Текст книги "Ключ и меч. Перевод с немецкого Людмилы Шаровой"

Весть о его избрании распространилась по Ватикану как лесной пожар, и слуги ворвались в его келью, как стая хищных птиц, сорвали со стен пурпурную ткань и дрались за немногочисленные предметы обихода.

8. Папа Сикст Пятый

Весть о папском избрании молниеносно распространилась по Риму. Как апостольский камергер, кардинал Гуаставильяни был обязан объявить об этом народу. Это была горькая пилюля для него. Площадь Святого Петра сегодня была черна от людей. Все уже знали, что папа избран, ибо сегодня они не видели ни одного фумата. Когда на лоджии перед старой церковью Святого Петра появилась фигура кардинала, народ встретил его восторженными возгласами. Затем внезапно наступила мертвая тишина, и все, приставив руки к ушам, вслушивались в латинские слова, доносившиеся с балкона:

– Annuntio vobis gaudium magnum. Habemus papam Dominum Felicem Montaltum, sacrae romanae Ecclesiae Cardinalem, qui sibi imposuit nomen Sixtus Quintus.

Портрет Сикста V в музеe Ватикана

При имени Монтальто толпа разразилась радостными криками. Стоящие впереди передавали новость стоящим сзади, кто не мог расслышать кардинала, и вот она, как большая волна, прокатилась по морю людей. Затем раздались бурные аплодисменты. Платки и шапки развевались на головами, и бесчисленные голоса кричали:

– Да здравствует Папа Сикст Пятый!

В тот же момент воздух сотряс грохот пушек: это салютовали орудия Кастель-Сант-Анджело. Уже начали звонить первые колокола, сначала медленно и торжественно, а затем во всю мощь своих медных глоток. Воздух сотрясался от всех этих звуков, но еще громче был рев толпы и все усиливающиеся крики:

– Да здравствует Папа Сикст Пятый!

Во внезапном порыве передовые массы устремились вверх по ступеням церкви и помчались через древний вестибюль, чтобы занять место в церкви для первой папской мессы. Как жадные рты, три огромных портала поглощали толпу, и все новые и новые толпы прокладывали себе путь внутрь. Другие устремились назад, чтобы пробежать через Борго и донести новость до города. Так возникли два вихревых, ревущих потока, в которых как корабли покачивались несколько карет, стремившихся попасть в Ватикан.

Когда собор Святого Петра заполнился толпами народа, Сикст облачился в папское одеяние, а на его плечи была накинута алая мантия с горностаевой отделкой. Однако, только что избранный папа не надел регалии и тройную корону сегодня: они должны были увенчать его только в день коронации.

В середине длинной, красочной процессии Монтальто прошел по коридорам Ватикана. Перед ним шествовали швейцарские гвардейцы в своих древних, прорезных красных костюмах, с алебардами в руках, затем несли золотой крест, за которым следовали церемониймейстер с геральдическим посохом, папские камергеры и сам папа. За ним катилась красная волна кардиналов; затем следовали домашние прелаты в белых или серых меховых мантиях, накинутых поверх их черных одежд, и, наконец, пестрый рой придворных.

Так процессия продвигалась по длинным, гулким коридорам, то в коричневатых сумерках, то при ярком солнечном свете. Повсюду толпились люди, падали на колени и кричали:

– Да здравствует Папа Сикст!

Через открытые окна доносился звон колоколов, по-прежнему прерываемый громом пушек.

У подножия крутой лестницы Сан-Галло стояла Sedia gestatoria ^[12] с носильщиками, держащими на высоких шестах два огромных белых веера из страусовых перьев. Сикст взошел на тронное кресло и, поднятый восемью сильными плечами, проплыл через большой центральный портал в церковь Святого Петра.

В тот же момент раздалось торжественное пение, «Ecce Sacerdos magnus» Палестрины ^[13], как будто женскими голосами, но исполняемое папскими кастратами. Приглушенный гул заглушил хорал, и вдруг многотысячная толпа вновь разразилась криками «Да здравствует Папа Сикст Пятый!»

Сикст посылал благословение во все стороны, а его тронное кресло медленно покачивалось. Бесчисленные взгляды были устремлены на него. Во многих глазах блестели слезы безумного энтузиазма; другие, казалось, вопрошали: «Что ты принесешь нам?»

Джованни Пьерлуиджи да Палестрина (1525—1594), неизвестный художник

Лицо Монтальто было как всегда неподвижно, но глаза сияли. Его фигура слегка ссутулена, а седеющая борода еще не побелела полностью. Сейчас ему шестьдесят четыре года, но те, кто его знал, считали его на десять лет моложе. В нем было что-то строгое и властное, но ничего величественного, ничего от характера выдающегося деятеля. Первый взгляд на него привлекал внимание, второй – почти пугал. Но народ чувствовал, что этот папа поднялся из их среды, чтобы навести порядок.

Когда тронное кресло было поставлено у главного алтаря и кардиналы окружили его, как красная стена, шум утих и музыка вновь зазвучала. Мастер Палестрина сочинил мессу совсем недавно, во время междуцарствия, но за это короткое время он не смог создать шедевр. Музыка, казалось, разбивалась об огромный купол гигантского собора. Сикст это заметил. Он повернулся к кардиналу Эсте и сказал:

– Пьерлуиджи забыл о мессе папы Марцелла ^[14].

Это был первый приговор, который он вынес, точный и суровый.

Празднование завершилось пением «Te Deum». Этот тысячеголосое песнопение заполняло необъятное пространство и соответствовало его величию. Когда оно вознеслось вверх и торжественно угасло на головокружительной высоте, казалось, вместе с ним взмыли ввысь тянущиеся вверх колонны, а над ними мягким изгибом сомкнулся могучий свод. Только в центре собора по-прежнему отсутствовал купол. Голубое небо смотрело вниз сквозь огромный круг, словно в языческий храм. Там, наверху, нового папу ждала задача, достойная великого духа. Второй Юлий начал это гигантское строительство с высокими намерениями, величайший художник прошлого века продолжил его, и оно все еще строится, но только равный им сможет завершить это беспримерное произведение. Справится ли Фонтана с этой задачей? Но дело было не только в том, чтобы найти великого мастера-строителя. Сикст также должен был собрать средства, которые требовались для строительства такого здания. А пока что перед ним стояли более насущные задачи. Купол собора Святого Петра мог стать лишь венцом работы всей его жизни.

Когда Сикст, сопровождаемый бурными рукоплесканиями толпы, вернулся в Ватикан, начался бесконечный круг визитов вежливости. Кардиналы и представители влиятельных римских кланов, посланники всего католического мира и итальянских государств, рой прелатов и придворных заполнили красочные лоджии Рафаэля пестрой суетой. Среди них выделялись несколько японских князей, присланных иезуитами из самых дальних уголков Азии, – подлинное олицетворение распространения веры в почти сказочных землях. Каждый был проведен в аудиенц-зал в соответствии с рангом и достоинством и каждому Сикст сказал несколько необходимых уместных слов, словно он долго практиковался в придворных обычаях. Все удивлялись спокойному достоинству, с которым новый папа принимал их, и уверенности, с которой он использовал необычное «мы», говоря о себе.

Для посла Венецианской республики он даже произнес специальную речь.

– В последние годы, Приули, – начал он, – Мы не всегда были в хороших отношениях с вашей синьорией. Но прошлое осталось в прошлом, и Мы с уверенностью надеемся, что Республика Сан-Марко и впредь будет верным слугой Святого Престола. Мы особенно почитаем ее как надежный оплот христианства против неверных и не откажем ей в Нашей помощи. Но Мы также знаем, что она будет поддерживать порядок на своей территории. Мы также протянем ей руку помощи в этом деле и будем рассчитывать на ее энергичную помощь в искоренении позора Италии – разбойников.

Венецианец был поражен. Не успели его избрать, как папа уже думал о турецкой беде, которая угрожала Венеции больше всего, даже серьезнее, чем внутренние бедствия Италии. Он не знал, что Сикст еще с молоком матери впитал ненависть к туркам, поскольку его предки происходили от далматинских беженцев, спасшихся от турецких зверств в Анконе.

– Синьория, – ответил Приули, – не желает ничего более страстно, чем благосклонность и помощь Вашего Святейшества. Она, со своей стороны, не не останется долгу, помогая осуществить ваши великие планы.

Когда Сикст отпустил его, посол сразу же отправился к донне Камилле, чтобы поздравить ее. Он нашел ее сияющей от счастья и собирающейся немедленно отправиться в Ватикан. Но как же он был поражен скудной простотой дома! Сикст вышел из этого жалкого жилища! И при этом он казался ему прирожденным правителем. Посол был ошеломлен такой разницей и послал изумленную депешу дожу.

Наконец, визиты закончились, и папа удалился в кабинет своего предшественника, чтобы немного прийти в себя и отдохнуть. Затем он сделал первые назначения. Племянники и выдвиженцы его предшественника исчезли, а фавориты Пия V, из среды которых он сам вышел, были восстановлены в правах. Рустикуччи снова получил консулат иностранных дел, а его старый друг Алессандрино вернулся в консулат для духовных дел. Только герцог Сора, родной сын Григория, оставался на время гонфалоньером церкви и главнокомандующим папскими войсками. Но для защиты Ватикана и Борго Сикст назначил Марчезе Альтемпса, племянника кардинала, которого он возвел в ранг герцога. Также был назначен новый губернатор Рима. Все это никого не удивило, так как это было обычным делом при каждой смене трона.

Не успел Сикст закончить с этими первыми предварительными распоряжениями, как камергер доложил о новом посетителе: донне Камилле. Сикст дал знак, чтобы ее немедленно пропустили, и радостно вышел навстречу, чтобы обнять сестру. Слева от нее шел ее племянник Алессандро, который выглядел довольно бедно в своем потрепанном священническом платье. Ослепленная великолепием дворца и смущенная новым положением своего брата, матрона хотела преклонить перед ним колени и неуверенно начала:

– Святой Отец!…

Тут он мягко притянул ее к себе и с улыбкой произнес:

– Камилла, если ты называешь меня Святым Отцом, я должен называть тебя Святой Моникой, как я иногда делал в шутку. Твои молитвы возвели меня на трон Петра. – И он раскрыл ей свои объятия.

Камилла с трепетом прижалась к его груди и разрыдалась от радости.

Сикст нежно погладил белые волосы, выбившиеся из-под черной кружевной вуали; затем он заставил ее сесть.

– Этот день, – сказал он, – является искуплением за все страдания и все испытания, которые Бог причинил нам. Я отплачу тебе и твоим близким всем, чем смогу.

Ее глаза загорелись, потому что теперь она надеялась на искупление.

Затем его взгляд упал на молодого Алессандро, который все еще стоял перед ним на коленях в своей обтрепанной рясе. Он поднял его и протянул ему правую руку. Молодой человек прижался дрожащими губами к кольцу рыбака ^[15] и не смог произнести ни слова. Вдруг Сикст повернулся, достал свою кардинальскую шапку, лежавшую на стуле, и надел ее на голову внучатого племянника.

– Носи отныне эту шапку и мое имя, дитя мое, – тепло сказал он.

Алессандро не понял, что с ним произошло. Он снова снял шапку, повертел ее в руках и неуверенно произнес:

– Святой Отец… Я не смею верить, что вы шутите со мной… Но еще больше не могу поверить, что вы серьезно… Меня еще даже не рукоположили в священники….

– Это можно исправить, дитя, – улыбнулся Сикст. – Ты нетерпелив и умен. Ты будешь учиться, а я буду направлять тебя. На первой консистории я сделаю тебя кардиналом.

Алессандро молчал, словно парализованный от радости и потрясения. Но Камилла также смотрела на брата глазами, мокрыми от слез. Неужели огромная перемена в его судьбе помутила его сильный разум?

Когда Сикст увидел ее застывшее лицо, он продолжил:

– Я делаю это и ради тебя, Камилла. Вот то искупление, которого ты так долго ждала. Не в крови человека, которого в свое время Бог призовет на Свой праведный суд, но через благие дела. У вас всех не будет повода для недовольства мной.

– В пасхальное воскресенье четыре года назад… – всхлипнула она, вспоминая своего сына.

– Так и есть, – с грустью кивнул Сикст. – И сегодня я бы возвел Франческо в ранг герцога. Тогда и Виттория с чистой совестью достигла бы цели своих амбиций. Весь Рим воздал бы ей почести.

– Брат! – вскричала Камилла, – как ты можешь жалеть это существо! Ты еще не знаешь, что произошло сегодня.

– А что произошло?

– В день твоего восшествия на трон Орсини публично обвенчался с ней в Риме. Это последний позорный удар, который он нанес тебе и всем нам.

– Так! – сказал Сикст, пораженный. – Третий брак! Если честно, я не заметил его среди тех, кто пришел с визитом вежливости. Вероятно, он хотел все завершить до окончания конклава. Что ж, посмотрим, будет ли она счастлива в роли герцогини. Возможно, ее глаза откроются сегодня, когда она узнает, что кардинал Монтальто взошел на трон Петра, и ее глупое сердце почувствует горькое раскаяние.

– Она и раскаяние! – презрительно рассмеялась матрона. – Она будет упиваться своим новым блеском.

– Мудрая женщина не стала бы меняться с ней местами, – возразил Сикст. – Пути Господни воистину неисповедимы, но в одном я уверен: она не будет рада своей герцогской мантии. Подумай, Камилла, – продолжал он, – если Паоло Джордано скончается от своей ужасной болезни, его род никогда не признает вдову и даже может оспорить ее наследство. Но если он останется жив, то она проведет свою молодость у постели больного. И если она снова будет искать утешения, может случиться, что изверг задушит ее собственными руками, как свою первую жену, светлейшую Изабеллу ….Я вижу вокруг нее только кровь и слезы.

Феличе никогда раньше не говорил так открыто. Камилла не узнавала молчаливого брата, который обычно держал все в себе. Как будто он хотел наконец открыться ей, окончательно похоронить прошлое.

Камилла хотела возразить, но он прервал ее и заговорил:

– Но теперь, моя дорогая, мы должны расстаться на сегодня. Мне еще многое предстоит сделать. Пока мы будем видеться не так часто, потому что ты не можешь себе представить, что сейчас на меня навалилось. Возможно, настанет день, когда мы оба будем тосковать по тихой жизни на Виа Папале. Так что прими Божье благословение и забудь о том, что осталось позади.

Сикст еще раз прижал ее к груди, а затем протянул руку внучатому племяннику для прощального поцелуя.

– И это действительно так, – заикаясь, спросил Алессандро, – как сказали Ваше Святейшество?

– Мое слово твердое, – ответил папа. – А пока возьми мою шапку с собой и береги ее. На консистории ее торжественно возложат на твою голову.

Сикст позвонил в колокольчик и приказал камергеру вызвать мажордома.

– Кстати, Камилла, – продолжал он, – герцогская шляпа не должна обойти твой дом. Я возложу ее на Микеле, как только он немного подрастет. А что касается твоих внучек – когда они станут взрослыми, в Риме, да и во всей Италии, не найдется дома столь древнего и знатного, который бы не искал чести ввести их в свою семью.

Вошел мажордом, и Сикст приказал ему:

– Сопроводите мадонну Камиллу и будущего кардинала Алессандро Монтальто по парадной лестнице, как подобает герцогине и принцу церкви. – И он благословил их обоих.

Ошеломленные и растерянные, они преклонили колени и повернулись к двери.

– Кстати, вот еще что, – сказал папа, удерживая их. – Я сделаю Сангаллетто своим тайным камергером. Верная чистая душа заслуживает этого. Ты, разумеется, можешь нанять другого управляющего. Скажи ему прямо сейчас, чтобы он тоже порадовался.

Спустились сумерки, и Сикст некоторое время сидел один в молчаливом раздумье. Через полуоткрытое окно доносился тихое и приятное пение Ave Mariа.

Но тут снова раздался стук в дверь и камергер доложил:

– Человек по имени Фонтана, который утверждает, что он мастер-строитель Вашего Святейшества, просит Вас принять его. Ваше Святейшество прикажет ему войти?

– Да, – кивнули Сикст, – но пусть это будет последний.

Фонтана тоже был ослеплен новым великолепием папы. Он бросился на колени перед белой фигурой, чтобы поцеловать серебряный башмак. Затем он с трудом проговорил:

– Святой Отец, я никогда не сомневался, что этот час славы настанет.

– Ты был прав, Доменико, – улыбнулся Сикст, приглашая его встать. – Этот день также станет счастливым и для тебя. Мы назначаем тебя нашим апостольским мастером-строителем. Тебе будет поручено много работы, возможно, больше, чем может выполнить человек. У тебя будут строители, инженеры, надсмотрщики и множество рабочих. Ты построишь церкви и дворцы и создашь новый Рим, если сможешь …. Но Мы хотим начать с самого насущного. Ты понимаешь, что Мы имеем в виду?

– Вода? – спросил Фонтана.

– Ты снова попал в точку, Доменико, – улыбнулся Сикст. – Да, вода, живительный поток. Ты все еще помнишь тот день в нашем винограднике – это, как я помню, произошло тогда, когда случилось несчастье – когда Мы показали тебе старые акведуки? Что ж, настал час восстановить их или построить новые. Мы заказываем это сегодня же. Но ты не должен изнурять себя на этих работах. Ты нужен Нам для более великих дел. Ты найми мастеров-гидротехников и сохрани за собой только общий контроль. Ты должен немедленно составить планы и смету расходов. Губернатор обеспечит вам охрану, чтобы вас не беспокоили при проведении обследований и предварительных работ. Но скоро Мы покончим с разбойниками. Тем временем прикажи в Тиволи добывать камни, а в лесах Неттуно заготавливать древесину. Все необходимые авансы будут выплачены сразу. Мы не будем экономить.

Сикст взволнованно ходил по комнате. Вдруг он остановился и спросил:

– Кстати, сколько кардинал Монтальто все еще должен тебе?

– Ничего достойного упоминания, Ваше Святейшество. Меньше, чем две тысячи скуди.

– С процентами?

– Нет.

– Что ж, Мы заплатим тебе две тысячи скуди в золоте. Это в полтора раза больше, чем в серебре.

Он сел за свой стол под красным балдахином трона и взялся за перо. Затем он передал вексель со словами:

– Мы благодарим тебя за то, что ты одолжил эту сумму кардиналу Монтальто. Все остальное оставим на завтра: твое назначение и твое вознаграждение. Мы все это еще обсудим.

Сикст произносил слова очень быстро, но все было ясно до мельчайших деталей, как будто он сам возглавлял строительство и уже давно составил все планы. Это был уже не молчаливый, скупой на слова кардинал Монтальто, а неугомонный правитель, для которого ни одна цель не казалась слишком большой. Фонтана был полностью захвачен грандиозностью великой цели, и она увлекала его за собой с головокружительной быстротой, захватывающей дух. Он почти не видел папу в полумраке; он видел только светлую фигуру, мелькавшую в сумерках, как когда-то давно угасшее пламя, которое внезапно разгорелось с новой силой. Затем перед его глазами возник другой образ. Он увидел мощный поток воды, который был запружен высокими плотинами и внезапно хлынул через края и затопил все вокруг.

– Дорогой, верный Фонтана, – сказал Сикст, протягивая руку для поцелуя, – Мы рады, что ты пришел сегодня. До завтра. Мы ждем твоих предложений о наших планах. И он отпустил мастера со своим благословением.

– Свет! – приказал Сикст вошедшему камергеру. – Позови тайнописца.

И он снова сел за свой стол под красным балдахином.

9. Герцог Орсини

На следующий день состоялось чествование нового папы римской знатью. Паоло Джордано Орсини был первым, кто преклонил колено перед новым правителем и поклялся ему в верности. Сикст пристально посмотрел на него и ничего не ответил на его льстивые речи. Это начало не сулило Орсини ничего хорошего. Он сразу же отправился к своему шурину, кардиналу Медичи, который попытался успокоить его.

– Фра Феличе, – сказал он, – обещал мне, что будет относиться к членам дома Медичи как к своим родственникам. Он человек слова, поэтому нет причин для беспокойства.

Но Орсини не был удовлетворен этим. Его совесть не давала ему покоя. Он настаивал на личной аудиенции, чтобы выяснить истинные намерения папы.

Медичи обещал устроить это. Он считал себя творцом папы и гордился победой, которую принесла его дальновидная флорентийская государственная мудрость. Он был уверен, что держит в своих руках штурвал Церкви.

Во второй половине дня Медичи разыскал папу Сикста. Он нашел его погруженнымAbano termy в лихорадочнuyu суматохu первых дел правления. Сикст чувствовал себя в долгу перед ним, но он также знал, что Медичи помог ему занять кресло Петра только для того, чтобы помешать избранию его смертельного врага Фарнезе. В основном, он благодарил только Бога и свои собственные заслуги за свое возвышение. Люди были лишь слепыми орудиями Провидения. И он намеревался править сам.

– Чем я могу служить вам? – любезно спросил он кардинала, приглашая его сесть.

– Ваше Святейшество, – начал флорентиец – он больше не говорил «фра Феличе» – участие, которое я имел в вашем возвышении, возможно, извинит меня, если я затрону две вещи, которые у меня на уме.

– Говорите откровенно, как с другом, – ответил Сикст.

– Первое – это вот что, – с чувством собственного достоинства начал Медичи. – Ходят слухи, к которым я вряд ли осмелюсь прислушаться, что молодого Алессандро, внучатого племянника Вашего Святейшества, собираются сделать кардиналом.

– Да, это так; на следующей консистории.

Медичи казался глубоко изумленным.

– Со всем почтением к Вам, – сказал он, – осмелюсь сказать, что этот акт непотизма вызовет недовольство.

– Почему?

– Мы больше не живем в эпоху Борджиа. Лютеранская ересь обострила чувство справедливости. Вашему Святейшеству самому хорошо известны испытания и невзгоды, возникшие в результате отношений между Вашим предшественником, покоящимся в Боге, и его родным сыном. Само по себе это дело было простительно, ведь синьор Джакомо все еще принадлежал к тому времени, когда статус Вашего предшественника был мирским. Тем не менее, по настоянию кардиналов, он изгнал своего сына из своего окружения и только в самом преклонном возрасте по отцовской слабости снова привлек его к себе.

– Какое отношение это имеет к моему внучатому племяннику?

– Он тоже кровный родственник Вашего Святейшества. Что скажет Коллегия кардиналов, избравшая Ваше Святейшество, что скажет Рим и весь мир, когда папа Сикст начнет свое правление с возведения школяра-священника, которому еще не исполнилось пятнадцати лет, на должность князя Церкви? Указывая на это, я лишь выполняю свой долг перед Священной Коллегией и перед самим Вашим Святейшеством.

Сикст стал очень серьезным, и морщины на его лбу углубились.

– Мы благодарим вас за откровенную речь и за ваши добрые намерения, – ответил он. – Мы не ожидали от вас ничего меньшего. Но ответственность за Наши действия несем Мы сами.

– Алессандро еще даже не рукоположен в священники, – возразил Медичи.

– Это можно исправить, – ответил Сикст. – Кардинал Андрей из Австрии тоже все еще не рукоположен в священники. А что касается молодости Алессандро, то вы знаете, что длинный Фарнезе, ваш враг, получил пурпур в четырнадцать лет и с тех пор участвует в больших делах на мировой сцене. И вы, Медичи, тоже получили только низшие степени посвящения.

Этот удар был удачным; Сикст это хорошо заметил. Медичи пожал плечами, как бы говоря: «Ну, для этого мы все-таки княжеской крови; но Алессандро – всего лишь сын незначительного деревенского крестьянина».

Чтобы смягчить укол, папа продолжил:

– Мы заслуживаем упрека за Наш выбор только в том случае, если он окажется ложным, но Мы верим в обратное. Алессандро сделает честь имени Монтальто, и вам не придется стыдиться его молодости.

Медичи почувствовал, что наткнулся на железную волю, и перешел ко второй просьбе. По большому счету ему было все равно, станет Монтальто кардиналом или нет, поскольку он думал только о величии собственного дома. Он затронул этот вопрос только для того, чтобы ослабить сопротивление папы и получить больше для Паоло Джордано.

– Второе, – продолжал он, – касается герцога Браччано. Ваше Святейшество обещали мне обращаться с членами дома Медичи как со своими родственниками, но мой шурин желает лично удостовериться в том, как вы к нему относитесь, и просит о личной аудиенции.

Сикст встал и прошелся по комнате. Затем, остановившись, он сказал с оттенком раздражения:

– Однако в день Нашего избрания герцог предпринял шаг, которого Мы не предвидели и который наверняка мог вызвать Наше негодование.

– Я должен замолвить за него словечко, – вступился Медичи. – Во время конклава он советовался с авторитетными учителями закона и богословами, и они единодушно заверили его, что запрет Григория на брак утратил силу с его смертью. Тогда он использовал междуцарствие, чтобы добиться цели своих желаний.

– Он должен был дождаться избрания нового папы, – резко сказал Сикст, – потому что во время Sede Vacante ^[16] связывающая и освобождающая сила закона не действуют.

– Желает ли Ваше Святейшество оспорить этот брак?

– Боже упаси, – промолвил Сикст. – У Нас есть дела поважнее, чем бередить старые раны. Но я не понимаю вас, Медичи, как вы можете заступаться за вашего шурина, который ввел в свой дом на место вашей сестры преемницу, которая вам самим не по вкусу.

Медичи молчал некоторое время, как шахматист, обдумывающий свой ответный ход. Наконец, он резко сказал:

– Это такие же семейные дела, как и то, что Алессандро получит пурпур. И здесь я мог бы привести основания, которые являются спорными. Паоло Джордано не желает отказаться от своей любви к Виттории Аккорамбони, и то, что уже произошло, вызвало бы такое же порицание, даже если бы это было разрешено. Теперь я сам сожалею о том, что когда-то предпринял шаги, чтобы оспорить этот брак. Орсини очень упрям, и в конце концов он добьется желаемого, если не здесь, то в другом месте. Более того, его состояние заметно ухудшается, и, скорее всего, он долго не протянет. Поэтому успокойтесь, Ваше Святейшество, закройте еще раз глаза на это и примите его.

– Мы верны своему слову, Медичи, – твердо сказал Сикст, – и оставим его в покое. Но что он хочет от Нас? Зачем нужна частная аудиенция? Неужели недостаточно визита, засвидетельствовавшего его почтение? Может он хочет выставить Нас на посмешище и сказать всем, что он добился своего и что фра Феличе дал свое благословение? Мы никогда на это не пойдем.

– Конечно, нет, – согласился кардинал. – Но в своих помыслах он никогда даже не помышлял оскорбить Ваше Святейшество. Его волнует только его будущее и будущее его жены. Он был напуган взглядом, которым Вы его одарили, и желает аудиенции только для того, чтобы увериться в покровительстве Вашего Святейшества. Я клянусь, что ему больше ничего не нужно.

– Тогда, во имя Господа, – вздохнул Сикст, – Мы примем его еще раз.

На непроницаемом лице флорентийца мелькнула улыбка. Ловкий шахматист, он подумал, что снова выиграл, и был доволен этим первым испытанием неоспоримости своего влияния. Поэтому он покинул Ватикан с тем же невозмутимым спокойствием и достоинством, с которым пришел.

На лестнице он встретился с кардиналом Алессандрино, которого его новая должность привела в Ватикан.

– Вы уже были у папы! – воскликнул тот в изумлении.

– Да, личные дела, – улыбнулся Медичи.

– Ну, не стоит сразу мучить доброго старика, – сказал Алессандрино. – В конце концов, мы непременно будем управлять скипетром.

– Вы так думаете? – ответил Медичи. – Если только вы не просчитаетесь. Он еще всех нас положит в свой карман.

На следующий день Орсини явился на аудиенцию. Когда Сангаллетто объявил о нем, Сикст поспешно прошелся по комнате несколько раз, чтобы вернуть себе самообладание. Затем он жестом попросил камергера впустить Орсини. Сикст все еще помнил его визит соболезнования после убийства Франческо.

Паоло Джордано Орсини I, герцог Браччано, неизвестный художник, ок. 1565; Британский музей, Лондон

Громоздкая фигура герцога появилась между дверными занавесками, хромая подошла к папе и попыталась преклонить колено. Это был уже не прежний самонадеянный вельможа, а человек с больным сердцем и изможденным телом; только в жестких, властных глазах сохранилось что-то от прежней злобы и свирепости.

– Ваше Светлейшее Высочество страдает. Располагайтесь поудобнее, – сказал Сикст, указывая на кресло.

На мгновение их взгляды встретились как кинжалы. Тогда Орсини с фальшивой улыбкой начал хорошо отрепетированную речь, в которой он ловко избежал упоминания всего, что произошло. Он поздравил Сикста с новым достоинством и, как верный вассал, предоставил себя и свои владения в его распоряжение.

Папа выслушал его очень серьезно. Когда герцог закончил говорить, он ответил, взвешивая каждое слово:

– Никто не желает больше, чем Мы, видеть жизнь и поступки Вашего Светлейшего Высочества отныне достойными крови Орсини и христианского рыцаря. Ваша собственная совесть лучше всего скажет вам, какие проступки были у Вашего Светлейшего Высочества против Святого Престола и против Нас лично. То, что вы сделали кардиналу Монтальто и его семье, Мы простили вам. Но, – и тут его голос стал угрожающим, а глаза сверкнули, – Мы не потерпим никакого сопротивления воле папы Сикста. Поэтому мы повелеваем вам без промедления изгнать из вашего дворца и из ваших владений всех разбойников и злоумышленников, которым вы до сих пор давали приют и оказывали покровительство.

Герцог никогда не слышал таких слов от папы. Это поразило его; его необыкновенное высокомерие почувствовало себя задетым, и с его губ был уже готов сорваться наглый ответ. К счастью, он поборол свой гнев и, осознав, что сила не на его стороне, поднялся с явным усилием и с трудом преклонил одно колено. Папа отпустил его со знаком благословения. Сангаллетто, который проводил герцога, удивился краткости этой аудиенции.

Герцог немедленно отправился к своему бывшему шурину и рассказал все подробности. Медичи был обеспокоен.

– Фра Феличе сдержит свое слово, – сказал он, – как в отношении награды, так и наказания. Поэтому немедленно изгони всех бандитов, особенно Марчелло Аккорамбони, которого он никогда не простит. Но лучше всего, удались из сферы его влияния.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что твоя больная нога обязывает тебя позаботиться о ее лечении. Отправляйся в Абано термы; они находятся на территории Венеции, а твой дом с незапамятных времен связан с Синьорией услугами и контр-услугами. Там ты будешь в полной безопасности.

– Спасибо за совет, – ответил герцог. – Я тщательно все обдумаю. Но чтобы герцог Орсини уступил францисканцу – это беспрецедентно.

– Времена изменились, – ответил кардинал. – Мы получили правителя, который будет подобен Юлию Второму.

– Вы сами не понимаете, что натворили, – проворчал Орсини.

В то время как происходил этот разговор, Виттория решилась на столь же дерзкий трюк, как и ее второй муж, но и для нее он прошел неудачно. Она явилась к донне Камилле на Виа Папале и, когда ей отказали, почти силой прорвалась в ее покои. Сцена была крайне неловкой. Виттория играла роль безобидной жертвы, льстила, умоляла, использовала свою самую очаровательную улыбку и, наконец, бросилась к ногам матроны. Но донна Камилла непрерывно рыдала и осыпала ее самыми горькими упреками. Наконец Виттория ушла, пристыженная.