Текст книги "Последняя капля слезы"

 
Не слепых –
Хазретов зрячих
Осудить должны мы
Строго,
Что народ
Не призывают
Жить получше
Хоть немного.
 

 
У обжор-хазретов
Брюхо –
Так ли,
Этак ли припомнишь,
Так огромно,
Так бездонно,
Не насытишь,
Не наполнишь…
 

 
О реформе
Мы твердили,
Что не быть реформе,
Знали…
Хоть углы
Нам всем постыли –
Мы из них
Не вылезали.
 

 
Так прощайте же,
Хазреты,
Лишь добра
От вас мы ждали,
Ждали радости
И света, –
Но уходим
Без печали!
 

 
Так вперёд!
Вперёд, смелее!
Шаг держите
Неустанно!
Нас невежество
Держало,
Не избегли
Мы обмана.
 

 
Лишь тебе, народ,
Служенье!
Раздувайте
Пламя горна!
Нас не сломят
Униженья,
Мы вперёд
Пойдём упорно!
 

Вопросы

 
Почему ты, о Боже, столь разными создал людей?
Почему я ничтожней ничтожнейшей твари твоей?
 
 
Почему ты не радость, а горе мне в спутники дал?
Иль во мне и начало, и устье потока скорбей?
 
 
То горючие слёзы, вода ли горчит – не пойму!
Иль таит в себе ад эта жалкая связка костей?
 
 
Иль в душе у поэта поистине адский огонь?
Слышишь, Господи? Я вопрошаю, ответь мне скорей!
 
 
Вечных тайн властелин, ты и эту мне тайну открой,
Ибо разум мой тёмен, не может он справиться с ней.
 
 
Неужель потому сам я в чёрную тьму погружён,
Что судьбина моя самой чёрной судьбины черней?
 
 
Не в моей ли недоле злосчастного мрака исток?
Не родиться бы вовсе – так было б, пожалуй, умней.
 
 
Лишь страданье и боль я узнал в этом мире… Ужель
Сам Неджди[7]7
  Шейх Неджди (по названию города Неджд) – основатель одного из религиозно-политических течений в исламе.


[Закрыть] не видал столько горестей в жизни своей?
 

Поэту
^{(Вслед за Лермонтовым)}

 
Ты говоришь, тебя зовут поэтом?
Стихи слагаешь, нет неправды в этом?
 
 
Небесный звук! Но что в нём смыслят люди?
И кто тебя поймёт? Кто будут судьи?
 
 
Оставь мечту! Послушайся совета:
Не тешь свой слух ты званием поэта.
 
 
Коль на земле живёшь, вотще старанье
Снискать у неба для себя названье.
 
 
Пусть не укажут на тебя смущённо:
«Вот он – поэт, писатель, просвещённый!»
 
 
Прольётся на тебя хула за это,
Преградой встанут зависть и наветы.
 

К свободе

 
Вместе со светочем правды зажги равноправия светоч,
Грей нас лучами своими, избавь нас от мрака былого.
 
 
У божества справедливости лучше мы будем рабами –
Зря до сих пор о спасенье молили мы бога иного!
 
 
Верили мы, повинуясь тупым истуканам в мундирах:
Идол душой обладает и зрение есть у слепого.
 
 
Грянь, да очистится Кааба от Лата, Гоззы и Моната, –
Жалких божков растопчи ты стопою Хаттаба святого!
 
 
Судьбы народов вершили бездушные ложные боги,
В сумрак вели их дороги, жестокий обман – их основа.
 
 
Низкий и подлый – возвышен, унижен – высокий душою.
Пусть твоя воля поставит на место того и другого.
 
 
Света конец наступает, и правды светило померкло.
Лопнули луны, и разум затмился от трубного зова.
 
 
Звёзды единства низверглись, и, как легендарная птица,
Добрые чувства доныне далеки от рода людского!
 
 
Ружья и пушки, и сабли, штыки, палачи и казаки,
Справа и слева, и сзади – кольцом окружают нас снова.
 
 
Странно: отъявленный грешник свободно в раю очутился,
Тем же, кто рая достоин, – ужасное пекло готово.
 
 
Это – о бедствиях нации я написал, содрогаясь,
Пусть возмутит тебя ропот, внемли моей жалобе новой!
 
 
Сжить нас со света решили, спеши же скорее на помощь!
Нам остаётся одно: удалиться из мира земного.
 
 
Попран закон: «Кто возделывал землю – тот ею владеет!»
Жить ещё хочешь? На небе средь звёзд поищи себе крова!
 
 
Магометане отвергли ислам, и Христа – христиане,
Ибо религии тоже гоненьям подверглись сурово.
 
 
Если, как люди, и вера затоптана в прах, что поделать?
Неотделима религия от человека живого.
 
 
Звероподобные люди, как прежде, господствуют в мире,
Злобно на нас нападают, – что сделали мы им плохого?
 
 
Кровь нашу пьют они жадно, ведь тёплая кровь человечья
Слаще халвы или сахара для кровопийцы такого!
 
 
Не отдавай нас язычникам! В Думе заставь депутатов
Вал Искандера построить – ограду от зла векового.
 
 
Перед вратами твоими стоим мы голодной толпою,
Море еды подари нам, откройся нам, сбросив покровы!
 
 
Связан язык у поэта… О Господи, дай ему волю,
Пусть о друзьях и о недругах скажет он веское слово!
 

* * *

 
Сад распахни свой, свобода! Да будет светлей полнолунья
Нации нашей грядущее, доля народа родного!
 
 
Совесть буди в мусульманах; раскуй наконец наши ноги,
Сбей эти словно чалмою обвившие всех нас оковы!
 

Поёт коростель
^{(или татарский марш)}

 
Вперёд, вперёд, народ татар!
Встаёт, встаёт весь род татар;
Пора, пора, сыны татар!
Проснитесь все – и млад и стар!
 
 
Уходит ночь, румян и яр,
Гори, гори, зари пожар.
Пора, пора, сыны татар!
Поёт дергач: тар-тар, тар-тар.
 
 
К борьбе, к борьбе, ряды татар!
Пусть знает мир труды татар!
…татар!
Ведь ярче нет звезды татар.
 
 
Пускай тропа крута татар,
Но не слепа мечта татар.
Вставай! Встряхнись! Светлеет высь,
И сгинет маята татар!
 
 
У наций всех – борьбы разгар,
Буди же зов трубы татар:
Тара-ра-ра! Пора, пора
Менять пути судьбы татар.
 
 
Зажги татар ученья жар,
Не пушки нанесут удар,
Наш меч – букварь, а сотни школ –
Вот лучший арсенал татар!
 
 
Невежество – позор татар,
Она туманит взор татар.
Учись, вкуси от всех наук,
И счастье ты получишь в дар.
 
 
Тогда хитрец с чалмой, как шар,
Не сможет сеять лжи угар,
А «узких брюк» ты не страшись:
Не развратят они татар.
 
 
Уйди, зима, от нас, татар,
Ласкайте, вёсны, глаз татар,
Запойте, наши соловьи,
Звени, певучий саз татар!
 
 
Свети нам, солнце, грей татар!
Пусть снег сойдёт с полей татар,
Не вечно ж должен он лежать,
Как снег на пике Сен-Готард!
 

Нищий

 
Вьюга. Снег валит с деревьев. Воет вьюга день и ночь.
Ветер гонит снег, но ветру снег кричит: «С дороги прочь!»
 
 
Вьюга воет, ветер свищет, набирая силы снова,
Осыпая острым снегом старца нищего, слепого.
 
 
Ежедневно у мечети встретим нищего с сумой.
Просит осенью и летом, и весною, и зимой.
 
 
Трудно жить на белом свете. Где найти людей хороших?
Так подайте только грошик, нет, не рубль, а только грошик!
 
 
Коль на то пошло, скажу я: был он прежде богачом.
Ел он сладко, пил он сладко, не заботясь ни о чём.
 
 
Жил в почёте, жил в довольстве, на пуховой спал постели,
Астрахань, Казань, Касимов перед ним благоговели!
 
 
А какие были лавки у слепого старика!
Всё купи, что сердцу любо: ситцы, сукна и шелка!
 
 
А коляски-то какие, кони, кони-то гнедые!
А какие лисьи шубы, ох, и шубы меховые!
 
 
Славно было… Ну а ныне? Посмотрите на суму,
На его нагое тело! Дайте что-нибудь ему!
 
 
Угождали богатею все муллы со всей округи,
За него молились Богу, словно преданные слуги.
 
 
Перед ним они кривлялись, лизоблюды и лгуны,
По его приказу мчались, как лихие скакуны.
 
 
Где друзья его богатства, где они, кривые души?
Где они, куда сбежали все Айнуки и Ахмуши?
 
 
О, как больно! О, как трудно! Состраданье где найдёшь?
Только грош ему подайте, нет, не рубль, а только грош.
 
 
Днём и ночью у мечети он протягивает руки.
На него мулла не смотрит, – разве изредка, от скуки.
 
 
То-то! Деньги есть – и в дружбе все клянутся, тут как тут,
А монетами не пахнет – от тебя друзья бегут.
 

Если б ты не была…

 
Не горел бы я, если б ты жгучим огнём не была,
Я не плакал бы, если б ты поводом слёз не была.
 
 
Я бы грусть позабыл, я оставил бы песни свои,
Если б ты порождающей горе моё не была.
 
 
Волноваться не стало бы пенное море любви,
Если б ты ураганом, вздымающим вал, не была.
 
 
Утешался бы я, на луну да на солнце смотря,
Если б ты затмевающей их красоту не была.
 
 
Ради жизни покинул бы глушь одиночества я,
Если ты бы стеной между жизнью и мной не была.
 
 
От души бы, как дервиш, я Богу хвалы возносил,
Если б дьяволом ты, искушеньем моим не была.
 
 
Никогда бы погибели я для души не просил,
Если б ты помутившей сознанье моё не была.
 
 
Как Меджнун, не смеялся бы я в ослепленье любви,
Если б ты подшутившею зло надо мной не была.
 
 
На стихи походили бы строки пустые мои,
Если б ты отнимающей память мою не была.
 

Весна

 
Пиши, ясней пиши, перо, и пробуждайся ото сна,
Ведь на земле уже давно весна, лучистая весна!
 
 
Пиши, перо моё, пиши, хоть пару строчек напиши,
Чтоб на бумагу перешли волненья сердца и души.
 
 
Уже вокруг журчат ручьи весенней радостной поры,
Туман восходит над землёй, восходят синие пары…
 
 
Они сгущаются, как дым, и взору чудится тогда,
Что заволакивают мир туманы Страшного суда…
 
 
Льды воскресают и плывут, несомы чёрною рекой,
Дробясь, сшибаясь, рвутся вдаль, могильный позабыв покой!
 
 
Внезапно кажется тебе, что в судный час со всех концов
На сборище воскресших душ стремится войско мертвецов,
 
 
Что вдруг тряхнул рогами бык и Землю удержать не смог,
Что света божьего конец вдруг протрубил могучий рог,
 
 
Что все усопшие спешат к порогу Страшного суда:
Какие – в рай, какие – в ад, и неизвестно, кто куда!
 
 
Вселенную в зловещий час объемлют ужас и испуг,
Повсюду страшный шум и гам, перемешалось всё вокруг!
 
 
Природа в этот грозный миг теряет вид привычный свой,
Как на закате облака – даль стала жуткой и рябой…
 
 
Но вскоре истинный свой цвет находят небо и земля,
Готовь зерно, паши и сей, работай, душу веселя!
 
 
И солнце сеет с высоты лучи горячие свои,
И прояснился наконец печальный, тёмный лик земли.
 
 
В напрасной ярости зима уходит в стуже и снегах.
И шелковистая трава зазеленела на лугах.
 
 
Так обновляется всегда готовый к праведным трудам,
Так воскресает люд земной, чьи предки Ева и Адам.
 
 
Так с наступлением весны я размышляю ясным днём –
То о кончине я грущу, то восхищаюсь бытиём.
 

Младенец в колыбели

 
Как счастлив младенец, пока ему колыбель широка;
Для маленького паука малейшая щель широка.
 
 
Потом, доживая свой век, задумается человек:
Могила – весь мир, а кому такая постель широка?
 

Из Шиллера

 
Если дорог столь тебе я, знанья мне свои открой,
Поделись своей культурой, как сокровищем, со мной.
 
 
Ты же предлагаешь: «Хочешь, душу всю тебе отдам!»
Для чего твоя душа мне, что мне делать с той душой?
 

Бесталанному поэту

 
Впустую мельница кружится, зерно не мелют жернова, –
Напрасно пыжишься, бедняга, твоя поэзия мертва!
 
 
На свете много есть ремёсел, трудись иначе как-нибудь!
Своими грязными лаптями зачем ты топчешь чистый путь?
 
 
Пора уже тебе признаться в убогой немощи своей.
Ворона жалкая, о, разве ты можешь петь как соловей?
 
 
Не надевай поэта маску, видна отлично масть твоя.
Не хочешь без хвоста остаться – не суйся в клетку соловья!
 

Пара лошадей

 
Лошадей в упряжке пара, на Казань лежит мой путь,
И готов рукою крепкой кучер вожжи натянуть.
 
 
Свет вечерний тих и ласков, под луною всё блестит,
Ветерок прохладный веет и ветвями шевелит.
 
 
Тишина кругом, и только мысли что-то шепчут мне,
Дрёма мне глаза смыкает, сны витают в тишине.
 
 
Вдруг, открыв глаза, я вижу незнакомые поля –
И разлуку с отчим краем всей душой почуял я.
 
 
Край родной, не будь в обиде, край любимый, о, прости,
Место, где я жил надеждой людям пользу принести!
 
 
О, прощай, родимый город, город детства моего!
Милый дом во мгле растаял, словно не было его.
 
 
Скучно мне, тоскует сердце, горько думать о своём.
Нет друзей моих со мною, я и дума – мы вдвоём.
 
 
Как на грех, ещё и кучер призадумался, притих,
Ни красавиц он не славит, ни колечек золотых…
 
 
Мне недостаёт чего-то иль я что-то потерял?
Всем богат я, нет лишь близких, сиротой я нынче стал.
 
 
Здесь чужие все: кто эти Мингали и Бикмулла,
Биктимир? Кому известны их поступки и дела?
 
 
Я с родными разлучился, жить несносно стало мне,
И по милым я скучаю, как по солнцу, по луне.
 
 
И от этих дум тяжёлых головою я поник,
И невольно слёзы льются – горя горького родник.
 
 
Вдруг ушей моих коснулся голос звонкий, молодой:
– Эй, шакирд, вставай скорее! Вот Казань перед тобой!
 
 
Вздрогнул я, услышав это, и на сердце веселей.
– Ну, айда быстрее, кучер! Погоняй своих коней!
 
 
Слышу я: призыв к намазу будит утреннюю рань,
О Казань, ты грусть и бодрость! Светозарная Казань!
 
 
Здесь деянья дедов наших, здесь священные места,
Здесь счастливца ожидают милой гурии[8]8
  Гурия – в исламе и восточной мифологии: дева, услаждающая праведников в раю.


[Закрыть] уста.
 
 
Здесь науки, здесь искусства, просвещения очаг,
Здесь живёт моя подруга, райский свет в её очах.
 

В чём сладость?

 
Наслажденье? В чём, скажите, заключается оно?
Нам хорошего на свете много видеть суждено.
 
 
В чём же сладость? В том, чтоб крепко стан девический обнять?
Иль красавца иноходца что есть духу погонять?
 
 
Или в том, чтоб из бутылки пить огонь воды живой,
Чтоб шумел забвенья ветер над хмельною головой?
 
 
Или в том, чтобы удача стала спутницей в делах?
Или в том, чтоб стать известным, как почтенный старый шах?
 
 
Иль ишаном шмыгать в гости, угощаться здесь и там,
Чтобы после отрыгалось мясом с перцем пополам?
 
 
Или в том, чтоб гармонистом песни разные играть,
Повздыхать в раздумье грустном, а потом начать опять?
 
 
Или, будучи торговцем, получать доход вдвойне
И хорошею наживой ночью хвастаться жене?
 
 
Или в том, чтоб золотую на войне медаль добыть,
Чью-то кровь пролить рекою, чью-то голову срубить?
 
 
Или в том, чтоб с пирогами чай спокойно попивать?
Под себя поджавши ноги, брюхо мирно набивать?
 
 
Верьте! Истинной услады не найти ни в чём таком.
Испытавший эти вещи с высшим счастьем не знаком.
 
 
Лишь служение народу признаю за счастье я.
В этом лучшая отрада, сладость жизни для меня.
 

Приятелю, который просит дать ответ – стоит ли жить на свете?

 
Пожалуй, стоит жить – коль непрестанно лгать,
Коль к правдолюбцам впредь решить не примыкать,
Бежать от сатаны – от совести своей,
Хитря, себя в обман другим ввести не дать.
 
 
Коль думать о себе, а брата – позабыть,
Коль бедных унижать и всюду их чернить,
Коль век свой посвятить занятью одному –
Свой собственный живот лелеять и растить.
 
 
Коль тем, что пишешь ты, богатых ублажать,
Коль масло или мёд пред ними источать,
Коль правду, не стыдясь, скрывать в который раз, –
Быть может, животу вредит она? Как знать!
 
 
Коль быть безбожником, но веру прославлять,
Твердить: велит она убогих презирать,
Считать, что ныне ты на истинном пути,
Достоинств всяческих тебе – не занимать.
 
 
Жить тяжело, коль капитал – не божество,
Коль на коленях не молиться на него.
Блаженствуй, если зришь кривое в прямизне,
Коль деспотизма ты приемлешь торжество!
 
 
Не забывай, мой друг, что правда – ни к чему,
А посему ты лги – не попадай в тюрьму,
Кто голоден, кто нищ – забудь, кути, гуляй,
И старца-мира прах ты преврати в сурьму!
 
 
Что совесть? Звук пустой. А справедливость? Бред.
В том, чтобы смелым быть, нужды особой нет –
Не должно, чётки взяв, опять читать Коран
В том доме, где разврат оставил явный след.
 
 
Живи! И веру ты, и совесть продавай –
Так поступая, жизнь невольно облегчай;
Для подлецов, лжецов мир этот – рай земной,
Усладой сделай жизнь, в блаженстве пребывай.
 
 
На то, что я сказал, ты, ясно, не пойдёшь –
Не станешь говорить заведомую ложь.
Чтоб душу уберечь, по-заячьи дрожа,
С прямой дороги ты вовеки не свернёшь.
 
 
Умри же! Прахом стань, свою в нём чуя суть –
И к ней ты возвратись, клинок вонзая в грудь!
О шар земной! В тебе правдивому лежать
Верней, чем по тебе пройти юдольный путь.
 
 
Да, правда не извне, а в глубине твоей –
И сердце тянет вниз всё чаще, всё сильней;
Чтоб с правдой вместе быть до Страшного суда,
Нам в землю всем пора сокрыться поскорей!
 
 
Прощай же, друг! И мне за петлей – только тьма.
В придачу – воронья над телом кутерьма:
Не буду больше жить – я миром этим сыт!
Коль жил я до сих пор – знать, не было ума.
 

Утешение

 
Стремительная жизнь течёт
И за собою нас влечёт;
Так все мы движемся вперёд,
Минует горе в свой черёд.
 
 
В народе пробужденью быть,
Свободе, возрожденью быть;
Дурные минут времена,
В умах освобожденью быть!
 
 
Недолго заблужденью быть,
Недолго наважденью быть.
Науке восторжествовать,
Разумному сужденью быть!
 
 
Надейся же среди невзгод,
И счастлив будет наш народ;
Плодотворящий дождь пройдёт;
В трудах вознагражденью быть!
 
 
А кто вчерашним днём живёт,
Тот мёртвым сном навек заснёт.
 

Одному противнику прогресса

 
Ты против волн не плавай – утонешь: Нил глубок.
Не плюй ты против ветра – вернётся твой плевок.
 
 
Отчаянным героем тебя не назовут,
Не тявкай, ради бога, ты на слона, щенок!
 
 
Когда на Гавриила направил лук Немврод,
Стрела назад упала, хоть метким был стрелок.
 
 
Евангелие тщились евреи отрицать,
И вечные мученья за это дал им Бог.
 
 
Страшись: для тех, кто портит и развращает нас,
Местечко в преисподней Всевышний приберёг.
 
 
Быть может, и обидны сравнения мои,
Но ты примеры эти оспорить бы не мог.
 
 
Сказать тебе «возвысься!» – пустая трата слов,
Поскольку недоступен свинье высокий слог.
 
 
Но, увлечён моею припевкой под гармонь,
Теперь кадриль иную не спляшешь ли, дружок?
 

Шурале

 
Есть аул вблизи Казани, по названию Кырлай.
Даже куры в том Кырлае петь умеют… Дивный край!
 
 
Хоть я родом не оттуда, но любовь к нему хранил,
На земле его работал – сеял, жал и боронил.
 
 
Он слывёт большим аулом? Нет, напротив, невелик,
А река, народа гордость, – просто маленький родник.
 
 
Эта сторона лесная вечно в памяти жива.
Бархатистым одеялом расстилается трава.
 
 
Там ни холода, ни зноя никогда не знал народ:
В свой черёд подует ветер, в свой черёд и дождь пойдёт.
 
 
От малины, земляники всё в лесу пестрым-пестро,
Набираешь в миг единый ягод полное ведро.
 
 
Часто на траве лежал я и глядел на небеса.
Грозной ратью мне казались беспредельные леса.
 
 
Точно воины, стояли сосны, липы и дубы,
Под сосной – щавель и мята, под берёзою – грибы.
 
 
Сколько синих, жёлтых, красных там цветов переплелось,
И от них благоуханье в сладком воздухе лилось!
 
 
Улетали, прилетали и садились мотыльки,
Будто с ними в спор вступали и мирились лепестки.
 
 
Птичий щебет, звонкий лепет раздавались в тишине
И пронзительным весельем наполняли душу мне.
 
 
Здесь и музыка, и танцы, и певцы, и циркачи,
Здесь бульвары и театры, и борцы, и скрипачи!
 
 
Этот лес благоуханный шире моря, выше туч,
Словно войско Чингисхана, многошумен и могуч.
 
 
И вставала предо мною слава дедовских имён,
И жестокость, и насилье, и усобица племён.
 

 
Летний лес изобразил я, не воспел ещё мой стих
Нашу осень, нашу зиму и красавиц молодых,
 
 
И веселье наших празднеств, и весенний Сабантуй…
О мой стих, воспоминаньем ты мне душу не волнуй!
 
 
Но постой, я замечтался… Вот бумага на столе…
Я ведь рассказать собрался о проделках Шурале.
 
 
Я сейчас начну, читатель, на меня ты не пеняй:
Всякий разум я теряю, только вспомню я Кырлай.
 

 
Разумеется, что в этом удивительном лесу
Встретишь волка и медведя, и коварную лису.
 
 
Здесь охотникам нередко видеть белок привелось,
То промчится серый заяц, то мелькнёт рогатый лось.
 
 
Много здесь тропинок тайных и сокровищ, говорят.
Много здесь зверей ужасных и чудовищ, говорят.
 
 
Много сказок и поверий ходит по родной земле
И о джиннах, и о пери[9]9
  Пери – женщина чарующей красоты.


[Закрыть], и о страшных шурале.
 
 
Правда ль это? Бесконечен, словно небо, древний лес,
И не меньше, чем на небе, может быть в лесу чудес.
 

 
Об одном из них начну я повесть краткую свою,
И – таков уж мой обычай – я стихами запою.
 
 
Как-то в ночь, когда, сияя, в облаках луна скользит,
Из аула за дровами в лес отправился джигит.
 
 
На арбе доехал быстро, сразу взялся за топор,
Тук да тук, деревья рубит, а кругом – дремучий бор.
 
 
Как бывает часто летом, ночь была свежа, влажна.
Оттого что птицы спали, нарастала тишина.
 
 
Дровосек работой занят, знай стучит себе, стучит,
На мгновение забылся очарованный джигит.
 
 
Чу! Какой-то крик ужасный раздаётся вдалеке,
И топор остановился в замахнувшейся руке.
 
 
И застыл от изумленья наш проворный дровосек.
Смотрит – и глазам не верит. Кто же это? Человек?
 
 
Джинн, разбойник или призрак – этот скрюченный урод?
До чего он безобразен, поневоле страх берёт!
 
 
Нос изогнут наподобье рыболовного крючка,
Руки, ноги – точно сучья, устрашат и смельчака.
 
 
Злобно вспыхивают очи, в чёрных впадинах горят.
Даже днём, не то что ночью, испугает этот взгляд.
 
 
Он похож на человека, очень тонкий и нагой,
Узкий лоб украшен рогом в палец наш величиной.
 
 
У него же в пол-аршина пальцы на руках кривых –
Десять пальцев безобразных, острых, длинных и прямых.
 

 
И в глаза уроду глядя, что зажглись, как два огня,
Дровосек спросил отважно: «Что ты хочешь от меня?»
 
 
«Молодой джигит, не бойся, не влечёт меня разбой.
Но хотя я не разбойник – я не праведник святой.
 
 
Почему, тебя завидев, я издал весёлый крик?
Потому что я щекоткой убивать людей привык.
 
 
Каждый палец приспособлен, чтобы злее щекотать,
Убиваю человека, заставляя хохотать.
 
 
Ну-ка, пальцами своими, братец мой, пошевели,
Поиграй со мной в щекотку и меня развесели!»
 
 
«Хорошо, я поиграю, – дровосек ему в ответ. –
Только при одном условье… Ты согласен или нет?»
 
 
«Говори же, человечек, будь, пожалуйста, смелей,
Все условия приму я, но давай играть скорей!»
 
 
«Если так – меня послушай, как решишь –
мне всё равно.
Видишь толстое, большое и тяжёлое бревно?
 
 
Дух лесной! Давай сначала поработаем вдвоём,
На арбу с тобою вместе мы бревно перенесём.
 
 
Щель большую ты заметил на другом конце бревна?
Там держи бревно покрепче, сила вся твоя нужна!..»
 
 
На указанное место покосился Шурале
И, джигиту не переча, согласился Шурале.
 
 
Пальцы длинные, прямые положил он в пасть бревна…
Мудрецы! Простая хитрость дровосека вам видна?
 
 
Клин, заранее заткнутый, выбивает топором,
Выбивая, выполняет ловкий замысел тайком.
 
 
Шурале не шелохнётся, не пошевельнёт рукой,
Он стоит, не понимая умной выдумки людской.
 
 
Вот и вылетел со свистом толстый клин, исчез во мгле.
Прищемились и остались в щели пальцы Шурале.
 
 
Шурале обман увидел, Шурале вопит, орёт.
Он зовёт на помощь братьев, он зовёт лесной народ.
 
 
С покаянною мольбою он джигиту говорит:
«Сжалься, сжалься надо мною! Отпусти меня, джигит!
 
 
Ни тебя, джигит, ни сына не обижу я вовек.
Весь твой род не буду трогать никогда, о человек!
 
 
Никому не дам в обиду! Хочешь, клятву принесу?
Всем скажу: «Я – друг джигита. Пусть гуляет он в лесу!»
 
 
Пальцам больно! Дай мне волю! Дай пожить мне на земле!
Что тебе, джигит, за прибыль от мучений Шурале?»
 
 
Плачет, мечется бедняга, ноет, воет, сам не свой.
Дровосек его не слышит, собирается домой.
 
 
Неужели крик страдальца эту душу не смягчит?
«Кто ты, кто ты, бессердечный? Как зовут тебя, джигит?
 
 
Завтра, если я до встречи с нашей братьей доживу,
На вопрос: «Кто твой обидчик?» – чьё я имя назову?»
 
 
«Так и быть, скажу я, братец. Это имя не забудь:
Прозван я «Вгодуминувшем»… А теперь пора мне в путь».
 
 
Шурале кричит и воет, хочет силу показать,
Хочет вырваться из плена, дровосека наказать:
 
 
«Я умру. Лесные духи, помогите мне скорей!
Прищемил Вгодуминувшем, погубил меня злодей!»
 
 
А наутро прибежали шурале со всех сторон:
«Что с тобою? Ты рехнулся? Чем ты, дурень, огорчён?
 
 
Успокойся! Помолчи-ка! Нам от крика невтерпёж.
Прищемлён в году минувшем, что ж ты в нынешнем ревёшь?»