Текст книги "Учиться у Заратустры (сборник)"

Так говорил Заратустра
Книга для всех и ни для кого

«Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого» (Also sprach Zarathustra. Ein Buch für Alle und Keinen) – это центральная по своему значению работа Ницше, философский роман, начавший издаваться в 1883 году. Первоначально книга состояла из трех частей, написанных, по сути, в удивительно короткие сроки (фактически чистое время создания первых трех частей заняло не больше месяца). Ницше хотел написать еще три части, но закончил только одну – четвертую (она была закончена в феврале 1885 года). Временами он сожалел об этом, а порой заявлял: «С этих пор я буду говорить, а не Заратустра». В любом случае, произведение так и осталось неоконченным. А после смерти Ницше все четыре части были опубликованы в одном томе.

В книге говорится о судьбе и учении некоего бродячего философа, носящего имя Заратустра – в честь древнеперсидского пророка Заратуштры. Он уверен, что несет в себе знание о новом звене в эволюции человека, что человек – это промежуточная ступень в превращении обезьяны в сверхчеловека. Фактически, через серию мастерски нарисованных Ницше житейских сцен и якобы рассказанных Заратустрой притч, автор выступает как провозвестник Сверхчеловека Будущего, который должен стать логической «заменой» homo sapiens. При этом образ сверхчеловека-творца, обладающего могущественной волей, у Заратустры постоянно уточняется и приобретает все новые и новые краски.

Книга представляет собой отчасти поэтический, отчасти философский трактат (Ницше словно балансирует на грани между философией, прозой и поэзией), раскрывающий позицию самого мыслителя относительно того, как человек может возвысить свой внутренний мир, стать его творцом и воспитать самого себя. В книге восхваляется идея необходимости всегда и во всем идти своим путем.

Автор стремился противопоставить ее Библии как воплощению отжившей свое христианской морали.

Про это произведение Ницше писал: «Мою книгу бегло просмотрят, и это будет предметом для разговора. Подобная перспектива внушает мне отвращение. Кто достаточно серьезен, чтобы понять меня? Если бы я имел авторитет старого Вагнера, дела мои обстояли бы в наилучшем виде, но теперь никто не может уберечь меня от того, что я попадусь в руки “gens de lettres”[18]18
  Литераторы, люди, профессионально занимающиеся литературой (фр.).


[Закрыть]. К черту!»

Оценки этой «ницшевской Библии» были самыми разными. Например, русский религиозный мыслитель С.Л. Франк писал о ней так: «Зимой 1901–1902 гг. мне случайно попала в руки книга Ницше “Так говорил Заратустра”. Я был потрясен не учением Ницше, а атмосферой глубины духовной жизни, духовного борения, которой веяло от этой книги». А вот Л.Н. Толстой в декабре 1900 года возмущался книгой и ее автором: «Он был совершенно сумасшедший, когда писал, и сумасшедший не в метафорическом смысле, а в прямом, самом точном: бессвязность, перескакивание с одной мысли на другую, сравнение без указаний того, что сравнивается, начала мыслей без конца, перепрыгивание с одной мысли на другую по контрасту или созвучию, и все на фоне пункта сумасшествия – idée fixe о том, что, отрицая все высшие основы человеческой жизни и мысли, он доказывает свою сверхчеловеческую гениальность. Каково же общество, если такой сумасшедший, и злой сумасшедший, признается учителем?»

Немецкий философ Мартин Хайдеггер в своем докладе, прочитанном 8 мая 1953 года в Бремене, сказал: «Ницше сопроводил эту книгу подзаголовком. Он гласит: “Книга для всех и ни для кого”. “Для всех” – это не значит, конечно, для всякого первого встречного. “Для всех” – это подразумевает: для каждого человека как человека, для каждого в отдельности и постольку, поскольку он становится значимым в своей сути; “…и ни для кого”, этим сказано: ни для кого из отовсюду занесенных любопытствующих зевак, которые упиваются лишь отдельными отрывками и необычной искрометностью этой книги… Как зловеще подтвердил свою правильность подзаголовок этого произведения за семьдесят лет после своего появления, но как раз в обратном смысле. Она стала книгой для всякого, но до сих пор не объявился ни один мыслящий, кто оказался бы на высоте основной мысли этой книги и смог бы измерить всю весомость ее прихода и происхождения».

Ницше писал своему издателю Эрнсту Шмейцнеру: «Сегодня у меня есть к вам дело; я сделал решительный шаг, и вы можете им воспользоваться. Дело идет о маленькой работе, не более ста страниц; она называется “Так говорил Заратустра, книга для всех и ни для кого”. Это или поэзия, или пятое евангелие, или еще что-нибудь другое, что не имеет названия; это самое серьезное, самое удачное из моих многих произведений и приемлемое для всех».

Часть первая

1

Когда Заратустре исполнилось тридцать лет, покинул он свою родину и озеро своей родины и пошел в горы. Здесь наслаждался он своим духом и своим одиночеством и в течение десяти лет не утомлялся этим. Но наконец изменилось сердце его – и в одно утро поднялся он с зарею, стал перед солнцем и так говорил к нему:

«Великое светило! К чему свелось бы твое счастье, если б не было у тебя тех, кому ты светишь!

В течение десяти лет подымалось ты к моей пещере: ты пресытилось бы своим светом и этой дорогою, если б не было меня, моего орла и моей змеи.

Но мы каждое утро поджидали тебя, принимали от тебя преизбыток твой и благословляли тебя.

Взгляни! Я пресытился своей мудростью, как пчела, собравшая слишком много меду; мне нужны руки, простертые ко мне.

Я хотел бы одарять и наделять до тех пор, пока мудрые среди людей не стали бы опять радоваться безумству своему, а бедные – богатству своему.

Для этого я должен спуститься вниз: как делаешь ты каждый вечер, окунаясь в море и неся свет свой на другую сторону мира, ты, богатейшее светило!

Я должен, подобно тебе, закатиться, как называют это люди, к которым хочу я спуститься.

Так благослови же меня, ты, спокойное око, без зависти взирающее даже на чрезмерно большое счастье!

Благослови чашу, готовую пролиться, чтобы золотистая влага текла из нее и несла всюду отблеск твоей отрады!

Взгляни, эта чаша хочет опять стать пустою, и Заратустра хочет опять стать человеком».

– Так начался закат Заратустры.

Заратустра (Заратуштра) – это древнеперсидский жрец и прорицатель, которому, по его собственному утверждению, было дано Откровение Ахурамазды («Бога Мудрого») в виде Авесты – священного писания зороастризма.

Заратустра родился в Радесе (сейчас это пригород Тегерана) и жил на востоке Большого Ирана ориентировочно между VI и первой половиной V века до н. э.

Утверждается, что при рождении Заратустра не заплакал, как все новорожденные, а засмеялся, и смех его убил более двух тысяч демонов. Когда Заратустра был ребенком, совершалось много чудес, что вызывало злобу темных сил, но Заратустра был надежно защищен Божественной силой.

Вся философия Ницше – это тоска по достоверному и истинному. Плюс это поиск истинного человека. Вот почему Заратустра у него не может долго оставаться в уединении своей пещеры. Он то поднимается на горные вершины, то спускается на заселенные людьми равнины и, разочаровавшись, вновь возвращается к себе в пещеру. Так проходит жизнь Заратустры: его странствия должны продолжаться без конца, так как они не могут достичь цели. Трагизм его положения заключается в том, что, презирая людей, он вынужден вместе с тем искать в них опору для своей надежды.

2

Заратустра спустился один с горы, и никто не повстречался ему. Но когда вошел он в лес, перед ним неожиданно предстал старец, покинувший свою священную хижину, чтобы поискать кореньев в лесу. И так говорил старец Заратустре:

«Мне не чужд этот странник: несколько лет тому назад проходил он здесь. Заратустрой назывался он; но он изменился.

Тогда нес ты свой прах на гору; неужели теперь хочешь ты нести свой огонь в долины? Неужели не боишься ты кары поджигателю?

Да, я узнаю Заратустру. Чист взор его, и на устах его нет отвращения. Не потому ли и идет он, точно танцует?

Заратустра преобразился, ребенком стал Заратустра, Заратустра проснулся: чего же хочешь ты среди спящих?

Как на море, жил ты в одиночестве, и море носило тебя. Увы! ты хочешь выйти на сушу? Ты хочешь снова сам таскать свое тело?»

Заратустра отвечал: «Я люблю людей».

«Разве не потому, – сказал святой, – ушел и я в лес и пустыню? Разве не потому, что и я слишком любил людей?

Теперь люблю я Бога: людей не люблю я. Человек для меня слишком несовершенен. Любовь к человеку убила бы меня».

Заратустра отвечал: «Что говорил я о любви! Я несу людям дар».

«Не давай им ничего, – сказал святой. – Лучше сними с них что-нибудь и неси вместе с ними – это будет для них всего лучше, если только это лучше и для тебя!

И если ты хочешь им дать, дай им не больше милостыни и еще заставь их просить ее у тебя!»

«Нет, – отвечал Заратустра, – я не даю милостыни. Для этого я недостаточно беден».

Святой стал смеяться над Заратустрой и так говорил: «Тогда постарайся, чтобы они приняли твои сокровища! Они недоверчивы к отшельникам и не верят, что мы приходим, чтобы дарить.

Наши шаги по улицам звучат для них слишком одиноко. И если они ночью, в своих кроватях, услышат человека, идущего задолго до восхода солнца, они спрашивают себя: куда крадется этот вор?

Не ходи же к людям и оставайся в лесу! Иди лучше к зверям! Почему не хочешь ты быть, как я, – медведем среди медведей, птицею среди птиц?»

«А что делает святой в лесу?» – спросил Заратустра.

Святой отвечал: «Я слагаю песни и пою их; и когда я слагаю песни, я смеюсь, плачу и бормочу себе в бороду: так славлю я Бога.

Пением, плачем, смехом и бормотанием славлю я Бога, моего Бога. Но скажи, что несешь ты нам в дар?»

Услышав эти слова, Заратустра поклонился святому и сказал: «Что мог бы я дать вам! Позвольте мне скорее уйти, чтобы чего-нибудь я не взял у вас!»

Так разошлись они в разные стороны, старец и человек, и каждый смеялся, как смеются дети.

Но когда Заратустра остался один, говорил он так в сердце своем: «Возможно ли это! Этот святой старец в своем лесу еще не слыхал о том, что Бог мертв».

Как известно, конец XIX века ознаменовался тем, что достижения науки и техники стали подталкивать сознание человека к атеистическому мировоззрению. Глубокая вера начала выхолащиваться, соблюдение христианских церковных обрядов по большей части стало привычкой. В сознании людей, наделенных высоким интеллектом, начало утрачиваться ощущение присутствия Высших Сил. Но Ницше смог увидеть в этом победном шествии материализма совсем другую закономерность. Образ старого Бога перестал соответствовать задачам, вставшим перед развитыми странами на стыке XIX и XX веков. «Бог мертв», – сделал свой вывод философ.

«Бог мертв»… Но люди продолжали жить так, как будто известие о его смерти еще не дошло до их сознания. У русского философа и поэта-символиста В.И. Иванова концепция сверхчеловека получила принципиально иное прочтение: «Заратустра! Не в ницшеанском ли пророчествовании о сверхчеловеке индивидуализм достиг своих заоблачных вершин?» Этот вопрос получил на страницах сочинений В.И. Иванова положительный ответ: индивидуализм «убил старого Бога» и обожествил сверхчеловека.

3

Придя в ближайший город, лежавший за лесом, Заратустра нашел там множество народа, собравшегося на базарной площади: ибо ему обещано было зрелище – плясун на канате. И Заратустра говорил так к народу:

Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что дo2лжно превзойти. Что сделали вы, чтобы превзойти его?

Все существа до сих пор создавали что-нибудь выше себя; а вы хотите быть отливом этой великой волны и скорее вернуться к состоянию зверя, чем превзойти человека?

Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором.

Вы совершили путь от червя к человеку, но многое в вас еще осталось от червя. Некогда были вы обезьяной, и даже теперь еще человек больше обезьяна, чем иная из обезьян.

Даже мудрейший среди вас есть только разлад и помесь растения и призрака. Но разве я велю вам стать призраком или растением?

Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке!

Сверхчеловек – смысл земли. Пусть же ваша воля говорит: да будет сверхчеловек смыслом земли!

Сверхчеловек (нем. – U¨bermensch) – это образ, введенный Ницше для обозначения существа, которое по своему могуществу должно превзойти современного человека настолько, насколько тот превзошел обезьяну. Это некий горизонт возможностей, это символ, определяющий все явления прогресса, это возможность освобождения от случая и рока, это надежда на спасение. И Заратустра стал у Ницше предзнаменованием этого сверхчеловека. Это пророк благой вести.

Сверхчеловек – это творец, могущественная воля которого направляет вектор исторического развития. К прототипам сверхчеловека философ относил Юлия Цезаря, Чезаре Борджиа, Наполеона. Немецкий писатель Герман Гессе в своем докладе «Фауст и Заратустра», прочитанном в Бремене 1 мая 1909 года, говорит, что Заратустра, «стоя на почве современного познания Природы и миросозерцания, принял человека как цельное, неделимое существо в числе остальных созданий и указал ему новую Цель, новый путь к сверхчеловеку!»

Также уместно вспомнить, что писал Г. Файхингер: «Для возвышающихся над принципом равенства людей-господ Ницше придумал, или точнее, позаимствовал у Гёте… знаменитое выражение “сверхчеловек”. Ницше употребляет его, однако, в двояком смысле, и без знания двойственности смысла этого слова всё учение останется непонятным. С одной стороны, словом “сверхчеловек” обозначаются отдельные представители высшей, по Ницше, породы людей в прошлом, выдающиеся личности, исторически осуществившие идеал людей-господ; следовательно, в этом смысле названное слово означает исторического “сверхчеловека”. С другой стороны, “сверхчеловек” воплощает общий идеал человечества, подлежащий достижению в будущем путем совершенствования и подбора, следовательно, тут мы имеем дело с идеальным “сверхчеловеком”. Если мы назовем этого последнего сверхвидом, то первых мы можем назвать сверхличностями. Такими сверхличностями в историческом смысле были: Александр Великий, Цезарь, Август, Карл Великий, Чезаре Борджиа, Наполеон».

Я заклинаю вас, братья мои, оставайтесь верны земле и не верьте тем, кто говорит вам о надземных надеждах! Они отравители, все равно, знают ли они это или нет.

Они презирают жизнь, эти умирающие и сами себя отравившие, от которых устала земля: пусть же исчезнут они!

Прежде хула на Бога была величайшей хулой; но Бог умер, и вместе с ним умерли и эти хулители.

Смерть Бога, о которой говорит Ницше, следует понимать как нравственный кризис человечества, во время которого происходит утрата веры в абсолютные моральные законы. Соответственно, Ницше предлагал переоценить ценности и выявить более глубинные пласты человеческой души, чем те, на которых основано христианство. Слова Ницше о том, что Бог умер, шокировали многих, но философ ставил диагноз своей (и нашей) эпохе, говоря, что в мире, где властвует мышление (разум, ratio), нет места Богу.

Теперь хулить землю – самое ужасное преступление, так же как чтить сущность непостижимого выше, чем смысл земли!

Некогда смотрела душа на тело с презрением: и тогда не было ничего выше, чем это презрение, – она хотела видеть тело тощим, отвратительным и голодным. Так думала она бежать от тела и от земли.

О, эта душа сама была еще тощей, отвратительной и голодной; и жестокость была вожделением этой души!

Но и теперь еще, братья мои, скажите мне: что говорит ваше тело о вашей душе? Разве ваша душа не есть бедность и грязь и жалкое довольство собою?

Поистине, человек – это грязный поток. Надо быть морем, чтобы принять в себя грязный поток и не сделаться нечистым.

Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он – это море, где может потонуть ваше великое презрение.

В чем то самое высокое, что можете вы пережить? Это – час великого презрения. Час, когда ваше счастье становится для вас отвратительным, так же как ваш разум и ваша добродетель.

Час, когда вы говорите: «В чем мое счастье! Оно – бедность и грязь и жалкое довольство собою. Мое счастье должно бы было оправдывать само существование!»

Час, когда вы говорите: «В чем мой разум! Добивается ли он знания, как лев своей пищи? Он – бедность и грязь и жалкое довольство собою!»

Час, когда вы говорите: «В чем моя добродетель! Она еще не заставила меня безумствовать. Как устал я от добра моего и от зла моего! Все это бедность и грязь и жалкое довольство собою!»

Час, когда вы говорите: «В чем моя справедливость! Я не вижу, чтобы был я пламенем и углем. А справедливый – это пламень и уголь!»

Час, когда вы говорите: «В чем моя жалость! Разве жалость – не крест, к которому пригвождается каждый, кто любит людей? Но моя жалость не есть распятие».

Говорили ли вы уже так? Восклицали ли вы уже так? Ах, если бы я уже слышал вас так восклицающими!

Не ваш грех – ваше самодовольство вопиет к небу; ничтожество ваших грехов вопиет к небу!

Но где же та молния, что лизнет вас своим языком? Где то безумие, что надо бы привить вам?

Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он – эта молния, он – это безумие!

Пока Заратустра так говорил, кто-то крикнул из толпы: «Мы слышали уже довольно о канатном плясуне; пусть нам покажут его!» И весь народ начал смеяться над Заратустрой. А канатный плясун, подумав, что эти слова относятся к нему, принялся за свое дело.

Обращаясь к людям, Заратустра пророчествовал о сверхчеловеке, а народ, собравшийся на базарной площади, подумал, что речь просто-напросто идет о ловкости канатного плясуна.

4

Заратустра же глядел на народ и удивлялся. Потом он так говорил:

Человек – это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, – канат над пропастью.

Чтобы стать сверхчеловеком, человек должен пройти по канату жизни. При каждом шаге он должен делать правильный выбор, чтобы не сорваться.

Опасно прохождение, опасно быть в пути, опасен взор, обращенный назад, опасны страх и остановка.

В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и гибель.

Я люблю тех, кто не умеет жить иначе, как чтобы погибнуть, ибо идут они по мосту.

Согласно Ницше, человек – это мост, по которому ему предстоит пройти, проходя через себя самого. Человек должен быть не просто очищен, отбросив все уродливое, что в нем есть, чтобы в человеческом сознании мог родиться сверхчеловек, а сам человек при этом должен исчезнуть. Только тогда будет достигнута истинная «цель без цели», только тогда путь по «мосту» будет пройден до конца.

Я люблю великих ненавистников, ибо они великие почитатели и стрелы тоски по другому берегу.

Я люблю тех, кто не ищет за звездами основания, чтобы погибнуть и сделаться жертвою, – а приносит себя в жертву земле, чтобы земля некогда стала землею сверхчеловека.

Я люблю того, кто живет для познания и кто хочет познавать для того, чтобы когда-нибудь жил сверхчеловек. Ибо так хочет он своей гибели.

Я люблю того, кто трудится и изобретает, чтобы построить жилище для сверхчеловека и приготовить к приходу его землю, животных и растения: ибо так хочет он своей гибели.

Я люблю того, кто любит свою добродетель: ибо добродетель есть воля к гибели и стрела тоски.

Я люблю того, кто не бережет для себя ни капли духа, но хочет всецело быть духом своей добродетели: ибо так, подобно духу, проходит он по мосту.

Я люблю того, кто из своей добродетели делает свое тяготение и свою напасть: ибо так хочет он ради своей добродетели еще жить и не жить более.

Я люблю того, кто не хочет иметь слишком много добродетелей. Одна добродетель есть больше добродетель, чем две, ибо она в большей мере есть тот узел, на котором держится напасть.

Я люблю того, чья душа расточается, кто не хочет благодарности и не воздает ее: ибо он постоянно дарит и не хочет беречь себя.

Я люблю того, кто стыдится, когда игральная кость выпадает ему на счастье, и кто тогда спрашивает: неужели я игрок-обманщик? – ибо он хочет гибели.

Я люблю того, кто бросает золотые слова впереди своих дел и исполняет всегда еще больше, чем обещает: ибо он хочет своей гибели.

Я люблю того, кто оправдывает людей будущего и искупляет людей прошлого: ибо он хочет гибели от людей настоящего.

Я люблю того, кто карает своего Бога, так как он любит своего Бога: ибо он должен погибнуть от гнева своего Бога.

Я люблю того, чья душа глубока даже в ранах и кто может погибнуть при малейшем испытании: так охотно идет он по мосту.

Я люблю того, чья душа переполнена, так что он забывает самого себя, и все вещи содержатся в нем: так становятся все вещи его гибелью.

Я люблю того, кто свободен духом и свободен сердцем: так голова его есть только утроба сердца его, а сердце его влечет его к гибели.

Я люблю всех тех, кто является тяжелыми каплями, падающими одна за другой из темной тучи, нависшей над человеком: молния приближается, возвещают они и гибнут, как провозвестники.

Смотрите, я провозвестник молнии и тяжелая капля из тучи; но эта молния называется сверхчеловек.

По мнению Ганса Файхингера, «Ницше рисует перед нами, погруженный в размышления о грядущем человечества, воображаемую “страну детей” будущего. Подобные люди суть земные боги, это – созидающие существа, которые сами берут в руки свою судьбу и свое будущее. Ибо никто не может снять с человека эту обязанность: нет богов, творящих и мешающих нам творить. <…> На человеке будущего, освобожденном от иллюзий прошлого и ясно, холодно и светло смотрящем в глаза вселенной, лежит огромная ответственность».

5

Произнесши эти слова, Заратустра снова посмотрел на народ и умолк. «Вот стоят они, – говорил он в сердце своем, – вот смеются они: они не понимают меня, мои речи не для этих ушей.

Неужели нужно сперва разодрать им уши, чтобы научились они слушать глазами? Неужели надо греметь, как литавры и как проповедники покаяния? Или верят они только заикающемуся?

У них есть нечто, чем гордятся они. Но как называют они то, что делает их гордыми? Они называют это культурою, она отличает их от козопасов.

Поэтому не любят они слышать о себе слово “презрение”. Буду же говорить я к их гордости.

Буду же говорить я им о самом презренном существе, а это и есть последний человек».

И так говорил Заратустра к народу:

Настало время, чтобы человек поставил себе цель свою. Настало время, чтобы человек посадил росток высшей надежды своей.

Его почва еще достаточно богата для этого. Но эта почва будет когда-нибудь бедной и бесплодной, и ни одно высокое дерево не будет больше расти на ней.

Горе! Приближается время, когда человек не пустит более стрелы тоски своей выше человека и тетива лука его разучится дрожать!

Я говорю вам: нужно носить в себе еще хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду. Я говорю вам: в вас есть еще хаос.

Швейцарский психиатр Карл Юнг так рассматривал фразу о хаосе и танцующей звезде: «Ницше, очевидно, говорит здесь о “последнем человеке” в противопоставлении к людям нашего времени, которые все еще остаются хаотическими <…> Старая алхимическая литература пыталась говорить об этом. Изначальное состояние человека представлялось набором хаотических элементов, которые обнаруживали себя вне какого-либо организующего порядка, весьма случайностно; и тогда процесс огня, в котором эти хаотические элементы должны были плавиться вместе, производил, как предполагалось, новое духовное развитие». Танцующая звезда – это символ концентрации жизненной искры, огненной искры творения, это зерно величайшей надежды. Юнг писал: «Если человек сумеет посадить такое зерно, это будет подобно тому, что он зародит в себе мерцающую звезду. Это также объясняет метафору танца; непрекращающееся мерцание звезды символизирует активность ее эманации».

Горе! Приближается время, когда человек не родит больше звезды. Горе! Приближается время самого презренного человека, который уже не может презирать самого себя.

Смотрите! Я показываю вам последнего человека.

«Что такое любовь? Что такое творение? Устремление? Что такое звезда?» – так вопрошает последний человек и моргает.

Земля стала маленькой, и по ней прыгает последний человек, делающий все маленьким. Его род неистребим, как земляная блоха; последний человек живет дольше всех.

«Счастье найдено нами», – говорят последние люди и моргают.

Они покинули страны, где было холодно жить: ибо им необходимо тепло. Также любят они соседа и жмутся к нему: ибо им необходимо тепло.

Захворать или быть недоверчивым считается у них грехом: ибо ходят они осмотрительно. Одни безумцы еще спотыкаются о камни или о людей!

От времени до времени немного яду: это вызывает приятные сны. А в конце побольше яду, чтобы приятно умереть.

Они еще трудятся, ибо труд – развлечение. Но они заботятся, чтобы развлечение не утомляло их.

Не будет более ни бедных, ни богатых: то и другое слишком хлопотно. И кто захотел бы еще управлять? И кто повиноваться? То и другое слишком хлопотно.

Нет пастуха, одно лишь стадо! Каждый желает равенства, все равны: кто чувствует иначе, тот добровольно идет в сумасшедший дом.

«Прежде весь мир был сумасшедший», – говорят самые умные из них и моргают.

Все умны и знают все, что было; так что можно смеяться без конца. Они еще ссорятся, но скоро мирятся – иначе это расстраивало бы желудок.

У них есть свое удовольствьице для дня и свое удовольствьице для ночи; но здоровье – выше всего.

«Счастье найдено нами», – говорят последние люди и моргают.

Здесь окончилась первая речь Заратустры, называемая также «Предисловием», ибо на этом месте его прервали крик и радость толпы. «Дай нам этого последнего человека, о Заратустра! – так восклицали они. – Сделай нас похожими на этих последних людей! И мы подарим тебе сверхчеловека!» И все радовались и щелкали языком. Но Заратустра стал печален и сказал в сердце своем:

«Они не понимают меня: мои речи не для этих ушей.

Очевидно, я слишком долго жил на горе, слишком часто слушал ручьи и деревья: теперь я говорю им, как козопасам.

Непреклонна душа моя и светла, как горы в час дополуденный. Но они думают, что холоден я и что говорю я со смехом ужасные шутки.

И вот они смотрят на меня и смеются, и, смеясь, они еще ненавидят меня. Лед в смехе их».

6

Но тут случилось нечто, что сделало уста всех немыми и взор неподвижным. Ибо тем временем канатный плясун начал свое дело: он вышел из маленькой двери и пошел по канату, протянутому между двумя башнями и висевшему над базарной площадью и народом. Когда он находился посреди своего пути, маленькая дверь вторично отворилась, и детина, пестро одетый, как скоморох, выскочил из нее и быстрыми шагами пошел вослед первому. «Вперед, хромоногий, – кричал он своим страшным голосом, – вперед, ленивая скотина, контрабандист, набеленная рожа! Смотри, чтобы я не пощекотал тебя своею пяткою! Что делаешь ты здесь между башнями? Ты вышел из башни; туда бы и следовало запереть тебя, ты загораживаешь дорогу тому, кто лучше тебя!» – И с каждым словом он все приближался к нему – и, когда был уже на расстоянии одного только шага от него, случилось нечто ужасное, что сделало уста всех немыми и взор неподвижным: он испустил дьявольский крик и прыгнул через того, кто загородил ему дорогу. Но этот, увидев, что его соперник побеждает его, потерял голову и канат; он бросил свой шест и сам еще быстрее, чем шест, полетел вниз, как какой-то вихрь из рук и ног. Базарная площадь и народ походили на море, когда проносится буря: все в смятении бежало в разные стороны, большею частью там, где должно было упасть тело.

Но Заратустра оставался на месте, и прямо возле него упало тело, изодранное и разбитое, но еще не мертвое. Немного спустя к раненому вернулось сознание, и он увидел Заратустру, стоявшего возле него на коленях. «Что ты тут делаешь? – сказал он наконец. – Я давно знал, что черт подставит мне ногу. Теперь он тащит меня в преисподнюю; не хочешь ли ты помешать ему?»

«Клянусь честью, друг, – отвечал Заратустра, – не существует ничего, о чем ты говоришь: нет ни черта, ни преисподней. Твоя душа умрет еще скорее, чем твое тело: не бойся же ничего!»

Человек посмотрел на него с недоверием. «Если ты говоришь правду, – сказал он, – то, теряя жизнь, я ничего не теряю. Я немного больше животного, которого ударами и впроголодь научили плясать».

«Не совсем так, – сказал Заратустра, – ты из опасности сделал себе ремесло, а за это нельзя презирать. Теперь ты гибнешь от своего ремесла; за это я хочу похоронить тебя своими руками».

На эти слова Заратустры умирающий ничего не ответил; он только пошевелил рукою, как бы ища, в благодарность, руки Заратустры.

7

Тем временем наступил вечер, и базарная площадь скрылась во мраке; тогда рассеялся и народ, ибо устают даже любопытство и страх. Но Заратустра продолжал сидеть на земле возле мертвого и был погружен в свои мысли: так забыл он о времени. Наконец наступила ночь, и холодный ветер подул на одинокого. Тогда поднялся Заратустра и сказал в сердце своем:

«Поистине, прекрасный улов был сегодня у Заратустры. Он не поймал человека, зато труп поймал он.

Жутко человеческое существование и к тому же всегда лишено смысла: скоморох может стать уделом его.

Я хочу учить людей смыслу их бытия: этот смысл есть сверхчеловек, молния из темной тучи, называемой человеком.

Но я еще далек от них, и моя мысль не говорит их мыслям. Для людей я еще середина между безумцем и трупом.

Темна ночь, темны пути Заратустры. Идем, холодный, недвижный товарищ! Я несу тебя туда, где я похороню тебя своими руками».

8

Сказав это в сердце своем, Заратустра взял труп себе на спину и пустился в путь. Но не успел он пройти и ста шагов, как человек подкрался к нему и стал шептать ему на ухо – и гляди-ка, тот, кто говорил, был скоморох с башни. «Уходи из этого города, о Заратустра, – говорил он, – слишком многие ненавидят тебя здесь. Ненавидят тебя добрые и праведные, и они зовут тебя своим врагом и ненавистником; ненавидят тебя правоверные, и они зовут тебя опасным для толпы. Счастье твое, что смеялись над тобою: и поистине, ты говорил, как скоморох. Счастье твое, что ты пристал к мертвой собаке; унизившись так, ты спас себя на сегодня. Но уходи прочь из этого города – или завтра я перепрыгну через тебя, живой через мертвого». И сказав это, человек исчез; а Заратустра продолжал свой путь по темным улицам.

У ворот города повстречались ему могильщики; они факелом посветили ему в лицо, узнали Заратустру и много издевались над ним: «Заратустра уносит с собой мертвую собаку: браво, Заратустра обратился в могильщика! Ибо наши руки слишком чисты для этой поживы. Не хочет ли Заратустра украсть у черта его кусок? Ну, так и быть! Желаем хорошо поужинать! Если только черт не более ловкий вор, чем Заратустра! – Он украдет их обоих, он сожрет их обоих!» И они смеялись и шушукались между собой.