Текст книги "Домой приведет тебя дьявол"

Глава 12

Мы ехали почти молча – по Ф-35 из Сан-Антонио, потом перебрались на Ф-10. Я смотрел в окно и читал названия мест, через которые мы проезжали, названия ресторанов быстрого питания, остававшихся позади. Это был способ попытаться прогнать из головы то, чему я стал свидетелем. Я действовал почти как защитный механизм. Почти.

Палец с ноги маленького чуда был с нами в машине. И то, что я его не видел, не особо мне помогало. Мои мысли все время возвращались к смыкающимся губкам болтореза, к хрусту кости под нажимом стали.

Я хотел задавать вопросы, но знал, что не готов к ответам, а потому продолжал смотреть в окно, слушать звук, издаваемый колесами, катящимися по асфальту, пытался уйти глубже в себя, чтобы отстраниться от того, чему я был свидетелем.

Вскоре я начал думать об Аните. О ее запахе. Ее улыбке. О ее шелковистой коже. Она была любима. Она оставалась любимой. Нам это не удалось, но мы с Мелисой пытались защитить ее от всего. У нее было хорошее детство, полное смеха и игрушек. Несчастный паренек в кровати, El Milagrito, жил жизнью, которая была полной противоположностью жизни Аниты. Он знал только страдания и боль. Я не смог спасти Аниту, а сегодня не смог помочь El Milagrito.

Мне нужно было вытеснить эти мысли из головы другими мыслями, и я стал думать о Мелисе. О ее запахе. Ее улыбке. О шелковистости ее кожи. О тех же трех свойствах, что и у Аниты, но в то же время принадлежащих разным мирам. Любовь, которую мы испытываем по отношению к двум людям, может быть огромной, но в то же время невероятно разной. Я любил женщину и любил девочку, которую женщина подарила мне, но любил их на совершенно разный манер. Обе любви трансформировались в рак души, который нигде не оставлял меня.

Может быть, деньги дадут мне второй шанс. Люди с деньгами никак не могут понять, что большинство проблем бедных людей может быть решено с помощью денег. Есть проблемы, которые никуда не уходят, сколько бы купюр вы на них ни тратили, но для людей вроде меня, для тех, чьи кошмары имеют имена типа голода или лишения собственности, деньги – вещь замечательная, которая может за несколько секунд прогнать все эти бедствия.

Мы с Мелисой встретились в те времена, когда оба отошли на шаг-другой от ежедневного голода. Мы изо всех сил старались получить поскорее наши степени, страшась того дня, когда нам придется начать выплачивать наши студенческие кредиты. Желание поскорее выйти из этого пространства укрепляло нашу любовь, но эта же спешка, непреходящее состояние стресса, в котором приоритетна потребность свести концы с концами, повредила нашему браку еще до рождения Аниты. Нищета порабощает твою волю, убивает счастье, и ты в конечном счете остаешься ни с чем, с одними пеньками. Владение деньгами, большими деньгами было связано с возможностью вернуть Мелису. Ее запах. Ее улыбку. Шелковистость ее кожи.

– Слышь, чувак, есть ужасно хочется, – сказал Брайан. – Мы не можем остановиться купить какую-нибудь жратву?

– Пока нет, приятель, – сказал Хуанка. – Я хочу выбраться из трафика Сан-Антонио. Ты сможешь купить себе что-нибудь через несколько миль, когда мы остановимся заправиться.

Брайан прервал течение моей мысли. И это было хорошо. Я не хотел, чтобы два моих призрака преследовали меня всю дорогу до Эль-Пасо, поэтому я выпрямился на сиденье и принялся читать все знаки, мимо которых мы проезжали, и слушать музыку. У Хуанки была записана целая куча баллад Чалино Санчеса. Я никогда не был особым поклонником Чалино, но знал достаточно о его музыке, чтобы понять – это не мое. Его голос был не так уж и хорош, а шумная музыка наркокорридо[142]142
  Наркокорридо – поджанр мексиканских баллад (корридо), эта музыка популярна по обе стороны мексиканско-американской границы.


[Закрыть] никогда мне не нравилась. Мои музыкальные вкусы мне привила моя мать. В основном это была сальса[143]143
  Сальса – музыкальный жанр, популярный в основном в Латинской Америке.


[Закрыть]. Однако сейчас я слушал Чалино, потому что не хотел, чтобы мои мысли занимали Мелиса и Анита. Одна песня закончилась, началась другая. Качество звука в лучшем случае было средненьким, но я понял суть первых слов, и они больно ударили по мне. Они говорили о том, что после твоей смерти все меняется, а потом говорилось что-то – смысл полностью мне так и не удалось уловить – о холодной могиле, которая ждет меня. К тому времени когда в песне говорилось о приближении конца, я уже отключился. Слова, которые мне удалось разобрать, навели меня на мысль об Экторе Лаво, любимом певце моей матери. Он пел в стиле сальса о том, что у всего есть конец и ничто не длится вечно, потому что такого понятия, как вечность, не существует.

Черт.

Я выбрал наихудшее время для внимательного слушания. Слова – те, которые только что прозвучали, и те, что жили в моей памяти, – пронзили меня и нашли во мне страх, который я пытался игнорировать. Я отключился и снова стал смотреть в окно – на машины, на лица водителей. Я был не в настроении для предсказаний.

Наконец трафик стал менее плотным. Баллады Чалино закончились, и Хуанка принялся играть со своим телефоном, чтоб найти другую музыку. Из громкоговорителей вырвался громкий звук реггетона. Брайан на заднем сиденье снова клевал носом.

Мои мысли уплыли от болторезов.

У долгих поездок в машине есть свой собственный язык, свой собственный ритм, собственная реальность. У меня они всегда вызывают воспоминания. Я много ездил, когда работал в страховой компании. Меня посылали на курсы по противодействию отмыванию денег в Орландо, Билокси, Санта-Фе, Батон-Руж, Оксфорд, Даллас и другие города. Я всегда ехал туда на машине. Так я дольше отсутствовал в офисе, да и время, проведенное за рулем, было куда как веселее. Я любил быть дома, но еще я любил сидеть за рулем, когда в салоне ревет музыка.

Я любил останавливаться в местах, где истории этой страны, прошлая, настоящая и будущая, сходятся в одном месте в ряду оставленных домов, наполненных тайнами, заброшенных кладбищ, заколоченных окон закрытых магазинов и отсыпанных гравием дорожек на заправках у черта на куличках.

Меня влекли виды городков, переживших свое время, где трещины, призраки и воспоминания своим числом превосходят число жителей. Вот она – настоящая Америка. Душа этой страны живет в щербатых улыбках кассиров на бензозаправках, в пыльной шерсти собак небольших городков, в гудении неоновых вывесок на маленьких забегаловках, где слой пыли покрывает все поверхности, в надломленном духе работников автокафе в городках, которых не найдешь на карте, в странных запахах и пятнах на ковровых дорожках в дешевых мотелях, окна которых смотрят на пустые парковки.

Мне нравилось останавливаться на заправках, у которых автоматы в туалетах предлагают дешевый одеколон за четверть доллара, нравилось размышлять над тем, какая химия бушует в венах дальнобойщиков с безумными глазами. Мне нравились безымянные закусочные и сетевые кафе вроде «Вэффл Хаус» с грязными столовыми приборами, где можно увидеть официанта с золотым зубом, который сверкает ярче, чем души большинства людей.

Когда мы едем в машине, путаница проблем в наших головах начинает распутываться или становится несущественной.

Такие поездки имеют способность вызывать у меня такое чувство, будто я потерянный шепоток в трафике Остина или птица, без всяких усилий парящая над болотами Атчафалайя[144]144
  Атчафалайя – заболоченная местность на юге штата Луизиана.


[Закрыть]; или липовый турист на берегу в Билокси[145]145
  Билокси – город в штате Миссисипи на берегу Мексиканского залива.


[Закрыть], или утраченная память в бесконечных прямых дорогах Флоридского Пэнхендла[146]146
  Флоридский Пэнхендл – название северо-западной части штата Флорида.


[Закрыть].

А еще эти поездки вызывали воспоминания о Пуэрто-Рико.

Моя бабушка говорит мне, чтобы я позволял собакам зализывать мои царапины после падения, потому что их слюна святая.

Моя мать готовит еду, пританцовывая в кухне под пение Эктора Лаво: «Tu amor es un periо́dico de ayer…»[147]147
  Твоя любовь – вчерашняя газета (исп.).


[Закрыть]

Корявые пальцы моей бабушки ласкают мне лицо.

Океан плещется у моих ног.

Яркая, чуть ли не нежная зелень покрывает все горы.

Небо, такое невероятно яркое и голубое, что мне приходится моргать, чтобы убедиться, что я не сплю.

Успокаивающий голос бабушки, которая говорит мне, что моя кровь священна, что эта кровь результат смешения крови индейцев таино, африканцев и испанцев.

Красные взрывы в конце длинных, тонких ветвей огненных деревьев[148]148
  Огненное дерево, или делоникс королевский, – невысокие деревья, растущие в тропиках или субтропиках, цветки огненного дерева имеют яркие красные лепестки, давшие название этому растению.


[Закрыть].

Моя мать в один из тех коротких промежутков времени, когда ей удавалось оставаться трезвой, улыбается мне, а я поглощаю arroz con habichuelas[149]149
  Рис с фасолью (исп.).


[Закрыть] на крохотной кухне бабушки. Улыбку на лице матери можно было увидеть редко, если не считать те годы, что мы провели на острове. Ее улыбка была как суперновая звезда. Ее улыбка была моим миром, моим бальзамом, моей мечтой.

Quebrada[150]150
  Ложбина (исп.).


[Закрыть] за домом моей бабушки, журчащая вода в ней всегда холодна.

Однообразный саундтрек кваканья лягушек коки, под который я засыпаю.

На острове мы прожили около восьми лет, но это были счастливейшие годы моей жизни. Долгие поездки всегда будут вызывать у меня эти воспоминания, где бы я ни находился, и я буду благодарен за них, что бы я ни делал.

Брайан на заднем сиденье закашлялся. Этот звук нарушил что-то во мне.

Мне нужно было услышать чей-нибудь голос. Голос Чалино, снова раздававшийся из динамиков, говорил о пистолетах и смерти, и это мне не помогало.

– Что происходит с El Milagrito, Хуанка? – спросил я, глядя в окно на знак, который извещал меня, что мы проезжаем Рузвельт.

– А что с ним? – спросил Хуанка.

– У тебя сейчас в кармане лежит его палец, приятель. Оставь ты эту срань, – сказал я.

Хуанка рассмеялся.

– ¡No hay pedo, hombre![151]151
  Никакого говна, чувак! (исп.)


[Закрыть] Успокойся, – сказал он. – El Milagrito – святыня. Боженька коснулся его. Сделал его особенным.

– Это как? Он мне не показался никаким особенным. Он даже о себе позаботиться не может.

Хуанка посмотрел на меня так, словно я в одном предложении произнес слова «твоя», «мать» и «шлюха».

– Nah, huevо́n[152]152
  Да нет же, тупица (исп.).


[Закрыть], особенный не в этом смысле, – сказал он. – Его мать умерла. Она была дочерью Сони. Она была наркоманкой. Соня говорит, что она в любой час могла прийти домой, уйти. Она даже никому не говорила, что беременна, пока скрывать дальше уже не было возможности. Cuando ya no podía esconder la panzota[153]153
  Когда этот живот будет уже не скрыть (исп.).


[Закрыть], сказала она матери. Она не знала, кто отец ребенка. Alguno de los cabrones que se aprovechaban de ella, seguro. Pinches hijos de puta[154]154
  Наверняка один из ублюдков, которые ею попользовались. Вот ведь ублюдки гребаные (исп.).


[Закрыть]. Беда в том, что она так ни на один день не перестала ширяться. Умерла от передозировки прямо у себя в доме. Соня нашла ее в ванной, игла все еще торчала из ее вены. Соня упала на нее и почувствовала, как шевелит ножками младенец. Малец все еще был жив. Соня запаниковала. Она должна была извлечь младенца, а потому побежала на кухню, взяла нож, вскрыла мертвую дочь и вытащила ребенка. С тех пор он на ее попечении.

– Ужасная история, приятель, но она не объясняет, как дело дошло… ну, ты понимаешь, – до того, что оно представляет собой сегодня, – сказал я. В моем голосе слышалось разочарование.

– Ага, ya entiendo[155]155
  Понимаю (исп.).


[Закрыть], – сказал Хуанка. – El Milagrito всегда был особенным. Он уже был таким, когда Соня вытащила его из материнского чрева. Ну, ты понимаешь… encogido[156]156
  Здесь: недоразвитый (исп.).


[Закрыть]. Они все время говорили, что el chamaco[157]157
  Мальчик (исп.).


[Закрыть] умрет, что Соня вытащила его из рук Костлявой в последний возможный момент и Костлявая придет за ним. Ну, ты же знаешь, как люди умеют говорить такие вещи. Они говорили, что невозможно оставить живым то, что должно было умереть, что это против воли Господа. Соня их не слушала. Она отнесла его к brujo[158]158
  Колдуну (исп.).


[Закрыть], и тот немного поработал с ним. Le hizo una limpia. Lo protegiо́ contra el mal de ojo[159]159
  Он очистил парня. Защитил его от сглаза (исп.).


[Закрыть]. Он сказал, что малыш пришел в этот мир с La Huesuda и выжил. Dijo que era un niño sagrado[160]160
  Колдун сказал, что этот ребенок священен (исп.).


[Закрыть]. Через несколько месяцев после его рождения una vieja del barrio vino a casa de Sonia[161]161
  В дом к Соне зашла старушка-соседка (исп.).


[Закрыть]. Она сказала, ей приснился сон про внука Сони, что этот мальчик от Бога и может защищать людей, поэтому-то Бог и оставил его живым. Она сказала, что мальчик – milagrito, маленькое чудо, ты меня понимаешь. Соседка попросила у Сони ноготок мальчика. Соня решила, что все это ерунда, но она была расположена к соседке. И дала старухе ноготок мальчика, и на этом делу конец. Но приблизительно месяц спустя, старушка эта снова пришла к Соне. Ее сын был уличным торговцем и рассердил не тех cabrones. Они пришли за ним. Llenaron la casa de plomo[162]162
  Они изрешетили дом пулями (исп.).


[Закрыть]. Ее муж и три сына были убиты. Она сидела перед телевизором, и с ней ничего не случилось. Пули облетали ее, и ни одна из них ее не коснулась. Она сказала Соне, что это и есть доказательство святости мальчика. Слух быстро распространился. No hay correo más rápido que el chisme en el barrio[163]163
  Самая быстрая почта – районные сплетни (исп.).


[Закрыть]. Соседи стали регулярно к ней захаживать, просили ноготок, или прядку волос, или что угодно. Соня поняла, что это идеальный способ оплачивать медицинские счета, покупать молочную смесь для грудничков, подгузники и всякую такую херню. Возможность заработать немного денег свалилась ей прямо в руки, ты меня понимаешь? Она стала брать деньги. Люди платили, не говоря ни слова. Да, черт возьми, они были счастливы платить. Я думаю, что церковь научила людей: спасение и защита всегда доступны, только денежки заплати. Как бы то ни было – бриллиантовая лихорадка.

Рэкет. Ложь. Мальчик, которого наркотики обратили в нечто совершенно бесполезное, каким-то образом стал религиозным сокровищем. Мы, однако, получили не ноготок и не прядку волос. Мы получили целый гребаный палец. И Хуанка заплатил за него кучу денег. Соня была блестящей старухой, но еще и монстром. А это превращало нас в нечто еще худшее. Я вспомнил шрамы на теле мальчика, отсутствующие части тела. И совсем не маленькие. Это означало много людей и много денег.

Все, кто уносил его части, и те, кто позволял это, заслуживали судьбы хуже, чем его судьба.

Я подумал об Аните, о том, что ее крохотное тело подвергалось всем этим тестам и инъекциям, и то, что осталось от моего сердца, снова содрогнулось от боли.

– У нас нет ничего подобного – ни волос, ни ногтей. У нас целый гребаный палец. Когда случился переход на более высокий уровень?

– Ну, ты же знаешь, как это бывает, мужик. Пошли слухи, – сказал Хуанка. – У дам есть сыновья, и эти сыновья не хотят умирать. В конечном счете к ней стали приходить даже sicarios[164]164
  Наемные убийцы (исп.).


[Закрыть]. До них дошли слухи о существовании niño milagroso[165]165
  Чудо-ребенка (исп.).


[Закрыть] в этом районе, о том, что если у тебя есть его малая частичка, то пули тебе не страшны. Scarios всегда заполняют пространство между пулями и молитвами, жертвами и всяким говном, и они готовы были платить большие деньги, но им нужно было что-нибудь посолиднее ногтей и волос.

Соня жила нелегкой жизнью. Счета. Еда. Аренда. Бензин. Наемный убийца предложил ей много денег за зуб. К тому времени у парнишки уже было пять или шесть зубов. Наемный убийца хотел носить этот чертов зуб у себя на шее. Соня сказала «нет». И тогда убийца наставил на нее пистолет. Она взяла деньги. El cabrо́n сам извлек зуб из десны мальчика – вышиб его рукоятью пистолета. Тут нужен особый вид скотины, чтобы колотить ребенка по лицу рукоятью пистолета, верно? В общем, тогда-то она и обзавелась охранником. А бизнес El Milagrito продолжал расти. Наемный убийца, чувак по имени Мартин, стал известен под именем El Fantasma[166]166
  Призрак, привидение (исп.).


[Закрыть]. Он вышвыривал cabrones из дома направо и налево, и никто не мог ему возразить. Тут ходят слухи о том, как его застрелили, как пули проходили сквозь него, будто его там и не было. Все это стало нарастать. Стало приходить больше людей. Теперь у нее появилась ее собственная церковь со всеми атрибутами. Люди приходили в воскресенье помолиться El Milagrito. Покупки у нее делали влиятельные люди, местные и приезжие из Мексики. В этом ебаном бизнесе очень важна протекция, ты меня понимаешь.

Я представил себе, сколько боли вынес этот малец и сколько боли его еще ждет. Боли, с которой он не может бороться, ни даже слова сказать против.

Я представил себе Аниту приблизительно в такой же ситуации. Вообразил говнюков вроде Хуанки и меня в ее комнате, вот мы оплачиваем кусочек ее плоти и уходим с ним. Это было бесчеловечно. Я никого не резал, но Соня на моих глазах сделала это – отрезала его палец. Я стал соучастником. Я был не менее виновен, чем она и Освальдито, который придерживал ноги ребенка так, будто Соня всего лишь стригла ему ногти. Жить с этим, если останусь живым, мне будет нелегко. Я решил сообщить об этом в полицию, как только мы вернемся.

– Мы скоро уже остановимся? – раздался с заднего сиденья голос Брайана. Его голос напоминал кваканье лягушки.

– Очень скоро, – сказал Хуанка. – Следующая остановка Озона. Нам нужен бензин. А мне нужен кофе.

Глава 13

Мы заехали на заправку рядом с федеральной трассой. Брайан вышел из машины, остановился, держась за дверь.

– Жрать хочу, – сказал он. Судя по его виду, стоять прямо ему было нелегко. Капли пота покрывали его лоб, а волосы походили на обрывки старого ковра, прилипшие к больной собаке.

– Ты здоров, чувак? – спросил я. Впереди перед нами с пневматическим вздохом распахнулись двери мини-маркета, и Хуанка вошел внутрь.

Брайан сделал два шага вперед и чуть согнулся в пояснице, как человек, сгибающийся под грузом тайн.

– Это… это все лед, старина. Я стараюсь завязать. Я хочу вернуться, освободившись от этого. Ради ребенка. Когда я вернусь домой с деньгами, мы со Стеф соберем пожитки – и в путь, в места получше, но я знаю: это может произойти, если я завяжу. Она мне сказала об этом перед отъездом. Утром я принял чуток, но гораздо меньше, чем обычно. Вот и все. С тех пор меня ломает. – Он покопался в карманах, извлек оттуда погнутую сигарету и зажигалку, закурил, затянулся сигаретой так, будто она знала ответ на что-то внутри него.

Я не знал, что ему сказать. Наркомания – это монстр. Я видел, как этот монстр погубил мою мать, украл ее юность и улыбку, уничтожил ее вены, так что ей пришлось колоться в ноги, а потом в шею.

– Все в порядке, чувак, – сказал Брайан. Правая сторона его рта скривилась в приближенном подобии улыбки, когда он выпустил облачко дыма. – Все будет в порядке, нужно только поесть что-нибудь.

Он затоптал сигарету каблуком, и мы вместе вошли в мини-маркет. Я купил перекусить (такая еда заставила бы Мелису нахмуриться) и кофе в стаканчике, обещавшем вкус латте с ванильным запахом.

Мы расплатились и направились назад к машине. Хуанка заправлял машину и проверял свой телефон. Брайан вернулся в машину на прежнее сиденье сзади. Я сделал несколько шагов в сторону зеленой зоны за последней колонкой. Старик выгуливал собаку. Он сильно кашлял и чесал себе яйца. Это напомнило мне Освальдито.

Где-то вдалеке взревело что-то крупное. От этого звука, протяжного и утробного, у меня кровь застыла в жилах. Я посмотрел в сторону этого звука, но увидел только густой черный туман, как дым из фабричных труб. Ничего дальше конца улицы увидеть было невозможно.

Когда дым рассеялся, и я увидел что-то, повисшее на фонаре, оно тихонько покачивалось туда-сюда, движимое ветерком, которого я не чувствовал. Я сделал несколько шагов в том направлении и остановился. Заупокойный звук возник снова, слишком громкий и органичный, чтобы быть звуком, производимым машиной, слишком мощным и грохочущим, чтобы нести хорошие вести. Я продолжал идти, глядя на то, что раскачивалось на фонаре. Оно походило на большую куклу.

Страх сжал мою шею сзади ледяными пальцами.

Я перешел на бег – на тот бег, когда ты продвигаешься вперед с отчаянно малой скоростью. Я уже подбегал к фонарю, когда мои колени с хрустом ударились об асфальт. Я поднял глаза на куклу.

Ветерок шевелил ее волосы.

На ее белом платье виднелись голубые пятна.

Я знал: это были киты.

А на фонарном столбе висела Анита.

– Эй, Марио, я закончил.

Изображение исчезло. Моя девочка ушла, кукла ушла. Старик вернулся. Собака засунула голову в траву, ее уши ниспадали ей на морду. Мне нужно было взять себя в руки. И сделать это быстро.

* * *

Когда мы снова выехали на шоссе, Хуанка не стал включать музыку. Вместо звуков музыки салон наполнялся странно завораживающими звуками – кондиционера, колес, катящихся по асфальту, и нашего дыхания. Брайан вскоре уснул, и звук, издаваемый им, изменился. Есть что-то в напряжении, которое утомляет тебя, а его тело подвергалось целой комбинации стрессов, страха и демонов его метамфетаминовой наркомании. У меня этот ублюдок вызывал сочувствие.

Хуанка ехал, положив правую руку на баранку. Его глаза были устремлены на дорогу, но я мог сказать, что и его глаза были где-то не здесь, где-то далеко.

Я прислонился головой к стеклу, смотрел на пролетающий мимо мир. Я чувствовал Аниту и Мелису как две планеты на орбите моих мыслей, пока еще не в центре, но слишком крупные, чтобы их не замечать, их вес настолько велик, что они своей гравитацией воздействуют на мои внутренние приливы.

Анита ушла, и как бы я ни убегал, расстояние между мной и ее призраком не увеличится. С Мелисой другая история. Она была где-то здесь, может быть, думала обо мне, может быть, искала того, что заслуживает, в объятиях кого-то другого. От этой мысли мне становилось больно, но я чувствовал, что мысль правильная, именно такая, какую я заслужил.

С ее родителями я познакомился, когда мы с ней встречались уже около трех месяцев. Они были строгими трудягами. Людьми церкви. Они хотели для своей дочери человека, который был бы кем-то. Доктором или адвокатом. Ни тем ни другим я не был. Я был нищебродом. Я пришел на обед в их дом в старых туфлях. Других у меня не было. У родителей Мелисы был гигантский питбуль, который поглядывал на меня, пока я жевал миланесу[167]167
  Мясное, куриное или рыбное блюдо в виде котлет, которые перед прожаркой выдерживают в смешанных белке и желтке, подается с гарниром.


[Закрыть], пережаренную ее матерью, и клевал салат из начавшего коричневеть латука. Я вежливо отвечал на их вопросы. Откуда я? Чем занимались мои родители? Хожу ли я в церковь? Нет ли у меня детей от предыдущих связей? Я решил, что допрос прошел хорошо. На следующий день я встретился с Мелисой за кофе. Она сказала мне, что стоило мне уйти, как ее отец спросил, не нужны ли мне деньги на новые туфли.

Я ощутил такую абсолютную пустоту в груди, что мое дыхание затруднилось. В уголке правого глаза у меня стала собираться слеза, но я вытер ее костяшками пальцев и моргнул несколько раз. Я закрыл глаза, чтобы взять себя в руки, и увидел улыбку Аниты, услышал голос Мелисы: «Я тебя люблю». Я попытался найти спокойное место внутри себя, но все хорошее, что не было воспоминаниями, исчезло. Я был пуст. Я не нашел ничего, кроме боли, злости и воспоминаний. Я никогда не чувствовал себя таким одиноким. Всхлип вырвался из моего горла. Я попытался выдать его за кашель. В машине по-прежнему стояла тишина, но в больном крике внутри меня тонул мир.