Текст книги "Путешествие иеромонаха Аникиты по святым местам Востока в 1834–1836 годах"

К сему вожделенному воссоединению, которое чем дольше отлагается, тем труднейшим становится, не видно ниже малейшего здесь приступа. Впрочем, Богу вся возможна; буди воля Его святая! Остаюсь весь твой,

грешный монах Аникит.

Еще нечто о Церкви

Основанный на вероломстве Синод не имеет, как тому и быть следует, в действиях своих благословение свыше. Видит деющееся в очах его многое и великое зло и покушается иногда возопить гласом прещения, но вопли его подавляются в Министерстве просвещения и остаются для Церкви неслышными. В частности, добросовестные члены чувствуют на себе тягость гнета Божьего в совести своей, но поелику надлежит готову быть к исповедничеству для покушения к приведению вещей к должному единства началу, то немощь человеческая остается в бездействии, выжидая случая и времени, дабы и послужить Церкви, и не раздражить власти, и себя не подвергнуть страданиям. По сие время все еще молчит мертвым молчанием. Иные простейшие утешают себя тем, что догматы православия все остаются неизменными и что в учреждении Синода они суть токмо подражатели нас – русских. Но утешение сие ложно и ничтожно. Догмат единства со всей Церковью, клятвой запечатленный, испровержен, а за сим вслед не преминут возникнуть и разные иные плевелы, ибо трудно матери, явно родительницы священную над собой власть потоптавшей, удержать чад своих в детском послушании, которых собственный ее пример, всякого слова ее сильнейший, поучает непокорению. На нас сослаться им не можно. Ибо наш Синод учрежден вместо Патриарха, которого престол сооружен был в России по общему согласному благословению от всех святых патриарших во всей Православной Церкви престолов. Наш Синод есть токмо местоблюститель патриарший, и, однако же, существование оного утверждено материнским благословением Великой Греческой Церкви. Честь и слава нынешнему Патриарху Вселенскому Григорию. По имени его тако и дела его. Бодрствуя бодростью неусыпной на божественной страже, он сильно поражает волков, в стадо его вторгшихся, и блюдет овцы своя от их поглощения; рукой крепкой исторгает корень злоупотреблений в клире и мудрейшие приемлет меры ко введению и утверждению истинного в пастве своей благочестия. Уставил места и поставил лица достойные, содействующие к истреблению симонии, к проповеданию чисте Слова Божия, к научению юношества беспримесному православию по преданиям соборным и отеческим. Обличил плевосеятелей, раскрыв пред Церковью своей лжемудрие их пагубное, начав от Лютера и его последователей, и нынешних, тем же духом лжи напоенных лжеапостолов американских. Отнял у них возможность вредить стаду избранному чрез заведение своих училищ и печатание своих книжиц. Запретил верным под страхом отлучения вверять детей своих под благовидным предлогом просвещенного воспитания иноверцам на растление в юных сердцах православной веры. Одним словом, бдит недремленно стражу нощную о стаде своем словесном, яко добрый и бодрый пастырь. Он, конечно, не оставляет обращать взор отеческого своего попечения и на отторгшуюся от лона его дщерь свою, здешнюю Церковь. Но медлит, еще долготерпя и ожидая ее очувствования и обращения; конечно, и наша цареградская миссия преклоняет его к таковому общеполезному долготерпению. Но здесь так медлят воспользоваться оным, что даже отъемлется почти надежда, воспользуются ли оным когда, несмотря на советы и внушения спасительные нашего посольства, не могущего явно вмешиваться в дела здешней Церкви, дабы от врагов и завистников не быть оклеветану в политических замыслах под видом ревности к вере и не побудив явной к себе вражды правительства. Какие будут от всего сего дальнейшие следствия, ведомо единому Всевидцу. Между тем, народ, беды своей не знающий, продолжает именовать себя православным, хотя уже от всех прежних собратий своих, чад Великой Церкви, провозглашается еретичествующим и общения их чуждым. Бедственное и страшное положение! Спаси, Боже, люди твоя и благослови достояние твое!

* * *

Вышеприведенному письму о. Аникиты придавалось немаловажное значение, когда оно, в копии, сообщено было московскому митрополиту Филарету, который в октябре 1837 года писал по поводу его: «Описание бедственного положения Церкви Греческого королевства (если может она в настоящем положении называться Церковью) есть второе для меня свидетельство о сем от членов православной иерархии. Предшественник о. Аникиты при афинской миссии[159]159
  Предшественником о. Аникиты по афинской миссии был с 1833 по 1836 год архимандрит Иринарх (Попов), из настоятелей Толгского монастыря Ярославской епархии; в 1836 году был хиротонисан во епископа Старицкого, викария Тверской епархии; в том же году сделан епископом Рижским, викарием Псковской епархии; в 1841 году назначен епископом Острогожским, викарием Воронежской епархии; с 1842 года – епископ Вологодский, с 1844 года – епископ Кишиневский, с 1845 года – архиепископ, с 1858 года – архиепископ Каменец-Подольский, с 1863 года – архиепископ Рязанский; в 1867 года уволен по прошению за болезнью на покой (Строев П.М. Списки иерархов и настоятелей монастырей Российской Церкви. СПб., 1877. С. 345, 446, 382, 839, 733, 553, 417, 549).


[Закрыть] описывал оное согласно с ним. Я видел печатную книжицу, изданную в Греции американскими методистами на греческом языке, в которой нагло возражают против преданий и установлений Православной Церкви и явно вызывают греков преобразовать, то есть разрушить ее в Греции. Смешение неожиданное! Правительство по нации немецкое, по вере латинское в земле греческой благоприятствует американцам, методистам»[160]160
  Подлинник письма митрополита Филарета (письмо не было издано в печати) принадлежит княгине Ширинской-Шихматовой.


[Закрыть].

Священник В. Жмакин

Подробности о смерти иеромонаха Аникиты
со слов диакона Парфения, находившегося при Русской миссии в Афинах и присутствовавшего при его кончине

Во время путешествия своего по Сирии иеромонах Аникита получил в Яффе предписание Святого Синода о назначении его к Русской миссии в Афинах и 11 августа 1836 года прибыл в афинский порт Пирей, где выдержал карантин. Жизнь отца Аникиты в Афинах была не только продолжением прежней жизни его, но гораздо строже и совершенно труженическая, хотя он пользовался беспредельным уважением жителей и мог иметь на них большое влияние, которое, конечно, было весьма полезно для политических видов нашего посланника, но по кротости нрава и отвращению к делам житейским никогда не вмешивался в дела партий, раздирающих Грецию. В пище своей, как и в других условиях жизни, он являл пример необыкновенной воздержанности; занимался изучением нового разговорного греческого языка и служил обедню во всякий полиелейный праздник, не только в воскресные дни; при таких правилах пребывание его в Афинах не могло ознаменоваться чем-либо примечательным; впрочем, желание брата его есть только узнать подробности кончины, потому я и приступлю к описанию ее. Первые признаки болезни обнаружились после сретенской обедни в 1837 году. Причина ее была следующая: преподобный Аникита имел обыкновение брать два раза в день ванную холодной воды; отслужив обедню 2 февраля и вспотевши во время совершения обрядов, он сел в ванну, застудив геморрой, которым страдал несколько лет (в этом есть разница с «Киевскими воскресными ведомостями», где смерь его описана подробно и где болезнь его из приличия показана иною); при нем не было тогда никого, кто бы мог предостеречь его. За масляницей последовала третья неделя поста; жар, терзавший его внутренность, еще более увеличился постом, который он соблюдал с чистого понедельника до четверга; все это время он не хотел принимать даже пития. Когда болезнь развилась, посланник и прочие знакомые, принимавшие в нем большое участие, советовали призвать доктора, но доблестный муж отверг их советы и, всегда готовый к смерти, отвечал: «Доктор мой – Бог»; несмотря на слабость, он продолжал служить обедни, но не всякий день, а только по воскресным дням. Чрез месяц по случаю недуга отец Аникита согласился на личные просьбы друзей и призвал к себе доктора; медик объявил невозможность лечить его, но взялся поддержать существование больного до отъезда в Россию, о чем иеромонах подал просьбу предшествовавшего месяца вследствие неприятностей, которые делали ему подчиненные его певчие. Бежал из корпуса, говорил он, чтобы избавиться от беспокойств, и теперь встречаю те же самые. В Светлое Христово Воскресенье он служил в последний раз, но так был немощен, что его водили двое под руки; совершив молебствие в радостный для христиан день Воскресения Христова, преподобный Аникита слег на одре смерти; до самых последних минут он сохранял удивительное спокойствие духа, рассудок; дар слова оставил его за пять часов пред кончиной. 3 июня собрался консилиум, на котором присутствовал королевский доктор; так как покойный отец Аникита знал много языков, то медики удалились рассуждать в другую комнату и оставили с ним диакона. «Верно, они пишут приговор», – сказал иеромонах и требовал, чтобы ему откровенно высказали решение земных судей жизни; диакон, знавший твердость и готовность к переходу в высший мир, отвечал, что России ему уже более не видать; тогда удрученный горестью старец промолвил: «Скоро предстану пред Судию моего», – и заплакал; чрез несколько времени он спросил о сроке, определенном медиками, и, узнавши его (он мог продолжиться не более трех дней) сказал: «Господи, изведи из темницы душу мою». На другой день заказали обедню; отходящий к Творцу пламеннейший почитатель Его принял святое причащение и соборовался; по совершении этих важных христианских обрядов иеромонах совершенно успокоился и беспрерывно читал молитву: «Господи Иисусе Христе, помилуй грешного». В тот же день он получил увольнение от миссии и позволение возвратиться в Россию. «Слава Богу, я теперь свободен», – сказал он, узнавши приятную для него новость; но, вспомнивши приговор медиков, переменил намерение свое о возвращении в родной край и просил, чтобы его с постелью тотчас перенесли на судно и отправили на Афонскую Гору, где затем схоронить кости свои. Диакон немедленно донес о том посланнику, который, не надеясь, чтобы больной мог перенести поездку до порта, приказал ему успокоить его и сказать, что будет хлопотать о найме удобного судна. Диакон передал ему слова посланника и спросил последнюю его волю, а также что он прикажет написать к своим братьям; монах отвечал: «Умирающий не имеет ни братьев, ни сестер, и все, что по смерти останется, пошлите на Афонскую Гору». В Иерусалим пред болезнью своей он посылал келейников с 2000 рублями денег и священническим увещанием. 5 июня диакон с певчими пришли проститься с ним; он всех их благословил образами и крестами и давал наставления, приличные возрасту и поведению. В тот же день приходило к нему множество греков, почитавших за счастье получить благословение от уважаемого ими священнослужителя; пред тем как у него отнялся язык, он сделал распоряжение о похоронах своих и велел положить его в гроб в следующем платье, нарочно им для этого случая заготовленном: власянице, парамоне, освященными на Гробе Господнем в Иерусалиме, и шапочке черного бархата, которую он надевал на святого Митрофана в Воронеже. В ночь с 5-го на 6-е[161]161
  По фамильным, более верным записям, это было с 6 на 7 июня (Записки об усопших родственниках князей Ширинских-Шихматовых).


[Закрыть] число в третьем часу утра прославившийся христианской добродетелью и рвением к вере Христовой преподобный Аникита испустил дух; глаза его во время болезни были мутные, пред смертью прояснились; несомненно, святой отец увидел отверстое для него Небо. За два дня перед кончиной он изъявил желание быть похороненным на Афонской Горе. Тело его начало портиться сутки после спустя смерти и было положено в монастыре Св. Михаила Архангела, на три часа к востоку от Афин. На погребении присутствовали Синод, священники и почти все народонаселение Афин; непритворный плач и соболезнование были даны праведнику. От оставленной им паствы через три года кости его перенесутся на Афонскую Гору; время его выходит в нынешнем 1840 году летом[162]162
  Инок Парфений, путешествовавший по Востоку, сообщает в описании своего странствования еще следующие подробности. «Услышавши о смерти о. Аникиты, – пишет о. Парфений, – афинские жители сошлись от мала до велика, желая прикоснуться к его постническому телу: ибо всего его почитали за великого угодника. И похоронили его внутри соборной церкви. Хотя у греков и нет обычая погребать внутри церквей даже самих Патриархов, но сего старца за великое благочестие сами пожелали положить внутри церкви. Чрез два года российское посольство, по завещанию старца, решилось откопать его кости и препроводить их во Святую Афонскую Гору. Узнавшие сие, греки не стали давать и поставили стражу. Русское посольство настаивало. Греки упорно противились. Но король греческий Оттон послал войско исполнить намерение российского посольства. Хотя греки много бунтовали и плакали, не желая отдать кости князя, даже сделали кровопролитие, однако при помощи воинства кости откопаны были. При сем осмотрели, что тело все предалось тлению, а кости целы и желты, яко воск. Приготовили ящик, положили в него кости, и архимандрит Анатолий и иеродиакон Парфений привезли их в Афонскую Гору. Кости положены в скиту Илии Пророка, в церкви святителя Митрофана. Я самовидец, что кости желты, яко воск, и некое испускают благоухание» (Сказание о странствии по России, Молдавии, Турции и Святой Земле постриженника Святой Горы Афонской инока Парфения. М., 1856. Изд. 2-е. Ч. I V. С. 242–246). Кости о. Аникиты положены были в храме во имя святителя Митрофана в нише правой стены и заложены мраморной доской с золотой надписью о дне кончины его, но с 1871 года останки о. Аникиты лежат открыто (Русский скит Святого пророка Илии. Одесса, 1883. С. 38–39).


[Закрыть].

Священник В. Жмакин

О жизни и трудах иеромонаха Аникиты, в мире князя Сергия Александровича Шихматова

Угодна бе Господеви душа его: сего ради потщася от среды лукавствия

(Прем 4, 14).

Императорская Российская академия, выслушав с особенным удовольствием помещенную прошедшего года в «Одесском вестнике» красноречивую статью под заглавием «Краткое известие о жизни и смерти иеромонаха Аникиты»[163]163
  «Одесский вестник». 1837. № 65.


[Закрыть], пожелала видеть жизнеописание сего во многих отношениям замечательного члена своего более полное и возложила на меня составление оного. Представляя этот труд во внимание почтеннейших сочленов моих, считаю нужным предварить, что, невзирая на родство и дружбу, соединявшие меня с покойным, я старался в повествовании своем сохранить совершенное беспристрастие. Следуя неуклонно за истиной, я не мог, однако, не отдавать похвальным подвигам заслуженной ими признательности, будучи побуждаем к тому не столько уважением к памяти утраченного нами члена, сколько самым свойством добродетели, которой красоту и сладость невозможно описывать без умиления. Так, прикоснувшись к ароматам, нельзя не распространить благоухания в воздухе или, открыв покров храмины, воспятить проникнуть в нее свету солнечному. При всем том я надеюсь, что вы, милостивые государи, как строгие и вместе справедливые судьи, признаете и в сем случае, что я не свыкся с лестию, да и кстати ли употреблять ненадежные прикрасы вымысла, воздавая дань благодарности человеку, который во всю жизнь свою чуждался лжи и ненавидел ее? Приступая затем к делу, я буду говорить, во-первых, о князе Шихматове, во-вторых, о иеромонахе Аниките.

Князь Сергий Александрович Шихматов родился 1783 года[164]164
  Месяц и день рождения князя С.А. Шихматова неизвестны.


[Закрыть] в Смоленской губернии Вяземского уезда, в сельце Дернове. Отец его оставил военное поприще еще в молодости и женился на дочери соседа, девице Иевлевой; оба они, служа живым примером благочестия и супружеского согласия, внушали сыну смирение и страх Божий с раннего детства. Наученный грамоте, следуя обычаю наших предков, по Часослову и Псалтири, отрок Сергий от самых юных ногтей употребляем был к чтению псалмов и молитв на всенощных бдениях, которые пред всяким праздничным днем постоянно совершались в дому родительском, и таким образом, с одной стороны, навыкал в славословии Всевышнему, а с другой – неприметно знакомился с неподражаемыми красотами наших священных и церковных книг, выраженными сильным и благозвучным языком славянским. Между тем он с особенной легкостью обучался началам языков французского и немецкого, также общим приготовительным наукам, обнаруживая необыкновенные способности. Его острые слова и ответы не по летам часто приводили в изумление и учителя, и родителей. При столь благоприятных надеждах, едва князь Сергий достиг десятилетнего возраста, как имел несчастие утратить нежного отца, и притом таким случаем, который оставил в нем неизгладимое впечатление. 25 сентября, на память преподобного чудотворца Сергия Радонежского, которого имя носил на себе юный князь Шихматов, родитель его отправился вместе с ним к обедне расстоянием около пяти верст. Осматривая там новую, едва только отстроенную им каменную церковь и возвращаясь домой в ненастную погоду, он занемог горячкой и чрез неделю скончался к неизъяснимой горести своего семейства. Отрок Сергий, присутствовавший при его назидательной кончине, не только любил рассказывать о том впоследствии со всеми подробностями, но и передал ее потомству в следующих пламенных стихах:

 
Единого из сих в болезненной кончине
Я видел торжество и зрю еще поныне:
Жилище тихое, где тихим он лицом
Встречает смерть свою, ниспосланну Творцом,
Святыней полнится, творится к небу смежно.
Быв в смертном подвиге, он молится прилежно,
И в нем, умаленном, величится Господь.
Болезни едкие его терзают плоть:
Пронзительный огонь, стремясь из жилы в жилу,
Состава целого испепеляет силу;
Но твердый дух его не зыблется от мук.
Кадила фимиам, священных песней звук,
Молитвы пастырей, таинственны обряды,
Стенания прервав, дают ему отрады;
Очистясь от грехов в Божественной крови,
Устами хладными, но с пламенем любви
Лобзает страждущий, распятия любитель,
Знак славы Твоея, о Боже Искупитель!
И сим оружием сражает Тартар в прах;
Отринув от себя присущий смерти страх,
Вселяет тишину в душе своей глубоко.
Как горний башни верх, чело горы высоко
На высотах своих удерживают день,
Меж тем как с облаков сходяща долу тень
И облаком пары, с лица земли летящи,
Тьмой, влагой потопив долины прилежащи,
На низменны поля унылу стелят нощь:
Так в плоти немощной являя духа мощь,
Он небом просвещал мерцающие вежды.
В лице его блестит луч радости, надежды,
Что вскоре узрит он бедам и мукам край,
И гибель смертная его венчает в Рай
Чудесным паче слов и несообщным светом;
Все мира прелести презренным чтя уметом
И в оном грешное окаяв житие,
Зря в Слове, бывшем плоть, спасение свое,
Языком трепетным, прерывным, слабым гласом,
Спасителю хвалу воспел пред смертным часом,
И Ангелы с небес приникли ей внимать.
Усилился еще, воспел и Деву-Мать,
Чистейшу чистоты, святейшую святыни,
Которой семенем низверглась власть гордыни,
И змия древнего сотерлася глава.
Воспел – и Благодать, вняв искренни слова,
Лиется на него, как дождь на жаждну сушу.
Он смерти отдает, не уступает душу;
В рушении велик, длань смерти ощутив,
Возмог еще изречь: умру и буду жив…
В отчизну возвращусь: мне Бог благотворитель!
Он бренную сию души моей обитель,
Лишенну твердости, лишенную красы,
Из праха воссоздаст навеки нерушиму
И даст ей красоту, уму непостижиму.
Тебе, Отец утех! Тебе, Отец щедрот!
Себя я предаю, вдовицу и сирот,
Ты дух мой приими в Свои святые руки…
Но се в его устах уже немеют звуки,
Во взорах меркнет свет, мертвеет бледный зрак,
Вселенна для него скрывается во мрак.
Уже не слышит он стенящей дружбы нежной,
Ни детския любви, во плаче безутешной;
Безжизнен – но еще на мертвенном челе
Я зрю, как блеск луны, мелькающий во мгле,
Величие души и искренность сердечну;
Почил от всех трудов и будет в память вечну[165]165
  См. «Ночь на гробах». СПб., 1812. С. 46 и 47.


[Закрыть].
 

После покойного князя Александра Прохоровича Шихматова осталось девять сыновей, из коих Сергий считался шестым, и три дочери. Большая часть этих сирот требовала еще неослабного попечения, и печальная вдова посвятила дни свои молитве, воспитанию детей и сельскому хозяйству. Князь Сергий на тринадцатом году отправлен в Санкт-Петербург для определения в Морской кадетский корпус вместе с двумя другими братьями, но при поступлении последних в сие заведение должен был как младший, к крайнему своему прискорбию, возвратиться на родину, за излишеством. Это, по-видимому, неблагоприятное обстоятельство послужило к существенной пользе князя Шихматова, ибо доставило ему случай провесть целый год в кругу соседственного семейства просвещенной благодетельницы дома его Дарьи Ивановны Уваровой, которая пеклась о нем с материнской нежностью и предлагала ему все средства к образованию наравне с собственными детьми своими. После такого приготовления он принят в Морской корпус, через год произведен в гардемарины и, пробыв там еще два года, кончил полный курс наук. Так велико было прилежание его и столь быстрые оказывал он успехи! Но как сему отличному питомцу не совершилось тогда семнадцати лет – необходимое условие для выпуска в офицеры, то и надлежало ему, опередившему возраст познаниями, оставаться в корпусе еще около года до пожалования в мичманы, которое последовало не ранее октября 1800 года. Князь Шихматов тогда же назначен сотрудником в Ученый комитет, существовавший при Адмиралтействе Коллегии, и потому оставлен в Санкт-Петербурге. Летом, однако, он был посылаем на кораблях в плавание по морям Балтийскому и Северному и разновременно посещал Стокгольм, Карлскрону, Данциг, Росток, Любек и Копенгаген. В сию-то эпоху он имел счастие заслужить внимание нашего почтеннейшего президента и стяжать постоянное покровительство этого любомудрого мужа. Из других лиц, благоприятствовавших проявлявшемуся в молодом морском офицере таланту, нельзя не назвать здесь с искренней признательностью адмирала графа Николая Семеновича Мордвинова и генерал-лейтенанта Логина Ивановича Голенищева-Кутузова. В 1804 году князь Сергий Александрович перемещен из флота в Морской кадетский корпус, где и находился до самого увольнения от службы, участвуя от времени до времени в разных морских походах; 1808-го произведен в лейтенанты, а 1813 года – в капитан-лейтенанты. В 1811 году, при учреждении Императорского Царскосельского лицея, князь Шихматов был приглашаем занять место инспектора сего для цвета дворянского юношества предназначенного заведения, но он не рассудил за благо воспользоваться этим приглашением и остался в прежнем звании. Во все время юности он усердно занимался русской словесностью, продолжал просвещать ум науками и кроме языков французского и немецкого, в которых приобрел основательные сведения в корпусе, обучался языкам английскому, латинскому и греческому. Многие справедливо удивлялись редкому терпению, с каким он старался усовершенствовать себя в последних даже до тридцатилетнего возраста. Такое постоянство вознаграждено, однако, вожделенными последствиями, и он наконец достиг до того, что владел свободно пятью иностранными языками. В глубоком знании славянского языка, которого он постиг все тонкости, могли с ним сравниться разве только немногие из отличных филологов наших. Замечательно, что вместе с тем как образ мыслей князя Шихматова начал принимать духовное направление, в нем родилось желание подробнее ознакомиться с анатомией, так что он по целым часам провождал в изучении сей науки, присутствуя при рассечении трупов.

Князь Шихматов очень рано почувствовал склонность к поэзии и предался ее сладостному влечению. Прежде всего он начал писать басни, но советы некоторых известных писателей, не одобривших эти опыты, заставили его скоро отказаться от них. Он беспрекословно повиновался приговору строгих судей своих, и ни одна из его басен не увидела света. Затем он обратился к другим родам стихотворений, и важнейшие поэтические произведения его появлялись в следующем порядке: 1) «Опыт о Критике», соч. Попе, перевод с английского, 1806 года; 2) «Пожарский, Минин, Гермоген, или Спасенная Россия», 1807; 3) «Песнь Российскому слову», 1809; 4) «Петр Великий», лирическое песнопение, 1810; 5) «Ночь на гробах», подражание Юнгу, и 6) «Песнь Россу», 1812; 7) «Ночь на размышления», 1814; 8) «Песнь Сотворившему вся», 1817; и 9) «Иисус в Ветхом и Новом заветах, или Ночи у Креста», 1824.

Здесь кстати упомянуть о двух еще не напечатанных стихотворениях, которые надлежит отнести к последующему времени: а) «Зерцало царских должностей» и б) «Псалтирь десятострунный», содержащий в себе преложение десяти псалмов, отличнейших по заключающемуся в них пророчественному и иносказательному смыслу.

Стихи князя Шихматова удостаиваемы были лестного внимания блаженной памяти государя императора Александра I, ознаменовавшего, между прочим, благоволение свое к молодому поэту всемилостивейшим пожалованием ему в 1812 году пенсии по 1500 рублей в год. В данном по этому случаю высочайшем указе сказано, что он «трудами и прилежанием к наукам усовершенствовав природные дарования к стихотворству, обратил оные в сочинениях своих на пользу словесности и благонравия»[166]166
  См. «Собрание Высочайших манифестов, грамот, рескриптов, приказов войскам и разных извещений, последовавших в течение 1812, 1813, 4814, 4815 и 1816 годов». СПб., 1816, с. 58.


[Закрыть]. Незадолго пред тем при определении лейтенанта князя Шихматова по высочайшему повелению в гвардейский экипаж с оставлением и при Морском корпусе объявлено ему исправлявшим тогда должность министра морских сил, что «честь, которой он удостоен, есть новое свидетельство монаршего благоволения к полезным его в словесности упражнениям и всемилостивейше дарована, дабы поощрить его к продолжению оных». Российская академия избрала князя Шихматова действительным членом 1809 года, когда ему едва минуло двадцать шесть лет, а 1811-м, при самом учреждении «Беседы любителей русского слова», он поступил и в это ученое общество с тем же званием. В 1817 году Академия в вознаграждение литературных трудов его присудила ему большую золотую медаль с надписью «Отличную пользу российскому слову принесшему».

Усердие к службе нашего сочлена также не осталось без достойного возмездия: он всемилостивейше награжден орденами Св. Владимира и Св. Георгия 4-й степени[167]167
  Орденом Св. Владимира 4-й степени князь Шихматов награжден 1823 года 7 февраля, а орден Св. Победоносца Георгия за двадцатипятилетнюю беспорочную службу получил 1827 года 26 ноября.


[Закрыть]. В 1824 году, по ходатайству бывшего тогда министра народного просвещения адмирала Александра Семеновича Шишкова, капитан-лейтенант князь Шихматов удостоен беспримерной в его чине милости – высочайшего назначения в члены Главного правления училищ с оставлением и при прежних должностях. 1827 года, ноября 9-го, при увольнении по прошению вовсе от службы он пожалован в капитаны 2-го ранга и за свышетридцатилетнее беспорочное прохождение оной получил в пенсию половинное жалованье сверх дарованной прежде пенсии.

Изобразив в кратких словах служебное и литературное поприще князя Сергия Александровича, признаю не излишним войти в некоторые подробности частной его жизни и сказать нечто о его умственных способностях и характере. Он имел ум светлый, счастливую память, живое воображение, от природы был кроткого, но вспыльчивого нрава, и этот недостаток, не без великих, впрочем, усилий, преодолел, наконец, совершенно. Первые лета по окончании образования он провел в суетности и рассеянии: вскоре, однако, милосердие Божие воззвало его от распутий мира, и это непродолжительное заблуждение юности оплакивал он горько в продолжение всей остальной своей жизни. Обладая нежным, способным ко всякому доброму впечатлению сердцем, он верил твердо христианскому учению, и силой убеждения, которым сам был проникнут, приводил других к сей спасительной вере. Как ревностный сын Церкви, он не скрывал в угождение миру своей к ней привязанности, обнаруживал при всяком случае строгое Православие, почитал и любил лиц духовного и в особенности монашеского сана, памятуя слова Псалмопевца: Мне же зело честни быша друзи твои, Боже, и сохранил до самой смерти искреннее и даже дружеское от многих из них к себе расположение. Точный в исполнении должностей, он являл подчиненным образец древнехристианских добродетелей, нередко доходивших в нем до самоотвержения. Невозможно представить себе, с каким неослабным вниманием, с какой всеобъемлющей попечительностью занимался он вверенными его руководству воспитанниками Морского корпуса. Нет! Об этом лучше меня расскажут вам сами сии воспитанники, проходящие ныне с честью разные военные и гражданские звания: они видели в нем чадолюбивого отца; расскажут вам лучше меня родители их: они утешались мыслью, что трудные их в отношении к детям обязанности выполняются с такою неусыпностью человеком, вовсе чуждым для них по плоти, но не чуждым по духу любви евангельской. Сами вы, милостивые государи, бывшие сотрудниками покойного и присутствовавшие с ним на сем месте заседаний, можете засвидетельствовать, с каким добродушием, с какой всегда готовностью он разделял с вами академические занятия, к которым ничто не обязывало его, кроме признательности за честь принятия его в наше ученое сообщество и любви к русскому слову[168]168
  Князь Шихматов был в течение многих лет членом учрежденных при Академии комитетов: Рассматривательного, для оценки поступающих от разных лиц сочинений и переводов, и Словарного, для составления русского словаря по азбучному порядку. См.: Известия Российской академии, Кн. 7, с. 141; кн. 9, с. 22.


[Закрыть].

Может быть, не неприлично будет обличить здесь несправедливое нарекание мира, будто люди, преданные благочестию, поучающиеся в Законе Божием день и ночь, менее других способны к прохождению общественных званий, как существа, которых житие на небесах есть. Напротив, если когда-либо с успехом одолеваются враги отечества, если когда-либо заключаются прочные и выгодные с иностранными державами союзы, если когда-либо созревают мудрые меры, предпринимаемые правительством для блага народного, то это, без сомнения, наипаче бывает в то время, когда употребляются на дело чистые орудия Небесного Промысла, когда в среду сложных, потемненных человеческими пристрастиями обстоятельств вносится светильник совести; наконец, когда для достижения предположенной цели ни во что вменяются труды, опасности, болезни и самая смерть. И кто же, я спрашиваю, более способен к совершению сих подвигов, как не пламенный христианин? Да заградятся же уста, отверзающиеся на избранных Божиих.

Для князя Шихматова, вкусившего от сладости манны сокровенной и видевшего, яко благ Господь, при пособии свыше на все доставало времени. Исполнив ежедневно долг службы с особенным рачением и добросовестностью, он учащал в храмы Божии, навещал болящих, посещал заключенных в темницах. Присутствие его облегчало скорбь и нищету, возвращало спокойствие, воскрешало надежду. Занятие нескольких должностей и пенсия доставляли ему более семи тысяч рублей в год, которые, имея готовое помещение и довольствуясь самым скромным содержанием, употреблял он преимущественно на дела благотворительности. Главное утешение его после молитвы состояло в призрении убогих. С этой целью, не ограничиваясь милостыней, он в нарочитые праздники приготовлял угощение для нищей братии, собирая всякий раз до сорока и более человек и наделяя каждого из них по окончании трапезы денежным подаянием. Восходя от совершенства к совершенству, он усиливал и подвиги духовные. Воздержание его было необыкновенное: он употреблял пищу однажды в день, откинув еще в светской жизни мясные яства; всегдашнее питие его была вода; спал от пяти до шести часов в сутки. Пощение, в определенное Святой Церковью время, было наблюдаемо им с непогрешительной точностью: он довольствовался нередко одними кореньями, а иногда и сухоядением. Во все посты после внимательного приготовления и строгой исповеди он приступал к Причащению, с благоговением, но не без страха. Любовь его к ближним выражалась более всего попечением о спасении их: для сего, кроме изустных советов и наставлений, он часто убеждал к тому знаемых своих письмами и в таких случаях не стеснял себя приличиями. Все эти благодетельные действия совершались втайне, прикрытые непроницаемой завесой смирения, которую только для приближенных к нему людей приподнимали по временам непредвидимые встречи и обстоятельства.

Но распространяясь таким образом в справедливых похвалах сочлену нашему, я забываю, что самая лучшая похвала всякому есть собственные, им самим выраженные, высокие чувствования его, если только они искренни. Никто, конечно, не усомнится в последнем по отношению к князю Сергию Александровичу Шихматову, а потому я беру смелость возобновить в памяти вашей некоторые мысли, кои в минуты восторга вылетели в стройных звуках прямо из его сердца. Начнем с благочестия. Но чтоб показать все достоинство назидательных размышлений его о вечности, все парение ума к небесам, все стремление души его к Божеству, надлежало бы переписать целые книги. Он мог бы по справедливости сказать с Давидом: о Тебе пение мое выну; пою Богу моему дондеже есмь. Приводить ли доказательства преданности его к престолу и любви к отечеству? Но свидетельством тому служит едва ли не половина его сочинений. В пример последней не могу, однако, удержаться, чтоб не указать на следующие прекрасные стихи:

 
Под хладной северной звездою
Рожденные на белый свет,
Зимою строгою, седою,
Лелеянны от юных лет,
Мы презрим роскошь иностранну
И, даже более себя
Свое Отечество любя,
Зря в нем страну обетованну,
Млеко точащую и мед,
На все природы южной неги
Не променяем наши снеги
И наш отечественный лед[169]169
  Стихотворение под заглавием «Возвращение в Отечество любезного моего брата князя П. А. из пятилетнего морского похода». СПб., 1810.


[Закрыть].
 

Хотите ли видеть глубокую признательность князя Шихматова, внемлите словам, обращенным к тому, кого не называл он иначе как отцом и благодетелем:

 
Любитель мудрости и славимый вития,
Кому согласная с царем ее Россия
Богатство вверила словесности своей,
Чтоб тем обогатить умы ее детей,
Чтоб, славясь, их язык умножил блеск их славы,
Чтоб в русских русские возобновились нравы,
Чтоб вера с торжеством входила в их сердца
Явлением словес Небесного Отца
И песней дольнего духовного Сиона,
Наставник, Меценат, предстатель мой у трона!
К таланту скудному внимание склоня,
Ты первый ободрил страшливого меня
Дерзнуть на поприще словесного искусства;
Ты в грудь мою вдыхал свои сердечны чувства;
Ты в разум мой вливал свет мудрости твоей,
Ты был для юности неопытной моей
Защитой и вождем, примером и покровом.
И если что-либо воспел я русским словом,
Что можно с пользою, с приятностью прочесть,
То плод твоих семян, тебе хвала и честь.
Чту правила твои, украшенны венцами,
Изящными твоих писаний образцами;
Носящий с верою в сердечной глубине
Пылающу любовь к отеческой стране,
Достоин ты вещать в услышанье вселенной
Величие и мощь России обновленной,
Греметь о Промысле, который от небес
Гордыню низложил и кротость превознес:
На гром твой – Север весь отвещевает плеском,
И зависть под твоим изнемогает блеском[170]170
  См. «Ночь на размышления». СПб., 1814. С. 5–6


[Закрыть].
 

Привязанность князя Шихматова к родным всегда была свежа, не ослабевая от времени и не изменяясь от обстоятельств. Вот с каким сердечным жаром описывает он свидание с братом после пятилетней разлуки: