Текст книги "Завтра, завтра, завтра"

– Кого это теперь волнует, Сэди? Довольно изображать кроткую милую девочку. Хватит, наигралась. Нечего цепляться за прошлое, отбрось раз и навсегда старые привычки и навязанные тебе представления и понятия. В чем был смысл твоего обучения? Да в том, чтобы ты занялась тем, чем сейчас занимаешься. Ты поймала волну, Сэди, так не упусти же ее, программируй, пока тебя прет. А весной и летом, дорабатывая звук и отлаживая игру, вернешься к занятиям, сдашь экзамены и окончишь институт.

Сэди слушала и кивала, слушала и кивала.

– Ну, и чего ты ждешь? Приказа от своего бывшего профессора?

– Наверное.

– Я помогу тебе, – пообещал Дов. – Я тебя поддержу.

– Спасибо.

– Я всегда в твоем распоряжении, умница ты моя.

Он обнял Сэди волосатыми ручищами и пригнул ее голову к своей груди. Маркс содрогнулся от отвращения: бедная Сэди, ее же вырвет от этого запаха!

Спустя две недели, поставив точку в разработке шторма, Сэди объявила Марксу и Сэму, что берет академический отпуск.

– Иначе мы никогда не закончим игру. Из-за «Улисса» я должна переписать значительную часть кода и не хочу терять кураж. Решено. Я филоню этот семестр, а вы – шагом марш в университет.

– Так и думал, что ты это скажешь, – развеселился Сэм. – Я тоже собираюсь взять академку. А ты, Маркс?

– Сэм, ты уверен?

– На все сто. Но вот вопрос, Маркс: мы сможем продолжить работу в твоей квартире?

– Разумеется, комнату я тебе верну, – успокоила Маркса Сэди, – я найду, где перекантоваться, но было бы здорово, если бы мы смогли продолжить работу именно здесь.

– А где ты собираешься перекантовываться? – спросил Сэм.

– У Дова, – буднично ответила Сэди. – Теперь он наш продюсер, и, кроме того, у него есть свободная комната, которую он отдает мне в полнейшее распоряжение.

Все трое знали, что это ложь чистой воды.

Но так или иначе, а в сентябре в университет вернулся только Маркс. И если бы не бурная деятельность, которую он развил, исполняя директорские обязанности, он бы той осенью просто умер от скуки, так как ему не предложили ролей ни в одном из спектаклей. Ибо, положа руку на сердце, все эти годы Маркс намного больше времени посвящал театральным, а не учебным занятиям.

5

Почти день в день, ровно через год после их встречи в метро, Сэм и Сэди завершили «Итиго». На три с половиной месяца позже, чем планировал Сэм.

«Улисс» подстегнул их работу, и они программировали «Итиго» с утра до ночи и с ночи до утра, в буквальном смысле слова стирая в кровь пальцы. Кожа на подушечках пальцев Сэма, сухая, словно пергамент, вздулась пузырями и кровоточила. Поначалу, чтобы не залить кровью клавиатуру и подлечить руки, он лепил на раны пластыри, но, когда понял, что пластыри замедляют ввод данных, не раздумывая содрал их. Он еще и не такое претерпевал в своей жизни.

Однако сбитыми в кровь пальцами их мучения не ограничивались. В Хеллоуин Сэди так долго и напряженно смотрела в экран монитора, что в ее правом глазу лопнул кровеносный сосуд. Наотрез отказавшись обратиться к врачу, она послала Маркса в аптеку за глазными каплями и обезболивающим и стойко продолжила работать. За неделю до Дня благодарения Сэм, по дороге в «Кооп», где он собирался разжиться упаковкой батареек, грохнулся в обморок. Обычно за покупками ходил Маркс, но в тот час Маркс протирал штаны на лекции, а батарейки ждать не могли. Сэм двинулся в путь и, потеряв сознание, растянулся на улице перед входом в продуктовый магазинчик деликатесов. Прохожие, вероятно из-за гигантского бушлата, сочтя его за бездомного, не торопились прийти на помощь и обходили его стороной. И когда Сэм очнулся и увидел перед собой лицо бывшего научного руководителя Андерса Ларссона, белокурого Иисуса в пуховике от «Норт Фейса», он нисколько не удивился. Честный и прямодушный швед не питал предубеждений против бездомных и чутко отзывался на чужую боль.

– Самсон Масур? Что с тобой?

– О господи, Андерс, каким ветром вас сюда занесло?

– Каким ветром сюда занесло тебя? – вопросом на вопрос ответил Андерс.

Невзирая на протесты Сэма, он отвел его в университетский медицинский центр, где Сэма осмотрели, поставили диагноз «истощение» и уложили под капельницу.

– И что довело тебя до жизни такой? – поинтересовался Андерс.

Он не покинул Сэма даже в палате, терпеливо, словно сиделка, дожидаясь, когда тело его ученика наполнится целительной жидкостью.

– Игра! – воскликнул Сэм. – Я пишу игру.

Он сбивчиво и бессвязно поведал Андерсу о Сэди и «Итиго», и Андерс, равнодушный к играм, растерянно заморгал и ласково произнес:

– А, понимаю, понимаю. Ты, похоже, влюбился, дружок?

– Андерс, кроме вас, я не знаю ни одного математика, кто бы так много говорил о любви.

В ноябре Маркс нанял композитора Зои Кадоган, одну из своих «потрясающих бывших», чтобы написать музыку к «Итиго»: сочинить мелодии в стиле авангардных произведений, вдохновлявших их все прошлое лето.

– Зои – настоящий гений, – убеждал Маркс.

Сэм неоднократно подшучивал над ним: «Стоит Марксу с кем-нибудь переспать, и тот немедленно превращается в гения». Пройдет десять лет, и Зои получит Пулицеровскую премию за оперу «Антигона»: в ее адаптации все музыкальные партии будут исполнять женские голоса, однако сейчас ее вполне устраивала и компьютерная игра. Во-первых, ей в кои-то веки обещали заплатить за труды, а во-вторых, она сочла «Итиго» неплохим довеском к своему резюме.

Сведя звук, Маркс и Зои решили отпраздновать это событие в «Адамс Хаусе», общежитии, где жила Зои. Перекусив в обеденном зале, они поднялись к ней в комнату и занялись любовью. Маркс никогда не упускал возможности воскресить угасшую страсть с кем-нибудь из своих «бывших», и этот вечер не стал исключением. Ему нравилось заново открывать когда-то такое знакомое ему тело, возрождать ощущения подзабытой близости, подмечать изменения в предпочтениях и вкусах, произошедших в партнере со времени их разлуки, и наслаждаться сладко-томящей грустью о прошлом. Словно выпускник, забредший в школу и обнаруживший, что не помещается за парту, он испытывал щемящее чувство ностальгии.

– Почему мы расстались? – спросила Зои.

– Потому что ты порвала со мной, помнишь? – ответил Маркс.

– Я с тобой порвала? Х-м-м… Должно быть, не без причины, вот только я ее не помню… – Зои поцеловала Маркса в грудь. – Твоя игра потрясающая. Я в восторге от того, что видела и слышала.

Маркс зарделся: впервые кто-то назвал «Итиго» его игрой.

– Вообще-то это не моя игра, – возразил он, – а Сэди и Сэма.

– А финальная сцена! – не слыша его, восхищалась Зои. – Аж сердце замирает, когда повзрослевшая Итиго застывает на пороге дома, а родители не узнают ее. Или, погоди… Или Итиго – это мальчик? Прости, если ошиблась.

– Сэм и Сэди называют Итиго «они».

– Круто! Особенно, когда родители не узнают их. Пробирает до дрожи, как в «Одиссее».

Сэди и Сэм невероятно усложнили себе задачу, заставив Итиго расти по мере развития сюжета. Обычно игровые герои не менялись, от начала и до конца игры, а то и целой серии игр сохраняя одну и ту же личину. Вспомните Марио или Лару Крофт. Мотивы понятны: узнаваемость персонажей и нежелание программистов грузить себя дополнительной работой. Однако Сэди и Сэм хотели, чтобы длительное путешествие отражалось и на характере, и на внешности Итиго. Переживая невероятные приключения, Итиго взрослеет как в прямом, так и в переносном смысле, и к концу повествования, когда спустя семь долгих лет возвращается домой, сталкивается с родителями, которые не узнают в Итиго пропавшее дитя. Они видят перед собой лишь десятилетнего измученного ребенка, преодолевшего океан, прошедшего города и тундру и выжившего в Земле мертвецов. Итиго, замирая у двери, поднимает дрожащую руку, но не находит сил постучать. Мать Итиго приглашает ребенка в дом, не догадываясь, кто этот ребенок. Однако, потеряв когда-то собственное дитя, она исполнена сострадания к Итиго, понимая, что голодный малыш нуждается в любви и ласке.

– Как тебя зовут? – спрашивает она.

– Итиго, – отвечает дитя.

– Какое странное имя.

– Так это ж пятнадцать! – восклицает входящий в комнату отец Итиго. – Макс Мацумото! Выдающийся футболист. У меня когда-то была футболка с его номером, но я ее лет сто назад потерял.

Сэди и Сэм сотворили маленькое чудо, когда завершили разработку игровой среды и системы очков за игровые действия и отладили звук с помощью звукорежиссера, приятеля Зои. На Кеннеди-стрит воцарилась атмосфера праздника.

– Похоже, – улыбнулась Марксу Сэди, – у нас получилось.

– А я никогда и не сомневался, что у вас получится, – пылко воскликнул Маркс.

Сэди, подражая жеманным европейцам, клюнула Маркса в обе щеки. Приятно все-таки иметь преданных поклонников. Они воодушевляют.

Написав последнюю строчку кода, Сэди и Сэм приступили к отладке. Отловив очередной баг – а багов в их игрушке было много, – они записывали программную ошибку на стыренной Сэмом маркерной доске, вдоль и поперек испещренной предложениями по усовершенствованию «Итиго». Как только ошибка устранялась, а предложение внедрялось, их стирали. За неделю до зимних каникул – они были достаточно молоды, чтобы измерять время семестрами, – доска, если не считать небрежно размазанных фломастерных разводов, приобрела девственно-чистый вид.

– Точка? – спросила Сэди в пять утра, раздвигая занавески. За окнами медленно падал снег.

– Точка, – кивнул Сэм.

– Я словно выжатый лимон, – зевнула Сэди. – Точка однозначно. Хотя бы на сегодня. Завтра посмотрим на все свежим взглядом и решим, ставить нам точку или пока рановато. А сейчас я иду к Дову.

– Я провожу тебя.

– Уверен? Там жутко скользко.

Сэди встревоженно поглядела на его ногу, которая в последнее время часто его беспокоила.

– Тут недалеко, – отмахнулся Сэм. – Мне полезно прогуляться.

На безлюдных улицах царила мертвая тишина, только снежинки еле слышно опускались на землю. Срезая дорогу, Сэди и Сэм двинулись напрямик через Гарвард-Ярд, благо семестр подходил к концу и все первокурсники спали. Пушистый снег и предрассветные лучи солнца погрузили их в атмосферу волшебной сказки. Сказки, придуманной специально для них одних. Сэди взяла Сэма под руку, и он слегка оперся о ее плечо. Они валились с ног от усталости, но что может быть приятней усталости от честно выполненной работы. Пройдут годы, они вместе напишут новые игры, откроют офисы, наберут многочисленных дизайнеров и программистов, но никогда, никогда не забудут это ранее снежное утро.

– Сэм, пожалуйста, скажи мне правду. Только не ври!

От звенящего голоса Сэди Сэма пробрала дрожь.

– Не буду.

– Прошлым декабрем ты и вправду увидел картинку с волшебным оком?

– Сэди, неужели ты сомневаешься? – в притворном возмущении воскликнул он.

– Тогда скажи, что ты видел!

– Не дождешься, – ухмыльнулся Сэм. – В приличном обществе о таком не говорят.

Сэди кивнула. Они подошли к парадной двери Дова, Сэди вставила в замок ключ и обернулась.

– Спасибо, Сэм. Как оно сложится дальше – неважно. Главное, ты заставил меня сесть за игру и завершить начатое. И я тебе благодарна. Я люблю тебя, Сэм. Не волнуйся, тебе вовсе не обязательно говорить, что ты любишь меня. Я знаю, ты терпеть не можешь подобных излияний.

– Ненавижу, – широко, опрометчиво широко улыбнулся Сэм, на миг позабыв о кривых, вечно смущавших его зубах, и неловко поклонился. – Ф-фу, гадость какая.

Не успел он поклясться ей в ответной любви, как она впорхнула в парадную. Сэм не расстроился. Он знал, что Сэди знала, что он ее любит. Да, Сэди знала, что он ее любит, точно так же, как она знала, что он не видел Волшебного ока.

Над горизонтом показалось солнце, снегопад прекратился, и Сэм зашагал домой. Несмотря на пронизывающий холод, в груди его трепетал жаркий огонь. Его переполняли радость бытия и признательность Сэди Грин, так вовремя очутившейся в той игровой комнате. Вселенная справедлива… Хорошо, пусть не совсем справедлива, но играет с тобой вполне честно. И, отняв у тебя мать, порой дарит тебе кого-то взамен. Свернув на Кеннеди-стрит, он нараспев затянул стихи, слышанные им однажды: «То, что любовь… Вот и все, что мы знаем о ней. И довольно. Должен быть груз приноровлен к силе тяжести». «Какой такой груз? – недоумевал Сэм. – К какой силе тяжести?» Загадка… Звучный метр и четкий ритм стиха, похожие на перестук колес несущегося по рельсам поезда, околдовали его, и он, счастливый и безмятежный, ощутивший в теле неимоверную и невероятную легкость, вдруг, позабыв про всякую осторожность, по-мальчишески подпрыгнул раз, другой (Сэм Масур! Подпрыгнул!), оступился на поребрике, поскользнулся и вывернул лодыжку. Раздался хруст.

Он так сроднился с болью, что почти ничего не почувствовал и вторично за эту зиму грохнулся в обморок.

– Не к добру наши встречи, ох, не к добру, – прошептал он, ни к кому конкретно не обращаясь.

Прижимаясь разбитой скулой к оледеневшим булыжникам, будто к подушке, Сэм в полуяви увидел маму, одетую в громадную белую шубу, ниспадавшую до укутанной в снег земли. Анна, вымахавшая, словно Годзилла, склоняется над ним, и Сэм успокаивается: рядом с маминой шубой ему не грозят никакие беды. А его корейская, рожденная в Америке мама говорит по-японски: «Дайдзёбу, Сэму-тян. Все хорошо, малыш Сэм».

Зимой 1984 года мама Сэма решила перебраться на запад. Сэму стукнуло девять, Анне – тридцать пять. Она уже двенадцать лет жила в Нью-Йорке и все эти годы мечтала уехать из Большого яблока хоть к черту на кулички. С рождением Сэма ее желание только окрепло. Ее одолевали фантазии о далеком славном городе, мещанском райке с чистенькими улочками, где жизнь дешева, а жители здоровы и счастливы. Ей мерещился внутренний дворик для Сэма и беспородный желтый пес, вызволенный из приюта; кладовки и гардеробные; ванная комната со стиральной машиной, не вымогающей четвертаков; уединенность собственного жилья и полнейшее отсутствие соседей сверху и снизу. Она грезила о пальмах, солнце, тепле и аромате плюмерий. И словно воочию видела, как они с Сэмом швыряют свои неуклюжие громоздкие шубы в благотворительные коробки Армии спасения. С другой стороны, она цеплялась за Нью-Йорк, будто утопающий за соломинку, боясь выпустить из рук главное достижение своей жизни: стоит ей покинуть этот город, и ворота, ведущие в страну чудес и успеха, наверняка захлопнутся, и она, презренная и ничтожная, окажется не у дел. Возможно, противоречия раздирали бы ее до скончания века, если бы еще одна Анна Ли не рухнула на нее с небес на землю.

В тот достопамятный вечер Анна и Сэм неспешно возвращались из театра в свою жалкую каморку в непритязательном Манхэттен-Валли. Они только что посмотрели «Каток», мюзикл с Читой Риверой и Лайзой Миннелли, где все разъезжали на роликах. В «Катке» выступал и приятель Анны по курсам актерского мастерства, с которым несколько лет назад у нее была мимолетная, но приятная любовная связь.

– По мне это полный швах, – усмехнулся приятель, вручая Анне два билета на предварительный показ, – но, возможно, девятилетний мальчуган с недоразвитым артистическим вкусом запищит от восторга.

Анна расхохоталась. Любопытно, а порой и страшновато слышать мнения чужих людей о родном сыне. Приятель, однако, как в воду глядел: Сэм не отрывался от сцены, и Анна чувствовала себя добропорядочной матерью, предлагающей сыну весь богатейший спектр культурных развлечений прославленного города. Голова ее кружилась, она снова без памяти влюбилась в Нью-Йорк и клялась остаться в нем навсегда. Упиваясь чудесными мыслями, она шла рядом с Сэмом по удручающе мрачной Амстердам-авеню, как вдруг Сэм потянул ее за рукав пальто.

– Мам! Посмотри наверх. Что там?

Задрав голову, Анна в тусклом свете уличных фонарей различила смутный силуэт, застывший на металлическом поручне балкона на шестом этаже.

– Птица? – неуверенно предположила она. – Или… гаргулья? А может, статуя?

С раздирающим уши «шлеп!» статуя – по какому-то невероятному стечению обстоятельств – навзничь рухнула на асфальт, и во все стороны, словно по прихоти кисти Джексона Поллока, разбрызгивающего на мольберт краску, полетели кроваво-красные капли. Руки и ноги женщины неестественно вывернулись, как у марионетки из фильма ужасов, и Анна с Сэмом истошно заорали. Но кого в Нью-Йорке удивишь истошными криками?

Упавшая оказалась вовсе не статуей, а женщиной, причем азиаткой и, возможно, даже кореянкой, как Анна. Она прерывисто дышала, хотя жить ей оставалось совсем недолго. Сэм истерически загоготал. Не от бессердечия, а от растерянности: женщина как две капли воды походила на его мать, и он не знал, что еще можно сделать, когда в десяти шагах от тебя разыгрывается столь безжалостный и леденящий сердце спектакль. До сего дня он ни разу не сталкивался со смертью и не был твердо убежден, умирает или нет лежавшая на асфальте женщина, хотя где-то глубоко-глубоко в душе у него и закралось подозрение, что он видит перед собой именно лик Смерти. Его затрясло. Внезапно он осознал, что тоже когда-нибудь умрет. Умрет… И он сам, и его мама… И все, кого он встречал и любил, тоже умрут. От старости или… Нет, все это было невыносимо для маленького девятилетнего мальчика! Анна, чтобы привести сына в чувство, пребольно ущипнула его за руку. Сэм затих.

– Прости, – шмыгнул он носом, – сам не знаю, что на меня нашло.

– Я понимаю, – покачала головой Анна и, вытянув палец, указала на продуктовый магазинчик, расположившийся через дорогу. – Беги туда и попроси их позвонить в службу спасения.

– Не хочу, – поколебавшись, пробурчал Сэм. – У меня ноги не двигаются. Они застыли. Вмерзли в лед.

– Не болтай ерунды, Сэм! Куда они вмерзли? Нету здесь никакого льда! Ну же, пошел! Живо!

Она подтолкнула его в спину, и он побежал. Анна опустилась на колени возле женщины.

– Тише, тише. Помощь близка. Меня зовут Анна, и я останусь с тобой, пока не приедет скорая.

Анна взяла женщину за руку.

– И меня – Анна, – прошептала женщина.

– А меня – Анна Ли, – проговорила Анна.

– И меня – Анна Ли.

Женщина надрывно вздохнула и кашлянула – осторожно и как-то особенно деликатно. Анна не сомневалась, что женщина сломала шею. Она истекала кровью, но Анна не знала, как остановить этот хлещущий алый поток, уже насквозь промочивший ее ослепительно-белые туфли, которые она всегда держала в безукоризненной чистоте. Кровь другой Анны Ли была повсюду, куда ни глянь, однако Анне почудилось, что больше всего ее скопилось в пышном, безвольно поникшем кружевном банте, на манер певицы Мадонны пунцовой розой распустившемся в иссиня-черных блестящих волосах самоубийцы.

– Ничего удивительного, – сердечно откликнулась Анна, – нас таких – легион. Ли – самая распространенная азиатская фамилия, верно? Мне даже пришлось добавить к своему имени буковку «К» и превратиться в Анну К. Ли, потому что в Объединение не допускаются однофамильцы. А я – седьмая Анна Ли в Братстве.

– Братстве?

– Так мы зовем Объединение театральных актеров.

– Ты актриса? Где я могла тебя видеть?

– Да в любой постановке, где требовалась актриса с азиатской внешностью. Вершина моей театральной карьеры – роль Конни Вонг в «Кордебалете».

– Я ходила на премьеру. Ты была хороша.

– Я была третьей по счету Конни Вонг в бродвейской постановке и второй Конни Вонг в постановке национальной труппы, с которой я ездила на гастроли. Так что на премьере ты видела не меня, а, вероятнее всего, Баайорк Ли. Вот, кстати, и еще одна Ли. – Анна рассмеялась. – Много нас, много.

– Что значит «К» в твоем имени?

– Ничего. Просто буква. Я придумала ее, чтобы меня приняли в Братство. Вряд ли тебе это интересно… – Анна уставилась в глаза другой Анны Ли – гетерохромные, как у нее, карие с золотистыми крапинками, и спросила: – Почему ты?.. Прости, пожалуйста, если я лезу не в свое дело и мой вопрос прозвучал грубо…

– Я не знала, как мне жить дальше.

Женщина попыталась пожать плечами, но тело ее конвульсивно дернулось, и полторы минуты спустя другая Анна Ли отошла в мир иной. Анна выпрямилась. Посмотрела на тело усопшей и пьяно качнулась. Перед ее глазами замелькали круги, а душа словно отлетела от тела. На долю секунды ей померещилось, что это она сама, Анна, мертвая, лежит, распростершись на тротуаре. Она попятилась. Она понимала, что следует дождаться скорой, но остаться наедине с другой Анной Ли не могла. Покойница наводила на нее ужас, и Анна испугалась, что не вынесет подобного испытания и тронется рассудком. К тому же она окоченела от стужи, и ей нестерпимо захотелось увидеть Сэма.

Анна поспешила к магазинчику. Вошла, скользнула глазами по рядам полок, но Сэма не обнаружила.

– К вам заходил мой сын? – жалобно спросила она, отгоняя бредовую мысль о коварных злодеях, инсценировавших смерть другой Анны Ли, чтобы похитить ее драгоценного Сэма.

– А, так вы его мать! – воскликнул владелец магазинчика. – О времена, о нравы! Бедный, бедный малыш!

– Он здесь, я надеюсь?

– Здесь-здесь, но увиденное так потрясло вашего мальчика, что я дал ему несколько четвертаков и отправил к игровому автомату. Он у меня там, возле подсобки. Детишки любят играться, хотя эта машинка уже не приносит мне былых денег.

– Вы очень добры, – благодарно выдохнула Анна. – Сколько я вам должна?

Хозяин магазинчика протестующе замахал руками.

– Что вы, что вы! Нисколько. В современном мире ребятишкам и без того нелегко, а тут еще женщины из окон выбрасываются. Как она?

Анна покачала головой.

– О времена, о нравы! – печально повторил хозяин и тоже покачал головой.

Анна направилась к подсобке, где на аркадном автомате в форме мамонта Сэм азартно резался в «Миз Пакман». По мнению Анны, кроме бантика на макушке да титула миз, которым в 1984 году уважительно величали феминисток, миз Пакман ничем не отличалась от привычного Пакмана.

– А вот и я, – сказала Анна.

– А вот и ты, – подтвердил Сэм, не поворачиваясь. – Можешь посмотреть, если хочешь. Я собираюсь играть до конца отведенной мне жизни.

– Не самое плохое решение, – одобрила Анна.

Она вытаращилась на экран, пытаясь не обращать внимания на завывающую сирену скорой, примчавшейся за телом другой Анны Ли.

– Если съешь фрукт, – пояснял Сэм, – можешь прикончить призрака. Жаль только – не навсегда. А если не рассчитаешь время и замешкаешься, призраки вернутся и прикончат тебя.

– Прелестно, – рассеянно отозвалась Анна.

Она решила не показываться на улице до тех пор, пока скорая не увезет тело другой Анны Ли.

– Иногда можно получить дополнительную жизнь. Но пока ты ее получаешь, тебя могут пристукнуть, так что гоняться за ней особого смысла нет.

– Ты здорово играешь, – похвалила его Анна, раздумывая, что, по всей вероятности, придется разориться на такси. Деньги на ветер, конечно, – их дом находился всего в дюжине кварталов от магазинчика, – ну да ничего не поделаешь.

– Не очень, – отозвался Сэм. – Практики не хватает. Бли-и-ин!

Исступленный вопль Сэма, сотрясший стены магазинчика, ознаменовал кончину миз Пакман.

– Это была моя последняя жизнь!

Сэм опасливо покосился на мать.

– А что с… ней?

– За ней приехала скорая, и ее вот-вот отвезут в больницу.

– Она поправится? Все будет хорошо? – робко спросил Сэм.

– Думаю, да, – ответила Анна.

Нельзя сказать, что она уклонилась от истины. С другой Анной Ли все будет хорошо. Непременно. Мертвым плохо не бывает.

Сэм кивнул, однако он часто видел Анну на сцене и научился определять, когда она лгала. Впрочем, лгала она по тем же причинам, что и он сам, – защищаясь от того, с чем не могла совладать.

– Почему она это сделала?

– Думаю… Думаю, она вконец отчаялась. Потеряла всякую надежду и разуверилась в жизни.

– А ты когда-нибудь отчаиваешься?

– Разумеется. На всех порой нападает уныние. Но я никогда не потеряю надежду, потому что у меня есть ты.

Сэм важно кивнул.

– А если бы она упала на нас, как думаешь, мы бы ее спасли?

– Не знаю.

– Как думаешь, мы бы погибли?

– Не знаю.

– Если бы мы шли чуть быстрее или не остановились купить бананов, мы оказались бы прямо под ней и могли бы погибнуть.

– Сомневаюсь, что мы бы погибли, – возразила Анна.

– Но как же? Если уронить монетку с крыши Эмпайр-стейт-билдинга на голову прохожему, он умрет, верно?

– Глупости, – фыркнула Анна. – Где ты этого нахватался? Кроме того, она спрыгнула всего-то с шестого этажа.

– Но тело человека гораздо тяжелее монетки.

– Давай ты лучше сыграешь еще разок?

Анна покопалась в кошельке, выудила четвертак и сунула его в прорезь игрального автомата. Счастливица миз Пакман. Может, жизнь ее ничего и не стоила, зато у нее всегда была возможность начать эту жизнь заново.

Сэм с головой ушел в игру, а Анна, наблюдая за сыном, прикидывала, что же ей теперь делать.

Очевидно, самое лучшее для них – уехать в Лос-Анджелес, город ее детства и юности. Правда, здесь таилось несколько «но». С одной стороны, вернуться в город, где ты родился, – все равно что расписаться в собственном бессилии и признать: я проиграл. С другой стороны, в Лос-Анджелесе нет достойных упоминания театров, и, значит, у Анны там окажется еще меньше работы, чем в Нью-Йорке, где работу ей предлагали раз в год по обещанию. И если судьба ей все-таки улыбнется, она станет перебиваться с хлеба на воду, играя коварных мошенниц-азиаток в полицейских телесериалах и фильмах. Придется попотеть, доводя до ума различные «восточные» акценты, и навсегда забыть о ролях «американок». Возможно, подвернется какая-нибудь реклама, озвучка или показы мод. Впрочем, для дефилирования по подиуму она, наверное, уже старовата. А можно и вовсе завязать с актерством и выучиться на программиста, риелтора, парикмахера, дизайнера интерьеров, преподавателя аэробики или сценариста. Или найти себе богатого мужа. В общем, пуститься во все тяжкие, как и положено выходящим в отставку лицедеям Лос-Анджелеса. С третьей стороны, в Лос-Анджелесе живут ее милейшие родители, и она с удовольствием познакомит их с Сэмом. А еще там мотыляется отец Сэма, и Сэму не помешает поближе сойтись с ним, хотя какой это отец – одно название. Но главное, главное, в Лос-Анджелесе ни одна Анна Ли никогда не упадет им на головы, потому что многоэтажек в этом городе днем с огнем не сыскать: в Лос-Анджелесе строят только двухэтажные коттеджи. А следовательно, эта Анна Ли, Анна К. Ли, седьмая Анна Ли в Братстве, не кончит свои дни, как та, другая Анна Ли из Нью-Йорка. Эта Анна Ли отыщет способы, как ей жить дальше.

– Надо же, а ты здорово расправляешься с призраками.

– Ну да, неплохо, – согласился Сэм и обернулся. – Мам, хочешь сыграть?

6

Невероятно, как просто в 1996 году человек мог взять и бесследно исчезнуть.

В начале одиннадцатого утра Сэди вернулась в квартиру Маркса и никого в ней не застала. В комнате, если не считать натужно покряхтывающего жесткого диска, стояла гробовая тишина. Где все? Завтракают в кафешке? Пока Маркс приглядывал за Сэмом, Сэди не волновалась, уверенная, что Маркс позаботится о ее друге. Однако около часа дня, когда Маркс, придя домой, сказал, что не видел Сэма все утро, Сэди кольнуло нехорошее предчувствие.

– Я думал, он с тобой, – оправдывался Маркс. – Вы ведь всегда вместе.

Разумеется, мобильного телефона у Сэма не было. А у кого он тогда был? Сэди знала только двух владельцев мобильных – Дова и бабушку Фреду. Поэтому они с Марксом проверили, когда Сэм в последний раз заходил на свою электронную почту на университетском сервере, и выяснили, что это произошло в три часа три минуты сегодняшнего утра с их домашнего IP-адреса.

Устроившись в гостиной, они принялись гадать, куда подевался Сэм. Пошел в библиотеку и заснул? Поехал за новым винчестером, покупку которого они обсуждали на днях? Отправился в паломничество в музей стеклянных цветов? Улизнул на обед с Андерсом? Угодил в каталажку за воровство в магазине?

Они терялись в догадках, как вдруг Маркс заметил необычную белизну маркерной доски.

– А почему на ней ничего нет? – ошалело спросил он.

– Потому что мы закончили, – сказала Сэди. – Ну, во всяком случае, надеемся.

– Поздравляю! – Маркс помолчал и застенчиво стрельнул глазами в Сэди. – А можно сыграть? О Сэме тревожиться рано. Он взрослый мальчик, да и времени прошло не так много.

– Хорошо, – взвесив все за и против, разрешила Сэди, – сыграй. Почему бы и нет? А я пойду поищу Сэма.

– Составить тебе компанию?

– Нет. Лучше побудь здесь. Вдруг он позвонит.

На Гарвардской площади она заглянула во все их излюбленные места: в кинотеатр, библиотеку, «Кооп», мексиканский ресторанчик, видеосалон в торговом центре «Гараж», в книжный магазинчик, еще один книжный магазинчик, еще один книжный магазинчик и кондитерскую, где продавали бейглы. Нигде не найдя его, она поспешила к Центральной площади и проверила там: лавку с комиксами, компьютерный магазин, свою старую квартиру и индийскую закусочную. Снова вернулась на Гарвардскую площадь, прогулялась по «квадрату Рэдклиффа» одного из кампусов университета и, сдавшись, направилась к полицейскому участку, а затем в Гарвардский медицинский центр. Фотографии Сэма у нее не было, и она обрисовала его на словах. Хромоногий, в очках и громоздком пальто. С криво подстриженными волосами. Хорошо, что Сэм ее не слышал. Впрочем, человека, подходящего под ее описание, не видели ни там ни там. Сэди бросилась напрямик через Гарвард-Ярд, где отчаянно, пока не осипла, выкрикивала его имя. К ней подскочила женщина и участливо спросила: «Что у вас за собачка? Я помогу вам ее искать». Шаг в шаг она повторила маршрут, пройденный ими сегодня утром, когда будущее, смутное, но благосклонное, прельщало сонмом возможностей, а мир казался ясным и светлым. Как же все изменилось. Как стремительно, за несколько часов, мир стал враждебным, унылым, опасным. Сэди одолели мрачные мысли. А вдруг Сэма похитили или избили? Он ведь такой щупленький и слабый, его так легко одолеть. А вдруг Сэм погиб? Маловероятно, конечно, и все же? Сэди размышляла, кем для нее являлся Сэм. С Алисой, Фредой и Довом все было ясно. Связывающие их отношения поддавались определению без труда: сестра, бабушка, любимый. Но кто тогда Сэм? Друг? Но понятие «друг» затаскали настолько, что оно давно лишилось всякого смысла.

К полуночи она вернулась в квартиру Маркса. Маркс, первый официальный игрок «Итиго, дитя моря», прошел половину уровней.

– Удалось что-нибудь выяснить? – бросил он через плечо, не отрываясь от экрана.

– Нет, – хмуро ответила Сэди, с размаху шлепаясь на диван. – По-моему, случилось непоправимое.

Маркс поднялся, присел рядом с ней и обнял за плечи.

– Он непременно объявится. Не так долго он и отсутствует.

– Но это не в его характере. Куда он запропастился? Они сказали, что не примут у меня заявление о пропаже человека до послезавтра. Разве так можно? Последние полгода мы почти не разлучались. Трепались чуть ли не через каждые десять минут. И на тебе! Утром, когда мы заканчиваем игру, он как сквозь землю проваливается! Почему?