуальную импульсивность индивида. Даже если допустить, что состояния чистой разрядки сексуального напряжения возможны, их можно обнаружить лишь в условиях тяжелой патологии. Приравнивать патологические состояния к естественной сексуальности – значит редуцировать ее до патологических форм проявления.

Ряд исследований показывает, что человеческая сексуальность играет решающую роль в установлении и закреплении половой идентичности и именно в этом состоит ее основное значение. Саймон и Гегнон (Simon, Gagnon, 1973) продемонстрировали, что все аспекты сексуальности имеют свой социальный смысл. Взяв на вооружение понятие «сценарий», они показали, что закодированные значения различных аспектов сексуальности организуют сексуальный опыт и – что, возможно, наиболее важно – определяют, каким образом в ней проявятся смыслы не связанных с сексуальностью аспектов жизни. Их вывод противоположен основному тезису в теории влечений: не социальные роли – средство для выражения сексуальности, а сексуальность – один из важнейших путей проявления социальных ролей.

Обсуждая происхождение сексуальной идентичности, Персон (Person, 1980) указывает на то, что ранний чувственный опыт всегда связан с ранними детско-родительскими отношениями, и поэтому сексуальность всегда есть проявление этих объектных отношений. Столлер (Stoller, 1985) также отмечает, что, поскольку отношение к гениталиям составляет центральный компонент идентичности, сексуальность формирует половую идентичность. С нашей точки зрения, следует подчеркнуть, что сексуальность представляет собой наиболее интимную форму потребности в отношениях. Следовательно, ранние объектные отношения, формирующие самость, будут выражаться через сексуальное поведение, и в этих наиболее близких отношениях реализуется одна из самых сильных способностей самости.

Отделяя сексуальность от отношений, мы тем самым сводим ее лишь к разрядке напряжения и лишаем ее свойства способствовать реализации самости. Например, если в ранних отношениях между ребенком и взрослым не разрешаются чувственность и телесная близость, сексуальный контакт может приобрести значение чего-то грязного, порочного, несовместимого с привязанностью или нежностью. В такой ситуации необходима частая смена сексуальных партнеров, чтобы не допустить межличностной близости, и отсутствие сексуальных контактов со значимыми людьми. Пациенты с подобными проблемами используют сексуальность только для разрядки напряжения, и этот опыт, по их словам, не приносит им значительного удовлетворения. Такие случаи, когда поиск удовольствия становится самоцелью, Фэйрберн (Fairbairn, 1944) называл фрагментарностью Эго, а Кохут (Kohut, 1977) – продуктом распада слабой самости. Короче говоря, нормальная сексуальность отличается от патологической не физиологическими функциями, а способностью проявлять близость и тем самым реализовывать потенциал самости.

Важность объектных отношений для получения сексуального удовлетворения признают даже некоторые приверженцы классического психоанализа. Например, Бах (Bach, 1995) называет проявления сексуальности, когда партнер служит лишь для физиологического удовлетворения, «языком перверсий», которому он противопоставляет «язык любви» – отношения, в которых другой человек является целостным объектом. С точки зрения Баха, если сексуальное переживание является выражением телесной близости с любимым объектом, оно становится средством реализации самости; в противном случае сексуальность сводится к разрядке напряжения и служит патологическим целям. Таким образом, Бах принимает тезис о том, что сексуальность подчиняется более глобальным мотивам построения отношений и реализации самости.

И агрессия, и сексуальность являются врожденными способностями, которые могут служить реализации внутреннего потенциала человека, если обеспечить им правильное развитие, или привести к патологии в случае отклонения от естественного пути. Агрессия может стать средством воплощения в жизнь честолюбивых стремлений и достижения целей, а сексуальность – наиболее близкой формой человеческих отношений. Если окружающая среда будет способствовать их развитию, агрессия и сексуальность могут стать могущественными средствами реализации самости.