Текст книги "Я за тебя умру (сборник)"

А если это не сработает, она могла бы поехать на Восток и поискать хорошую роль на сцене, поработать с каким-нибудь известным учителем – тогда она по крайней мере не совсем потеряет связь с Карли.

Все ее замыслы разбивались об один утес: он ее не любит.

Но полное осознание этой безысходности наступило лишь вечером, когда она вернулась в гостиницу – и обнаружила, что его там нет. Не досидев до конца ужина, она поднялась к себе в номер и зарыдала на кровати. Через полчаса у нее заболело горло, а слезы можно было выдавить из себя только силой; тогда она повернулась на спину и сказала себе: «Это и называется потерять голову. Я слышала про такое – слышала, что бывает слепая, необъяснимая любовь и ее надо просто перетерпеть… но попробовали бы они сами выполнить свой совет…»

Усталая, она позвала служанку и попросила растереть ей виски.

– Может быть, выпьете таблетку? – предложила служанка. – У нас еще есть те, что вы принимали перед сном, когда сломали руку.

Нет. Лучше страдать, чувствовать всю остроту ножа в своем сердце.

– Сколько раз вы стучали в дверь к мистеру Деланнуксу? – беспокойно спросила Атланта.

– Раза три или четыре. Потом спросила внизу – он не возвращался.

…Он с Изабеллой Панзер, подумала она. Изабелла рассказывает, как умрет из-за любви к нему. Тогда он пожалеет ее и подумает, что я банальная голливудская игрушка.

Эта мысль была невыносима. Атланта резко села на кровати.

– Ладно, дай мне снотворное, – сказала она. – Да побольше – все что осталось.

– Вам велели принимать только по одной.

Они сошлись на двух, и Атланта погрузилась в дрему, но за ночь пробуждалась несколько раз, преследуемая одним и тем же сном – Изабелла мертва, и Деланнукс, узнав об этом, говорит: «Она любила меня по-настоящему – так, что потом жизнь стала ей не мила».

Наутро она встала с похмельем от снотворного и не нашла в себе сил на обычный заплыв. Она оделась точно в забытьи и отправилась на съемки без единой мысли в голове, замечая, что окружающие смотрят на нее с заботой, приберегаемой для тех, кто выглядит глубоко несчастным.

Это возмутило ее, и она сумела нацепить на себя более жизнерадостную маску; она не снимала ее до самого перерыва и часто смеялась, хотя ей казалось, что в ней умерло все, кроме сердца, которое гоняет кровь со скоростью не меньше сотни миль в час.

Примерно в четыре они спустились в ресторан перекусить. Атланта уже поднесла ко рту бутерброд, и тут Праут не ко времени сообщил:

– Деланнуксу привезли новое колесо. Я видел, когда ходил за плотником.

Через миг она была уже на ногах.

– Скажи Роджеру, что я заболела! Скажи, не могу сегодня работать! Скажи, я взяла его машину!

Она пронеслась по спирали к главной дороге стремительно, как на аттракционе, и три минуты спустя подкатила к гостинице почти вместе с автобусом из Эшвилла. И оттуда, измученная жарой, запыленная и усталая, вышла Изабелла Панзер. Атланта поравнялась с ней на ступенях гостиницы.

– Можно вас на два слова?

Похоже, эта встреча застала мисс Панзер врасплох.

– Да, мисс Даунс, конечно. Вообще-то я приехала повидаться с мистером Деланнуксом.

– Но что значит минутка-другая?

Две женщины сели на веранде лицом друг к другу.

– Вы его любите, правда? – спросила Атланта.

Изабеллу вдруг прорвало.

– Господи, как вы можете об этом спрашивать… когда это вас он теперь любит… ведь он бросил меня ради вас…

Атланта покачала головой.

– Нет. Меня он тоже не любит.

– Когда вы рассуждаете о любви, для вас обоих это пустая болтовня!

И это говорит ей ребенок – девушка, которая за все свое обучение в больнице выдержала меньше, чем Атланте порой приходится выдерживать за один день!

– По-вашему, я не знаю, что такое любовь? – изумленно воскликнула она.

Она почувствовала перед глазами какой-то звук, точно лопнула шахтерская лампочка. Что-то необходимо сделать, и немедленно…

И тут Атланта поняла, что ей нужно сделать: она должна наконец преобразить слова в дела, обратить в действие все, о чем она когда-либо думала и мечтала, что выполняла и изображала по чужой указке или по собственному желанию, оправдать все банальное и поверхностное в своей жизни, отыскать в конце концов путь к наивысшему и благороднейшему завершению. Это стало ясно как день.

С обдуманной неторопливостью она подошла к другой девушке и поцеловала ее в лоб. Затем спустилась по лестнице, села в автомобиль Роджера и поехала прочь.

Ресторан у Чимни-Рока пустовал после обычного наплыва посетителей; все члены съемочной группы, как она и надеялась, тоже успели его покинуть. Оставив ключ в зажигании, Атланта взялась было сочинять записку, но она уже толком не знала, что хочет сказать, да к тому же позабыла дома сумочку, в которой лежала ручка.

После дневного лазанья на скалу и обратно ноги и руки плохо ее слушались; что ж, она оставит за собой туфельки, как злая колдунья из страны Оз, которая сгорела вся, кроме своих туфель. Скинув их в сторону, она для проверки поставила ногу на первую ступеньку – та оказалась прохладной, не то что днем, когда ноге было тепло даже сквозь подошву.

Начав подъем, она все больше и больше ощущала громаду нависшей над ней скалы. Но, может быть, это будет как прыжок в корзину, полную разноцветных небес.

VI

Роджер вышел на веранду меньше чем через пять минут после отъезда Атланты. Изабелла еще сидела там.

– Добрый вечер, – сказал он. – Хотите проводить Деланнукса?

– Вроде того.

Почему она ничего не сказала? – подумал он. И почему так сидит? Может, у нее пистолет в сумочке?

В вестибюле послышался шум, и через мгновение на веранде появились Карли Деланнукс и его багаж.

– Прощайте, Деланнукс, – сказал Роджер, не протягивая руки.

– Прощайте, Кларк. – Изабеллу он будто и не заметил; перед гостиницей остановилась машина, и он пошел здороваться с механиком.

– Ну, как колесо?

Он оборвал сам себя.

– Простите, я принял вас за другого.

– Это Деланнукс! – внезапно крикнула Изабелла.

Наступило минутное замешательство. Затем человек, поднявшийся по ступеням, сунул Карли в карман белую бумажку и сказал:

– Это послание для мистера Деланнукса. Не трудитесь его читать. Я и так скажу, что там. Это capias ad respondum – приказ, который позволяет мне взять вас с собой на Север, чтобы разобраться в одном маленьком дельце, связанном с ответственностью постановщика.

Карли опустился на стул.

– Значит, вы меня поймали, – сказал он. – Еще примерно четыре часа – и вы уже не могли бы предъявить мне эту бумагу.

– Да, сэр; она имеет силу только до ближайшей полуночи. Закон о сроке давности…

– Как вы меня нашли? Как вообще узнали, что я в Северной Каролине?

Но вдруг Карли умолк, поняв, как именно судебный исполнитель нашел его – и Роджер тоже понял. У Изабеллы вырвался не то вскрик, не то всхлип, и она закрыла глаза ладонью. Карли кинул на нее равнодушный взгляд – в нем не было даже презрения.

– Я хотел бы переговорить с вами наедине, – сказал он исполнителю. – Зайдем ко мне в номер?

– Как вам угодно, только предупреждаю сразу: я не продаюсь.

– Это просто чтобы прояснить кое-какие детали насчет отъезда.

Когда они ушли, Изабелла беззвучно заплакала.

– Зачем вы это сделали? – мягко спросил Роджер. – Это же погубит его, верно?

– Да. Я думаю, да.

– Так почему вы решили это сделать?

– Ах… потому что он так дурно со мной обошелся, я так его ненавидела!

– А теперь вам не жаль?

– Не знаю.

Он на секунду призадумался.

– Должно быть, вы и впрямь сильно его любили, раз так сильно возненавидели.

– Да.

Ему стало ужасно ее жалко.

– Не хотите пойти и прилечь ненадолго в номере Атланты?

– Спасибо, я лучше полежу на пляже.

Сидя на веранде, он провожал ее глазами. Она обернулась и крикнула ему:

– Вы лучше приглядите за своей девушкой! Ее нет в гостинице!

VII

Роджер сидел в одиночестве, покачиваясь и размышляя. Он любил Атланту несмотря на то, что в последнее время она давала ему очень мало пищи для этой любви.

…Ее здесь нет, сказал он себе.

Он думал и думал, напрягая мозги, привыкшие решать только технические задачи.

…Она дурочка. Что ж – значит я люблю дурочку.

…Тогда мне надо пойти и найти ее, потому что, по-моему, я знаю, где она. Или так и буду сидеть тут и качаться?

…Я единственный, кто может о ней позаботиться.

«Оставь ее в покое!»

– Я не могу… – Он наконец заговорил вслух и произнес то, что когда-нибудь говорят о женщине почти все мужчины – и почти все женщины о мужчине: – Раз уж так вышло, что я ее полюбил…

Он встал, вызвал гостиничный автомобиль и поспешно сел за руль, опасаясь, как бы не было уже слишком поздно. Быстро добрался до Чимни-Рока и проехал по горе к ресторану до того предела, куда еще можно было попасть на машине. Когда он двинулся дальше пешком, его продолжала сверлить одна мысль.

…Там, наверху – либо ничего, либо жизнь, полная новых страданий и несчастий, других Карли.

На повороте он остановился и посмотрел на сверкающие звезды, а потом снова начал считать: восемьдесят один, восемьдесят два, восемьдесят три… После этого он бросил счет.

Когда он наконец достиг вершины, тревога терзала его отчаянно. Вся его сдержанность, все самообладание, все, благодаря чему он был такой сильной личностью, покинуло его, когда он одолел последние ступени и вышел под распахнутый небесный шатер. Что он ожидал увидеть, он и сам не мог бы сказать.

А увидел он девушку, которая ела бутерброд.

Она сидела, прислонясь спиной к одному из железных столбиков ограды.

– Неужто это Роджер? – удивилась она. – Или глаза меня обманывают?

Он оперся на ограду, с трудом переводя дух.

– Что ты тут делаешь? – спросил он.

– Любуюсь на звезды. Я решила стать эксцентричной – ну, знаешь, как Гарбо. Только моим пунктиком будут горные вершины. Когда закончим эту картину, я отправлюсь покорять Эверест…

– Хватит болтать чепуху! – оборвал ее он. – Зачем ты сюда залезла?

– Чтобы броситься вниз, конечно.

– Почему?

– Наверно, от несчастной любви. Но у меня оказался с собой бутерброд… а я проголодалась. Вот и решила сначала поесть.

Он сел против нее.

– Тебя интересует, что творится внизу, в нашем обычном мире? – спросил он. – Если да, могу сообщить, что Деланнукса сцапали.

– Кто?

– Судебный исполнитель – тот, что его искал. Это крупное невезение. Продержись он до полуночи, его бы уже не могли привлечь: закон о сроке давности или что-то вроде того.

– Да, не повезло. Но как это случилось? Как его отыскали?

– Угадай.

– Не знаю… не ты же?

– Боже мой, нет! Та девица, Панзер.

Она минутку поразмыслила:

– Ага, так, значит, вот чего она ждала.

На вершине горы наступило молчание, но вскоре Роджер его нарушил.

– И с чего ты взяла, что я на это способен?

– Как только чуточку подумала, поняла, что нет. Извини, Роджер.

– Но кое-что про мистера Люкса я все-таки выяснил.

– Что? – Ее вопрос прозвучал отрешенно, почти равнодушно.

– Ничего особенного… только никто из-за него себя не убивал. Некая Джозефина Дейсон, с которой он был помолвлен, узнала, что у нее рак плевры – то бишь оболочки легких, – и разбилась на машине намеренно. Карли в этом винить нельзя.

– Ах, я так устала от Карли, Роджер. Может, забудем про него на время?

Он улыбнулся себе под нос в темноте.

– Что заставило тебя передумать – бутерброд?

– Нет. Наверное, утес.

– Слишком высокий?

– Нет… Он как-то вдруг показался мне похожим на тебя. Я забралась на вершину, и мне почудилось, что я стою на твоих плечах. Это было так приятно, что я не захотела спрыгивать.

– Ну-ну, – усмехнулся он.

– Я как-то вдруг поняла, что ты мне не позволишь. И ни капельки не удивилась, когда увидела тебя здесь.

Он взял ее за руки и помог ей подняться.

– Ладно, – сказал он. – Пошли. Надо вернуться в гостиницу – я беспокоюсь за эту Панзер. Посмотрим, где она.

Она пошла по лестнице за ним следом; внизу, когда они сели в его машину, Атланта сказала:

– Нет, похоже, он больше не имеет значения.

– Все имеют значение.

– Я в том смысле, что он сможет и сам о себе позаботиться.

Когда они прибыли в гостиницу и узнали, что там случилось – что Карли Деланнукс умудрился оглушить судебного исполнителя и запереть его у себя в номере, а сам уехал, – Атланта сказала:

– Видишь? С ним все будет в порядке. На этот раз его вряд ли поймают.

– Не поймают? Уже поймали. Если ты получил предписание и не явился куда следует, ты считаешься беглым преступником. Ладно, пускай наш Распутин спасается как хочет. Меня волнует то, что он после себя оставил, – эта девушка. По дороге от Чимни-Рока мы не видели ни людей, ни машин… и автобуса нет.

Вдруг Атланту осенило.

– Озеро! Я выбрала Чимни-Рок, а она…

Но он уже бежал к лодочной станции.

Они нашли ее час спустя тихо плывущей в лунном свете маленькой бухточки. Ее запрокинутое лицо было мирным и безмятежным, словно удивленным их появлением; в ее руке, точно сезам лилий, был зажат букетик горных цветов – примерно так же рука Атланты совсем недавно сжимала бутерброд.

– Как вы меня нашли? – спросила она из лодки.

Поравнявшись с ней в своем челне, Роджер ответил:

– Мы и не нашли бы, не будь у меня с собой парочки сигнальных ракет. Вы так и плыли бы себе дальше.

– Я решила, что не хочу прыгать за борт. В конце концов, я только что получила диплом.

После того как Роджер вызвал ей такси и уговорил ее взять у него немного денег, чтобы уехать на время к родителям в Теннесси, после того, как они с Атлантой стали одной из многих нерассказанных легенд озера Лур, легенд самой лучшей разновидности, и он оставил ее перед дверью ее номера, – так вот, когда все это было уже давно позади, он побрел по торговой улице мимо лавчонок горных умельцев к почтовому отделению, за которым не было ничего, кроме бездонных черных бочажин, хранящих, по слухам, черные тайны эпохи Реконструкции[7]7
  Годы после Гражданской войны, когда происходила реинтеграция южных штатов в состав США и отмена рабовладения на всей территории страны.


[Закрыть].

Там он остановился. Он услышал в вестибюле новость, от которой хотел бы сегодня уберечь Атланту: час назад у подножия Чимни-Рока нашли то, что осталось от Карли Деланнукса.

Печально, что на старт самой счастливой для Роджера поры упала тень трагедии другого человека, но в Карли Деланнуксе было нечто обрекающее его на гибель – нечто зловещее, то, что жило чересчур долго или чересчур долго шагало уже мертвым, поднимая вокруг себя ядовитую пыль.

Роджеру было его жаль; мысли его текли медленно, но он знал, что все ценное и полезное нельзя приносить этому в жертву. Ему хорошо было думать, что Атланта, которая умеет дарить звездный блеск стольким людям, спит в безопасности у себя в номере не дальше двухсот ярдов отсюда.

Этот недатированный фрагмент «День, свободный от любви», написанный в 1935-м или 1936 году, – набросок характеров мужчины и женщины, портреты, которые отлично удавались Фицджеральду. Место действия – южные Аппалачи, герои – молодая пара, Мэри и Сэм помолвлены. До их знакомства она уже немало повидала в жизни и предлагает держать некоторую дистанцию до свадьбы – один день в неделю проводить отдельно друг от друга. Она ездит по горам и знакомится с мужчиной не первой молодости, усталым, но обаятельным – чем-то похожим на Карли Деланнукса из «Я за тебя умру», но Фицджеральда больше занимает женщина. Во многих отношениях Мэри – прототип Сесилии из «Последнего магната». Фицджеральд долго был недоволен тем, как у него получаются женские образы. В декабре 1924 года, перед выходом «Гэтсби», он жаловался Максу Перкинсу, что Джордан «расплывается», и извинялся за то, что Миртл вышла «лучше, чем Дейзи». В Мэри есть яркость, витальность, она хорошо себя знает, и можно только пожалеть, что Фицджеральд ограничился здесь коротким этюдом.

День, свободный от любви

В тот день, когда они решили пожениться и шли в лесу по влажному слежавшемуся игольнику, Мэри неуверенно изложила свой план. Сэм огорчился:

– Но теперь мы видимся каждый день.

– Только эту последнюю неделю, – поправила его Мэри. – Чтобы проверить, можем ли мы быть все время вместе и не… не…

– Не осточертеть друг другу, – закончил он. – Ты хотела понять, вынесешь ли.

– Нет, – возразила Мэри. – Женщинам надоедает не так, как мужчинам. Она может отключить внимание – но всегда знает, когда мужчине скучно. Например, я знала молодую женщину, сколько-то они прожили, а потом она вдруг сообразила, что рассказывает мужу историю, которую уже рассказывала. И поехала в Рино. Нам так нельзя – я наверняка буду повторяться. И мы оба должны это терпеть.

И она тут же повторила жест, который он обожал, – поддернула юбку, словно говоря: «Подтяни пояс, малыш. В дорогу, на любой полюс». И Сэм Бетджер хотел, чтобы этот жест и этот наряд – светло-серое шерстяное платье с алым, в цвет губ, жилетом на молнии – существовали вечно.

Вдруг он о чем-то догадался. Он был из тех мужчин, с виду флегматичных и даже ненаблюдательных, которые могут объявить всю таблицу очков до последней цифры.

– Это из-за твоего первого замужества, – сказал он. – Я думал, ты никогда не оглядываешься назад.

– Только ради предупреждения. – Она замялась. – Мы с Питом вот так были близки… три года… до дня его смерти. Я была им, и он был мной… а в конце не получилось – не смогла умереть вместе с ним. – Она опять помедлила в неуверенности. – Я думаю, женщине нужно место, чтобы уйти в себя… то, что для мужчины – честолюбие.

Так что будет день, свободный от любви, один день в неделю географически отдельной жизни. И обсуждаться он не будет – никаких расспросов.

– Может быть, у тебя где-то маленький спрятан? – поддразнивал ее Сэм. – Братик-близнец в тюрьме? Икс 9? Узнаю ли я когда-нибудь?

Когда они пришли к пункту назначения – вечеринке в одной из тех затейливых «хижин», что разбросаны по виргинскому предгорью, Мэри сняла свой алый жилет, встала, широко расставив ноги перед большим камином, и объявила друзьям юности, что снова выходит замуж. На ней был серебряный пояс с вырезанными звездами, так что звезды как бы и были и в то же время их не было, – и, глядя на них, Сэм подумал, что не вполне еще ее обрел. На миг ему захотелось, чтобы сам он не был таким уж преуспевающим, а Мэри не была такой желанной, чтобы в обоих было чуть-чуть надлома и они стремились прилепиться друг к другу. Весь вечер он с легкой грустью наблюдал за неосязаемыми звездами, двигавшимися туда и сюда по большим комнатам.

Мэри было двадцать четыре года. Дочь профессора, с яркой внешностью солистки варьете – бронзовые волосы, зеленовато-голубые глаза и постоянный румянец, которого она почти стыдилась. Контраст между социальным и физическим оснащением создавал ей много проблем в маленьком университетском городке. Она вышла замуж за профессора, не имея особых причин для этого замужества, но билет оказался счастливым – настолько, что она едва не умерла с ним вместе, и только через два года из ночей ушел призрак, а небо снова стало голубым. А сейчас замужество с замечательным молодым Бетджером, реорганизующим свои угольные шахты за границей Западной Виргинии, казалось таким же естественным, как дыхание. Все ресурсы были в наличии, о чем она знала, взвешивая составляющие по своему обыкновению в двух руках, а любовь – это то, что ты из нее сделаешь.

* * *

Во вторник она опять поехала в городок на холмах, центр округа – перед муниципальным зданием площадь с чугунной статуей конфедератского солдата и кинотеатром, население, мужское и женское, в синей сарже, и на заднике – с трех сторон голубые горы. На этот раз она чувствовала, что узнавать здесь больше нечего… в чисто физическом смысле ее исчезновение произойдет осенью, когда Сэм займет свое место в Конгрессе. Когда-то этот городок был скромненьким курортом. На склоне холма стоял санаторий, а чуть выше – главное здание того, что в 1929 году предполагалось сделать курортным отелем. Мэри спросила о нем, и ей сказали, что все кровати растащили, мебель постепенно исчезла, и под вечер, еще раз поглядев на пустой белый корпус, она от нечего делать поехала туда.

… – во всяком случае, по мнению бедной вдовы, – сказала она незнакомцу там наверху, у «Промашки Симпсона».

– Теоретически этот Симпсон мог создать самый большой курортный отель в стране. Теоретически, – сказал незнакомец.

– Наступила Депрессия, – сказала Мэри, взглянув на пустую коробку здания на скале – коробку, из которой здешние горновосходители утащили даже водопроводные трубы.

– У вас была своя депрессия, – осмелился заметить незнакомец, – а сейчас, посмотреть на вас, вы полны надежды и веры, словно для этого надо было только постараться. И в первый же свободный день перед самым замужеством вы встречаете мужчину – или остатки такового. И допустим, мы влюбимся друг в друга и будем встречаться раз в неделю. Тогда этот день станет важнее всех шести дней в обществе жениха. И что тогда с вашими планами?

Они сидели, свесив ноги с потрескавшейся балюстрады. Из долины веял теплый весенний ветер, и Мэри покачивала ногами, стукая пятками по белому камню.

– Я много чего вам рассказала.

– Видите – вы заинтересовались. Я уже человек, которому много чего рассказано. Это опасная ситуация – сразу довериться мужчине, хотя у людей на это уходят недели.

– Я десять лет приезжаю сюда подумать, – возразила она. – И разговариваю с ветром.

– Верю, – согласился он. – С таким ветерком интересно препираться – особенно ночью.

– Вы живете здесь? – удивилась она.

– Нет, я в гостях, – ответил он не сразу. – Навестил молодого человека.

– Не знала, что тут кто-то живет.

– Никто не живет… Молодой человек – это я… вернее, тот, кем я был. – Он помолчал. – Гроза идет.

Мэри посмотрела на него с любопытством. Ему было лет тридцать, высоченный, худой, в высоких охотничьих ботинках и замшевой ветровке, коричневой, как его суровые глаза. Он говорил медленно, лицо у него было изможденное, как бывает после долгой болезни, и когда он закуривал, у него дрожали пальцы.

Через десять минут он сказал:

– У вас машина не заводится, и это на четыре часа работы. Вы можете скатиться вниз к гаражу, а оттуда я довезу вас до города.

По дороге они молчали. День отдельной жизни оказался долгим, и ее покусывало сомнение в здравости их уговора. Сейчас, когда они ехали по главной улице к отцовскому дому, было еще только шесть часов и предстояло как-то скоротать целый вечер.

Но она взяла себя в руки: первый день всегда самый трудный. И даже поглядывала на тротуары с проказливой надеждой, что их может увидеть Сэм. В незнакомце было, по крайней мере, что-то таинственное.

– Остановите у тротуара, – вдруг сказала она, заметив, что впереди затормаживает открытая машина Сэма.

Когда обе машины остановились, она увидела, что Сэм не один.

– Вон там мой возлюбленный, – сказала она незнакомцу. – Кажется, у него тоже выдался свободный денек.

Новый знакомый послушно посмотрел в ту сторону.

– Хорошенькая девушка с ним – это Линда Ньюболд, – сказала Мэри. – Ей двадцать лет, и месяц назад она страшно с ним заигрывала.

– И вы не беспокоитесь? – полюбопытствовал ее спутник.

Она помотала головой.

– Меня избавили от ревности. И, кажется, ввели зато хорошую дозу самомнения.

«Циклон в безмолвном краю» – один из рассказов, написанных под впечатлением от пребывания Скотта и Зельды в больницах. Это первый из задуманных им рассказов о медсестре-стажерке по имени Бенджамина Розалин – «Беды для друзей» и влюбленном в нее молодом интерне Билле Крейге. Красота – помеха ее карьере, хотя она сообразительна и профессиональна. Она слишком привлекательна – персонал и пациенты выдерживают это с трудом. «Безмолвный край» не только уподобляет Беду циклону в тихом больничном мире, но и вызывает ассоциации с кинематографом, которые становятся все очевиднее по мере того, как действие ускоряется и для речи остается все меньше места. Переход от немого кино к звуковому очень занимал Фицджеральда; свидетельством тому – давние рассказы о Пате Хобби.

Фицджеральд гордился «Циклоном в безмолвном краю»; 31 мая 1936 года он писал Гарольду Оберу: «Закончив этот рассказ, я не сомневался, что он лучший из всех, что я сочинил за год». Он очень хотел, чтобы его опубликовали, и собирался писать другие рассказы о Беде. Нуждаясь в деньгах, он тем не менее решительно не желал вносить какие бы то ни было исправления и хотел, чтобы рассказ был напечатан как есть. Если у «Сатердей ивнинг пост» хватило нахальства отвергнуть его «по чисто моральным соображениям» или каким-нибудь другим, писал он Оберу, то надо отказаться от договоренности, что в первую очередь мы предлагаем рассказы в «Пост». Решение его было твердым. «Я предпочту поместить Зельду в государственную психиатрическую больницу и жить на 200 долларов в месяц от «Эсквайра»».

Двадцать девятого июня 1936 года редактор «Пост» Джордж Лоример и редактор отдела художественной литературы Аделаида Нилл попросили переработать рассказ. «Лично меня, – писала Нилл, – этот новый рассказ очень обрадовал: он показывает, что мистер Фицджеральд все еще может написать простую любовную историю без мелодрамы, присутствовавшей в его последних рукописях». Фицджеральд не стал переделывать «Циклон в безмолвном краю», и «Пост» его не взял. Так же твердо держался он в случае с «Бедой», продолжением «Циклона». «Мне кажется, вы недооценили «Беду», – писал он в октябре 1936-го Аделаиде Нилл. – Если у вас есть какие-то конструктивные предложения, пожалуйста, сообщите, хотя рассказ мне нравится и так». «Пост» с запозданием принял «Беду» и напечатал в номере от 6 марта 1937 года. Это был последний рассказ Фицджеральда в «Пост» после почти двадцатилетнего сотрудничества.