Текст книги "В стране линдвормов"

Самое светлое время года

Лесничий оказался странным типом. Мне на минуту – когда мы возвращались домой – показалось, что капля ума у него всё-таки есть. Но я ошибся. Лесничий был злобным, и к тому же от него дурно пахло. Ни за что больше не пойду с ним в лес! Но, как бы то ни было, остальные звери были добры к нам с Иммером и обрадовались, когда мы вернулись в замок.

Я, конечно, понимал, что Индра любит Иммера больше, чем меня, это с самого начала было ясно. Она смотрела на него как заворожённая, словно исчезала куда-то. Какой счастливой казалась королева, когда глядела на моего брата! Я чувствовал, что меня это как-то болезненно задевает. Мне хотелось, чтобы она позвала меня посидеть у неё на коленях, чтобы она про меня говорила «чудесный» и всякое такое. Мне так хотелось, чтобы она увидела меня.

Однажды ночью я проснулся: мне нужно было в клозет. У Тюры к нашим услугам по ночам всегда был горшок, но здесь мне предстояло проделать весь путь по длинным коридорам на другой конец замка. А в коридорах было жутковато. Головы зверей, казалось, пристально рассматривали меня со стен. У иных была приподнята верхняя губа, обнажая клыки. Проходя мимо двери, ведущей в башню Индры, я заметил, что она приотворена, а по полу коридора протянулась полоска света. Я не стал долго размышлять, что бы это значило, и просто добежал до клозета, сделал свои дела и пошёл назад.

Снова оказавшись возле башни, я остановился и сунул голову в приоткрытую дверь. На верхние ступени лестницы падал слабый свет. Наверное, королева не спит, подумал я.

Может, подняться? Постучаться к Индре, сказать что-то вроде: у тебя горит свет, как ты тут?

А вдруг она не хочет, чтобы к ней заходили? Может, она желает, чтобы её оставили в покое?

Но всё-таки… всё-таки мне так хотелось подняться, поговорить с ней, побыть один на один, чтобы не бегали рядом, стараясь услужить, Чернокрыс или Брунхильда, чтобы не было Иммера, на котором королева так часто задерживала свой взгляд. Я собрался с духом, открыл дверь и стал подниматься по лестнице. Она была длинной и всю дорогу закручивалась винтом. Пахло здесь чем-то старым. Стёртыми от времени камнями и пылью былых времён.

Наверху оказалась ещё одна приоткрытая дверь. Я заколебался. Может, всё-таки уйти? Но тут из покоев донёсся голос Индры:

– Кто здесь?

– Я, Сем, – пробормотал я.

Молчание.

– Кто здесь? – повторила королева, на сей раз строже. Она меня не расслышала.

– Это С… я, – сказал я и открыл дверь.

Индра свернулась в глубокой оконной нише. Не знаю, как описать, но она казалась какой-то одинокой. Слабо, едва заметно королева улыбнулась:

– Ну, заходи.

– Угу.

Я переступил порог и огляделся. Однажды я уже заходил сюда, в самый первый день. Но тогда всё было в новинку, я даже Индру не знал. Теперь она интересовала меня гораздо больше. В покоях Индры, конечно, было красиво, но здесь как будто не жили. Я не заметил ни одной безделушки, которые придают комнате особый уют. В окне виднелся лес. Давным-давно, когда здесь жили люди, деревья, конечно, не подступали так близко к замку и из башни открывался прекрасный вид. А теперь можно было рассмотреть только двор и стену. Я собирался сказать Индре, что зашёл проведать её, но слова застряли в горле. Королева, кажется, поняла, в чём дело. Я как будто стал для неё прозрачным.

– Тебя, наверное, удивляет, что я не сплю? – спросила она.

– Нет… Хотя вообще-то да. Немножко.

Индра опустила глаза и задумчиво погладила подоконник бледной рукой. Она довольно долго молчала, а потом произнесла:

– Моя мать отложила яйцо в самое светлое время года. Ей было всего двести лет, она рано захотела детей. Мать всегда говорила мне, что миг, когда она прижала меня к себе, был самым счастливым мигом в её жизни.

Я не знал, надо ли что-нибудь говорить, и просто кивнул. Потом подумал, что, наверное, просто кивать невежливо, и ответил: «Ага».

– Каждый год в эти дни, когда близится самое светлое время года, я чувствую такую печаль… тоску по матери… отчаяние от того, что я сама не могу стать матерью… Мне кажется, что у меня не осталось ни прошлого, ни будущего, как будто та война отняла у меня и то и другое. Я много размышляла…

– О чём?

– Существует один великий вопрос. – Индра не сводила с меня глаз. – Тот самый, над которым билась и моя мать. О котором она допоздна спорила в глубине леса со своими сварливыми товарками: почему чары линдвормов бессильны перед человеком? Почему колдовство просто стекает с людей, как вода с цветочного лепестка? Мамины подружки говаривали, что природа, создавая нас и вас, задумала злую шутку.

– Неужели?

Индра снова посмотрела в окно, оглядела тёмные ели.

– Когда я сижу вот так у окна, – пробормотала она, – то думаю: если бы наши чары действовали на вас, всё было бы совсем по-другому. Всё было бы… справедливее.

– Конечно, – согласился я.

– Мне кажется, что если бы я сумела постичь человеческую природу, то смогла бы ответить на этот вопрос. Сколько ночных часов он не давал мне заснуть? Не одну сотню.

– Ух ты. В смысле – трудно тебе пришлось.

Индра снова замолчала, а потом ей в голову пришла какая-то мысль.

– А что, если помочь мне сможешь ты? – спросила она.

– Я? Как?

– Ты наверняка можешь что-нибудь рассказать мне о людях. Ну… чтобы мне было понятно.

– Ты так думаешь?

– А что? Ты ведь знаешь о людях гораздо больше, чем я. Расскажи о ком-то, кто тебе хорошо знаком. Например, о своей приёмной матери.

– О Тюре? Да я не знаю, что о ней рассказывать. О ней я теперь даже не вспоминаю.

– Может, всё же попробуешь?

– Ладно.

Индра воодушевилась.

– Садись.

Я уставился на неё:

– Куда садиться?

– Куда хочешь, – ответила Индра. Но, конечно, она не звала меня устроиться у неё на хвосте, потому что указала на стулья и свою кровать.

Я выбрал стул, стоявший у письменного стола. Индра приложила бледный пальчик к подбородку.

– С чего бы начать… Чернокрыс говорил мне, что она не разрешала вам играть. Верно?

– Да. Мы работали с утра до вечера, так что играть было некогда. Мы полировали серебро. Но оно было ненастоящее.

– Ненастоящее серебро?

– Его делали в нейзильберовой мастерской. Тюра приносила вещи домой, и мы должны были навести лоск. Она так зарабатывала – полировала дома посуду из ненастоящего серебра.

Индра кивнула и попросила:

– Рассказывай дальше.

Я задумался. Что она хочет услышать? Что покажется ей интересным?

– Она нас била, – сказал я.

– Она била вас?..

– Да… В основном меня. Я же старше.

Индра задумалась. Сразу было ясно, что мы, люди, видимся ей загадочными существами. Вещицами из проволоки, извивы которой она пыталась распрямить, чтобы рассмотреть материал. Лунный свет лился на неё, сидящую на подоконнике, и шкура Индры блестела, словно была покрыта серебром. Змеи больше и величественнее, я и представить себе не мог.

Может быть, я солгал, сказав, что больше не думаю о Тюре? Может, я про неё всё-таки иногда думал? Но, конечно, не скучал. Однако мне было интересно, думает ли она про нас. Может, спрашивает себя, куда мы подевались, когда нас тем утром не оказалось дома? Может, она хоть чуточку переживает, может, раскаивается, что лупила нас палкой и не сказала ни единого доброго слова, ни разу не улыбнулась, когда мой братишка говорил какую-нибудь детскую глупость. Интересно, как дела у Тюры: у нас-то с Иммером жизнь сильно изменилась. И живётся нам теперь лучше. Наверное, в глубине души мне даже хотелось бы, чтобы Тюра сейчас меня увидела.

– А ты знаешь почему? – спросила Индра.

– Что почему?

– Почему она вас била?

– Ну-у… наверное, она хотела добиться от нас чего-нибудь хорошего.

– В каком смысле?

– В смысле… чтобы получить плату за работу. Она плохо жила. Несколько раз чуть не переехала жить на улицу.

– Что это значит?

– Её могли выгнать из комнаты, где мы все жили. И если бы она потеряла комнату, то и работу тоже потеряла бы. Чтобы работать дома, надо иметь дом. А если у тебя нет ни дома, ни работы…

– Вот как.

– Но однажды, в последний вечер… вышло по-другому.

– По-другому?

– Мы её не послушались. И потеряли деньги… Я думал, что Тюра точно напустится с палкой на меня, но она… – Тут я сглотнул, потому что дальше надо было рассказать о том, чего я так стыдился. – Она побила не меня, а Иммера.

– Неужели?!

– Он не захотел сказать, что его зовут Мортимер. И она его побила. Тюре очень хотелось, чтобы нас звали теми, другими именами.

– Почему?

– Не знаю. Сем и Иммер – так нас звали раньше, когда мы жили с мамой и папой. То есть… они нас так называли. А Тюра сказала, что нельзя всё время цепляться за прошлое.

Индра долго молчала, а потом покачала головой.

– Ужасно, – сказала она. – Работа, подённая плата, палки и запрещённые имена. Чем больше я пытаюсь понять людей, тем меньше мне это удаётся.

– Угу, – буркнул я.

Жаль, конечно, что я не смог ей помочь, но другого результата я и не ждал. Вопрос очень уж трудный. Как могу ответить на него я – мальчик, который ничего не знает о колдовстве и чарах?

Индра задумчиво посмотрела в окно.

– Тоска по матери будет мучить меня, пока я живу. И я, кажется, никогда не найду ответа на важный вопрос.

– Ну…

– Но не век же длиться печали! – Она улыбнулась, и эта улыбка была не настороженной, а самой настоящей. – Я всё же вижу, что у меня есть будущее. В самое светлое время года со мной будет Иммер.

Я ничего не сказал, но Индра, должно быть, заметила, что я опечалился, потому что поспешила добавить:

– И конечно же ты. Ты, Сем.

– Угу.

– Сердечно благодарю тебя за то, что ты пытался помочь мне.

– Да ничего особенного.

Мы с ней надолго замолчали, а потом я сказал:

– Ну, я пойду.

– Если хочешь.

Я подошёл к двери, но у порога остановился. Мне кое-что пришло в голову, и я не знал, надо ли об этом говорить. Может, меня тогда будет видно совсем насквозь? Но мне захотелось, чтобы Индра знала про меня всё. Чтобы она смогла увидеть меня.

– Надо было мне тогда вступиться, – сказал я и обернулся.

– Что-что? – переспросила Индра.

– Когда она его била. Мне надо было вступиться.

– Зачем?

– Ну, он же мой младший брат. А младших братьев надо защищать.

Индра задумалась – непохоже, что она меня поняла. Наконец она вскинула голову и улыбнулась.

– Не тревожься, Сем. По-моему, с Иммером не случилось ничего дурного. Он выглядит бодрым и счастливым, правда?

– Ну да. Да.

Я вышел и стал спускаться по длинной винтовой лестнице.

Когда я возвращался в детскую, звериные головы таращились на меня со стены коридора. Смотрели стеклянными глазами – чёрными, блестящими, пустыми. А у Тюры стены были голые. Только старые газеты на самых затёртых местах. А ещё сундучок, который она соорудила из ящика из-под сахара и в котором хранила свою скудную утварь. Две тарелки и кружка. Поцарапанный стаканчик, из которого пила квас, – наверняка она его где-нибудь нашла.

Не знаю почему, но мне пришло в голову, что в этот стаканчик было бы очень красиво поставить цветок. Тот самый, который Иммер сорвал в день, когда она вела нас из приюта к себе домой. Когда мы с ним шли, взявшись за руки, и сами сияли как солнце, а солнце висело в небе, как большой круглый одуванчик.

Но Тюра так и не поставила одуванчик Иммера в стакан. Она сунула его в карман и там забыла. В одуванчиках и нейзильбере есть что-то бедное. Над приёмными детьми фонарь светит тусклее, и я, наверное, должен был понять, почему Тюра не поставила одуванчик Иммера в стакан с водой. Я должен был понять, что значит быть ребёнком Тюры. Но я не захотел ничего понимать. В тот день я просто радовался. Светился на пару со своим братом. Мне хотелось сказать ему, что приёмная мама забрала нас, чтобы мы оба стали хорошими мальчиками.

Парус

Иногда кто-нибудь из поданных Индры отправлялся обследовать замковые подвалы. Там, в каморах и кладовых, свален был всевозможный хлам, оставшийся после людей, которые жили здесь в давние времена: сундуки со всякой утварью, бочки и глиняные кувшины с высохшим содержимым, рваные башмаки, пушистые шали – добро, густо припудренное пылью.

Однажды в ветреный день, когда облака плясали на небе, Брунхильда раскопала в куче старья маленький парус. Стоя посреди двора, она чесала макушку, а все прочие столпились вокруг неё, разглядывая парус круглыми глазами.

– Наверняка это парус для маленькой лодки, – с важной миной объявил Чернокрыс. – Для крысолодки.

– А мне кажется, этой штукой махали на еду, чтобы быстрее остывала. – И Брунхильда помахала парусом, словно перед ней дымилось фазанье жаркое, которое она хотела охладить. – Так что нам больше не придётся обжигать язык!

Индра, извиваясь, несколько раз обогнула барсучиху. Она склоняла голову то вправо, то влево, будто пытаясь решить, не таит ли парус опасности: вдруг люди сделали его, чтобы убивать линдвормов? Однако вскоре она встряхнула головой и сказала:

– Я склонна думать, что это просто какое-то рукоделие. Например, коврик, какие вешают на стену.

– Вряд ли, – сказал я. – Я такие уже видел.

И тут все отвлеклись от паруса и уставились на меня.

– С такими ребята играли у нас в городе, в Тыквенном парке. Летом. Их запускают в воздух, и они летают.

Брунхильда тут же попыталась запустить парус, чтобы он воспарил в небо. Она снова и снова подбрасывала его над головой, но парус каждый раз падал на землю.

– Верёвочку нужно, – подсказал я. – И ещё надо разогнаться.

– Может, возьмём верёвочку и пойдём на луг, где берёзы растут? – предложила Рыжий Хвост. – Посмотрим, как Сем запускает парус?

– Да-а-а! – И все умоляюще уставились на Индру.

– Можно, ваша милость? – спросил Гримбарт. – Вот, наверное, веселье!

К всеобщей радости, королева согласилась.

– Давайте устроим пикник, – решила она и отправила Брунхильду на кухню собрать кое-какой еды. Чернокрыс сбегал к себе и принёс моток бечёвки.

Вскоре мы уже стояли у ворот с корзинками и всем прочим, радостные и оживлённые. А я радовался ещё больше – потому что знал, как обращаться с парусом. Знал о том, о чём не знает больше никто.

– Полный вперёд! – скомандовал Чернокрыс, и мы пустились в путь.

В лесу шумела жизнь. Всюду пели птицы, два зайца бросились наутёк, заслышав, как мы с треском идём через кусты. Лесничий Тьодольв перед сторожкой занимался оленьей шкурой.

– Идём с нами! – позвала Рыжий Хвост. – Ты глазам своим не поверишь, когда увидишь, что будет делать Сем!

– Если я не поверю глазам, какой тогда смысл смотреть? – пробурчал Тьодольв.

– А, чего? – глупо спросила Рыжий Хвост.

Но Индра с улыбкой заметила:

– Может быть, моему лесничему всё-таки удастся отвлечься от своих занятий? Всего на пару часов. Видишь, все остальные уже с нами.

– Я лучше дома останусь. – И Тьодольв хмуро зыркнул на нас с Иммером.

Индра это заметила.

– Тебя что-то заботит, Тьодольв? – Тон её голоса стал более строгим, и Тьодольв поспешил помотать головой:

– Ни в коем разе. Никаких забот. Я только шапку захвачу.

Медведь нырнул в свою сторожку и вернулся с меховой шапкой в лапах. Он надвинул её на лоб, и мы пошли дальше уже ввосьмером.

Идти было недалеко. Вскоре мы уже расстилали на лугу с берёзами плед, принесённый в корзинке. Все, кроме меня, расселись, а я достал из кармана моток бечёвки, который дал мне Чернокрыс. Парус состоял из двух связанных крест-накрест палочек и натянутой на них оранжевой ткани с красивым узором. Я не знал, где надо крепить верёвочку, так что пришлось действовать наугад. Потом я поднял парус на вытянутых руках и почувствовал, как ветер хочет поиграть с ним, как подёргивает и тянет ткань. Я принялся бегать, как те ребята в Тыквенном парке. А потом выпустил парус из рук, и он взвился в небо. Индра восторженно засмеялась, звери завопили: «Ур-ра-а!» Все – кроме, конечно, Тьодольва, но всё равно было видно, как округлились глаза на его недовольной морде. Ха-ха, пусть посмотрит. Я остановился и ещё отмотал бечеву. Вскоре ко мне подбежал Иммер:

– Можно мне попробовать?

– Конечно, – сказал я. – Держи.

Иммер взялся за верёвочку и прищурился, глядя на парус, плясавший у него над головой. Оранжевая ткань блестела, сверкая под солнцем, как молния. А у счастливого Иммера сверкали во весь рот белоснежные зубы. Я вспомнил день, когда пошёл с Тюрой на рынок, потому что надо было нести покупки. Вспомнил, как в первый раз увидел яркие штуки в небе над Тыквенным парком. Тюра сказала, что это новомодное развлечение – воздушные змеи. И фыркнула: да уж, богачи могут себе позволить выбрасывать деньги на яркие безделицы. Некоторые как сыр в масле катаются. А их отпрыски целыми днями только и делают, что дёргают за верёвочку да глазеют на эту раскрашенную чепуху. Как мне было жаль, что Иммер не пошёл с нами: вот бы ему посмотреть на воздушных змеев. Но Тюра решила, что он должен остаться дома. Если он пойдёт с нами на рынок, сказала она, то времени мы потеряем вдвое больше, и это решило дело. Я вспомнил, как разозлился на неё. Иммер ещё слишком маленький, чтобы оставаться дома в одиночестве, ему будет страшно, и я знал, что всё это бесконечное время, что нас нет, он просидит на подоконнике. Будет глядеть на ворота и шептать что-то себе под нос, чтобы успокоиться, как будто словами можно прогнать страх. Почему Тюра не разрешила ему пойти с нами? Почему даже не подумала, что ему страшно одному? Почему мы были нужны ей только ради выгоды?

– Парус опускается!

Крик Иммера вернул меня на землю. Я поднял глаза: и верно, змей скользил вниз.

– Ничего страшного, – сказал я. – Давай вместе.

Я забрал бечёвку и предупредил Иммера, что сейчас мы побежим со всех ног.

– Готов?

– Да!

И мы побежали. Ветер подхватил змея, устремил ввысь, ткань засверкала под солнцем – а мы заорали от восторга, оттого, что лишь тонкая верёвочка связывает нас с чем-то, что летает в такой вышине, куда и птицы едва достают.

Теперь змей уверенно держался в небе, и мы остановились. Я оглянулся и посмотрел на остальных. Звери достали из корзинок ревеневый пирог и какое-то питьё. Они сидели как на картине, на олеографии, какие вешают на стену. Чернокрыс уминал за обе щеки. Рыжий Хвост, у которой зубы росли редко, то и дело роняла крошки из пасти. Брунхильда отрезала кусок пирога мужу, и тот благодарно поцеловал её. Тьодольв, поглощая пирог, мыслями был где-то далеко, а его челюсти работали с угрюмой монотонностью.

Рядом сидела Индра – большая, блестящая, красивая. Не поселившая меня в своём сердце. Её желанным ребёнком был Иммер, только Иммер переехал в красный домик в её груди. А я так, лишь довесок. Ну и что с того? У меня теперь есть всё что хочешь. Шёлковая одежда, жаркое, а уж игрушек сколько! Слуги прибегают, стоит мне щёлкнуть пальцами, для игр – целая сотня комнат! Так чего мне печалиться, у меня ведь жизнь – лучше и быть не может?

– Идите пирог есть! – позвала Брунхильда.

– Да ну. Давай лучше ещё змея позапускаем, – сказал я Иммеру. – Здорово, да?

– Ага.

Мы задрали головы и стали смотреть на оранжевую точку в небе. Я так радовался, что мы стоим тут с моим братом и запускаем раскрашенную чепуху, как называла воздушных змеев Тюра.

Вскоре, дожёвывая на ходу, прибежала Рыжий Хвост.

– А можно мне попробовать?

– Да. Только сначала мы с Иммером наиграемся.

Рыжий Хвост, быстро хлопая глазами, уставилась вверх.

– Сейчас я его поймаю!

И она начала по-дурацки скакать, пытаясь допрыгнуть до змея. Конечно же, змей летал слишком высоко.

– Ты же понимаешь, что его не поймать, – сказал я.

Однако Рыжий Хвост запрыгала ещё усерднее. Она путалась в подоле длинного платья, падала, но поднималась и снова принималась скакать.

– Ты нам мешаешь! – Я хотел отпихнуть лису. – Скоро будет твоя очередь.

Но Рыжий Хвост не унималась. В глазах у неё появился странный блеск, нос напрягся, верхняя губа поднялась. Она решила, что воздушный змей – это добыча. Рыжий Хвост сделала очередной прыжок и схватила бечёвку острыми зубами.

– Отпусти!

Но Рыжий Хвост рванула змея на себя – он накренился и упал на землю. Лиса стрелой бросилась к нему и вцепилась в оранжевую ткань. К моей радости, Иммер звонко рассмеялся и стал гоняться за Рыжим Хвостом, желая отнять змея. Рыжий Хвост чуть с ума не сошла от восторга. Она прыгала туда-сюда, и бечёвка резкими рывками следовала за ней.

– Он сломается! – заорал я.

Тут и все остальные наконец поняли, что сейчас произойдёт.

– Опять эта глупая лиса за своё! – взвыл Чернокрыс. Он вскочил и закричал Рыжему Хвосту: – Сию же минуту прекрати!

Но Рыжий Хвост не слушалась. Не могла послушаться. Я стоял, глядя, как она мечется туда-сюда, как подпускает Иммера поближе, а когда он уже готов вырвать змея у неё из пасти, отпрыгивает в сторону. Чернокрыс вопил что есть мочи. Индра, наблюдая за погоней, сунула в рот ещё кусок пирога. Может, она думала, что всё это просто весёлая игра?

– В последний раз говорю, слабоумная! – выкрикнул Чернокрыс. – Останови-и-ись!

Рыжий Хвост остановилась, но, вместо того чтобы выпустить змея из пасти, принялась трясти его так, словно вознамерилась вытрясти из него душу. Тут её и догнал Иммер. Он вцепился в змея, и началось перетягивание. Каждый тянул на себя, крыс вопил, я вопил тоже, Иммер смеялся – и змей с треском сломался.

– Нет!

Я бросился к ним и отнял змея. Не удержался и всхлипнул. От змея остались одни лоскуты.

– Вот так всегда, – встрял Чернокрыс. – Как же мы не догадались, что нельзя подпускать её к парусу.

– Я так хотел позапускать ещё, – проговорил я.

Рыжий Хвост ужасно разволновалась. Она, кажется, только теперь поняла, как глупо себя вела.

– Прости меня, – прошептала она.

Иммер притих, как всегда, когда ему следовало просить прощения.

– Моя верёвочка тоже пала жертвой лисы, – вздохнул Чернокрыс. – Как же это, чёрт возьми, отвратительно. Не лучше ли вернуться домой, ваша милость?

Индра вскинула голову:

– Ну, раз парус всё равно больше не запустишь…

Мы молча собрали корзинки, Гримбарт стряхнул крошки с пледа, и мы тронулись в обратный путь. Конечно, настроение у нас было уже не такое радостное, как по дороге сюда. Погода менялась, небо потемнело. Я нёс изорванного змея. Иммер шёл вприпрыжку, поглядывая иногда на Рыжий Хвост, у которой от стыда повисли уши. Чернокрыс громогласно рассуждал о том, какая она глупая.

– С тех пор как ваша милость её зачаровали, от неё одни неприятности! То она гадит прямо в комнатах, то пытается прикончить неодушевлённые предметы! У нас скоро ни одной подушки не останется!

– Я никогда не научусь, как правильно, – всхлипнула Рыжий Хвост.

Брунхильда погладила её по плечу.

– Когда всё безнадёжно и черно как ночь, знаешь, что я говорю себе? «Подними взгляд, Брунхильда, – и увидишь новые возможности!»

Кто-то фыркнул у неё за спиной.

– Что такое? – натянуто спросила Брунхильда.

– Что же такого безнадёжного есть в твоей жизни, позволь узнать? – спросил Тьодольв.

– Да много чего, скажу я тебе. Взять хотя бы тот день, когда мне надо было испечь яблочный пирог – и я обнаружила, что яблоки кончились. Будь я из тех, кто легко впадает в уныние, я бы сразу сдалась, но я, – она стукнула себя лапой в грудь, – увидела возможности. Я сказала себе: «Яблок у нас нет, зато есть свиная кожа». Такой вкусный яблочный пирог, как в тот день, мне ещё не удавался. Это подтвердили все, кто попробовал мой пирог!

– Безделица, – проворчал Тьодольв.

– Без… что? – переспросила Брунхильда.

– Нет яблок – это разве большая беда?

– Для тебя, может, и нет. Но большая беда или малая – не важно, если она случается с тем, кто из породы уныльцев. Вы с Рыжим Хвостом тоже можете извлечь пользу из моего метода «Подними взгляд». Если хочешь изменить жизнь – надо поработать головой, вот и всё, что я хочу сказать.

Тут Тьодольв злобно зыркнул на нас с Иммером. Не знаю, как и описать: я прямо-таки увидел, как в его голове ворочаются тёмные мельничные жернова. Что-то мелькнуло во взгляде Тьодольва, когда он уходил к своей сторожке. Решительность, которой прежде не было. Зато Рыжий Хвост всю дорогу до замка смотрела в небо, выглядывая там возможности, о которых говорила Брунхильда. Но так ничего и не увидела.