Текст книги "Лечь на амбразуру"

Сперва выделили тех, которые прибыли в Белоярск после возвращения Минаева из Москвы. Среди них отметили чеченцев, ингушей и дагестанцев. Таковых осталось пятеро. Спустившись к администраторше, которая, по известному старому блатному выражению, «давила косяка» на вежливого, умеющего быть приятным собеседником, Ветрова и называла его уже по имени – Борей, Ветров попросил ее пригласить к себе для уточнения некоторых паспортных данных пятерых, отмеченных в списке. Она же, зная, что сотрудники милиции из Москвы прибыли сюда не с девочками прохлаждаться и проститутки у них разве что исключительно в маскировочных целях, охотно пошла им навстречу. Она бы вообще-то и дальше бы пошла, если бы Боречка не стал возражать. Но он пока только приглядывался к наивным стараниям сорокалетней, весьма представительной дамы, хотя и не исключал, нет, совсем даже не исключал... Приедались уже шлюхи с их непременными презервативами. Чистого жанра хотелось, как выражался порой более подкованный в литературном отношении Колька Кравец. А приближавшаяся к роковой черте своей зрелости Анастасия Никоновна явно уж ни в каких искусственных способах самозащиты не нуждалась. И это было ее несомненным достоинством в глазах Бори Ветрова, большого любителя крупных форм и незатухающих страстей неутоленных провинциальных дам.

Короче, оказалось достаточно одного обещающего взгляда капитана, чтобы важная административная работница немедленно развила кипучую деятельность.

Время было вечернее, дежурство у Анастасии, судя по обстановке в ее администраторском кабинетике, не перевалило еще и за половину. А кипящий электрочайник и какие-то кульки на столе в углу, вместе с глухо урчащим холодильником, указывали на то, что питаться эта женщина предпочитала не в буфете, а здесь. И скорее всего – чем-нибудь домашним. При мыслях об этом у давно привыкшего к столовкам и забегаловкам Бориса сладко заныло в желудке. И это обстоятельство не прошло мимо пристального внимания легко и непринужденно двигающейся в довольно тесном пространстве администраторши.

– Может быть, потом?.. – начала она, но закончить не успела, поскольку ее вопрос перебил стук в дверь и вопрос, заданный гортанным голосом:

– Суда можна?

– Заходите, – строго ответил за Анастасию Ветров, а ее одарил ну прямо-таки пламенным взглядом, исполненным полнейшей признательности. – Позже, да?

Она едва не вспыхнула. Даже отвернулась, чтобы укрыть свою радостную растерянность.

– Садитесь, – сказала не поворачиваясь.

– Давайте, это чистая формальность, – подтвердил Ветров и протянул руку. – У вас паспорт с собой? Будьте любезны.

– А что – паспорт? – насторожился горбоносый и скуластый постоялец «Хилтона». – Зачэм? – Но в карман, однако, полез.

– Сверяем некоторые данные, – сухо ответил Ветров. – Давайте, не тяните, тут вашего брата вон сколько! Если мы с каждым будем долгие разговоры разговаривать, что же получится?

Паспорт был еще советского образца, в красной обложке с гербом СССР. Раскрыл. Бецоев Султан Абдурахманович, место рождения – Агачаул Махачкалинского района Дагестанской АССР. Тридцать лет от роду. Полистал дальше – невоеннообязанный. Почему?

Спросил у Бецоева.

– А-а! – Тот сморщился, показывая, что говорить ему очень неприятно. – Молодой был, ашибка дэлал! Турма сидел.

– Статья какая?

– А-а! Сто шестьдесят пэрвая...

– Часть? – строго спросил Ветров, чувствуя исподволь, что с кандидатом для разработки, кажется, повезло с ходу: разбой!

– Втарая... – неохотно ответил Бецоев.

– Сколько впаяли?

– Тры... Ныдавно освободили.

– Так, с тобой все понятно, – протянул Ветров. – Паспорт я пока оставлю у себя, а ты – свободен. Будешь нужен, приглашу.

– Слушай, началнык! – возмутился Бецоев. – Ты что дэлаешь?! Куда я бэз докумэнта? Меня каждый мэнт за жопа брать будэт!

– А ты скажи, что паспорт твой в гостинице, пусть ко мне обращается. Капитан Ветров, запомнил? Ну иди. Скажи, чтоб зашел следующий...

Что-то яростно и огорченно бубня себе под нос на родном языке, Бецоев неохотно удалился. Его место занял новый жилец. Но в отличие от высокого и молодого Бецоева был это пожилой и полный человек с большой лысиной, блестящей от пота, хотя здесь было совсем не жарко. Этот – не подходил. Проглядев его паспорт исключительно для порядка и задав лишь один вопрос: цель приезда, Ветров отпустил его. Цель самая обычная: сопровождал вагон апельсинов. Не кавказских, нет, а из Турции. Которые продаются с наклеенными на них бумажками, утверждающими, будто сии фрукты произрастают в далеком Марокко.

Остальные трое тоже не подошли, но по совершенно иным параметрам. Один прилетел вместе с супругой и детьми, значит, рисковать не станет. Другой оказался инвалидом, хотя подходил и ростом, и возрастом, и происхождением – чеченец из Урус-Мартана. Но – передвигался с палочкой. Ветров полюбопытствовал по поводу инвалидности. Имелась справка: парень служил в милиции, был ранен при задержании боевиков, долго лечился, теперь вынужден заниматься коммерцией. Этот просто не подходил, даже из чисто этических соображений. Наконец третий, явившийся в «нужных» дутике и шапочке, не подходил ростом – маленький и плюгавый какой-то.

Отпустив последнего, Ветров вернулся к паспорту Бецоева. Надо будет обсудить этот вариант с Колькой. Заметил красноречивый взгляд хозяйки кабинетика – чего-то явно ждала. И очень возбуждена дамочка. А что, может, вот прямо тут и немедленно? Как это? Мы хотим сегодня, мы хотим сейчас? В антисанитарных условиях? Так ведь Кольки нет, он на выезде, можно и в номер подняться... Но объясняться почему-то вдруг пропала охота.

Ни слова не говоря, капитан сунул паспорт в карман пиджака, сам пиджак скинул на спинку стула, поднялся, решительным жестом повернул ключ в замке и, сделав один только шаг, уперся грудью в высокий бюст в буквальном смысле затрепетавшей от неожиданности женщины. Она даже испуганным движением вскинула, как бы защищаясь, свои белые руки. Но так же отрешенно уронила их на его плечи, и он вздрогнул от весьма ощутимых уколов ее ногтей. И когда тяжкий вздох родился где-то в глубине ее груди, одновременно с ним с опаской ухнул и узкий диванчик, принимая на себя весьма значительный вес.

Диванчик оказался достойным произведением забытого мастера – не без труда, но тем не менее выдержал быстрый, взрывной натиск, не развалился, ножек не подвернул, а что скрип – так мебель все же старая. Зато и надежная...

– Ах, какой же вы... – задыхаясь от необычайного волнения, шептала Анастасия Никоновна и при этом судорожно водворяла на место нижнее белье, одергивала форменное платье – короткую, туго обтягивающую пышные ее бедра голубую юбку и той же масти не менее тесный жилет, ограничивающий свободу белоснежной шелковой блузки с кружевными рукавами. – Такой вы... стремительный... невозможный! – выпалила она наконец нужное слово...

И Ветров самодовольно ухмыльнулся, застегиваясь: знай, мол, наших. Это тебе, девушка, вроде фуршета. Дойдем и до полного обеда. И до торжественного ужина. Тогда мало не покажется. В голове рождались уже иные, малопристойные планы и фантазии, но Борис, видя непреходящее изумление в глазах обнаружившей неподдельную страсть дамы, решил, что раз уж так получилось, то отказывать себе в удовольствии перейти на домашнюю кухню было бы попросту глупо. И он походя начал как бы ничего не значащий разговор:

– А что, Настенька, вам часто приходится дежурить?

– Сутки через двое, а что?

– И спать вот здесь? – не поверил он.

– Нет, всегда в резерве имеется номер. Но предпочтительнее, конечно, внизу, то есть здесь. Я ж не одна. Есть дежурная, швейцар.

– Ну а поспать-то вы можете во время дежурства?

– Если все спокойно. А почему вы спрашиваете?

– А вы не догадываетесь? – хитро усмехнулся он.

– Ой, ну какой же вы! – кокетливо отмахнулась она. – Неужели так понравилось?

– Горю желанием продолжить наше тесное знакомство. Если вы не против.

– Ох, прямо и не знаю... Загляните вечерком, попозже. – И женщина потянулась к нему губами.

Он подумал, что она очень вовремя исправляет его ошибку: он-то ведь так и не удосужился хотя бы ласково чмокнуть ее в щечку... Оторвавшись друг от друга, они восхищенными взорами показали, что ближайшее будущее станет для них таким восхитительным, что просто туши свет...

Глава тринадцатая
ОПЕРАТИВНАЯ РАБОТА

Султана Абдурахмановича Бецоева, тридцати одного года от роду, жителя дагестанского аула, ранее судимого, взяли в тот момент, когда он возвращался в гостиницу. Остановили прямо на ступеньках. Он не понимал причины задержания, стал размахивать руками и кричать, но его никто не слушал, а трое рослых омоновцев в бронежилетах, масках-шапочках и с короткоствольными автоматами в руках швырнули его лицом на обледенелый бетон, раздвинули ноги и так врубили носком кованого ботинка, что Султана аж винтом закрутило. После чего его без всяких объяснений швырнули в кузов милицейского УАЗа и захлопнули дверцу. Руки его были скованы за спиной наручниками.

Пока шла операция по задержанию опасного преступника, подозреваемого в убийстве, в номере, где проживал Бецоев, в присутствии гостиничных понятых – горничной и одного из случайных жильцов не «кавказской» национальности – шел обыск. Были изъяты наркотики – вполне приличная упаковка, тянущая этак на пару сотен тысяч баксов, если в упаковке той действительно окажутся наркотические средства, на что покажет экспертиза, а кроме того, из-под дивана выудили пару закатившихся туда по неизвестной причине боевых патронов калибра 7,62, которыми снаряжаются обоймы для пистолетов ТТ. Такой пистолет был найден, между прочим, рядом с трупом убитого бывшего директора Кобзева, в его машине. Убийца стрелял из пистолета с глушителем и, как и положено профессиональному киллеру, оставил оружие рядом с трупом. Это говорило также и о его определенном уважении к стараниям работников следственных органов. Нате, мол, берите, не ломайте себе голову. Пистолет, как показала экспертиза, нигде не засвечен, номер на оружии тщательно спилен. Думайте, оперки!

Найденных и зафиксированных автографами понятых улик было вполне достаточно для задержания подозреваемого в недавно совершенном преступлении. Громком преступлении! И местная пресса, и телевидение много вещали по этому поводу.

А еще одно вещественное доказательство, найденное в стенном шкафу и не сразу оцененное присутствующими при обыске, который проводил московский оперативный работник Николай Кравец – его напарник в это время осуществлял задержание подозреваемого, – должно было впоследствии сыграть во всей предпринятой акции решающую роль.

Кравец достал из шкафа черную синтетическую куртку, которую именно сегодня почему-то не надел Бецоев, хотя на дворе было очень холодно. Дубленку надел и черную вязаную шапочку по самые брови натянул. Но это пока ни о чем не говорило. Кравец знал, что искал. А потом они наденут на Бецоева куртку и шапочку, сфотографируют его в нескольких ракурсах и предъявят для возможного опознания свидетельнице, проживающей в доме, где живет и Минаев и где видели подозреваемого в убийстве эта самая бабка и ее товарки.

Можно было с определенной долей уверенности утверждать заранее, что «свидетельницы» таки опознают того «прохожего». Если на них еще маленько подействовать, указать на «кавказскую национальность», на то, что гость с юга и приехал-то как раз накануне. А где «может быть», там рядом и твердое «да». Словом, влип ты, голубь сизокрылый, а потому давай лучше колись, не тяни драгоценное для тебя и других время...

Программа допроса была уже отработана.

Игра в доброго и злого следователей только кажется банальной для тех, кто читал про то в книжках, а не сидел на привинченном к полу стуле со скованными за спиной руками. И вот, после нескольких неожиданных и весьма болезненных ударов по самым чувствительным точкам человеческого тела, а также недвусмысленных угроз, грубияна и садиста сменяет вежливый и внимательный человек, который все понимает и сочувствует, однако ведь существуют вещественные доказательства, которые... и так далее... И все, вместе взятое, учитывая недавнюю судимость, тянет ого-го куда! Так зачем же запираться? Можно же и помочь следствию!

Как? Это другой вопрос. Вот об этом можно будет поговорить и поподробнее. А пока пойди отдохни и еще раз обдумай свое положение...

Несколько жестких нажимов, чередующихся с настойчивыми, вежливыми и сочувствующими советами, и человек дозрел. А дальше начинай потихоньку вить из него веревки.

Бецоев и не догадывался, какую судьбу напророчили ему оперы. Ночь он провел в одиночной камере белоярского следственного изолятора, кипя от ярости и требуя, чтобы ему объяснили... Что именно, он, пожалуй, и сам не знал. И кто ему будет что-то объяснять, если вокруг него была глухая, почти мертвая тишина, только из крана вот капало – живые звуки. И на крики его, на стук в дверь никто не отзывался. Как в зиндане – кричи, не кричи, никому твои крики не нужны, сам устанешь, замолчишь...

Он начал перебирать в памяти последние события – может быть, в них надо искать разгадку? Но в чем конкретно? Лысый Салман сказал ему: ты, Султан, поедешь в Белоярск, возьми хороший номер в гостинице, посмотри, кто там есть из наших, походи по торговым точкам, когда я приеду – поговорим. Вот и все! Что делал? А ничего не делал. Исполнял, что Салман велел. Ходил, смотрел. Много своих узнал. За что взяли?

Еще в гостинице этот нехороший капитан ему сразу не понравился. Про статью стал расспрашивать, а сам на жирную бабу поглядывал. Тихо говорил, а глаза – вредные, плохой человек. А баба – хорошая, белая баба, большая, присматривался к ней Султан, понравилась ему, вкусная, так бы и съел... потом. А капитан – злой человек, когда били на ступеньках, смотрел, ничего не говорил.

За что?!

От такой страшной тишины даже сон не идет...

Утром его, сгорбленного и небритого, повели с наручниками на запястьях по длинным и гулким коридорам с железными лестницами, огражденными сетками – знакомые уже дела. Привели и посадили на табуретку возле стола. Кабинет для допросов, понял он. И первая мысль, которая пришла в голову, когда оглядел стены: будут бить. И сильно. А что нужно? Хоть бы сказал кто!

Вошел невысокий мужик с улыбающимися глазами, оглядел Султана. Повернулся к контролеру, который привел задержанного, сказал:

– Свободен. – И, заметив, как тот сделал движение, чтобы снять наручники, добавил: – Оставь. На всякий случай.

Конвоир вышел, закрыв за собой дверь. Улыбающийся мужик сел за стол – по другую сторону, пристально посмотрел на Султана и стал серьезным.

– Будем колоться?

– В чем? – резонно спросил Султан. – Слушай...

– Молчать, – тихо, но грозно оборвал мужик.

А ведь вспомнил Султан! Видел он этого вот в гостинице. Вместе с тем, длинным, видел. Про них еще кто-то говорил, будто они гостиничного сутенера так наладили, что тот вовсе перестал там появляться. А девочкам сплошная польза – никто их не контролирует, никто бабки с них не тянет.

– Слушай, начальник, – не выдержал долгой паузы Султан, – объясни, за что? Все скажу, что хочешь! Только объясни... пожалуйста, – добавил он уже совершенно безнадежным тоном.

– Хочешь, я про тебя все расскажу? – спросил «начальник».

– Мамой клянусь!

– Зовут меня капитан Кравец, запомни. А теперь слушай. – Он обошел стол, сел на край, покачивая ногой. Ухмыльнулся. – Внимательно слушай, пригодится... Ты в Москве встретился вот с этим мужиком, гляди! – Кравец достал из кармана фотографию и показал Султану из своей руки. – Зовут его Минаевым, Алексеем Евдокимовичем, это я тебе говорю, а себя он велел называть Лехой, запомнил? Где вы встретились? А на Ленинском проспекте, в ресторане «Гавана», на втором этаже. Есть там такие удобные закутки – на двоих человек. Вы пили водку и ели жареных кур. Табака вам сделали. Понял? – Не дождавшись ответа, продолжил: – Пойдем дальше. И вот там Минаев – этот вот мужик, – он снова ткнул в лицо Султану фотографию, – договорился с тобой, что ты прилетишь сюда, в Белоярск, и выполнишь его заказ. И за это он обещал тебе заплатить пятьдесят тысяч долларов. Но в качестве аванса вручил только половину.

– Ты что говоришь, начальник? – ужаснулся Султан.

– Не гони дуру, – жестом остановил его Кравец, – я еще не все сказал... Вот ты и прилетел сюда... какого числа? – Он достал листок из кармана, развернул, прочитал: – Точно, двадцать седьмого прилетел. Отрицать не будешь?

– Это правильно говоришь, – подтвердил Султан.

– Я всегда говорю правильно. Двадцать седьмого прилетел, это в субботу, а в воскресенье прямо возле подъезда дома Минаева, мы потом выедем с тобой на это место, короче, ты выполнил его заказ. Из тэтэшника с глушителем. Двумя выстрелами – в грудь и в голову. А пистолет бросил в салон. И дверцу закрыл.

– Нэт! – закричал Султан. – Я никогда никого не убивал!

И вдруг словно подавился – утробно ойкнул и рухнул с табуретки на пол. И, лежа, как рыба беспомощно разевал и закрывал рот.

Кравец рывком за шиворот легко вернул его на место, потом взял пятерней за волосы, рванул голову назад, посмотрел холодным взглядом, сплюнул в сторону и сказал наконец:

– Убью, на хер, а признание из тебя вырву, ты понял, мразь черножопая? – и отшвырнул голову от себя. Султан еле усидел.

Теперь Кравец вернулся на свой стул, сел и продолжил:

– А вот оставшиеся двадцать пять тысяч тебе Минаев Леха за выполненную работу не отдал. И ты остался, чтобы вытрясти из него душу. Но он – осторожный мерзавец, и достать его ты пока так и не смог, а то давно уже был бы в Москве. Все усек?

Султан молчал.

– Не слышу! – крикнул Кравец. – А, не желаешь отвечать? Тогда я тебе помогу. Слоника видел когда-нибудь? Хочешь увидеть? – Он выдвинул ящик стола и достал оттуда сумку с противогазом: маску и болтающийся шланг. – Вот смотри. Надеваем тебе маску, а потом пережимаем шланг – вот так!

Кравец подошел к Султану с противогазом в руках, постоял, покачиваясь, и вдруг сильным ударом скинул его с табуретки. Султан рухнул навзничь, а Кравец мгновенно уселся ему на грудь и рывком надел на голову противогазную маску. Посмотрел в стекла очков и медленно пережал шланг. Через короткое время Султан забился, закрутился под ним, силясь освободиться. И лишь когда его усилия стали как бы затихать, Кравец отпустил шланг. Подождал, не слезая с груди лежащего на полу Султана, и снова согнул шланг пополам. Агония повторилась...

Наконец Кравец сорвал с головы Султана маску, встал и отошел к столу. Сунул маску в сумку и спрятал в ящик.

Вернувшись, без особого труда за шиворот поднял Султана и прижал к табуретке.

Султан тяжело и прерывисто дышал, глаза его ничего не видели, в голове стоял сплошной черный туман.

А Кравец между тем говорил:

– Ты сам будешь умолять меня, чтоб я разрешил тебе поставить свою подпись под признанием. Учти, пока еще чистосердечным. Тогда тебе срок отстегнут поменьше, не на всю катушку. А если ты еще не созрел, то у меня в запасе есть много других способов заставить тебя дозреть! – Он заулыбался. – Как спелая слива будешь: нажму, а из тебя косточка – прыг! И вся мякоть наружу. Смотри, не доводи меня до крайности.

И тут резко отворилась дверь. Султан вздрогнул, в ужасе обернулся и увидел входящего с папкой в руках длинного капитана Ветрова. Оглядев Султана, он сделал удивленное лицо. Потом мрачно уставился на Кравца.

– Вам не кажется, капитан, что вы несколько превысили свои полномочия? – спросил он резко и отрывисто, словно швыряя слова.

– Виноват, – склонил голову Кравец.

– Тогда свободны!

Кравец вздохнул, словно у него отняли забаву, мстительно посмотрел на Султана и вышел за дверь. А Ветров все сопел, устраиваясь и роясь в своей папке. Наконец заговорил:

– Ну давайте, Султан Абдурахманович, поговорим спокойно и без нервов. Я вижу, с капитаном Кравцом вы не нашли общего языка? Жаль, это сняло бы для вас многие сложности.

Он говорил долго и монотонно, отчего внимание Султана как-то рассеялось, а приглушенное сознание все грозило отключиться, чтобы дать себе отдых – всю же ночь не спал, а после сразу жестокие пытки. Заметив это состояние задержанного, Ветров достал из папки лист протокола, исписанный четким почерком, и положил его на стол перед Бецоевым.

– Советую почитать, а потом еще поговорим.

Султан уставился на этот лист, с трудом различая буквы. Потом они начали выстраиваться в слова, а те в короткие предложения. Достаточно было нескольких фраз, чтобы понять, что все написанное только что произносил вслух капитан Кравец, заставляя Султана взять на себя чью-то «мокруху». Но тот орал и бил, а этот смотрит сочувственным взглядом, покачивает головой, как бы жалея его, Султана.

– Ваш ответ, Султан Абдурахманович? – мягко спросил Ветров. – Будете подписывать?

– Нэт! – яростно мотнул головой Султан и уронил ее на грудь.

– Ваше право, – спокойно ответил Ветров. – Подумайте, не торопитесь... Ну тогда я пойду? – словно попросил он разрешения. – Да? А вы думайте. Пусть листок полежит пока здесь.

Ветров вышел, а вместо него тут же появился Кравец.

– Что, падла? – прищурился он. – Жаловался на меня, да? А я вот тебе покажу сейчас жалобу!

И Бецоев снова пушинкой слетел с табуретки и грохнулся на пол...

Потом его поднимали, а он опять летел куда-то в угол, голова раскалывалась от жуткой боли, дышать было совершенно невозможно, казалось, что все ребра переломаны, его обливали водой... В самом страшном сне не смог бы он вообразить себе то, что обрушилось на его бедную голову...

Потом, кажется, с ним снова мягко беседовал Ветров, а после опять жестоко бил Кравец. Он терял сознание, казалось, что мучения длятся вечно. Но вдруг они прекратились, и Султан обнаружил, что лежит в своей одиночке на полу и руки его свободны от наручников. Он с трудом сел, словно на молитве провел ладонями по лицу и – странное дело! – не ощутил никакой боли. А вот тело словно побывало под гусеницами трактора – ни одного, казалось, живого места. Вспомнил: по лицу не били, на лице все видно, а что внутри – кто станет смотреть?..

В этот вечер капитаны расстались у входа в гостиницу. Кравец все еще находился под впечатлением не принесшего ощутимых результатов допроса. Ветров же, не принимавший участия в прессовке, был спокоен: он знал, что все еще впереди. Дозреет клиент. Никуда не денется. Если только, не дай бог, кто-нибудь не помешает. Но сейчас он видел, что Николаю нужна разрядка. Он и сказал:

– Давай, Колюня, я тебе сегодня мешать не буду, оторвись маленько, скинь стресс. А я, пожалуй, так и быть, навещу одну большую девушку. Сейчас звякну ей из администраторской и поеду.

Кравец не заставил себя упрашивать. Здесь же, в холле, подозвал парочку уже знакомых ему бойких девиц и повел их в номер. А Ветров, дозвонившись и выяснив адрес, вышел к площади и остановил первого же частника. Назвал ему адрес и через пять минут был на месте.

Анастасия Никоновна встретила его в абсолютной боевой готовности. Но оказалась не живодеркой, а вполне добросовестной хозяйкой, то есть отправила в душ, дала непомерной ширины халат, накормила вкусным ужином, после чего крепко, почти по-матерински, прижала к своей горячей груди и уже не отпускала до самого утра. Да он и не пытался вырваться. Зачем? Она так старалась, что и он невольно заражался ее страстью, а уютная обстановка квартиры придавала их бурным любовным игрищам загадочную пикантность. Нет, здесь совсем неплохо, думал Ветров, вспоминая, что, когда покидал вместе с Кравцом следственный изолятор, меньше всего думал об этой трепетной подруге, жаждущей бурных и бесконечных ласк. А подумал он о ней исключительно для того, чтобы отвлечь мысли от упертого дагестанца. Все-таки очень утомительно вышибать из упрямца нужные тебе показания! Да ладно бы – вышибать, а то ведь наоборот, надо играть совсем другую роль. Кольке полегче в этом смысле, хотя и у него тоже, конечно, кулаки не железные...

Он в самом деле устал – и от необходимости сдерживать злость и жажду врезать промеж глаз, а теперь еще и от беспрерывных стараний одуревшей от внезапного подарка Анастасии. А вот показать бы ей, чем приходится заниматься, хоть на минутку, предъявить того Бецоева, которого уволакивали в камеру, поди, в обморок бы грохнулась, чувствительная ты моя...

Она попробовала было посетовать, что он почему-то становится холоден к ней, к ее ласкам. Пришлось сознаться, что весь день провел в тюрьме, а это место – не самое лучшее для зарядки перед любовным свиданием. Ужаснулась, но поняла. Маленько отстала, разрешая вздремнуть. Но Ветров уже понял, что и это ненадолго, слишком уж разохотилась барышня. Однако он оказался неправ: стоило ему уснуть, как хозяйка тут же прекратила свои притязания, и он благополучно встретил утро в широкой и непривычно мягкой для него постели.

А с утра немедленно возвратились вчерашние проблемы...

Бецоев по-прежнему не поддавался ни на уговоры, ни на угрозы, ни на усиливающееся давление.

Кравец, который, по его словам, оторвался сегодня на всю катушку, а девки выпотрошили его до такой степени, что он сам себе теперь напоминал пушинку – такой легкий! – испытывал новый прилив сил. И продемонстрировал Султану Бецоеву более полный арсенал имеющихся у него в запасе средств воздействия.

– Как, ты не знаешь, что такое «ласточка»? Чудак, сейчас увидишь...

И Султану выворачивали руки за спину, после чего подтягивали за скованные наручниками запястья к трубе водяного отопления, проходящей у потолка. Потом швыряли на пол и обливали лицо водой...

Надевали целлофановый пакет на голову и завязывали на горле. Пока сознание не оставляло...

И снова били, били, били...

А потом «ласковый» мент сочувственно интересовался, не хочет ли арестованный подписать свои чистосердечные признания?

И – по новой...

Мутным своим сознанием Султан понимал уже, что от него не отстанут, и если теперь не добьются своего, то сделают что-то страшное... хотя, что может быть страшнее, он и не представлял себе. Разве что убьют. Придумают что-нибудь, повезут на машине, вышвырнут на обочине и пристрелят. Скажут – при попытке к бегству... Но и смерть в иные моменты казалась ему избавлением от мучений, которым уже бессчетное количество времени, казалось – всю прошедшую жизнь, подвергали его мучители. И кто из них был хуже, Султан не соображал – оба звери. Только один – дикий, а другой – подлый...

Ни на второй, ни на третий день «допросов», так ничего и не добившись от Бецоева, Ветров предложил Кравцу пожалеть костяшки собственных пальцев и кинуть черножопого в камеру к уголовникам. Пусть они его там примут по-своему и «опустят». Для гордого кавказского мужчины испытать насилие такого рода? А ведь он уже сидел однажды, значит, знаком с тюремными законами: «опущенный», «петух» – это уже не человек. Это – мразь. Полностью ломается психология, с тобой обращаются как с половой тряпкой, об тебя все ноги вытирают, а ты не смеешь даже и глаз поднять! Чем не испытание?

Старший контролер, который по указанию своего начальства выполнял отдельные поручения московских оперативников, сказал, что есть у него нужные отморозки. За пару бутылок водки и пяток доз отхарят кого угодно.

– Ну, за водярой да марафетом дело не станет, – заметил Кравец. – А ты скажи этим «мокрушникам», что «петушок» нам еще живым понадобится. Так что пусть фалуют в охотку, но не до смертоубийства.

И тем же вечером, после многочасового допроса, во время которого Султан несколько раз отключался напрочь, его повели в камеру, но не в ту, одиночную, к которой он уже и привыкать начал, а на другой этаж. И в полубессознательном состоянии втолкнули в чужую камеру, где он и рухнул на холодный пол.

Говоря о «мокрушниках», капитан Кравец имел в виду убийц, осужденных по статье сто пятой Уголовного кодекса. По нынешним временам «вышка» им уже не грозит, но пожизненное – вполне. И зная, что к стенке их гуманная власть не поставит, а больше полученного тоже не добавит, контингент подобного рода, случается, используют для выбивания из подследственных необходимых показаний. «Прессуют» человека по-черному, после чего он готов оговорить мать родную.

Кравец с Ветровым пользовались подобным способом «установления истины» нечасто и, как правило, в безысходных ситуациях. Когда понимали, что сломать клиента не удается. Иной от методичных побоев и пыток сдается и почитает за единственный выход сотрудничество со следствием, соглашаясь на все, подписывая любой бред, подсказанный мучителем. Другой же от постоянной и безумной боли словно уходит в себя, перестает ощущать окружающее, и тут уже дело может быть дохлым. Такого ничем не сломаешь.

Бецоев чувствовал боль, это видели оба капитана, значит, из него еще можно было выбить признания. Ну что ж, пусть будет «пресс-хата»...

И они, поверив на слово старшему контролеру, передали ему пару бутылок оговоренной водки и несколько чеков с «герой», из имеющихся у них для оперативных нужд.

Бывает так: вот строишь, строишь что-то, стены сложил, начал стропила укладывать, то, се, а потом вдруг один неверно поставленный кирпич вздрогнул, заерзал, выпучился – и все твое строение завалилось к едреной матери! Как и не было тут ничего, только груда хлама, бывшего еще недавно прочным строительным материалом...

Не угадали оперы. Или старший контролер подвел.

В камере, куда кинули Султана, и был-то всего один «мокрушник». А четверо других к сто пятой статье никакого отношения не имели. Сидели в этой камере двое воров в законе, местный авторитет и известный в Белоярске рэкетир, державший в страхе половину городских бензоколонок. Ну и «убивец», мотавший по своему ремеслу уже второй срок. Так что пожизненная мера ему была уже заранее обеспечена. Сидели они тут в ожидании нескорого еще суда, кто два года сидел, кто три, и только один рэкетир, которого звали Мурадом и который раньше умело уходил от правосудия, начинал мотать свой первый срок.

Мурад был чеченцем, и ему очень хотели привязать политику. А он не хотел, не соглашался. И жили они в своей «хате» мирно друг с другом, распрей не заводили, политику не обсуждали, националистическими настроениями тоже не пахло. Ну чечен и чечен, не человек, что ли? В немалой степени мирной обстановке способствовало и то обстоятельство, что оба «законника», шедшие по четвертому и пятому разу, пользовались уважением среди остальных сидельцев, а также и во всем изоляторе.

Почему именно эту камеру назвал старший контролер, непонятно. Вряд ли он хотел насолить москвичам. А впрочем?.. Возможно, наблюдая третий день подряд, как после допросов с пристрастием всякий раз его контролеры выволакивают и кидают в одиночку потерявшего сознание человека, он, этот старший контролер, прикомандированный, так сказать, к московским садюгам, пожалел или просто проникся уважением к их жертве. Тоже ведь человек! Не жертва, нет, а он – старший контролер. Чего ж так измываться-то над мужиком? Убивец, вишь ты! А вот сперва докажи! Слабо?..