Текст книги "Я за тебя умру (сборник)"

Наконец, за рассказом маячит судьба английской актрисы Пег Энтуистл (1908–1932). В 1920-х, еще подростком, она имела успех на Бродвее, затем пыталась сделать карьеру в Голливуде, но ей это не удалось. Она хотела вернуться в Нью-Йорк, но у нее не было денег на дорогу. 18 сентября 1932 года она залезла на букву «Г» в эмблеме Голливуда и бросилась оттуда. Ей было всего двадцать четыре. О ее смерти много писали, и она стала символом губительного влияния кинобизнеса на тех, кого он затягивает в свою орбиту.

Я за тебя умру

I

В чаше Каролинских гор лежало озеро, розовое в лучах летнего вечера. В озеро вклинивался мыс, а на нем стояла гостиница в итальянском стиле, облицованная штукатуркой под мрамор; эта облицовка меняла цвет вместе с движением солнца. В гостиничном ресторане сидели четверо, все из мира кино.

– Если можно подделать Венецию или Сахару, – говорила девушка, – то уж состряпать поддельный утес и вовсе ничего не стоит. Ну и к чему было загонять нас так далеко на восток?

– Чимни-Рок подделать нетрудно, – отозвался Роджер Кларк, оператор. – Если бы речь шла только о декорациях, мы могли бы подделать даже Ниагарский водопад и Йеллоустонский парк. Но этот утес – герой нашей истории.

– Сама реальность не может с нами тягаться, – вставил Уилки Праут, помощник режиссера. – Когда я увидел настоящий Версаль и вспомнил тот, что соорудил Конджер в двадцать девятом, это был удар. Я в жизни не испытывал такого разочарования…

– Но правда – главное мерило, – продолжал Роджер Кларк. – Вот на чем горят другие режиссеры…

Девушка, Атланта Даунс, больше не слушала. Ее глаза – глаза, которые будто поймали звездный блеск да так его и не отпустили, – покинули общество за столиком и остановились на только что вошедшем человеке. Через минуту взгляд Роджера скользнул туда же. И застрял.

– Это еще что за тип? – спросил он. – Он мне точно уже попадался. Чем-то он нашумел.

– А с виду ничего особенного, – заметила Атланта.

– Нет-нет, он непрост. Черт возьми, я знаю про него все, кроме одного – кто он такой! Он не давал себя снимать – бил фотоаппараты, и прочее. Он не писатель, не актер…

– Стал бы актер бить фотоаппараты, – вставил Праут.

– …не теннисист, не из семейки Мдивани… погодите-ка, уже тепло…

– Он скрывается, – предположила Атланта. – Вот в чем дело. Глядите, как он прикрывает ладонью глаза. Преступник! Кого там у нас разыскивают? Есть нынче беглые?

Техник, Шварц, пытался помочь Роджеру вспомнить – и вдруг воскликнул шепотом:

– Да это же Деланнукс! Помните?

– Верно, – сказал Роджер. – Он и есть. Карли-суицид.

– Что он сделал? – заинтересовалась Атланта. – Совершил самоубийство?

– Ага. А это его призрак.

– В смысле пытался?

Все четверо слегка подались друг к другу, хотя вошедший был довольно далеко и не мог их услышать. Роджер принялся разъяснять.

– Нет, наоборот. Самоубийством кончали его девушки. По крайней мере, так считают.

– Из-за кого – из-за этого? Да он ведь… чуть ли не безобразный!

– Может, все это вздор. Но одна девушка разбилась на аэроплане и оставила записку, а еще одна…

– Две или три, – вставил Шварц. – История была громкая.

Атланта поразмыслила.

– Убить из-за любви мужчину – это я еще кое-как могу представить, но прикончить себя саму? Ни за что!

После ужина они с Роджером Кларком пошли прогуляться по набережной озера, мимо лавчонок, где торговали разными пустяками, поделками местных ткачей и резчиков по дереву, а в витринах лежали полудрагоценные камни с Дымчатых гор, – и, дойдя до почтовой конторы в конце, остановились полюбоваться озером, горами и небом. Зрелище было на пике своего великолепия – буки, сосны, ели и пихты превратились в единый огромный отражатель изменчивого света. Озеро было словно девушка, взволнованная и залившаяся румянцем перед мужественной статью хребта Блу-Ридж. Кларк поглядел туда, где в полумиле от них высился Чимни-Рок.

– Завтра утром как следует поснимаю его с аэроплана. Буду летать над этим столбом, пока у него голова не закружится. Так что надень-ка свой костюм первопроходца и давай наверх – может, какие-нибудь случайные кадры потом пригодятся.

Это можно было считать приказом, ибо по-настоящему их экспедицией руководил Роджер; Праут возглавлял ее лишь номинально. Роджер овладел своим ремеслом в восемнадцать лет, когда был аэрофотографом во Франции, и вот уже четыре года не имел себе равных во всем Голливуде.

Атланте он нравился больше остальных мужчин, которых она знала. И именно это она сообщила ему через несколько минут, когда он спросил у нее кое-что тихим голосом – тот же самый вопрос он задавал ей и раньше.

– Но не настолько, чтобы за меня выйти, – грустно сказал он. – А я ведь старею, Атланта.

– Тебе всего тридцать шесть.

– Это уже немало. И никаких перспектив?

– Не знаю. Я всегда думала… – Она обернулась к нему в вечернем сиянии: – Ты не поймешь, Роджер, но я работала изо всех сил… и всегда думала, что сначала неплохо бы пожить в свое удовольствие.

Помолчав, он ответил без улыбки:

– Это первый и единственный ужасный лозунг, который я от тебя слышал.

– Прости, Роджер…

Но на его лицо уже вернулась привычная жизнерадостность.

– Вот идет мистер Деланнукс, явно уставший от самого себя. Давай подойдем к нему и проверим, сумеет ли он тебя покорить.

Атланта поморщилась.

– Терпеть не могу профессиональных сердцеедов.

Но, словно в отместку за ее недавнее заявление, Роджер обратился к новоприбывшему, попросив у него огоньку. Через несколько минут все трое уже шагали по набережной в сторону гостиницы.

– Я не мог вас раскусить, – сказал Деланнукс. – На отдыхающих ваша компания не похожа.

– А мы приняли вас за Диллинджера, – откликнулась Атланта. – Или кто там сейчас вместо него.

– Вообще-то я и вправду скрываюсь. Вы когда-нибудь пробовали? Это невыносимо! Я начинаю понимать, отчего они сами не выдерживают и сдаются.

– Вы преступник?

– Не знаю, да и выяснять не хочу. Меня обвиняют по гражданскому делу, и пока мне не вручат повестку, я чист. Некоторое время я прятался в больнице, но так поправил здоровье, что меня оттуда выставили. А теперь расскажите мне, зачем вам фотографировать эту скалу.

– Пожалуйста, – ответил Роджер. – В фильме Атланта играет роль матери-орлицы, которая ищет место для гнезда…

– Хватит валять дурака! – Потом она обратилась к Деланнуксу: – Это картина о первопроходцах… о войнах с индейцами. Героиня подает с утеса сигналы, ну и так далее.

– И долго вы здесь пробудете?

– Спасибо за напоминание, – сказал Роджер. – Я пойду. Мне уже давно пора чинить сломанную камеру. Ты остаешься, Атланта?

– Думаешь загнать меня под крышу, в такой-то вечер?

– Что ж, вы с Праутом должны быть наверху в восемь утра – и лучше не пытайся залезть туда на одном дыхании.

Она и Деланнукс присели на краешек зачаленного плота и стали любоваться закатом, сложенным из темнеющих розовых кусочков неба.

– Удивительно, как быстро все происходит, – сказал Деланнукс. – Вот мы – едва знакомы, и вдруг сидим на берегу озера…

…А он времени зря не теряет, подумала она.

Но его отрешенный тон обезоружил ее, и она присмотрелась к нему получше. Простое лицо, только глаза большие и выразительные. Нос чуть свернут набок – это выглядит немного комично, но если слегка поменять угол зрения, лицо становится насмешливым. Стройный, длиннорукий, с крупными кистями.

– …озера без истории, – продолжал он. – Ему надо бы иметь свою легенду.

– Но она есть, – возразила Атланта. – Что-то про юную индианку, которая утопилась из-за несчастной любви… – Увидев, как изменилось выражение его лица, она оборвала себя и закончила: – Но я плохая рассказчица. Вы говорили, что лежали в больнице?

– Да, в Эшвилле. У меня был судорожный кашель.

– Что?

– А я вообще притягиваю все нелепое. – Он сменил тему. – Атланта – это правда ваше имя?

– Да, я там родилась.

– Чудесное. Оно напоминает мне великую поэму «Атланта в Калидоне». – Он серьезно продекламировал:

 
Весна на след зимы спускает свору,
Равнины полнит дождь и звон листвы,
Все впадины земли доступны взору
Сезонов матери, царице синевы[6]6
  Перевод Э. Ермакова.


[Закрыть]…
 

Чуть позднее он уже говорил о войне, переключившись на нее как-то невзначай:

– …я все время провел в нескольких милях от линии фронта, страшно скучал, и писать домой мне было нечего. Я написал матери, что недавно спас жизнь Першингу и Фошу – что на них упала бомба, а я схватил ее и отбросил подальше. И что же сделала моя матушка? Растрезвонила всем филадельфийским газетам, какой у нее храбрый сын!

Она почувствовала внезапную близость к этому человеку, но по-прежнему совершенно не представляла себе, как он может посеять смуту в женской душе. Она совсем не замечала в нем того качества, которое называют «что-то такое», – просто с ним было легко благодаря его подкупающей искренности и вежливости.

Еще позже какие-то люди пришли купаться; они проверяли, не слишком ли холодно в остывающем озере, и их возгласы странно звучали в темноте. Потом кто-то с плеском поплыл кролем, а после этого снова раздались голоса – теперь далеко, на вышке для прыжков в воду. Когда купальщики вылезли и, дрожа, поспешили в гостиницу, над горами уже висела луна – в точности такая, как на детском рисунке. За гостиницей, в негритянской церкви, репетировал хор, но после полуночи он смолк и остались только лягушки, несколько неугомонных птиц да шум далеких автомобилей.

Атланта потянулась и при этом ненароком взглянула на часы.

– Уже начало второго! А мне завтра работать!

– Простите – это моя вина. Я вас совсем заболтал.

– Мне очень нравится вас слушать. Но я должна идти, правда. Может, перекусите с нами завтра днем на Чимни-Роке?

– С удовольствием.

Когда они распрощались среди призрачной плетеной мебели в вестибюле, Атланта поняла, какой прекрасный вечер она с ним провела; позже, ложась спать, она вспомнила с десяток маленьких непрямых комплиментов, которые он ей сделал, – из тех, что вспоминаешь после с приятным трепетом. С ним она смеялась, с ним чувствовала себя привлекательной. Обладай он пресловутой способностью «брать за живое», она могла бы даже вообразить себе, что какая-нибудь девушка способна чуточку в него влюбиться.

«Но не я, – сонно подумала она. – Самоубийство – это не для меня».

II

На вершине Чимни-Рока, огромного монолита, торчащего из гор, как носик чайника, умещаются примерно двадцать человек – они могут смотреть оттуда вниз на десяток округов и дюжину рек и долин. Этим утром Атланта была там одна и смотрела вниз на широкие лоскуты зеленой пшеницы и голубой ржи, и на хлопковые поля, и на красную глину, и на пугающе стремительные потоки, подернутые белой пеной. К полудню она вдоволь насмотрелась на все эти пейзажи под стрекот аэроплана, который все кружил и кружил около утеса, и, голодная, спустилась по спиральной лестнице к ресторану. На веранде стояли Карли Деланнукс и незнакомая девушка.

– Вы симпатично выглядели там наверху, – сказал он. – Такая вроде бы далекая и незначительная, но симпатичная.

Она вздохнула; ее одолевала усталость.

– Роджер заставил меня трижды подняться по этим ступеням бегом, – пожаловалась она. – Видимо, в качестве наказания за то, что вчера так поздно легла.

Он представил свою спутницу.

– Это мисс Изабелла Панзер – она хотела с вами познакомиться, а поскольку она спасла мне жизнь, я не мог ей отказать.

– Спасла вам жизнь?

– Когда у меня был судорожный кашель. Мисс Панзер – медсестра, и занялась этим совсем недавно: я был ее первым больным.

– Вторым, – поправила девушка.

У нее было милое недовольное лицо – если эти характеристики могут сочетаться. Очень американское и довольно грустное, отражающее вечную надежду обладательницы этого лица стать кем-нибудь вроде Атланты, не имея ни даровитости, ни той способности к самодисциплине, какой отличаются сильные личности. Атланта ответила на несколько робких вопросов о Голливуде.

– Если вы читаете журналы, то знаете о нем не меньше моего, – сказала она. – Мне велят лезть на скалу, и я лезу – вот и все, что я знаю о кино.

Они не торопились заказывать ланч, дожидаясь Роджера: ему надо было добраться сюда с летного поля в Эшвилле.

– Это вы виноваты в том, что я еле жива, – сказала Атланта, с упреком глядя на Деланнукса. – Я не могла заснуть до четырех утра.

– Думали обо мне?

– О своей матери в Калифорнии. Теперь мне нужно отвлечься.

– Что ж, я вас отвлеку, – предложил он. – Я знаю одну песенку – хотите, спою?

Он ушел внутрь, и вскоре оттуда поплыли аккорды вместе с его голосом:

Я заберусь в любую высь, к орлиному гнезду…

– Прекратите! – воскликнула она.

– Ладно, – согласился он. – Тогда как вам эта:

 
Люблю я лазить по горам,
Взойти на самый верх…
 

– Не надо, – взмолилась она.

Снизу, с шоссе, в ресторан потянулись туристы; прибыл Роджер Кларк, и они заказали ланч на веранде.

– Я хочу знать, почему Деланнукс скрывается, – заявила Атланта.

– Я тоже, – согласился Роджер, прихлебывая пиво: тяжелое утро требовало релаксации.

– Мы приезжаем сюда, он с нами знакомится… – продолжала Атланта.

– Это вы со мной познакомились. А я приехал сюда прятаться…

– Вот об этом мы и хотим узнать, – Роджер говорил шутливым тоном, но Атланта видела в его взгляде недоумение. – За вами что, медведь гонится?

– Мое прошлое вроде медведя.

– А у нас, киношников, нет никакого прошлого, – сказала Атланта, препятствуя переводу разговора в более серьезное русло.

– Правда? Хорошо вам, должно быть. А у меня прошлого хватит на троих. Я ведь как бы реликт докризисной эпохи – слишком долго живу.

– Этакий предмет роскоши, – мягко предположил Роджер.

– Вот-вот. Нынче мало кому нужный.

В его беспечном голосе сквозило разочарование. Впервые в жизни Атланта задумалась, каково это – не добиться желаемого. Пока все ее надежды сбывались. В аптеку ее отца в Беверли-Хиллс часто захаживали разные кинодеятели; с тех пор, как ей исполнилось четырнадцать, многие обещали пригласить ее на пробу. И наконец один из них вспомнил.

А разочарование наступает, когда у тебя нет ни денег, ни работы.

В тот же вечер после ужина, сидя с Деланнуксом на веранде гостиницы, она внезапно спросила его:

– Вы сказали, что живете слишком долго. Как это понимать?

Он усмехнулся, но, видя ее серьезность, ответил:

– Я представитель той эпохи, когда люди искали развлечений – а я старался их обеспечить.

– Чем вы занимались?

– Я потратил уйму денег – финансировал спектакли, пробовал перелететь через Атлантику, пытался выпить все вино в Париже… ну и тому подобное. Все это было бессмысленно, потому и кажется сейчас таким устаревшим – в этом не было цели.

В десять часов вышел Роджер и сказал довольно сухо:

– По-моему, тебе лучше лечь пораньше, Атланта. Завтра начинаем в восемь.

– Сейчас иду.

Они с Роджером поднялись наверх вместе. Перед ее номером он сказал:

– Ты ничего не знаешь об этом человеке – только то, что у него плохая репутация.

– Какая ерунда! – воскликнула она нетерпеливо. – Говорить с ним все равно что говорить с девушкой. Вчера вечером я вообще чуть не заснула – он абсолютно безвреден!

– Подобное я уже слышал, и не раз. Это классическая история.

На лестнице раздались шаги, и показался Карли Деланнукс. Он помедлил на повороте между маршами.

– Когда мисс Даунс отправляется спать, свет выключают, – пожаловался он.

– Роджер боялся, что прошлой ночью я утону, – сказала Атланта.

И тут Роджер сказал нечто совершенно ему не свойственное.

– Я и правда опасался, что ты можешь утонуть. В конце концов, ты была с Карли-суицидом.

Наступила ужасная, томительная пауза. Затем Деланнукс сделал молниеносное движение, и голова и тело Роджера шмякнулись в стену.

Еще одна пауза; ошеломленный, Роджер оперся о стену спиной и ладонями, чтобы не упасть, а перед ним стоял Деланнукс – его руки, сжатые в кулаки, висели по бокам и слегка подрагивали.

У Атланты вырвался сдавленный крик:

– Хватит! Перестаньте!

Несколько секунд ни один из мужчин не шевелился. Потом Роджер выпрямился, оттолкнувшись от стены, и очумело помотал головой. Он был выше и тяжелее противника, и однажды на глазах у Атланты он перебросил пьяного статиста через пятифутовый забор. Она попыталась вклиниться между ними, но Кларк отстранил ее.

– Все в порядке, – сказал он. – Я получил по заслугам. Мне не надо было так говорить.

Она с облегчением перевела дух. Это был тот Кларк, которого она знала, – справедливый и великодушный. Из позы Деланнукса тоже ушло напряжение.

– Простите, что не сдержался. Доброй ночи.

Он кивнул им обоим и зашагал к себе в номер.

Через минуту Кларк сказал: «Доброй ночи, Атланта», – и она осталась у лестницы в одиночестве.

III

«Теперь у нас с Роджером определенно все кончено, – подумала она на следующее утро. – Я никогда его не любила… он просто был моим лучшим другом».

Но ее охватила грусть, когда он не сказал ей вечером, что пора отправляться спать, и ни на съемках, ни в ресторане уже не было прежнего веселья.

Два дня шли дожди, и она ездила с Карли Деланнуксом в горы; останавливаясь у затерянных хижин, они меняли сигареты на байки старожилов и пили железистую воду с привкусом далекого прошлого. Когда Карли находился рядом, все было хорошо. Жизнь становилась то радостной, то меланхоличной, но всегда согласно его воле. Роджер плыл вместе с жизнью – Карли управлял ею с помощью своего опыта и чувства юмора.

Был сезон цветов, и они с Карли посвятили целый дождливый день оформлению платформы на колесах, которая вечером должна была представлять озеро Лур на Фестивале рододендронов в Эшвилле. Они остановили свой выбор на паруснике в море голубых гортензий и с подсвеченной луной. Швеи несколько часов корпели над старомодными купальными костюмами; Атланта обратилась в пышнотелую пляжную красавицу 1890 года, а медсестру Изабеллу Панзер они пригласили по телефону сыграть русалку. Вести машину должен был Роджер, и Атланта настояла на том, чтобы сесть впереди рядом с ним. Ее подтолкнула к этому смутная, обычная для влюбленных женщин мысль, что ее общество подбодрит и утешит другого мужчину.

К вечеру дождь перестал, и небо прояснилось. В Эшвилле их платформа заняла свое место в праздничной процессии – днем уже состоялось одно шествие, и улицы были замусорены ярко-розовыми цветами рододендронов и белыми облачками азалий. Предполагалось, что вечером вспыхнет карнавал, буйный и разнузданный, но вскоре стало ясно, что пересадить древо старосветских сатурналий на почти девственную почву этого заповедного уголка будет трудно; веселились скорее участники, нежели молчаливые пришельцы с гор, которые сгрудились на тротуарах и смотрели, как праздничные платформы едут мимо в дерганой, бестолковой манере, характерной для всех демонстраций, с долгими унылыми паузами, внезапными рывками и мертвыми заторами.

Они ползли по разукрашенным улицам между галерой, груженной невнятными Неронами и сиренами, без которых не обходится ни один парад, и пестрой группой из персонажей комиксов. На этих последних сыпались критические замечания молодых зрителей:

– А ты кто – Энди Гамп, что ли?

– Для Труженицы Тилли ты больно толстая!

– Я думал, Мун Маллинс должен быть смешным!

Атланта не могла избавиться от мысли, что Карли как-нибудь оживил бы для нее происходящее, пусть даже насмешками, – но не Роджер. Она попыталась его расшевелить.

– Веселей! Мы должны радовать народ!

– Это называется радость? По-твоему, мы развлекаемся?

Она согласилась, что это мало похоже на развлечение, но ее сердила его пассивность.

– А ты ждал суперфильма на миллион долларов? Все зависит от нас самих!

– Да, ты-то, я гляжу, стараешься на славу. Стоит тебе пошевелиться, как они получат незабываемое зрелище. Вся верхняя половина твоего костюма слетит одним махом!

– Господи боже! – Она схватилась за спину и, ничего там не нащупав, попросту опрокинулась навзничь на дно платформы. Повозившись среди цветов, чтобы расчистить себе место, она наконец сумела привести свой хлипкий наряд в приличное состояние. Над нею и почти что рядом маячили две фигуры – мисс Панзер на скалистом троне и Карли с вилами, изображающими трезубец. Чиня порванную завязку, она пыталась расслышать, что он говорит, но сверху до нее долетали только обрывки. Потом, когда она села и сгорбилась, чтобы проверить свою работу на прочность, Изабелла Панзер сказала:

– Ты не говорил, что любишь меня, но заставил меня в это поверить.

Атланта окаменела и затаила дыхание, но в отдалении грянул оркестр, и его ответ потерялся в шуме.

– Ты же понимал, как я рискую! – продолжала девушка. – Во время практики я просиживала с тобой в солярии вечер за вечером, и если бы заведующая нас заметила, мне пришел бы конец.

И снова Атланта услышала в ответ лишь неразборчивое бормотание.

– Знаю, для тебя я просто жалкая провинциалка. Но я хочу знать только одно: зачем ты заставил меня так тебя полюбить?

Теперь Карли повернул голову, и Атланта ясно расслышала его слова.

– Однако же с Чимни-Рока лететь порядочно.

…и снова Изабелла:

– Да пусть там хоть пять тысяч миль – если ты меня не любишь, мне нет больше жизни. Я поднимусь туда и проверю, как быстро я долечу до земли.

– Давай, – согласился Карли. – Но, пожалуйста, не оставляй записок на мое имя.

IV

Вернувшись на свое место около Роджера, Атланта смотрела на плывущую мимо толпу, уже не давая себе труда махать рукой и изображать веселье. Снова стало накрапывать, и люди начали надевать плащи и прикрываться газетами; со стоянок доносились требовательные гудки, и оркестры один за другим рассасывались на перекрестках – их инструменты взблескивали в последний раз, прежде чем скрыться в чехлах и футлярах ради спасения от усиливающегося дождя.

Представители озера Лур поспешили от платформы к своей машине, и Атланта забралась на переднее сиденье рядом с Роджером. Когда Изабеллу высадили у ее дома, Роджер спросил:

– Не хочешь пересесть назад?

– Нет.

Они выехали из города, в молчании глядя на треснувшее ветровое стекло.

– Я хотела бы поговорить с тобой, – сказала она наконец, – но ты так на меня злишься…

– Уже нет, – отозвался Роджер. – Не могу дважды реагировать одинаково.

– Понимаешь, случилось кое-что, можно сказать, ужасное, и…

– Очень жаль, – сочувственно перебил он. – Но поскольку всего через неделю ты вернешься к матери, сможешь с ней поделиться.

В ответ на такую холодность Атланта инстинктивно принялась экстренным образом прихорашиваться – стирать с лица клоунский грим, убирать с талии подкладки, встряхивать мокрыми волосами и взбивать их ореолом вокруг головы. Затем, подавшись вперед в тусклом свете приборной доски, взмолилась:

– Позволь спросить у тебя одну вещь.

– Не сегодня, Атланта. Я еще не оправился от шока.

– От какого шока?

– Я обнаружил, что ты всего лишь обычная женщина.

– Я хочу спросить одно: кто-нибудь когда-нибудь взаправду кончал с собой потому, что слишком сильно любил кого-то? Я имею в виду, как ты думаешь?

– Нет, – решительно сказал он. – А что? Ты планируешь покончить с собой из-за мистера Люкса?

– Говори потише. Но послушай, ведь были же на свете люди, которые это сделали, разве нет?

– Я не знаю. Спроси какого-нибудь сценариста, когда вернешься домой, – он тебе скажет. Или Праута. Эй, Праут…

– Не затевай опять скандал!

– Тогда давай не будем разговаривать.

Автомобиль миновал Чимни-Рок, и они подкатили к гостинице в молчании, под дробь капель. Дорога заняла добрый час, но Атланте казалось, что она слышала голос Изабеллы Панзер на платформе всего минуту назад. Она не испытывала гнева, только безграничную печаль – и где-то в глубине ее тлела противоестественная жалость к Деланнуксу.

Но в вестибюле гостиницы, когда он спросил, все ли однозначно настроены завершить этот день – вопрос, явно адресованный ей, – она поспешно сказала:

– У меня уже нет сил. Никогда не чувствовала себя так неуютно.

Но заснуть она не могла. Впервые в жизни, к лучшему или к худшему, она по-настоящему бодрствовала в эмоциональном смысле, то анализируя свою страсть к этому мужчине, то пытаясь изгнать его из своей души с помощью логики, то размышляя, что ей следует сделать. Если бы это не касалось Роджера, она пошла бы к нему и спросила совета – но теперь спросить было не у кого. Ближе к утру она задремала, но внезапно очнулась еще до семи. Один взгляд на хмурое окно сказал ей, что по крайней мере в несколько ближайших часов работы не будет, и ее служанка подтвердила это, когда пришла. Атланта вяло натянула на себя купальник, отправилась к озеру и проплыла немного по нереальной границе между миром воды, похожей на туман, и отсыревшим воздушным куполом. Потом вернулась в гостиницу, позавтракала, оделась и обнаружила, что уже почти девять. Внизу она прочла письмо от матери и минутку-другую постояла с Праутом на веранде.

– Роджер не в духе, – сообщил он. – По всей его кровати валяются детали камеры.

– Зато ему есть чем заняться в дождливый день.

Вскоре она вышла в вестибюль и спросила номер комнаты мистера Деланнукса. Постучавшись к нему и услышав его «Да?», она крикнула через дверь:

– Почему вы так долго не встаете? Решили весь день прятаться? Вы что, сова?

– Входите.

За порогом она замерла. По всему полу был разбросан багаж, и Карли помогал коридорному затянуть ремень на чемодане.

– Я думал, вы отдыхаете, – сказал он. – Думал, в дождливый день…

– Что вы делаете? – требовательно спросила она.

– Я? – У него был слегка виноватый вид. – Ну, честно говоря, я уезжаю. Понимаете, Атланта, мне теперь ничто не грозит, и я могу вернуться в большой мир…

– Вы сказали, что останетесь еще на неделю.

– Наверное, вы перепутали. – Она стояла посреди комнаты, не двигаясь с места, а он продолжал: – Знаете, когда вы постучали, я прямо подскочил. Решил, что вы судебный исполнитель.

– Вы обещали остаться еще на неделю, – упрямо повторила она.

Коридорный, мальчик-негр, со щелчком закрыл сумку и вопросительно посмотрел на Деланнукса…

– Возвращайся через пятнадцать минут, – скомандовал тот.

Парень закрыл за собой дверь.

– Почему вы уезжаете, ничего никому не сказав? – спросила Атланта с возмущением. – Я прихожу и обнаруживаю, что все ваши вещи собраны… – Она беспомощно покачала головой. – Конечно, у меня нет права совать нос в чужие дела…

– Сядьте.

– Не сяду. – Она уже почти плакала. – Вообще все выглядит так, будто вы собрались за десять минут: поглядите вон на те туфли. Куда вы теперь их денете?

Он бросил взгляд на туфли, забытые в гардеробе, – и снова перевел его на лицо Атланты.

– Вы хотели уехать, не попрощавшись, – упрекнула она.

– Я думал попрощаться.

– Да – после того как все ваши вещи окажутся в машине и уже ничего нельзя будет сделать.

– Я побоялся, что влюблюсь в вас, – беспечно сказал он. – Или вы в меня.

– На этот счет можете не волноваться.

В его глазах блеснуло озорство.

– Подите-ка сюда, – сказал он.

Робкий голос внутри нее шепнул, что он проверяет свою власть над ней, что это лишь извращенная забава. Потом другой, потверже, простил его за это и заставил ее услышать в его приказе отчаянную мольбу.

– Подойдите ко мне, – повторил он…

…и она шагнула вперед.

– Ближе.

Она касалась его, и вдруг ее лицо потянулось вверх, к его лицу. Потом, в конце поцелуя, он не сразу отпустил ее от себя, придержав за руки чуть ниже плеч…

– Видишь – потому я и подумал, что лучше бы мне уехать.

– Но это же нелепо! – воскликнула Атланта. – Я хочу, чтобы ты остался! Я не влюблена в тебя – честно! Но если ты уедешь, мне всегда будет казаться, что я тебя прогнала…

Все стало так прозрачно, что она уже даже не стыдилась – она хотела, чтобы он прочел правду за ее словами.

– Я не ревную к мисс Панзер. Как я могу? Мне все равно, что ты натворил…

– Изабелла думает, что я ей нравлюсь, и это я еще могу понять – потому что у нее ничего нет. Но у тебя есть все. Зачем тебе такая старая развалина, как я?

– Мне не… ладно, ты мне нужен. – На нее вдруг накатил приступ необычного красноречия. – Не знаю почему… но ты вдруг стал для меня всеми мужчинами на свете.

Он сел; лицо его было усталым и осунувшимся.

– Ты молода. – Он вздохнул. – И прекрасна. У тебя есть твоя работа… и любой мужчина будет твоим, стоит тебе только захотеть. Помнишь, я говорил тебе, что я человек другой эпохи?

– Это не так, – застонала она.

– Хотел бы я, чтобы это было не так. Но поскольку это так, все между нами было бы избитым… как бы заплесневелым. – Он беспокойно поднялся. – Ты думаешь, я мог бы существовать в твоем милом свежем мире работы и любви. Но я не смогу. Нас хватит примерно на месяц, а потом тебя ждут только горечь и страдания – и, возможно, я тоже буду переживать. И тогда мне придется трудно.

Он поднял глаза навстречу ее беспомощной любви.

– Можешь представить себе, чтобы кто-то познавший все лучшие жизненные удовольствия больше их не хотел… не хотел, чтобы любовь была настоящей? Можешь ты это вообразить? Я даже негодую, видя твою красоту, потому что сам уже стар… но когда-то у меня было все необходимое, чтобы любить такую, как ты…

В дверь постучали. Это был Праут – его взгляд метнулся от него к ней и обратно.

– Там прояснилось, – сказал он. – Роджер велел найти тебя немедленно.

Атланта взяла себя в руки. На пороге она помедлила и сказала Карли:

– Я вернусь через минуту. Вы не уедете, пока мы не увидимся. Обещаете?

– Конечно.

– Тогда я сейчас же вернусь. Отвезете меня к Чимни-Року.

Спустя полминуты она стояла внизу, в номере Роджера, и слушала его инструкции точно во сне. Едва он закончил, она метнулась обратно вверх по лестнице и, быстро стукнув раз-другой в дверь Карли, отворила ее.

Но его комната была пуста.

V

Она поспешила к администратору, и ей сказали, что Деланнукс отправился в гараж, предварительно оплатив счет; может быть, уже и уехал. Задыхаясь, она выскочила из дверей и бросилась бежать по аллее под мелким дождиком. Она была в ярости и на себя, и на Карли. Осталось только повернуть за угол… и вот он, беседует перед гаражом с механиком как ни в чем не бывало.

Она прислонилась к мокрым воротам гаража, с трудом переводя дух.

– Ты обещал, что не уедешь.

– Боюсь, я и не смогу.

– Ты обещал подождать.

– Теперь придется: один из мойщиков взял мою машину покататься и испортил колесо. Чтобы раздобыть другое, понадобится два дня.

Машину Роджера Кларка уже выводили из гаража – Атланта еще многое хотела сказать, но времени не оставалось. Единственным, что пришло ей в голову, было:

– Наверное, женщины достаются тебе легко, раз ты позволяешь себе такое. Не думаю, что ты любишь женщин – ты только притворяешься, но на самом деле не любишь их. Поэтому и делаешь с ними все что тебе угодно.

Из-за угла донесся оклик Пруста: «Э-эй!» Это звали ее, и она быстро зашагала обратно.

Весь день, пока они работали, она строила и строила разные планы – словно приговоренный преступник, у которого не получается спланировать побег, потому что его все время отвлекают то скрежет ключа в замке соседней камеры, то надежда, что избавление придет извне без всяких усилий с его стороны. В таких ситуациях трудно что-то планировать – Атланта могла только ждать удобного случая. И все же в ее голове клубились призрачные возможности. А вдруг у Карли нет денег? Тогда он будет рад получить шанс в Голливуде. Когда-то он был богачом и занимался всем подряд – пожалуй, из него вышел бы неплохой консультант.