Текст книги "Домой приведет тебя дьявол"

Глава 11

Через полчаса после завтрака мы подъехали к одноэтажному деревянному дому в Истсайд-Промис-Нейборхуд.

– Где мы? – спросил я.

– Вот это, – сказал Хуанка, еще не остановив машину и показывая пальцем на дом, – наша церковь.

Когда-то дом был белым, но краска за долгие годы отшелушилась, обнажила доски. Под двумя окнами на фасаде висели просевшие ржавые кондиционеры, похожие на здоровенные металлические опухоли. Я этого дома не видел прежде, и в то же время я видел его миллион раз в пригородах Остина, Далласа, Хьюстона, Сан-Хуана, Каролины и Сан-Антонио. Этот дом говорил о нищете и стариках, доживающих свой век перед старыми телевизорами в окружении фотографий членов семьи, которые здесь редкие гости. Этот дом говорил о детях, не имеющих ни малейшего шанса поступить в колледж, о рассерженных матерях, которым приходится мили две идти пешком до автобусной остановки, чтобы доехать до работы – кто кассиром в магазин, кто в химчистку. Да, это был жалкий домишка – часть ДНК страны.

– Чертовски странная церковь, – сказал я.

– «…ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них»[108]108
  Евангелие от Матфея, 18:20.


[Закрыть], – сказал Хуанка, выключив зажигание.

– Но я-то думал, мы едем к Деве Гваделупской. – У меня возникло такое чувство, будто горло мое перехватило.

– Эй, – раздался голос Брайана с заднего сиденья, – ты не мог бы оставить включенным кондёр?

Хуанка повернулся к нему.

– А ты не идешь?

Брайан отрицательно покачал головой.

– Я еще не перегрелся.

– Что с тобой случилось, иностранец? Боишься оказаться слишком близко к Богу и узнать вдруг, что он не белый Иисус?

На лице Хуанки застыла улыбка, правда, скорее уж это была маска, а не улыбка.

– Да нет, приятель, просто я устал – только и всего.

Несколько секунд Хуанка молчал, вперившись в потное лицо Брайана. Фальшивая улыбка погасла, губы выпрямились.

– Возьми себя в руки, чувак. Это твой единственный шанс побыть в присутствии чего-то особенного, чего-то святого, но поступай как знаешь. И никакого кондиционера. Я приспущу немного окна, но не оставлю машину с работающим движком в этом гребаном районе, пока ты дремлешь на заднем сиденье. Ее угонят, а ты так и будешь там дремать, пока они миль на сто не отъедут.

Мы с Хуанкой вышли на изнурительную жару и закрыли наши двери. Жар, поднимающийся от асфальта дороги и тротуара, навел меня на мысль о собачьем дыхании. У моего лица и рук жужжала какая-то мошка, я отмахнулся от нее, но жужжание осталось у меня в ушах.

Брайан на заднем сиденье машины опустился пониже, обхватил себя руками, словно одеялом, и закрыл глаза. И это его движение снова напомнило мне Аниту. Правда, она была мягкой и здоровой, а судя по виду Брайана, он сейчас под трибунами на стадионе посреди дня разбирался с La Huesuda.

Хуанка подался ко мне и заговорил голосом чуть громче шепота.

– Я думаю, он пытается уйти в завязку. Está fatigado, cansado. Parece que dejо́ el hielo. Luego hablo con е́l[109]109
  Он устал, обессилел. Похоже, он перестал принимать лед. Я потом поговорю с ним (исп.).


[Закрыть]. Я думаю, ему лучше продолжать сидеть на этом говне, если он помогает ему оставаться начеку, ты меня понимаешь. Se ve mal el cabrо́n…[110]110
  Вид у этого ублюдка неважный (исп.).


[Закрыть]

Мы подошли к двери, и Хуанка постучал три раза. Доски крыльца застонали под нашими ногами и общим весом. Прошло около минуты, прежде чем с той стороны двери донесся звук неторопливых шагов.

– ¿Quiе́n llama?[111]111
  Кто там? (исп.)


[Закрыть]

Голос был тихий и раздраженный, голос старухи, которая накричалась за жизнь и теперь хочет, чтобы ее оставили в покое.

– Es Juanca, Sonia. Vengo a recoger el encarguito de Don Vázquez[112]112
  Это Хуанка, Соня. Я пришел по поручению Дона Васкеса (исп.).


[Закрыть].

Раздался щелчок замка, потом звук снимаемой цепочки. Наконец дверь со стоном раскрылась. Седая старуха со строгим ртом и волосами, собранными в неровный пучок на голове, посмотрела на нас. Росту в ней было меньше пяти футов, и стояла она в футе от порога, глядя на нас глубоко посаженными, горящими черными глазами, которые принадлежали лицу лет на пятьдесят моложе нынешнего, лицу, испещренному морщинами, тонкими, высохшими руслами жизненного опыта.

– ¿Yestequiе́nes?[113]113
  А это кто такой? (исп.)


[Закрыть] – спросила старуха, посмотрев на меня.

– Соня, это Марио. Он будет работать со мной, чтобы достать Дону Васкесу то, что ему нужно. Марио, это Соня, La Protectora[114]114
  Протекторша (исп.).


[Закрыть]. Она содержатель El Milagrito – нашего маленького чуда.

Соня ничего не сказала. Ее глаза впитывали меня с интересом, какой обычно демонстрируют люди, читая сведения о питательности на бутылке воды. На Соне были синее платье с белыми цветами и шлепанцы. И то, и другое напомнило мне мою бабушку. Из-под подола ее платья торчали тонкие ноги, похожие на сучковатые ветки. Соня издала горловой звук, прозвучавший как неандертальское одобрение, и отошла в сторону, потом жестом узловатой руки пригласила нас внутрь.

Внутри дома стоял полумрак. Свет нигде не горел, а окна были закрыты и плотно занавешены тяжелыми синими занавесями. Пространство, в которое мы вошли, явно имело двойное назначение – спальни и общей комнаты. В одном углу дивана лежала подушка, а рядом с ней – скомканная простыня. Диван казался древним, а вот телевизор был громадный, с плоским экраном. Между телевизором и диваном расположился прямоугольный кофейный столик, уставленный горящими именинными свечами, отчего пространство вокруг столика было залито приплясывающим оранжевым светом.

Перед нами была небольшая кухня с современной бытовой техникой из нержавеющей стали, которая казалась здесь такой же неуместной, как горящие глаза на старческом лице Сони.

Соня закрыла за нами дверь, заперла четыре замка, потом повернулась к нам и снова подняла свою узловатую руку ладонью вверх, показывая, что нужно идти по коридору, начинающемуся от кухни. Она пошла впереди, мы – следом.

В коридоре было темнее, чем в помещении при входе, но этот полумрак немного рассеивали свечи, мерцание которых проникало и сюда. Соня шла медленно, наклонив голову, словно ее притягивал пол. Стены коридора были увешаны фотографиями. Свадьбы разных десятилетий, их возраст можно приблизительно оценить различными прическами и размерами лацканов. Прощания с колледжем. Младенцы в подгузниках, держащиеся за диваны, за ножки столов. Ребятишки, позирующие для школьных фотографий, улыбающиеся щербатыми улыбками. Воссоединения семей. Мужчина сурового вида и с загнанными глазами в военно-морской форме. Спящие младенцы на тщательно продуманном фоне, который можно увидеть разве что на фотографиях, сделанных в молле. Такие вещи я видел миллион раз: сотни скверных фотографий, напоминающих отпечатки пальцев, одновременно единственные в своем роде и универсальные.

В остальной части дома все окна были зашторены. Все комнаты, углы, коридоры были погружены в темноту. В воздухе стоял запах испачканных простыней, дезинфектантов и нафталина. Первая дверь справа вела в темную, без окон, ванную. Рядом с раковиной стояли большая красная свеча и скелет Санта Муэрте[115]115
  Санта Муэрте (исп. SantaMuerte – Святая Смерть) – религиозный культ, распространенный в Мексике и отчасти в южных штатах США. Последователи культа поклоняются божеству Санта Муэрте, порожденному смешением культа индейцев и католицизма.


[Закрыть] в белом плаще, и колышущееся пламя заставляло тень от косы приплясывать на стене.

Соня движением руки направила нас ко второй двери.

На стенах этой комнаты были какие-то странные обои – таких я отроду не видел. Потом я понял, что это и не обои вовсе. Стены были увешаны крестами в количестве, достаточном, чтобы убедить любого, что он попал в лавку религиозных принадлежностей, а не в чей-то дом. Кресты всех размеров, цветов, материалов и обивок не оставляли на четырех стенах от пола до потолка ни одного свободного дюйма. Кресты с Иисусом, поясница и пах которого закрыты тканью, из-под ребер проступает кровь, глаза воздеты в боли к небесам, рот приоткрыт в безмолвной мольбе о милости. Крест с атлетом в маске, сменившим Иисуса. Кресты с фотографиями людей, прибитых к дереву гвоздями, привязанных – распятых, связанных или прикрепленных иными способами. Кресты со странными темными пятнами, настолько похожими на кровяные, что ничем другим они и быть не могли. Кресты с надписями на них.

La Pasiо́n De Cristo

INRI

Jesús Es El Redentor

Santa Muerte, Protе́geme

Miserere Mei, Deus

Bendito Es El Fruto De Vientre, Jesús

Cristo Salva

Bless Us, Father

е́l Muriо́ Por Nosotros

Bendita Sea Su Sangre[116]116
  Страсти Господни; Inri (Inri Cristo, бразильский астролог, объявивший себя реинкарнацией Христа); Иисус есть Спаситель; Санта Муэрте, протекторша; Горе мне, Господи; Благословен плод чрева; Иисус Христос спасает; Благослови нас, отец (англ.); Он умер за нас; Благословенна Его Кровь (исп.).


[Закрыть]

Такой уровень любви невозможно было назвать здоровым.

Единственное окно в комнате было закрыто черным пластиком, а единственная лампа в комнате свисала с потолка, излучая слабый желтоватый свет. Я смог разглядеть, что в середине комнаты стоит кровать, на ней лежал тощий парнишка, судя по всему, спал. Рядом с кроватью массивный смуглокожий человек сидел на стуле за столом, уставленным различными пузырьками с таблетками и чем-то похожим на мази. Парнишка лежал на правом боку, лицом к нам, с закрытыми глазами. Кроме подгузника, на его теле ничего не было.

Мои глаза все еще привыкали к полумраку, но я видел, что кости парнишки выглядят так, словно пытаются вырваться из тюрьмы тонкой кожи. У парня был огромный лоб и путаные черные волосы, торчащие в разные стороны. Он открыл глаза, пока я смотрел на него, но никак не прореагировал на наше присутствие. Из уголка его рта вытекла слюна на уже и без того пропитанную влагой подушку. Руки и ноги у него были согнуты, словно он замерз в состоянии приступа, который скрючил его тело в судороге.

Вокруг меня летала мошка, ее непрекращающееся жужжание било меня по мозгам в затылке, пока мои глаза приспосабливались к полумраку. Я посмотрел на согнутые руки парнишки – он прижимал их к груди. На обеих руках отсутствовали некоторые пальцы или части их. То же самое и с пальцами ног. Верхняя половина его уха, если бы оставалась на месте, то была бы видима. Рваная шрамовая ткань торчала из-под волос, как светлый горный хребет, появившийся над водами океана. Мне в голову пришли сотни фильмов, в которых кто-то из персонажей оголялся, чтобы показать последствия какой-нибудь ужасной пытки. То, что я видел сейчас перед собой, напоминало кадры тех фильмов, вот только в кино это было сплошное притворство. А здесь я видел глубокие шрамы на руках, ногах, на торсе, словно кто-то пытался вырезать кусочки его мяса или наносил декоративную резьбу на его тело с помощью скальпеля. Одни шрамы были белыми, их призрачная белизна выдавала их возраст, а другие были сердитыми, свежерозовыми, что говорило о недавней боли и пролитой крови.

Мне нужно было срочно выйти отсюда к чертовой матери.

Человек, сидевший рядом с кроватью, являл собой гору смуглой плоти в таком количестве, что я не видел стула, на котором он сидел. Но я, по крайней мере, допускал, что стул под ним есть. Я видел только его массивные формы, расположившиеся в этом углу. Ноги его при этом были согнуты, что исключало все сомнения: на чем-то он непременно сидел. Глаза у него были осоловевшие, а под ними – заплатки более темной кожи. На нем были джинсы, белая бейсболка, черная футболка, такая большая, что из нее вполне можно было сделать тент на двоих. А оставшегося материала вполне хватило бы, чтобы накрыть пол под тентом. На футболке было написано ERES UN PENDEJO[117]117
  Ты придурок (исп.).


[Закрыть], а ниже в кавычках по-английски: «ТЫ МОЙ ДРУГ». Я видел такие прежде в «Меркадо»[118]118
  Название сетевых магазинов.


[Закрыть] в Сан-Антонио. Руки крупного человека, как и у Хуанки, были покрыты татуировками, они лежали на его коленях, в правой он держал «узи»[119]119
  Название израильского пистолета-пулемета.


[Закрыть], как некоторые держат книгу или кладут руку на спящего кота. Его розоватый мизинец правой руки был украшен золотым кирпичиком с бриллиантами, а на шее висел громадный золотой крест на толстенной золотой цепочке. Что бы эти люди ни делали с измученным пареньком в этом ветхом доме, им явно требовалась серьезная охрана. Толстяк смотрел на нас мертвыми глазами и дышал, как раненое животное, испускающее наконец дух.

– ¿Tienes el dinero?[120]120
  У тебя есть деньги? (исп.)


[Закрыть] – спросила Соня, стоявшая в ногах кровати.

Хуанка сунул руку в правый передний карман его джинсов и вытащил оттуда сложенный белый конверт. Конверт был довольно толстый. Он протянул его Соне. Она схватила его, несколько мгновений оценивала его вес, потом бросила его толстяку. Конверт ударился о его выпирающий живот и соскользнул на несколько дюймов, перед тем как остановиться. Человек перебросил «узи» в левую руку, взял конверт и положил его на стоявший рядом столик. Никто денег не считал.

– Знаешь, мне не нравится Дон Васкес. Он и есть дьявол. Не приноси мне больше его денег. Мне не нравится, что он делает со своими людьми… или с этой ведьмой, что у него теперь. Он плохая новость, и тебе следует это знать. Люди, которых он приближает к себе, долго не живут. Ese hombre hace tratos con El Chamuco. Tiene un infierno negro donde debería tener el corazо́n[121]121
  Этот человек заключает сделки с дьяволом. У него черный ад там, где должно быть сердце (исп.).


[Закрыть]. Я делаю это только ради тебя. Espero que tengas eso muy claro[122]122
  Надеюсь, тебе это вполне ясно (исп.).


[Закрыть].

– Я тебя понял, Соня. Esta es la última vez que te pido algo para Vázquez[123]123
  Это последний раз, когда я прошу у тебя что-то для Васкеса (исп.).


[Закрыть]. Даю слово. Te lo prometo[124]124
  Я тебе обещаю (исп.).


[Закрыть].

Соня вздохнула. Вздох перешел в мокротный кашель, который еще сильнее согнул ее. Из ее груди доносились хрипы, как из старой машины, из которой водитель хочет выжать восемьдесят миль на шоссе, притом что багажник у него набит камнями.

Когда кашель стих, Соня прочистила горло и сказала:

– Osvaldito, tráeme las cosas[125]125
  Освальдито, принеси мне вещи (исп.).


[Закрыть].

Громадный мужик положил руки на колени и с кряхтением встал. Он был выше меня на добрый фут. Мы с Хуанкой посторонились, когда Освальдито, вобрав в себя свой громадный живот, протискивался мимо. Он подобрал плечи и нагнулся, чтобы пройти через дверь.

Соня подошла к изголовью кровати, чуть-чуть приподняла матрас и вытащила из-под него белый полиэтиленовый пакет, потом засунула в него руку и достала бело-голубой кусок ткани. Ткань эта напомнила мне лоскуты материи, какие кладут на пол богатые люди, чтобы их любимый щенок мог посрать в доме, а не бегать на улицу.

Соня действовала с быстротой и ловкостью, отвечавшими юности ее глаз, а не дряхлости тела. Она подошла к изножию кровати с лоскутом в левой руке, правой свела ноги парнишки вместе и подняла их. Его ноги двигались скорее как прутики, чем как человеческие конечности, и теперь я ясно увидел, что на левой ноге у него отсутствует мизинец и следующий за ним палец. А на правой его ноге остался только большой палец.

Соня снова залезла рукой в пакет и вытащила оттуда марлю и белый пакетик с синими буквами на нем, положила его на кровать. «Куик Клот». Средство, останавливающее кровотечение.

Толстяк вернулся, делая неспешные шаги. Дышал он так, словно пробежал десять миль по техасской жаре. Он подошел к Соне и вручил ей огромную спортивную сумку с безобразным цветочным рисунком, напомнившим мне обитый пластиком диван, который мы с мамой притащили с обочины дороги в те времена, когда жили в трейлер-парке в Хьюстоне. Этот треклятый диван не пролезал в дверь, и потому моя мать поставила его у боковины трейлера. Он быстро сгнил. Я часто кидал камни в крыс, которые поселились в нем.

Соня поставила сумку с цветочным рисунком на пол и залезла внутрь, на сей раз обеими руками, и вытащила изнутри что-то длинное и красное. Когда она выпрямилась, в руках у нее был болторез.

– Что тут за херня происходит? – этот вопрос сорвался с моего языка, прежде чем я понял, что говорю. У меня в голове не было ни одного сценария, в котором сочетание болторезов и медицинских принадлежностей может означать что-то хорошее, в особенности в маленькой темной комнате в обшарпанном доме с жирным ублюдком, который держит «узи» в громадных руках.

Хуанка положил руку на мое плечо.

– Расслабься, чувак. Мы всего лишь получаем то, что нужно Дону Васкесу. Это не займет много времени. Мы через секунду уберемся отсюда.

– Но…

Хуанка сжал мое плечо. Сильно сжал. Его глаза широко раскрылись, их белки выражали безмолвное остережение.

– Cálmate[126]126
  Успокойся (исп.).


[Закрыть], – сказал он.

Он произнес это слово тремя отдельными слогами. Cál-ma-te. Это говорило о чем-то большем, чем призыв к спокойствию. Это было предупреждение, завернутое в обещание насилия.

Голос у меня в голове шептал: «Нет, черт, нет, черт, нет, черт», но я стоял как идиот, безмолвный свидетель разворачивающегося кошмара.

Соня кивнула, и Освальдито поднялся, прокряхтев еще раз, и подошел к кровати. Он ухватил парнишку за ноги, положил их себе на предплечье, прижал к своему животу, словно уложил в колыбельку. Он проделал все это, не выпуская «узи» из рук.

Соня вытащила проспиртованную салфетку и принялась протирать ею болторез, особенно усердно в конце черных режущих губок. Потом она положила болторез, протерла свои руки и стопу парнишки.

Глаза парнишки были пусты. Что-то хрустнуло у меня в груди. Он не шевелился, только его грудная клетка совершала ритмичные движения. Я позволил моим глазам снова пройтись по собранию шрамов на его теле, отметить отсутствующие части этого тела, попытался понять.

Соня ухватила третий палец на левой ноге парнишки (впрочем, палец на самом деле был первый, потому что два других отсутствовали), оттянула его. Потом взяла болторез, поднесла под ногу, затем засунула палец в металлический V-образный зев приспособления.

– Какого…

Освальдито посмотрел прямо на меня. Его глаза были темные пруды ненависти, его взгляд предупреждал: держи рот на замке. Ствол «узи» тоже смотрел на меня. И я снова проглотил слова.

– Agárrale bien las piernas, Osvaldito, que voy a hacer fuerza[127]127
  Держи его покрепче за ноги, Освальдито, остальное я сделаю сама (исп.).


[Закрыть], – сказала Соня.

Толстяк немного наклонился и перехватил ноги парнишки, а Соня тем временем надавила на рукояти болтореза, которые сблизились, но не до конца. Губки почти сомкнулись на пальце, вонзились в кожу.

Соня вздохнула, перехватила рукояти, и надавила на верхнюю. Губки сошлись еще больше.

Потом раздался громкий хруст, губки врезались в кожу мальчика и сошлись полностью.

Палец упал на лоскут материи, а за ним полилась струйка крови.

Желчь подступила к моему горлу.

Соня убрала болторез от ног мальчика.

Одно мгновение на месте отрезанного пальца оставался тонкий кружочек кости и хрящей, но тут же на этом месте расцвела кровь, окрасила все, новая рана обильно истекала кровью.

И в этот момент парнишка прореагировал.

Его глаза стали такими большими, что, казалось, сейчас вылезут из глазниц. На шее и висках проступили вены. Его усохшие руки напряглись, дернулись, начали вспархивать отчаянными, короткими движениями раненой птицы, смотрящей в рот хищника.

Наконец паренек открыл рот, и из его горла вырвался звук, похожий на тянущееся «н», но до вопля ему было далеко. Он еще немного подергал конечностями, словно пытаясь разморозить себя, развернуть тело, чтобы побороть боль.

Я заглянул в его рот. Зубов в нем не было. Его язык был покрытым шрамами комком, подергивающимся между деснами. Я отвернулся, посмотрел на кресты на стенах, Освальдито тем временем продолжал держать ноги мальчика, кровь капала на лоскут аритмичной песней боли.

Соня закончила протирать болторез той же самой спиртовой салфеткой, которой она протирала руки, потом бросила его на спортивную сумку. Потом взяла новую пачку салфеток, разорвала упаковку и приложила прямоугольник салфетки-дезинфектанта к ране. Парнишка продолжал издавать сдавленный звук. Слезы наполняли его глаза, скатывались по его лицу в мокроту слюны на подушке. Я подумал о других отсутствующих пальцах – на руках, о шрамах, о плоти, казавшейся выскобленной на вид. Соня и Освальдито были монстрами. Настоящими монстрами. Меня пробрал холод – та разновидность холода, которую чувствуешь, когда тебе по-настоящему страшно.

Соня несколько секунд держала салфетку на ране, потом взяла «Куик Клот» и приложила к ране. Она поручила Освальдито держать эту губку, пока не остановится кровь.

– Ojalá que deje de sangrar con esto[128]128
  Надеюсь, это остановит кровотечение (исп.).


[Закрыть], – сказала она. – No quiero tener que quemarlo otra vez[129]129
  Не хочу прижигать его еще раз (исп.).


[Закрыть].

Quemarlo. Прижигать его. Otra vez. Еще раз. Прижигать – это останавливать кровотечение. Прижигать – после того как ты без анестезии отрубила кусок его плоти. Прижигать его.

Парнишка продолжал дергаться всем телом и стонать. Его движения немного замедлились, но звук не изменялся. Он стоял у меня в ушах, и, несмотря на жару, я всем телом ощущал холод.

Пока Освальдито держал губку на ране, Соня оторвала несколько полосок медицинской клейкой ленты и наложила на ногу паренька, чтобы удерживать на месте «Куик Клот».

– Listo, corazо́n[130]130
  Готово, мой дорогой (исп.).


[Закрыть], – сказала Соня, похлопав мальчика по ноге. – Ahorita te doy algo para el dolor[131]131
  Сейчас дам тебе что-нибудь от боли (исп.).


[Закрыть].

Потом она посмотрела на нас. Выражение ужаса на моем лице, вероятно, бросалось в глаза.

– Мы очистим ранку и через полчаса наложим мазь с антибиотиком, когда будем уверены, что кровотечение остановлено.

С этими словами она повернулась к стене и принялась молиться.

– Dios te salve, María, llena eres de gracia, El Señor es contigo. Bendita tú eres entre todas las mujeres, y bendito es el fruto de tu vientre, Jesús. Santa María, Madre de Dios, ruega por nosotros, pecadores, ahora y en la hora de nuestra muerte. Amе́n[132]132
  Спаси Тебя Господь, Мария Благодатная. Господь с Тобою. Благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего, Иисус. Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей. Аминь (исп.).


[Закрыть].

Звук ее голоса и сдавленные хрипы из горла паренька смешивались в какое-то нечестивое пение. Соня глубоко вздохнула и начала снова, на сей раз громче:

– Dios te salve, María, llena eres de gracia, El Señor es contigo. Bendita tú eres entre todas las mujeres, y bendito es el fruto de tu vientre, Jesús. Santa María, Madre de Dios, ruega por nosotros, pecadores, ahora y en la hora de nuestra muerte. Amе́n.

Когда Соня принялась читать молитву в третий раз, к ее словам присоединился новый звук. Поначалу я думал, что этот звук производят насекомые. Тысячи крохотных ножек на дереве или тысячи крылышек, ударяющих одно о другое. Когда этот звук стал громче, я понял, что это ни то и ни другое. Этот звук исходил от крестов.

Они дребезжали на стенах.

Соня продолжала читать одну и ту же молитву, теперь она звучала, как монотонное покаяние, всего лишь шепот под звук, издаваемый крестами, которые ударялись о стену, скреблись о нее.

Dios te salve, María, llena eres de gracia, El Señor es contigo. Bendita tú eres entre todas las mujeres, y bendito es el fruto de tu vientre, Jesús. Santa María, Madre de Dios, ruega por nosotros, pecadores, ahora y en la hora de nuestra muerte. Amе́n.

В мире два вида верующих. Первый – это истинно верующие. Бог во все времена присутствует в их жизни, и они стараются жить в рамках законов той религии, к которой принадлежат. Какое-то время таким верующим был я, человек, с детства отданный в воображаемые руки божества-защитника. В последнее время я все больше скатывался во вторую категорию верующих, которые описываются словами «О, черт побери!». Эти люди обращаются к своему богу, только когда припрет. Тогда они начинают ему молиться и давать обещания.

Дребезжание крестов заставило меня сделать именно это: я закрыл глаза и попросил La Virgencita вывести меня живым из этого дома зла, как можно дальше от Сони и ее гребаных болторезов. Тот факт, что Соня молилась той же Деве, что и я, не ускользал от моего внимания, но в моей голове они не могли быть одной и той же Девой. Какая сострадательная дева осчастливливает благодатью тех, кто проводит жизнь, отрезая куски тела у беспомощного ребенка?

Соня закончила свои молитвы, и как только замолчала, перестали дребезжать и кресты на стенах. Стенания парнишки удлинились, но их звуки стали менее громкими. Соня вернулась к кровати. Рана была перевязана, а потому она сказала Освальдито, чтобы он опустил ноги парнишки. Я решил, что он держал их так долго, чтобы кровотечение было контролируемым. Пока он опускал ноги паренька, она остановилась у маленького стола рядом со стулом и открыла ящик под тем, в который толстяк положил конверт с деньгами. Еще через мгновение Соня повернулась к нам с белым платком в руке. Она поднесла его к своему лбу и закрыла глаза.

– Padre celestial, Dios todopoderoso, Señor absoluto de los cielos, te ruego que este pedazo de tu santito proteja a estos hombres en cualquier cosa en la que tu sagrada protecciо́n sea necesaria. En tus manos lo dejo todo, Dios bendito[133]133
  Отец Небесный, Бог Всемогущий, Безраздельный Владыка Небес, молю Тебя о том, чтобы сия частичка Твоего маленького святого защитила этих людей во всем, в чем потребуется Твоя божественная защита. В Твои руки я передаю все, благодатный Бог (исп.).


[Закрыть].

Закончив молитву, Соня подошла к стене и стала обходить комнату, неся платок вплотную к крестам, чуть задевая их. Закончив, она вернулась на место у кровати и через платок ухватила отделенный палец, который потом завернула в этот белый лоскут ткани. Она перекрестилась свертком, прошептала что-то, поцеловала его, задержала у своих губ на несколько секунд, а потом передала Хуанке.

– Не знаю, что на уме у Васкеса, mijo, но ты доставишь ему серьезную силу. Что бы ни было у него на уме, если ты в этом участвуешь, побереги себя. Cuídate mucho[134]134
  Побереги себя (исп.).


[Закрыть]. Ты же знаешь, никаких гарантий быть не может, когда имеешь дело con El Milagrito, ¿entendido[135]135
  …с маленьким чудом, понял? (исп.)


[Закрыть]?

Хуанка несколько раз поднял и опустил руку, держащую палец в платочке.

– Con esto no vamos a tener ningún contratiempo, Sonia. Mil gracias por tu ayuda. Te prometo que tendrе́ cuidado[136]136
  С этим у нас не будет никаких проблем, Соня. Большое тебе спасибо за помощь. Обещаю быть осторожным (исп.).


[Закрыть].

Соня посмотрела на него, прищурив глаза. Потом переместила свой взгляд на меня. Что-то в них блестело с невероятной яркостью в этой темной комнате. За ней парнишка испускал какие-то новые звуки – что-то среднее между стоном и спертым дыханием.

– Была рада. А теперь убирайтесь на хер из моего дома, чтобы я могла заняться mi niño hermoso[137]137
  …моим маленьким красавцем (исп.).


[Закрыть]. Сегодня нужно будет еще молиться с особым усердием. Мы не можем допустить еще одной инфекции. Освальдито, проводи их.

Освальдито отошел от кровати, и мы повторили наш маленький балет, пропуская толстяка вперед. Когда мы вышли из комнаты, я посмотрел на El Milagrito – это маленькое чудо – в последний раз. Теперь я мог прочесть каждый отсутствующий кусочек, каждый шершавый шрам. Как долго он уже страдает в руках этих людей? Сколько денег они заработали, нарезая его на куски! Беда с человечеством состоит в том, что оно всегда хуже, чем самое плохое, что ты можешь вообразить. Мы – самое дно, злобные существа, копающиеся в грязи, которую сами и создали, наши глаза смотрят в отравленное небо, населенное нами призраками, чтобы помогали нам уснуть ночью, чтобы позволили нам называть причины, по которым мы делаем то, что делаем. Я тут же понял, что мое безмолвное невмешательство в то, что происходило в этой маленькой темной комнате, будет преследовать меня.

Никто из нас не храбр в той степени, в какой мы про себя думаем.

Освальдито открыл входную дверь. Хуанка остановился рядом с ним и спросил:

– Ты новенький? Что случилось с твоим предшественником?

Толстяк не ответил.

– Какого черта, чувак? Тебе откусили язык?

Освальдито открыл рот. Внутри я увидел короткий розовый обрубок языка близ самого горла. Язык у него был отрезан.

– No mames… – со сдавленным смешком сказал Хуанка. – Estos huevones están todos locos[138]138
  Ничего себе… Эти ублюдки все сумасшедшие (исп.).


[Закрыть], – добавил он, выходя. Освальдито посмотрел на меня. Его глаза были похожи на глазные бусинки таксидермиста. Он переместил руку с «узи» и коротким стволом почесал себе яйца. Я поспешил за Хуанкой.

Я не знаю, чего я ожидал, когда мы вышли на улицу, но я никак не предполагал, что увижу мир на его прежнем месте, ярким и ничуть не изменившимся. Я не ожидал увидеть машину там же, где она стояла, как не ожидал, что и все остальное будет выглядеть как вещи, которые принадлежат миру, где детей калечат в маленьких темных комнатах.

Брайан в машине по-прежнему обнимал свое тело. Он казался более бледным, чем обычно, и капельки пота проступили на его лбу и носу. Он и не предполагал о кровавом кошмаре, который творился в доме. Я почти завидовал ему.

Мы с Хуанкой сели в машину. Он положил отрезанный палец на некотором удалении от себя, вытащил ключ из какого-то места, где его прятал, вставил его в замок, и машина, взревев, ожила и разбудила Брайана.

– Вы… Вы, ребята, закончили? – спросил он.

– Да, закончили, – сказал Хуанка. – Жаль тебя не было с нами, чувак. Марио хорошо держался. Я думал, он психанет, но этот утырок вел себя профессионально. Ха-ха!

Смех Хуанки был неуместен – чуждый звук в невероятной ситуации. Мне стало неловко.

Хуанка включил радио, нажал на несколько кнопок. Улыбнулся.

– У меня есть идеальная песня, компас[139]139
  Основная единица музыкального метра в стиле фламенко.


[Закрыть].

Раздался звук гитарной струны. Хуанка прибавил громкость, звук аккордеона взорвал динамики автомобиля. Потом голос, несколько нечеткий и заглушаемый пронзительным аккордеоном и состоянием динамиков в машине Хуанки. Мужской голос начал петь о ком-то, пересекающем пустыню в попытке добраться до Тихуаны[140]140
  Город на северо-западе Мексики, крупнейший в штате Нижняя Калифорния.


[Закрыть]. Слова о пересечении привлекли мое внимание. Песня рассказывала историю о двух наркоторговцах, везущих травку в гробу. Хуанка с улыбкой на лице подпевал голосу из динамиков.

– Это о реальных cabrones, так? – спросил он.

– Ты это о чем? – спросил Брайан с заднего сиденья.

– Розаура Сантана и Хуан Эскаланте. Это были реальные люди. Эти cabrones устали нищенствовать и попытались перевезти через границу сто кило травки в какой-то гребаной труповозке. Они думали, что проехать через Тихуану будет проще. Ну, там и трафик, и все такое. Когда на этой гребаной таможне их попросили открыть гроб, Розаура и Хуан достали пистолеты и принялись палить. В тот день погибли четырнадцать человек, включая и их. Я слушаю эту балладу, которую написал в их память Чалино[141]141
  Чалино Санчес (1960–1992) – мексиканский автор и исполнитель песен, так называемых народных баллад (corrido).


[Закрыть], каждый раз, когда еду на дело. Она напоминает мне, что дела могут пойти наперекосяк… и если это случится, то должны полететь пули.

Брайан с заднего сиденья издал какой-то звук – то ли стон, то ли вздох. Я молчал. Хуанка нажал на газ. Нас вдавило в сиденья. Это ощущение воплощало собой то, что я чувствовал: я стал жертвой инерции.