Текст книги "Завтра, завтра, завтра"

Студенты, а с ними и Сэди, зашлись в истерическом хохоте.

– Я бы с удовольствием поработала над звуком, но мне не хватило времени, – всхлипнула сотрясаемая хохотом Сэди, но ее никто не слушал.

– Тише, ребята, тише, – замахал руками Дов. – Меня также тошнит от этой игры, однако, должен вам признаться, от нее меня тошнит не так сильно, как от всех прочих.

Дов внимательно посмотрел на Сэди, словно видел ее впервые в жизни, хотя шла уже четвертая неделя семинара, а затем уставился в журнал, отыскивая ее имя. Сэди зарделась от гордости. И плевать, что шла уже ЧЕТВЕРТАЯ неделя семинара.

– Само собой, это содрано с «Космических захватчиков», – хмыкнул Дов, – просто ружье заменено гусиным пером. Но именно в эту подделку под «Космических захватчиков» я прежде никогда не играл, Сэди Грин.

Дов прошел второй уровень «ЭмилиБум», и Сэди интуитивно поняла, что сейчас ей отвесят очередной комплимент.

– Прикольно, – тихо, но так, чтобы слышали все, вынес вердикт Дов.

Обуреваемая честолюбием, Сэди задалась целью сделать вторую игру еще более дерзкой. И ее осенило.

Действие игры, созданной в черно-белой цветовой гамме, происходило на ничем не примечательной фабрике, где собирались какие-то непонятные механизмы. Очки начислялись за каждое собранное изделие. В основу разработки Сэди положила метод «Тетриса» – игры, которой бесконечно восхищался Дов. По его словам, «Тетрис» являлся чистейшим произведением искусства – головоломкой о соединении случайных фигурок в монолитные строительные блоки. Игра Сэди точно так же, как и «Тетрис», убыстрялась с каждым пройденным уровнем: изделия становились сложнее, деталей для их сборки требовалось больше, а времени – меньше. Периодически на экране всплывало текстовое облачко, предлагавшее обменять набранные очки на сведения о фабрике и производимой на ней продукции. Облачко недвусмысленно намекало, что игрок, раскрывший тайну фабрики, потеряет почти все очки. Игрок мог либо проигнорировать предложение, нажав кнопку «Пропустить», либо воспользоваться им.

В соответствии с установленными правилами Сэди за неделю до семинара раздала сокурсникам дискеты в 3,25 дюйма, чтобы те успели пройти все уровни. Игру она представила так:

– Хм… Игра называется «Тебе решать». На ее создание меня вдохновила бабушка. Сыграйте и скажите, что вы о ней думаете.

В воскресенье Сэди получила письмо от Ханны Левин.

«Дорогая Сэди! Я сыграла в твою игру, и у меня нет слов, чтобы выразить свое возмущение. Это отвратительно! Тебе лечиться надо! Копию этого письма я отправлю Дову. Не уверена, что продолжу занятия на семинаре. Похоже, для меня там небезопасно. Я ужасно расстроена. Ханна».

Окончив читать послание, Сэди улыбнулась. Хорошенько подумала и написала ответ.

«Дорогая Ханна! Извини, но мне ни капли не жаль, что моя игра тебя расстроила. Она и должна расстраивать. В этом ее смысл. Я ведь не просто так упомянула в классе, что на ее создание меня вдохновила бабушка».

«Иди к черту, Сэди!» – тут же откликнулась Ханна.

Пару часов спустя Сэди прилетела весточка от Дова. Только ей, без копии для Ханны.

«Сэди, я еще не играл, но жду не дождусь. Дов».

На следующий день он позвонил ей.

– Итак, мы оба знаем, что Ханна Левин – конченая идиотка.

Последний час Дов провисел на телефоне, беседуя с Ханной, требовавшей, чтобы Дов заявил на Сэди в Дисциплинарный комитет МТУ. Ханна считала, что игра Сэди «Тебе решать» попрала нормы студенческого общежития, не допускавшего ксенофобии.

– Надеюсь, я утихомирил ее, – вздохнул Дов. – Но что за набитая дура! Жаль время на нее тратить. Однако ж прими мои поздравления, Сэди Грин, твоя игра уязвила ее до глубины души.

– Да она рехнулась, – фыркнула Сэди.

– Думаю, ей не понравилось, что ее обозвали фашисткой.

– Ты в нее играл?

– Само собой. Куда б я делся?

– Выиграл?

– Так ведь в ней нет проигравших. В том-то и гениальность ее создателя, верно?

– В ней нет выигравших, – поправила его Сэди. – Это игра о том, каково приходится соучастникам.

«Гениальность ее создателя»! Дов сказал «гениальность»!

Смысл игры был прост. Если игрок, вместо того чтобы бездумно шлифовать деталь за деталью, задавался вопросами, его очки, конечно, сгорали, зато он выяснял, что фабрика поставляет детали для машин Третьего рейха. Как только игрок получал эту информацию, ему предлагался выбор: замедлить работу, выпускать только мало-мальски возможное количество деталей, чтобы не попасть под раздачу Рейха, или вообще остановить производство. Игрок же, который не задумывался над происходящим, так называемый истинный ариец, без труда набирал невероятное количество очков и лишь в конце игры узнавал правду. Перед его глазами появлялось выведенное готическим шрифтом сообщение: «Поздравляю, фашист! Ты помог Третьему рейху прийти к власти и победить! Гордись собой, эффективный производитель!» – а затем звучала музыка Вагнера. Таким образом, выигрывая в количестве и набирая очки, игрок проигрывал в качестве, то есть в нравственной чистоплотности.

– Слушай, я прям-таки влюбился в эту игру. Она такая уморительная.

– Уморительная? – огорошенно переспросила Сэди.

Она ожидала нечто типа «обескураживающая» или «выводящая из душевного равновесия».

– У меня своеобразное чувство юмора, – хмыкнул Дов. – Чернее черного. Забей. Не хочешь кофейку хлебнуть?

Они отправились в кафешку на Гарвардской площади, располагавшуюся неподалеку от квартиры Дова. Сэди предполагала, что темой их беседы станет негодующая Ханна с ее претензиями, но о Ханне не было произнесено ни слова. Зато Сэди призналась в любви к «Мертвому морю» и забросала Дова техническими вопросами. В основном о том, как ему удалось так реалистично передать светотень с помощью «Улисса». В ответ Дов скорбно покачал головой: он разработал «Мертвое море», чтобы справиться со своим страхом – страхом утонуть. Сэди рассказала ему о бабушке, детстве в Лос-Анджелесе и болезни сестры, и они обсудили игры, в которые им нравилось играть в детстве и сейчас. Дов разговаривал с ней на равных, как с товарищем по работе, и Сэди млела от счастья. Дисциплинарный комитет МТУ больше ее не пугал. Какая разница, вытурят ее из универа или нет! «Тебе решать» того стоила, ибо мгновения наедине с Довом – бесценны.

Дов перегнулся через стол и смахнул кофейную пенку с ее губ.

– Похоже, я попал в переплет, – усмехнулся он.

– Из-за Ханны? – встревожилась Сэди.

– Кого? Ах, этой! Нет… Но грядут большие неприятности… Я хотел бы пригласить тебя в гости, хотя и знаю, что не должен этого делать.

– Почему не должен? – пожала плечами Сэди. – Мне интересно посмотреть, где ты живешь.

Так начались первые в жизни Сэди серьезные отношения со взрослым мужчиной. Дов не просто стал ее любовником – он стал ее учителем. Персональным ментором. И эта роль давалась ему намного лучше, чем роль лектора в университете. Сэди многое узнала от него. Она училась, не переставая. Дов уговорил ее доработать «Тебе решать». Поделился хитростями создания графических движков.

– Никогда не используй чужие движки, если способна написать свой, – наставлял ее Дов. – Движок – слишком мощное оружие власти.

Она обожала резаться с ним в игры, заниматься сексом и делиться мыслями. Она любила его.

То, что Дов женат, она узнала лишь спустя четыре месяца, когда оканчивала второй курс обучения в МТУ. Он сказал, что им нужно поговорить, пока все не зашло слишком далеко. Чуть раньше Дов предложил Сэди все лето жить вместе в его квартире.

Он признался, что женат и что жена вернулась в Израиль. Они разъехались. Устали от супружеских уз и решили отдохнуть друг от друга. Поэтому он и устроился в МТУ.

– Так она обо мне знает? – спросила Сэди.

– Не то чтобы знает, но догадывается, что кто-то вроде тебя есть в моей жизни. Но ты не парься. В этом нет ничего дурного.

Но Сэди почувствовала себя дурно. Дов ее не убедил. Ей казалось, ее обманом вынудили совершить низкий поступок. Пусть ненароком, она вляпалась в грязную историю – связалась с женатым мужчиной. Да, она ведать ни о чем не ведала, но теперь-то ей открыли глаза. И если уж начистоту, возможно, она подозревала об этом с самого начала, просто предпочла вести себя как игрок из «Тебе решать». Не допытывалась, не задавала неудобных вопросов, а прятала голову в песок, не желая знать правды.

И все же то лето она провела вместе с Довом в его квартире. Она любила его. И – в некоторой мере – уже не мыслила без него жизни. Она проходила практику в Бостоне в компании по разработке игр «Селлар Дор Геймз» и тщательно скрывала от коллег свои отношения с Довом. Он слыл знаменитостью среди дизайнеров игр, и Сэди не хотелось, чтобы слухи об их связи дошли до жены Дова. Она так зациклилась на этих шпионских играх и своей любви к преподавателю, что совсем запустила практику и не произвела на разработчиков компании никакого впечатления. Она не фонтанировала идеями и сбегала с работы при первой же возможности.

Стоит ли говорить, что, тая от всего мира увлеченность Довом, она защищала не только Дова, но и себя. Женщин, работавших в игровой индустрии, можно было перечесть по пальцам, и Сэди не желала ставить под угрозу будущую карьеру. Игровой мир косо смотрел на юных красоток, деливших ложе с влиятельными мужчинами. Подобное поведение налагало клеймо на их профессиональную репутацию, и, когда они порывали со своими любовниками, им сложно было устроиться на работу в игровой сфере: их не воспринимали как толковых специалистов. Несправедливо, но ничего не попишешь. Сэди меньше всего хотелось, чтобы за ее спиной постоянно шушукались: «А, эта? Малолетняя пассия Дова Мизраха!» По уши влюбившись в Дова, Сэди не потеряла голову: она понимала, что в скором времени может остаться одна, без него.

Осенью, учась на третьем курсе, она записалась на инновационный, прорывной семинар по искусственному интеллекту и снова столкнулась с Ханной Левин, с которой не виделась после ссоры из-за «Тебе решать».

– Надеюсь, ты не держишь на меня зла, – сказала ей Сэди после семинара. – Я не собиралась ранить твои чувства.

– Ой, я тебя умоляю. Именно для этого ты свою игру и написала, чтобы ранить чувства играющих, – бросила Ханна. – Я не донесла на тебя только потому, что твой полюбовник меня отговорил. Решила не связываться. Как говорится, не тронь – не завоняет.

– Он не был моим полюбовником, когда мы ходили на семинар! – рассердилась Сэди, но Ханна, отвернувшись, направилась к двери.

Попав под покровительство Дова, Сэди больше не создавала игр, хотя много помогала Дову в его работе. В каком-то смысле работать с Довом и на Дова было легче, чем придумывать и изобретать что-то самой. Ее программы и рядом не стояли с программами, написанными Довом, и казались ей жалкими безделушками и детскими шалостями. Они и были жалкими безделушками и детскими шалостями. Ей только-только стукнуло двадцать. А в двадцать лет все, что бы ты ни делал, оборачивается жалкой безделушкой или детской шалостью. И, благоговея перед Довом, Сэди кляла свои недоразвитые двадцатилетние мозги и незрелые идеи.

Она жила с Довом уже десять месяцев, когда неожиданно на станции метро встретила Сэма. Она сразу выделила его из толпы: мальчишеская фигурка в мешковатом пальто, шаткая, но уверенная походка, прямой, целеустремленный взгляд. Сэм, кто же еще. Она ни капли не сомневалась, что он ее не заметит. Оглядываться – не в его характере. И ее это радовало. Он нисколько не изменился. Остался таким же, каким и был, совершенным и чистым. Юным. Не наделал глупостей, которые наделала она. По сравнению с ним она чувствовала себя дряхлой и изнуренной старухой. Стоит ей открыть рот, и он сразу распознает всю глубину ее отчаяния. Ее отчаянного падения. И вдруг он оглянулся. И позвал ее. Но она даже не сбавила шаг.

И тогда он заорал во всю глотку:

– СЭДИ МИРАНДА ГРИН! ТЫ УМЕРЛА ОТ ДИЗЕНТЕРИИ!

Она могла наплевать на Сэма, но не на этот властный, идущий из детства, их общий тайный призыв. Приглашение к игре.

Она обернулась.

Уезжая на зимние каникулы в Израиль, Дов предупредил Сэди, что звонить и писать будет редко.

– Сама понимаешь – семья.

– Да все нормально, – успокоила его Сэди, хотя ничего нормального в этом не находила.

Но она держалась, прикидываясь классной девчонкой. Классные девчонки не заморачиваются, когда их любовники уезжают на зимние каникулы проведать живущих отдельно от них жен. Она обязана быть классной, иначе Дов ее бросит и у нее разобьется сердце. Сэди больше не представляла жизни без Дова. Оглядываясь назад, она понимала, в каком беспросветном одиночестве прошли для нее полтора года обучения в МТУ до встречи с Довом. Она ведь так и не завела друзей. И когда ее другом стал Дов, Сэди расцвела. Преобразилась. Подобно светлому и теплому лучу солнца он отогрел ее, осветив все вокруг. И она воспарила. Зажглась. С Довом она обсуждала игры. С Довом делилась наболевшим. Никого не было лучше и прекраснее Дова. Да, она любила его. А еще он ей чертовски нравился. И, находясь рядом с ним, Сэди чертовски нравилась самой себе.

Правда, с недавних пор ей постоянно мерещилось, что Дов теряет к ней интерес. И она лезла из кожи вон, чтобы разжечь в нем былую страсть. Со вкусом приоделась. Модно подстриглась. Обзавелась кружевным бельем. Стала знатоком вин, проштудировав посвященную им книгу, чтобы не ударить в грязь лицом на романтическом ужине, который они, давние возлюбленные, когда-нибудь непременно устроят. Однажды Дов мимоходом посетовал, что американские евреи на удивление мало знают об Израиле, и она прочла другую книгу, про создание Еврейского государства. Теперь, если бы зашла речь об Израиле, она с легкостью поддержала бы разговор. Но все было втуне.

Дов постоянно к ней придирался. Если она целый день не отрывалась от какого-нибудь романа, он пенял ей: «В твои годы я программировал без продыху». Если она мешкала с работой, которую он ей задавал, он ворчал: «Ты выдающаяся, Сэди, но жутко ленивая». А ведь ей приходилось не только помогать ему писать игры, но и учиться. Но всякий раз, когда она указывала на груды учебников и конспектов на столе, он презрительно отмахивался: «Не смей жаловаться. Никогда-никогда». Или цедил сквозь зубы: «Вот поэтому я и не связываюсь со студентами». Если она восхищалась игрой, которую Дов не одобрял, он обрушивался на нее с критикой и с пеной у рта доказывал, почему эта игра никуда не годится. Впрочем, это касалось не только игр, но и фильмов, и книг, и произведений искусства. Дошло до того, что Сэди уже не осмеливалась высказывать собственное мнение и интересовалась только мнением Дова: «Что скажешь, Дов?»

Она держалась, притворяясь классной девчонкой. Ведь она – пассия. «А все пассии – классные», – подумала Сэди и горько рассмеялась. Так оно и бывает, когда играешь по чужим правилам: питаешь иллюзии, что у тебя есть выбор, хотя никакого выбора у тебя нет.

– И над чем же наша умница потешается? – полюбопытствовал Дов.

– Да не над чем. Позвони мне, когда вернешься.

Сэди улетела в Калифорнию и все каникулы хандрила и молчала. Ее без конца знобило, на нее постоянно накатывали усталость и изнеможение. Целыми днями она валялась в кровати под одеялами в цветочек и листала потрепанные детские книжки.

– Что случилось? – спросила Алиса, студентка-первокурсница медицинского факультета Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. – Мы волнуемся.

– Ничего. Наверное, подхватила какую-то инфекцию в самолете.

– Не смей меня заражать! – испугалась Алиса. – Болезнями я сыта по горло.

Теперь Алиса боялась пропустить из-за болезни даже один день жизни.

Сэди не собиралась ни с кем из семьи обсуждать Дова. Даже с Алисой. Возможно, особенно с Алисой. Алиса, как и бабушка, питала стойкую неприязнь к двусмысленным жизненным ситуациям, в которых сам черт не разобрал бы, что хорошо, а что – плохо.

Алиса внимательно оглядела Сэди и пощупала ее лоб.

– Температуры нет, но выглядишь ты неважно.

Сэди решила переменить тему.

– Не поверишь, кого я случайно встретила на станции «Гарвардская площадь».

В конце концов именно Алиса наябедничала Сэму про «Дневник добрых дел». Алиса божилась, что сделала это из лучших побуждений, а вовсе не из ревности, и Сэди ей верила. Однако все в их семье помнили, как Алиса закипала от ярости всякий раз, когда Сэди отправлялась в больницу «работать на благо общества», и как желчно отозвалась она о награде, полученной сестрой в синагоге.

За три месяца до бат-мицвы Сэди Алиса наскочила на Сэма в больнице, где проходила рутинную процедуру, сдавая контрольный анализ крови, – лейкемия не беспокоила ее уже больше года. Сэму же предстояла очередная операция. Они не очень хорошо друг друга знали, но даже то малое, что Алиса знала о Сэме, ее совершенно не радовало. Она полагала, что Сэди обзавелась довольно странным приятелем. Отчасти в этом была виновата и сама Сэди. Она всячески мешала сестре познакомиться с Сэмом, заявляя, что никакой он не друг, и упирая на свою благотворительную миссию. «Я вожусь с ним из жалости», – убеждала она Алису. Какая-то часть души Сэди восставала против знакомства Алисы и Сэма. Она не хотела, чтобы сестра высказалась о ее друге так же откровенно и жестко, как она высказывалась о других ее друзьях и одноклассниках. Алиса была умна, но холодна и рациональна, и годы болезни только усилили ее черствость. Сэди не желала, чтобы ее сестра препарировала Сэма, как лягушку, рассматривая его под микроскопом своих колючих и безжалостных глаз.

Поэтому, когда Алиса увидела Сэма, она сделала вид, что его не заметила. Но Сэм приковылял к ней.

– Ты сестра Сэди? – спросил он. – А я Сэм.

– И так знаю, – фыркнула Алиса.

Детский ортопед, один из многочисленных докторов Сэма, заприметив двух болтающих ребятишек, обознался, приняв Алису за Сэди, вечно мелькавшую в больнице, и весело поздоровался:

– Привет, Сэм! Привет, Сэди!

– Доктор Тибальт, – поправил его Сэм, – это не Сэди, это ее сестра Алиса.

– Ах да! – засмеялся доктор. – Но вы так похожи.

– Разумеется, – чопорно отозвалась Алиса, – только я на два года старше и волосы у меня прямые. Но главное наше отличие в том, что я не таскаюсь везде и всюду с «Дневником добрых дел» и не веду учет потраченного на благотворительность времени.

На том разговор и кончился, и медсестра позвала Алису в кабинет для забора крови.

– Увидимся, Сэм, – бросила Алиса через плечо.

Тем же вечером Сэм позвонил Сэди домой.

– Повстречался в больнице с твоей сестрой, – доложил он.

– Ах да, точно. Прости, я хотела поехать с ней, но сегодня у меня была подготовка к бат-мицве. Угадай, какую игру я держу в руках?

– Какую?

– Четвертое «Королевское приключение». Я упросила бабулю свозить меня в магазин с игровыми приставками, смотрю – а игра уже на полке! Они выпустили ее на месяц раньше, представляешь? Я такой визг подняла – все оглохли. Сэм, тут такая потрясающая графика. Намного лучше, чем в третьих «Приключениях». И наверное, даже лучше, чем в «Зельде».

– Но ты обещала дождаться меня. Сказала, мы начнем играть вместе.

– Так мы и начнем. Я еще в нее не играла. Просто установила на жесткий диск. Послушай, какая здоровская музыка.

Сэди поднесла телефонную трубку к музыкальным колонкам.

– Тут плохо слышно, – пожаловался Сэм. – Сэди, Алиса говорила такие странные вещи…

– Не слушай ее, это же Алиса. ОНА ГРУБИЯНКА, КАКИХ СВЕТ НИ ВИДЫВАЛ! – завопила Сэди, чтобы сестра непременно ее услышала. – Как думаешь, если твоя нога не будет особо болеть и тебя выпишут из больницы, Дон Хён сможет привезти тебя к нам в воскресенье, чтобы мы поиграли в четвертое «Королевское приключение»? А обратно тебя отвезет мой папа, не сомневайся.

– Не знаю. Думаю, я застрял здесь как минимум на неделю, а то и больше.

– Не беда. Тогда я принесу с собой дискеты, мы установим их на…

– Сэди, Алиса упоминала какой-то дневник и учет времени…

Сэди прикусила язык. Вот и настал час расплаты. Она так долго ждала его. Так долго ждала, что не успела к нему подготовиться.

– Сэди? – встревожился Сэм.

– А, это… Ну, это такая специальная форма, которую я заполняю, когда прихожу в больницу. Мне кажется, так все делают.

– Ну да… Вероятнее всего… Хотя мои дедушка с бабушкой ничего не заполняют.

– Как-то не верится. Может, они заполняют ее, когда тебя нет поблизости? Или… Или, может, эти дневники заполняют только дети, когда навещают других детей в больнице?

– Хм, логично.

– В целях безопасности, – самозабвенно сочиняла Сэди. – Ой, Шарин зовет ужинать. Давай я перезвоню тебе?

Но она так и не перезвонила. Без пяти девять (позже девяти вечера ему запрещалось звонить ей домой) он снова набрал ее номер. Сэди раздумывала, не упросить ли отца сказать, что ее нет дома, но все-таки взяла трубку.

– Послушай, Сэди, я припомнил, что Алиса говорила про учет времени, потраченного на благотворительность.

– Ну да. Так это одно и то же. Что просто учет времени, что учет времени, потраченного на благотворительность. И там и там указывается, сколько времени я провела в больнице. Да чего ты привязался к этому учету? Ты спросил Дон Хёна? Он привезет тебя на выходных?

– Но зачем тебе знать, сколько времени ты провела в больнице?

– Затем… – замялась Сэди. – Думаю, затем, чтобы ничего не упустить из виду.

Сэм долго молчал, тихонько дыша в трубку, и наконец произнес:

– Ты что, волонтер? Помогаешь недужным?

– Если бы я была волонтером, я бы носила особое платье, а я его не носила.

– Вопрос не в платье.

– Самсон, не глупи! Ну что ты занудствуешь? Давай поболтаем о чем-нибудь другом.

– Я был для тебя работой на благо общества? Благотворительным жестом?

– Нет, Сэм.

– Мы были друзьями или ты просто меня жалела? Может, я был для тебя домашним заданием или еще чем-то, а, Сэди? Ответь мне! Я хочу знать!

– Друзьями. Кем же еще? Ты – мой самый лучший друг, Сэм.

На глаза Сэди навернулись слезы.

– Ври больше! – вскричал Сэм. – Я никогда не был твоим другом! Ты просто зажравшаяся богачка из Беверли-Хиллз, возомнившая себя ангелом милосердия, а я – тупой кретин с искалеченной ногой и без гроша в кармане. Проваливай! Я не нуждаюсь в твоей опеке!

– Сэм, это трудно объяснить, но поверь: лично к тебе этот «Дневник» не имел никакого отношения! Я… я просто играла. Мне нравилось складывать цифры и любоваться результатом. – Сэди запнулась, ожидая, что Сэм откликнется, но Сэм молчал. – Мне захотелось побить все рекорды. Я набрала шестьсот девять часов-очков, но думала, это не предел, и…

– Ты лгунья. И… И – дрянь… И… – Сэм застонал: ни одно из этих обзывательств не ранило так больно, как ему бы хотелось. – Ты… Ты… – Сэм судорожно рылся в памяти, пытаясь вспомнить самое гадкое, самое хлесткое ругательство, когда-либо слышанное им. – Ты… Ты – сука! – прошипел он и удивился, как странно, по-иноземному, прозвучало это впервые произнесенное им слово.

– Кто? – переспросила Сэди.

Сэм понял, что перешел Рубикон. Однажды очередной приятель его матери, Анны, обозвал ее сукой, и Анна застыла, обратившись в каменного истукана. После этого приятель навсегда исчез из их жизни, и Сэм смекнул, что в слове из четырех букв таится чародейное и очень сильное заклинание, способное разорвать все нити, связывавшие человека с людьми из его прошлого. А в ту секунду Сэм страстно желал лишь одного: навечно позабыть и о Сэди Грин, и о своем слабоумии, заставившем его разнюниться и вообразить, что такая девочка, как Сэди, может стать его другом.

– Сука! – выплюнул он. – Не желаю тебя больше видеть!

И бросил трубку.

Сэди, прижимая трубку к горевшей, как от оплеухи, щеке, присела на кровать, застеленную одеялом в цветочек. Сэм никогда при ней не ругался, и его звенящий, срывающийся голос, выкрикивавший «сука!», так рассмешил ее, что она чуть не расхохоталась в голос. Брань не задевала ее. В школе ее недолюбливали, и она стойко переносила измывательства одноклассников. Их унизительные прозвища слетали с нее как с гуся вода. Уродина, стервозина, чучело, шизоид, грымза – подумаешь! Но слова Сэма острым ножом ударили ей в сердце. Телефон назойливо пищал, но у нее не хватало духу повесить трубку. Не совсем понимая, кем именно обругал ее Сэм, она осознавала, что обидела своего друга и, наверное, заслужила это позорное клеймо.

На следующий день отец повез ее в больницу. Она подошла к стойке администратора, и медсестра поспешила в палату Сэма. Однако Сэм отказался выходить, и сестра, возвратившись, огорченно покачала головой.

– Прости, Сэди, но он сегодня в дурном настроении.

Сэди два часа проскучала в приемном отделении, пока ее не забрала мама, и успела написать Сэму письмо на примитивном языке программирования Basic, который они оба изучали.

10 READY

20 FOR X = 10 to 100

30 PRINT “Прости меня, Сэм Ахиллес Масур”

40 NEXT X

50 PRINT “Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, прости меня. С любовью, твой друг Сэди Миранда Грин“

60 NEXT X

70 PRINT “Ты простишь меня?“

80 NEXT X

90 PRINT “Да” OR “Нет”

100 NEXT X

110 LET A = GET CHAR ()

120 IF A = “Да” OR A = “Нет” THEN GOTO 130

130 IF A = “Нет” THEN 20

140 IF A = “Да” THEN 150

150 END PROGRAM

Сложив лист вдвое, она написала: «ПРОЧТИ МЕНЯ». Как только Сэм запустит программу, экран монитора заполнят строки: «Прости меня, Сэм Ахиллес Масур». Если он примет ее извинения, программа завершится. Если отклонит, программа продолжит работу до тех пор, пока он не нажмет «Да».

Однако медсестра вернула листок неразвернутым. Сэм отказался его читать. Впрочем, когда вечером Сэди запустила программу на домашнем компьютере, программа не заработала. Сэди допустила синтаксическую ошибку.

Через неделю в больницу ее повезла Фреда. Сэди, не в силах признать правоту сказанных когда-то бабушкой слов, не обмолвилась ей о том, что произошло между ней и Сэмом. Однако, когда Фреда подкатила к крыльцу детского отделения, Сэди осталась сидеть в машине.

– Что с тобой, моя милая Сэди? – встревожилась Фреда.

– Я запуталась, – шмыгнула носом та. – Я – дрянь. Я все испортила.

Сэди испуганно сжалась: сейчас Фреда обрушится на нее с упреками, закричит: «Я же тебя предупреждала!» – и погонит в больницу извиняться перед Сэмом, не слушая уверений, что Сэм ее ни за что не простит. Взрослые вечно полагают, что ребячьи проблемы не стоят и выеденного яйца и уладить их – плевое дело.

Но Фреда лишь кивнула и взяла ладошки Сэди в свои руки.

– Ох, моя любимая девочка, – сочувственно произнесла она. – Как тебе, должно быть, тяжело. Это великая потеря.

Фреда поднесла к уху громоздкий мобильный телефон размером с кирпич, отменила все деловые встречи и повезла Сэди в Беверли-Хиллз в их любимый итальянский ресторанчик. Ресторанчик был средней паршивости, зато очень уютный, а любезные официанты мило флиртовали с Фредой. Бабушка устроила для внучки роскошный пир: заказала обожаемого ею цыпленка с пармезаном и фруктовое мороженое, облитое сиропом и обсыпанное орехами. Только когда принесли счет, Фреда затронула болезненную для Сэди тему.

– Люди разные, Сэди. Есть такие, как ты и я. Крепкие и стойкие. Нас ничем не перешибешь. Мы все переживем. Выстоим в любую бурю. А есть такие, как твой друг. Хрупкие и слабые. Которые ломаются от малейшего дуновения ветерка. С которых надо сдувать пылинки.

– Но разве я переживала какие-то бури, бабуль? – удивилась Сэди.

– Да. Ты не дрогнула, сражаясь с болезнью сестры. Помогла ей победить рак. Ты держалась настоящим молодцом, хотя твои папа и мама этого, к сожалению, не замечали. А должны были! Но я-то заметила. И горжусь тобой, солнышко.

– Подумаешь, – смутилась Сэди. – Это не идет ни в какое сравнение с тем, что пережила ты.

– У младших сестер незавидная участь, уж мне ли этого не знать. И я горжусь тем, как ты помогала этому мальчику. Пусть все закончилось не очень хорошо, но ты поступала правильно. Творила добро и для него, и для себя. Оказывалась рядом в часы его кромешного одиночества. Когда он был потерян, слаб и несчастен. И пусть товарищ из тебя вышел неважный, ты подставила ему дружеское плечо, когда он больше всего нуждался в друге.

– Но ты же предсказывала, что это плохо кончится.

– Пф, – фыркнула Фреда, – предсказывала! Гадала на кофейной гуще. Нашла кого слушать! Старую бабку, рассказывающую сказки.

– Если честно, бабуль, мне его не хватает, – всхлипнула Сэди.

– Возможно, все еще наладится.

– Вряд ли. Он ненавидит меня, ба.

– Вот что я тебе скажу, деточка моя: если жизнь не обрывается внезапно, она длится долго. Бесконечно долго.

Сэди недоверчиво хмыкнула, но промолчала. Банальщина. Пусть и смахивающая на правду.

Прилетев в Кембридж, Дов не позвонил. Она знала, что он вернулся. Не мог не вернуться: близилась середина января, начинались лекции. Она не хотела звонить ему. Не хотела заявляться непрошеным гостем на порог его квартиры. И поэтому написала ему письмо. Она корпела над ним несколько часов, всячески переделывая фразы и переставляя слова, но образчика эпистолярного жанра из-под ее пера так и не вышло.

«Привет, Дов!

Играюсь в “Хроно Триггер”. Есть что обсудить».

Ответ пришел только через сутки.

«Уже играл. Но почему бы и не обсудить? Не хочешь заглянуть вечерком на огонек?»

Предчувствуя, что напросилась на собственные похороны, Сэди вырядилась во все черное: черное платье, черные колготки и черные «мартенсы». Секси. Обворожительно, но не вызывающе. Пусть Дов кусает себе локти. Пусть видит, что он теряет. Она села в метро и вышла на станции «Гарвардская площадь». Автостереограмма «Волшебное око» до сих пор висела на стене, размалеванная граффити и слегка обтрепанная по краям. Рождество закончилось, и люди потеряли к ней всякий интерес. Сэди решила повременить с Довом и еще разок посмотреть на плакат. Подойдите ближе, затем медленно отступайте назад. Прикройте глаза.

Она приблизилась к чудодейственному плакату, и сознание ее прояснилось. Неважно, что заявит ей Дов: она в любом случае не сорвется на крик и не захлебнется слезами. Не станет ни в чем его убеждать.

В дом она не вошла, хотя у нее были ключи, а позвонила снизу. Дов спустился и открыл ей дверь. Поцеловал в щеку и потянулся к ее пальто. Но она не захотела снимать его. Словно защищаясь от враждебного мира, она куталась в его защитный кашемирово-шерстяной кокон. Этот «кокон» Фреда купила в универсаме «Подвальчик Филене» и подарила первокурснице Сэди осенью, когда та собиралась в университет. «Держи, – улыбнулась бабушка, – не мерзни там».

– Я останусь в пальто, если не возражаешь, – сказала Сэди и посмотрела прямо в глаза Дова.

Скрестила на груди руки и приободрила себя: «Не раскисай».

– Прости, – вздохнул Дов, – но мы с Батией решили начать все заново.

Он сообщил ей, что увольняется из МТУ, пакует вещи – только сейчас она обратила внимание на горы коробок – и сдает в субаренду квартиру. Поэтому ему нужны ключи, которые он ей когда-то отдал. Покончив с рутиной, он вернется в Израиль и приступит к работе над продолжением «Мертвого моря».