Текст книги "Путешествие иеромонаха Аникиты по святым местам Востока в 1834–1836 годах"

После такого красноречивого о себе повествования, в котором от избытка признательности обнажилась душа отца Аникиты и открылось нам его сердце, я не буду уже следовать за ним по святым местам Палестины; не могу, однако, прейти молчанием случившегося с ним в Иерусалиме происшествия, показывающего всю глубину его смирения. В самый Новый Год, желая принять благословение митрополита Мисаила, он при входе в кельи его был встречен с грубостью нетрезвым привратником, который осмелился даже нанести ему удар. Вспомнив пророчество Исаии: плещи мои вдах на раны и ланити на заушения, с такою точностью исполнившееся над Спасителем нашим в виду того самого места, где нанесено служителю Божию оскорбление, он последовал примеру Божественного Учителя своего и отвечал с незлобием: «Что мя биеши?» И когда справедливо разгневанный архипастырь велел наказать дерзкого слугу, отец Аникита усердным ходатайством своим испросил ему помилование.

Пробыв в пределах святой земли около семи месяцев в непрестанных подвигах, перенесши с удивительным терпением труды путные, верхом, на пространстве более пятисот верст, и разные приключившиеся ему в это время напасти и болезни, иеромонах Аникита отправился обратно 7 апреля 1836 года. «Отслушав, – говорит он, – заутреню и обедню в монастыре Св. Архистратига Михаила (где имел пребывание), поспешил я в храм Воскресения, и там, на Голгофе, излияв душу мою в слезной молитве, поклонился последним поклонением, облобызал последним лобзанием Пресвятый и Живоприемный Гроб Господень, от коего паче солнца воссияла на меня, омраченного грехами, неизреченная благодать Божия. От сего священнейшего места, где струились еще моления мои пред Сердцеведцем, я отторгнут был извещением, что все мои спутники готовы к отъезду…

Я думал, – продолжает отец Аникита, – прежде возвращения в отечество, по крайней мере, один год побезмолвствовать на Афонской Горе, но не так судил Господь, ведущий лучше нас, что нам на пользу. Лишь только я въехал в Яффу, как встречен был от консула уведомлением о назначении меня Святейшим Синодом к церкви нашей при посольстве в Афинах. Невзирая на всю невыгоду этого назначения в отношении к моему намерению, ибо вместо иноческого богомысленного уединения должен был вступить в шумный город, поелику я видел в сем деле перст Божий, онемех и не отверзох уст моих, яко Ты сотворил еси».

10 апреля иеромонах Аникита отправился из Яффы на корабле, который через два дня спустился от крепкого ветра к острову Кипру. Здесь, в храме святого праведного друга Христова Лазаря, он поклонился части мощей и святому гробу его. Отплыв от Кипра 18-го того же месяца, достиг знаменитого в истории Церкви Христианской острова Патмоса не прежде 30-го ночью, причем корабль потерпел, входя в залив, от сильной бури с грозою. «Сын Грома, – замечает богомудрый путешественник, – возгремел для возбуждения нашего в страх Господень». В честь сего великого святого, его же любяще Иисус, сподобился отец Аникита отправить всенощное бдение в той пещере, обращенной ныне в церковь, где апостол Христов, девственник, пророк, богослов и нареченный сын Божией Матери, писал Евангелие, которого первые слова услышал свыше при страшном звуке грома, потрясшем всю пещеру и тричастно расколовшем свод ее, что и теперь видно. Плавание от Патмоса до Афонской Горы продолжалось за противными ветрами и за маловетрием от 3 до 9 мая. В этот день отец Аникита сошел на берег в Русский монастырь, где по посещении некоторых других обителей он начал, а довершил в русском скиту Св. пророка Илии, куда скоро переехал, сорокадневное служение литургии, по обету, данному у Гроба Господня, в возблагодарение за оказанные ему там Всевышним милости. Как условленное устроение в Русском монастыре храма во имя святого Митрофана по некоторым препятствиям не состоялось, отец Аникита заложил сей храм в скиту, с подобающим священнодействием, которое совершал греческий архиепископ Панкратий. Передав одному из братий, изъявившему готовность оказывать в этом деле ближайшее содействие, возвращенный из Русского монастыря вклад и присовокупив новое, доставленное ему из России от благочестивых лиц даяние, иеромонах Аникита 3 августа отправился, а 12-го прибыл в Афины.

Обратимся теперь к этому месту его служения и скажем несколько слов о его туда определении. Правительство наше в неослабном попечении о благосостоянии Православной Восточной Церкви никогда не преставало принимать участие в судьбе народов, нам единоверных, и потому не могло не соболезновать о бедственном положении, до коего вследствие несчастных событий доведены были в Греции и Церковь и духовенство, лишенные притом и призрения Константинопольского Патриаршего престола. В начале 1833 года, когда обстоятельства подавали уже надежду, что вскоре восстановлены будут мир и законный порядок, признано за благо приступить к возобновлению наших духовных сношений с сим краем и для того иметь при тамошней нашей миссии доверенное из русского духовенства лицо, с возложением на него же распределения между беднейшими греческими церквами и людьми духовного чина предназначенного для них пособия. В это звание с высочайшего соизволения назначен тогда же первоклассного Толгского монастыря архимандрит Иринарх на три года. По истечении сих срочных лет он вызван обратно, а на его место надлежало послать другое духовное лицо с требуемыми для того качествами и способностями, и выбор Святейшего Синода пал на иеромонаха Аникиту.

Исполняя обязанности нового звания и укрепляясь при частом богослужении хлебом небесным и чашей жизни, отец Аникита нередко в благоговейном восторге переносился мыслями во Святый Град и взывал от полноты сердца: аще забуду тебе, Иерусалиме, забвенна буди десница моя, аще не помяну тебе, аще не предложу Иерусалима, яко в начале веселия моего. С другой стороны, он не переставал воздыхать о монашеском безмолвии, и душа его алкала вселения на Святую Гору для спасительного упокоения, после коего намеревался возвратиться в отечество и провесть остаток дней в Юрьевской обители, которую называл матерью святой, породившей его в чин Ангельский.

Во Афинах же раздражашеся дух его в нем. Возрожденная Греция представляла ему мало утешительного. Епархии, издревле подчиненные Константинопольскому Патриаршему престолу, отделялись от него политически и прервали непосредственное к нему отношение. Для образования духовенства не было еще принято никаких удовлетворительных мер. Новое поколение народа возросло в кровопролитии за свободу, не имея времени заняться внутренним усовершенствованием себя посредством воспитания в страхе Божием; с прекращением же войны начальное образование перешло не малой частью в руки людей, чуждых нам по вере, которые на свой счет завели там училища, дабы, пользуясь непросвещением и бедностью жителей, привлекать к себе детей их, внушать им свои заблуждения и посевать плевелы на ниве Церкви Православной.

По прошествии пяти месяцев по прибытии в Афины здоровье иеромонаха Аникиты начало увядать от возвратившихся к нему сильных припадков[176]176
  Гемороидальных.


[Закрыть], от коих он страдал уже в течение многих лет и неоднократно приводим был в опасное положение. К сему присовокупилась нечаянная скорбь о бедствии, постигшем Русский Святогорский скит. Один из единоземцев наших, поклонник Святого Гроба, возвратившись туда из Константинополя, привез с собой чуму и сам прежде всех пал ее жертвой; вслед за ним более двадцати братий и посетителей, а в числе первых и сам настоятель, переселились в вечность. При этом же несчастном случае сделался добычей заразы и схимонах Феодор, принявший на свое попечение строение церкви во имя святителя Митрофана. Немногие уцелевшие от свирепства моровой язвы иноки, почитая иеромонаха Аникиту за отца и покровителя по уважению, которым он пользовался и между греческим духовенством, и от наших посланников и консулов, убедительно призывали его к себе, как для устройства их обители, так и для возведения заложенного храма. Сии причины побудили его безотлагательно просить увольнения от должности, и Святейший Синод в конце апреля 1837 года распорядился о приискании в Афины другого священнослужителя.

Между тем хроническая болезнь иеромонаха Аникиты, сопровождаемая обильными кровотечениями, возрастала с разрушительной силой и наконец довела его до совершенного истощения. Невзирая, однако, на крайнее расслабление, он заставлял водить себя в церковь посольства, и там, оживляемый благодатью Божией, продолжал священнодействовать. Так протекли великие дни Четыредесятницы и Святая Пасха. Свирепство недуга по-видимому укротилось, но светильник жизни уже потухал от его губительного действия. Поздние старания медиков, в числе коих находился и старший королевский врач, оказались безуспешными. Изнеможенный труженик, давно умерший для мира, смотрел без страха на приближавшуюся к нему тихими шагами смерть, к принятию коей готовился так долго. «Свидетели мучительных припадков и последней с нею борьбы отца Аникиты не слыхали из уст его ни одной жалобы, не заметили в нем ни малейшего нетерпеливого движения, не могли уловить ни одного вздоха. Народ, внимавший ему дотоле у алтаря Господня, лишь только сведал о болезни человека Божия, толпами бросился в его келью. С утра до вечера старцы, взрослые, женщины и дети окружали одр страдальца, стоя на коленях. Начальство миссии увидело себя принужденным запретить приходящим вход, чтоб уменьшить стечение многолюдства ко вреду больного»[177]177
  См. «Одесский вестник».


[Закрыть]. На вопрос, не хочет ли сделать завещания, он отвечал: «Я монах. Отдайте все, что останется, в скит пророка Илии». Приняв с пламенной верой елеосвящение и удостоившись 6 июня, накануне праздника Сошествия Святого Духа, причаститься Святых Таин в полной памяти и ненарушимом спокойствии, священноинок Аникита рано на другой день при повторении: «Пора, пора в Иерусалим!» – скончался с миром.

Погребение его, по обрядам нашей Церкви, совершено торжественно 10 числа афинским епископом со всем его причтом, при многочисленном стечении народа. По произнесении преосвященным надгробного слова все присутствовавшие не могли удержаться от слез: они плакали о чужеземце, едва только девять месяцев находившемся меж ними. Так сильно действует на сердца истинное благочестие! Тело преставившегося, несмотря на существующее в Греции постановление, коим воспрещается хоронить в церквах, положено в находящемся близ города Архангельском монастыре, во уважение общего благоговения, внушенного добродетелями и строгой жизнью сего достойного священнослужителя[178]178
  Так сказано в письме к сочинителю от посланника нашего в Афинах.


[Закрыть]. Найденное после него имущество доставлено в скит; оно состояло в иконах, ризнице и книгах. Другого рода обильное и притом нетленное богатство оставил он в посеянном им Евангельском учении, которое утверждал примером собственной богобоязненной жизни, деятельной веры и христианского смирения. Отец Аникита умер на пятьдесят четвертом году от рождения, но богоугодная старость не в числе лет исчисляется; небесная мудрость, которой он посвятил себя, давно уже убелила его сединами разума, и он созрел для вечности.

По исполнении, таким образом, возложенной на меня в отношении к утраченному нами сочлену обязанности, позвольте мне, милостивые государи, обратиться к нему как к брату, другу, благодетелю и дать свободу чувствованиям, коими преисполнена душа моя и которым излиться препятствовали доселе приличия академического чтения. Приими, победный воин Христов, сей труд, совершенный не столько в память твою, сколько во славу Бога, умудрившего тебя во спасение; приими сей посильный труд как слабое проявление моей беспредельной признательности. Ты не оставил сетующим об отшествии твоем и самой отрады видеть прах твой, который навсегда сокрыла от нас земля чуждая; пусть же, по крайней мере, это скромное начертание твоей жизни, на котором лежит печать истины, послужит им утешением. Может быть, величие твоих доблестей, даже и тускло отражающееся в сем безыскусственном зерцале, подвигнет чье-либо сердце к подражанию тебе; и если ты возрадуешься о спасении хотя одного из ближних, цель труда моего достигнута. Приветствую останки тебя самого твоими собственными словами:

 
А ты, священный прах, до пакибытия,
Покойся в тишине глубокой, безнаветной.
Тогда изникнешь ты из тьмы и сени смертной;
Как огненнозлатый, стрелы быстрейший луч,
Сверкающий струей из толщи черных туч,
Из гроба возблестишь во славе боголепной,
И с плеском воспаришь, и с песнию хвалебной,
И сам себе дивясь в восторге торжества,
Поклонишься лицу благого Божества[179]179
  См. «Ночь на гробах». С. 47.


[Закрыть].
 

П.А. Ширинский-Шихматов