Текст книги "Мост для императора"

– А Вы, извините, откуда это знаете? – не сдавался Иван.

– А это мне рассказал мой давнишний знакомый, председатель общества потомков войны 1812 года, который был свидетелем этого события.

– А что, общество такое существует в России?

– Да, существует. Уже много – много лет. И причем Илларион Матвеевич хорошо сохранился и лежал в парадном мундире и сапогах. Вот такие чудеса у нас, месье, на Родине случаются.

Бабушка была безутешна в своем разочаровании. Она-то внучку ожидала с «ухажером», а приехал лазутчик Наполеона… Майка хотела сменить тему, чтобы стереть Ванькину оплошность.

– А ведь удивительно, что генерал Милорадович, защитив Россию в двенадцатом году, погиб в двадцать пятом, во время восстания декабристов. Тогда – ни одной царапины, а тут…

– А что «тут»? Я мало читал о Милорадовиче…

– А надо бы. – Не удержалась Вера Иосифовна. – По национальности он – серб. Потомок выходцев из Герцеговины и правнук сподвижника Петра Первого.

Ванька засмеялся:

– Да, батя мой сейчас сказал бы: «Зри в корень.».

Он внимательно посмотрел на Веру Иосифовну и, судя по всему, остался доволен корнями своей невесты.

– Корень? Что за корень? – удивилась бабушка.

– Это теория такая у моего папы. Он считает, что все идет от корня.

– А-а-а, значит папа тоже бонапартист, раз Вы – от корня.

– Да нет, как раз он… – Иван замялся.

– Что он? – наседала Марина Иосифовна.

– Бабуля! – Вступилась за Ивана внучка.

– Я следую за каждой буквой, Маюшка. Ты же знаешь – твоя бабушка – это такой старый канцелярский зверёк серого цвета…

И она улыбнулась, выставив вперед белые зубки. На ее широком скуластом лице опять появились очаровательные ямочки.

Ваня улыбнулся в ответ.

– А что было с Милорадовичем после войны?

– После Отечественной (сказано с нажимом и колким взглядом в сторону Ивана) войны двенадцатого года Милорадович стал военным генерал-губернатором Санкт-Петербурга. И, знаете что, молодой человек? Ему подчинялась вся полиция города, он организовал антиалкогольную кампанию, уменьшил количество кабаков в городе и запретил устраивать в них азартные игры.

– Серб Милорадович? И не пил свою знаменитую ракию? – Поддержала бабушку Майя.

– Да. И еще… он вынашивал проект отмены крепостного права.

– Ого. – Майя включилась в игру.

– Спас Пушкина от грозящей ему ссылки.

– Упс.

– Покровительствовал театрам.

– Ничего себе, прям многорукий Шива какой-то.

– Сам тушил пожары и спасал тонущих во время наводнения.

– Удивительный человечище.

– И, что самое удивительное, был в тесной дружбе со многими декабристами…

– И что же они своего дружка-то подстрелили? – Прищурился Иван.

– Политика – дело темное, Иван… Петрович, кажется?

– Ну бабушка-а-а, – с укоризной протянула Майя.

– Ладно, слушайте. Знаете о декабрьском восстании 1825 года?

– Ну конечно!

– Так вот, 14 декабря 1825 года руководство «Союза спасения» вывело на Сенатскую площадь Петербурга военные полки. О мятеже было доложено генерал-губернатору Петербурга графу Милорадовичу. Он поскакал к мятежникам, чтобы погасить бунт, так как Михаил Андреевич имел очень большой авторитет в армии. И, скорее всего, так бы и случилось, но…

– Но… что?

– Судьба. Представляешь, герой войны 1812 года, Милорадович прошел более пятидесяти сражений – и ни одного ранения, а тут, в центре России, в городе, где он родился, на виду у государя сразу получил две раны, одна из которых оказалась смертельной.

– Кто посмел?

– Заговорщик, дворянин Каховский. И знаете, пуля какая?

– Какая?

– Самая подлая. В спину. Врачи записали, что «пуля, попав в правый бок, остановилась около левой лопатки, где и вырезана была». Когда извлекли пулю, граф взял ее, потребовал свечу и внимательно ее осмотрел: «Слава Богу, пуля не солдатская!» с облегчением произнес он.

– А Вы говорили два ранения? – Заинтересовался Иван. – А ещё одно?

– Штык князя Евгения Оболенского.

– Штык? Князя?

– Да, именно штыком поручик лейб-гвардии Финляндского полка князь Евгений Оболенский, принимавший самое активное участие в восстании, ранил Милорадовича. Оболенскому было 29, лет.

– Куда?

– Что куда?

– Простите, куда ранил?

– На допросах князь Оболенский сказал, что имел намерение лишь уколоть лошадь генерала штыком, чтобы заставить удалиться с площади, и ранил графа совершенно случайно, – Вера Иосифовна посмотрела на молодых людей. – Что, впрочем, не спасло его от вечной ссылки.

– А Каховский?

– Каховский был повешен…

– А это не в честь ли того Каховского метро в Москве назвали? – Брякнул зачем-то Иван. Вера Иосифовна даже не удостоила его взглядом.

– Знаете, – помолчав, продолжала она, – умирающий Милорадович еще шутил: как жаль, что после сытного завтрака я не смог переварить такого ничтожного катышка.

– Действительно, всего-навсего: предательскую пулю… – Майя поджала губы.

– А перед самой смертью он продиктовал родным свою последнюю волю: «Прошу государя императора отпустить на волю всех моих людей и крестьян».

– Ага. Исполнил-таки свою мечту освобождения крестьян. – Улыбнулся Иван и вдруг осёкся под пристальным взглядом бабушки.

– А вы не так плохи, юноша, как хотите казаться, не правда ли?

Юноша вспыхнул, и чтобы скрыть свое смущение стал оглядываться по сторонам.

– Простите, Вера Иосифовна, а что это за такие странные рисунки?

Бабуля подошла к большому стенду с рисунками каких-то военных событий. По характерному пейзажу можно было догадаться: Афган.

– Это наш Ренатик, – улыбнулась она. – Чудесной души человек. Если еще не ушёл, я вас познакомлю.

Ваня представил себе этого «Ренатика»: маленького щуплого художника с печальными глазами. А может, нет? Он еще раз пробежал по рисункам: нет, скорее такой детина с квадратной челюстью и стальным взглядом маленьких глаз.

– А какой художник! – продолжала нахваливать Вера Иосифовна. – Посмотрите, ведь это все нарисовано шариковой ручкой.

– И этот цветной рисунок – тоже?

– И этот и другие… Все нарисовано только цветными шариковыми ручками. Ренат Ренатович, ты здесь? – громко позвала она.

– Да, да. – Отозвалось издалека.

– Выйди на минуточку.

Из проема дверей вышел плотного сложения человек лет пятидесяти, в военной «пятнашке». Был он выше среднего роста, темные шоколадные глаза смотрели дружелюбно. Овал лица и губы были мягкими и располагали к улыбке.

– Здравствуй, Ренатик, мы к тебе. Вот, молодежь интересуется, – с этими словами она подтолкнула Майку и Ивана поближе. – Это моя внучка Майя и ее молодой человек по имени Иван.

– Ренат – дружелюбно отозвался художник.

– Покажешь ребятам свой зал?

– Ну, проходите… – Он растянул губы в улыбке и жестом пригласил войти. – Это афганский зал Одинцовского музея.

Ребята прошли в просторную комнату. Ваня первым ринулся к экспонатам. Воинская слава для него не пустой звук.

– Все, что вы здесь видите, это не макеты. Это настоящее. Вот, например, мой «афганский» рюкзак…

Иван вскинулся:

– Вы прошли Афган?

– Афган, Чечню и Таджикистан.

– Ого! А где были в Афгане?

– В Джилалабаде.

– А у меня дядька там воевал.

– В Джилалабаде?

– Нет.

– А где?

– Сначала в Адраскане, потом в Кундузе с восемьдесят первого по восемьдесят третий.

– А… – понимающе произнес Ренат. – Я раньше вышел.

– «Вышел»?

– Из горячих точек выходят. – Без усмешки сказал Ренат.

– А Вы сколько там были?

– Год и три месяца. Нас первыми вывели. Мы были в горном спецназе…

Иван огляделся по сторонам: в левом углу, как положено, боевое знамя, по стенам плакаты и фотографии с видами Афганистана, лицами воинов. По центру комнаты стоял большой стол с аккуратно разложенными книгами, а сзади, в углу, располагался целый боевой арсенал: автоматы, пулемет, и манекен воина в форме горного спецназовца. Ренат поймал взгляд Ивана:

– Это моя форма на нем, – без тени хвастовства произнес он.

– А автоматы настоящие? – удивился Иван.

– Ну нет, конечно, это учебное оружие.

– А вот это? – Иван показал на зеленые трубы с наплечными ремнями.

– Да. Это РГ с кумулятивной гранатой. А вот этот – новая модификация, здесь граната начинена взрывающимся газом. Он заполняет все пространство, ну вот, допустим, этой комнаты, и потом взрывается. Ничего живого, понятно, не остается.

Ренат взял в руки ручной гранатомет.

– А как из него стрелять-то? – Глаза Ивана горели любопытством.

– А вот так. – Он положил себе на плечо зеленую трубу гранатомета. – Вот так поднимаешь планку, вот сюда смотришь, вот так целишься и нажимаешь на спуск. Срабатывает механизм – и готово. Граната пошла.

– Можно? – Иван взял в руки гранатомет. – А почему он такой легкий?

– Он одноразовый.

– Так это всё уже ненастоящее? – Майка, обойденная мужским вниманием, решила напонить о себе.

– Войны ненастоящей не бывает.

– А как же все танки и пушки, что на площади стоят? Это же бывшее оружие? Они теперь… памятники.

– Нет, милая девушка, у России нет «бывшего» оружия. У страны, которая все время держит на себе напряжение, бронепоезд всегда на запасных путях.

– Какое такое «напряжение»?

– Так ведь посмотрите, Россия находится между Западом и Востоком. Вот и напряжение. Силовая линия.

Майка поджала губы и, подойдя к столу, стала листать книги.

– Это всё про Афган?

– Почему. Вот тут и про Чечню. А вот это про Таджикистан. Вот книжка обо мне… Один мой знакомый писатель написал. Имя, конечно, поменял. А рисунки там – мои.

– Вы ведь три войны прошли, да? – В рыжеволосой красавице проснулся журналист.

– Ну да…

– А какая война была самая страшная? Афган?

– Нет. Для меня не было страшнее войны, чем в Таджикистане… – Глаза Рената стали пронзительными, Майке почудились скрытые слезы в этом лихорадочном блеске. – А афганцы – добрый народ, по существу. Гостеприимный. Я туда столько раз возвращался…

– Как? Сейчас?

– Да. В те места, где воевал и где меня сейчас принимают как гостя. А недавно вот мы… да, вот только на прошлой неделе вернулись… Вот, посмотрите… – Ренат протянул большого формата фотографии. – Посмотрите, вот здесь мы на вершине самой высокой горы Афганистана. А вот, видите, флаг Одинцово там водрузили.

– Обалдеть. – не сдержался Иван. – Вы всё еще по афганским горам лазаете?

– А что, старый что ли? Военные альпинисты тоже бывшими не бывают.

– А как же так, – вернулась Майка к предыдущему вопросу. – Как же говорят о жестокости афганцев?

– Это война. Жестокость – штука обоюдная. Но сам народ – добрый. – Ренат вдруг рассмеялся. – Вот случай у нас был: стоим мы на границе, а нам приказ – спуститься в аул и школу построить. Старейшины попросили: детям учиться негде – все разрушено. Так мы оружие свое в сторону и давай камни вместе с жителями таскать. За день школу восстановили, окна им поставили, стены вывели…

– За день?

– Так всем миром же…

– Понятно. А в Чечню бы вернулись?

– Нет, без приказа бы не вернулся. – Без колебаний ответил Ренат.

– А в каком Вы звании?

– Майор.

– Наш Ренатик, когда служил, ни одной потери среди личного состава не имел, Всех своих солдатиков сберег, – Вера Иосифовна тепло улыбнулась, а Ренат нахмурил брови.

– Это так? – Майка заглянула в темные глаза майора. – Ни одной потери?

– Не считая личных…

Майка открыла рот для следующего вопроса, но бабушка потянула внучку за рукав.

– Спасибо, Ренат Ренатович. Нам пора.

– Всего доброго. – Иван протянул руку, Ренат ее крепко пожал.

Майка улыбнулась на прощание:

– Спасибо Вам за все.

В машине она накинулась на бабушку:

– Ну почему ты не дала нам поговорить, бабуль?

– Есть вещи, о которых не спрашивают. А ты была близка…

– Что за «личные потери»?

– У него семья погибла в Таджикистане. Жена и сынишка. Чужих спасал, а своих…

– Ой, бабуль…

– Вот и я о том.

– А почему он улыбается одними губами?

– У него черепно-мозговая травма была – при взрыве его отбросило на БТР, пол-лица смело, зубов лишился, чудом глаза целы остались…

– Какого мужества человек. – включился Иван.

– А ты говоришь… Нет никого сильнее и добрее русского солдата.

– А я разве спорю? Только он, по – моему, татарин.

– А разве татарин не может быть русским солдатом?

Глава 21. Князья Голицыны

Рано утром Вера Иосифовна постучалась к Ивану. С вечера его уложили в кабинете деда, среди книжных шкафов, у большого письменного стола. Спать Ване пришлось на старом, но удивительно удобном кожаном диване. Ему даже подумалось, что это так же удобно, как надеть разношенный башмак: нигде ничего не жмет, все впору. Уснул он быстро, а за стеной еще долго перешептывались бабушка с внучкой, и Иван, засыпая, различал ворчливые нотки в бабушкином голосе.

А на завтрак была ароматная глазунья, домашние пирожки с ряженкой и свежезаваренный кофе.

– Ешьте, заправляйтесь, дорога длинная, вернемся к вечеру, – потчевала Вера Иосифовна.

Лучшего утра у Ивана не было: напротив – румяная Майка, у плиты – хлопотливая бабушка, на столе – горячие вкусности, а впереди – еще два дня путешествий с опытным экскурсоводом по наполеоновским местам.

– Ты почему раньше не сказала, что у тебя такая гениальная бабушка? – с укоризной прошептал Майке Иван и пододвинул к себе пироги.

– Так я думала, по мне понятно…

– Ты это ладно, не шибко-то умничай. Отвечай. Смотри в глаза. В глаза, говорю, смотри! – Ваня склонился над Майкой и за строгим тоном спрятал поцелуй.

Бабушка лукаво улыбнулась, одними морщинками у глаз. А юноша продолжал профессиональный «наезд»:

– Мы уже скоро год как в этой теме, а у нее, оказывается, все схвачено: и город с находками, за которыми я пол – России на пузе пропахал, и бабушка-экскурсовод.

– Да кто ж свое помнит, – вступилась за внучку сердобольная бабушка. – Кто ж свое знает. Ты думаешь, Вань, что если бы я ей по телефону не напомнила, что у нас в музее есть такая экспозиция, она бы сама додумалась?

– Вань, что за разборки? – пришла в себя Майка. – Знаешь, сколько у бабули экспозиций? Твой папа – биолог придет к нам, так она ему про мамонтов рассказывать будет, да еще письма папы – мамонта к сыну цитировать.

– Ах, так ты сказочница такая, – в бабушку?

– А то.

– Ладно, не ссорьтесь. По машинам! – раздался бодрый голос летающей по квартире бабушки.

– А она обещала мне правильную историю про Демидовскую французскую жену рассказать. – пожаловался Ваня.

– Вечером. – таинственно прошептала Майка.

– Ну смотри у меня. Мой вечер начинается с шести часов, сразу после ужина. – Ваня красноречиво посмотрел на Веру Иосифовну, та засмеялась.

А уже через десять минут они снова сидели в маленьком «Пежо», уютном, как старый кожаный диван. Бабушка на этот раз была в кремовом костюме и в белом длинном платке.

– Едем!

– Май, а откуда у нее такое отчество? – тихо спросил Иван.

– От папы, разумеется. Он был Иосиф Виссарионович, – громко объявила Майка, чтобы бабушка слышала. Та только рассмеялась.

Дорога была увлекательная. Можайское шоссе, или Старая Можайская дорога, навевало соответствующие образы: вот-вот из-за поворота выскочит казачий разъезд или драгуны с конскими хвостами и – только пыль столбом из-под копыт… Приятно было сидеть рядом с любимой девушкой, чувствуя тепло её бедра, и мечтать, мечтать, мечтать. Иван даже пожалел, что так быстро доехали.

– Прошу любить и жаловать: перед вами одно из самых интересных и романтичных мест Подмосковья – усадьба князей Голицыных. Усадьба с уникальной, почти 500-летней историей. В конце XVII века Пётр I жалует село Вязёмы своему воспитателю Борису Голицыну. Нынешний усадебный комплекс построен в 1759–1766 годах для князя Михаила Голицына. Здесь целый год проживает Екатерина II, здесь отдыхает император Павел I. Здесь Пушкин встречает свою Пиковую даму, здесь Гоголь читает начальные главы второго тома «Мертвых душ». Здесь встречаются русские масоны. Здесь Кутузов и Наполеон спят на одном диване. Здесь стоя хоронят князя Дмитрия Голицына. Здесь умирает князь Багратион. Каково?! Дворец, сохранившийся в целостности и сохранности после нашествия французских войск в 1812 году! Почему? Об этом всём вы узнаете немедленно! За мной, навстречу приключениям! – И Вера Иосифовна решительно сделала шаг навстречу живой истории.

– Да! – она вдруг резко остановилась, – с 1994 года этот усадебный комплекс вошел в Государственный историко-литературный музей Александра Сергеевича Пушкина. Вместе с Захарово. Ну что встали, – вперед!

И вот они в усадьбе. Небольшая территория паркового комплекса пересечена аккуратными дорожками. Вековые деревья и цветущие кустарники… Двухэтажный дворец розового цвета с белой окантовкой окон – как зефир. Бабушка в своем кремовом костюме идеально сочетается со стенами, и хорошо видно, что она здесь своя. Приехавших уже встречали. Обнявшись с работниками музея как со старыми знакомыми, Вера Иосифовна, с места в карьер, взялась за дело.

– Молодые люди, познакомьтесь, это Ирина Львовна, лучший экскурсовод во всей Московской области.

– Ну что Вы, Вера Иосифовна!

– А это, – познакомьтесь, моя внучка Майя и ее э… приятель Иван, студент 5 курса, историк. Они интересуются усадьбой Голицыных не только из любопытства, но и пишут исследовательскую работу по войне двенадцатого года.

– Очень приятно, молодые люди, пройдёмте во дворец. Вам повезло, усадьбу недавно отреставрировали и постарались придать ей тот вид, который был при последнем хозяине, генерал-губернаторе Москвы Дмитрии Владимировиче Голицыне. – Дородная и красивая, не смотря на возраст, Ирина Львовна радушно пригласила гостей пройти в высокие двери дворца.

Она переходила от экспоната к экспонату, гладила их, как старых друзей, и рассказывала, рассказывала, рассказывала:

– Первые упоминания о месте Большие Вязёмы встречаются в летописях начала XVI века. Именно в это время они отошли к Борису Годунову…

– Здесь был Борис Годунов? – взыграл историк в Иване.

– Да, молодой человек. Именно Борис Годунов построил здесь деревянный дворец, боярский дом, флигели, пятиглавый храм во имя Преображения Господня и обнес все это крепостной стеной. В итоге получилась крепость Большие Вязёмы.

– Эта? – Ванька озирался вокруг.

– Это уже перестроенный дворец. В эпоху Смутного времени здесь жил Лжедмитрий и останавливалась Марина Мнишек.

– Прямо романтический ореол. – Майка взяла Ваню за руку. – Я его вижу.

– Лжедмитрия?

– Ореол.

– Будет тебе сейчас ореол! Слушай, стрекоза. – Бабушка сердито одернула внучку.

– В конце XVII века Пётр I пожаловал эту усадьбу князю Борису Голицыну, который заново восстановил дворец. – Продолжала Ирина Львовна.

– И сейчас он выглядит таким, каким был в петровские времена?

– Нет, моя милая, усадебный дом в Больших Вязёмах, дошедший до наших дней, был построен правнуком князя Бориса Голицына, полковником Николаем Михайловичем Голицыным. И это тоже непростая история.

– Все непросто в нашем королевстве…

– Смотрите сами: Борис Владимирович Голицын владел имением Вязёмы или, как его называли, Борисовка, в честь Бориса Годунова, – с 1803 по 1813 годы. А в этот же самый период, по соседству, всего в двух верстах, в Захарово, все летние месяцы находилась семья Пушкиных. Которые, кстати, были в дальнем родстве с Голицыными…

– Какое удачное совпадение. Ирина Львовна, я слышала эту историю. Ганибальская бабушка Пушкина была какой-то там сестрой бабушки Голицына, правильно?

– Майя, правильно, да не совсем… «Ганибальская бабушка Пушкина» – Мария Ганнибал, была четвероюродной сестрой матери Бориса Голицына…

– Во, и я о том же. – засмеялась Майка. – А еще я помню, что Пушкин часто бывал в Больших Вязёмах и описал дворец Голицыных в романе «Евгений Онегин».

– Вот это в точку. Считается, что с этого дворца он списал имение Онегина, а Захарово стало прототипом имения Лариных, – Ирина Львовна с выражением продекламировала:

Почтенный замок был построен,

Как замки строиться должны.

Отменно прочен и спокоен,

Во вкусе умной старины.

Везде высокие покои,

В гостиной штофные обои,

Царей портреты на стенах

И печи в пестрых изразцах.

Но, если ты так знаешь Пушкина, может, ты мне скажешь…

– Что?

– Скажешь нам, чем особенным… – посмотрела экскурсовод на Майю, – чем особенным славится это имение в связи с Пушкиным?

– Да это знает каждый приличный человек, хоть немного изучавший литературу.

– А я не знаю. – честно признался Ваня.

– Это потому, что речь была не о тебе, ты человек совершенно неприличный. Ты кроме своей истории света белого не видишь…

– Ты чего сегодня такая?

– Какая? Вся в белом?

– Ребятки, давайте ближе к теме. А то я тоже сейчас буду искать, с кем бы мне поссориться. – Шутливо приструнила молодых людей Ирина Львовна. – Итак, вернёмся к Пушкину?

– Ну, хорошо, – сказала Майка примирительным тоном. – Пушкин на одном из приемов, который Голицын давал в своей усадьбе, познакомился со своей будущей женой Натальей Гончаровой… Так? – Майка посмотрела на бабушку, ища поддержки. И тут же ее получила.

– Так да не так. – Одернула осмелевшую девушку Вера Иосифовна. – Встретился Александр Сергеевич с Натали в московском доме Голицыных, а здесь, действительно, он бывал часто: на территории храма, расположенного рядом с усадьбой, похоронен его 6-летний брат Николенька. А Наталья Петровна Голицына, мать Дмитрия Владимировича, стала прототипом старой графини в «Пиковой даме». И была посаженной матерью невесты на свадьбе Пушкина и Гончаровой.

– Вот это переплетения. – Ваня даже присвистнул.

– Я вижу, Вас это впечатлило, молодой человек. Давайте тогда пройдем в дамскую гостиную со столом-ананасом… – Улыбнулась Ирина Львовна.

– Каким столом?

– А вот сейчас увидите…

Они прошли через апартаменты хозяйки дома.

– Посмотрите, молодые люди, кажется, что в этом зале до сих пор царит Наталья Петровна Голицына – мать Дмитрия и Бориса. Она была одной из влиятельнейших дам своего времени. – Экскурсовод говорила неторопливо, словно вынимала «дела минувших дней» из своей памяти.

– Конечно, не с каждой пишут Пиковую Даму. – Не утерпела Майя.

– Да. Кроме того, есть еще одно странное обстоятельство: Пушкин и старая графиня умерли в один год, только поэту было 38 лет, а его Пиковой Даме исполнилось 97. А характер был у нее, и правда – пиковый. цУ нас тут ходит один исторический анекдот на эту тему…

– Анекдот?

– Да. Про Наталью Петровну. В свое время говорили, что она все фамилии бранит и выше Голицыных никого не ставит. И вот, когда она своей шестилетней внучке рассказывала о добродетелях Иисуса Христа, то девочка совершенно искренне сказала: «Конечно же, бабушка, ведь Иисус Христос из фамилии Голицыных!».

Ребята рассмеялись, а потом стали озираться по сторонам, им показалось, что напыщенная хозяйка сейчас вот-вот войдёт в комнаты, а ее модные вещи с нетерпением дожидаются прикосновения: ломберный столик, дамская кушетка и пресловутый столик-ананас.

– Простите, а почему ананас? – Майка прикоснулась к изящному столику и подумала: «Как странно, в музеях вещи скучают по теплу живого прикосновения, а нам запрещено их трогать».

– Все просто в этом запутанном мире. – Улыбнулась Ирина Львовна. – Ананас считался символом гостеприимства, поэтому столик, на который выставляли марципаны, монпансье, засахаренные фрукты, стоял на ножке в форме этого фрукта.

– Как красиво! Ба, ты хотела рассказать, каким чудесным образом братья получили эту усадьбу.

– Волшебным. Благодаря собственным качествам. Это имение Борис получил от двоюродного дяди – Александра Михайловича Голицына, хотя у того были свои родные племянники. Но дяде даже пришлось писать Александру I, что его прямые наследники «ненадежные» и «по уму не богатые». И тогда, по высочайшему повелению, Борис унаследовал это имение. И, надо сказать, дворец попал в хорошие руки. Борис Владимирович, кстати, был хорошим французским литератором…

– Французским? – оживился Иван.

– Да, он все детство и юность провел во Франции и писал стихи и прозу на хорошем французском языке, но в 1810 году, он собрал в своем имении обширную библиотеку, взял учителя по русскому языку и стал основоположником знаменитых «Бесед любителей русского слова».

– Вот это да… – Майка развела руками.

– Слушай дальше. Борис начинает писать по-русски, говорить по-русски и вести русские салоны. Это был переворот в русских салонах, говорящих только по-французски. Державин, граф Хвостов, Захаров, адмирал Шишков. Эти имена вам что-то говорят? Приглашались Гнедич и Капнист, Пушкин и его лицейские друзья. Голицын писал в дневнике: «Продолжаю свое перевоспитание, усиленно изучаю все русское. Я хочу учиться в России по-русски и быть русским. Много читал я по-французски и, к стыду моему, мало занимался русским.» – метнула бабушка в Ивана острый взгляд.

– Вот так поворот. Это вам не салон графини Шерер… – съязвила Майка, порхая среди изящных вещей.

– А в начале 1812 года Борис Голицын открыл у себя первые в России общедоступные курсы по литературе и изящным наукам, которые читал профессор Мерзляков. Но… Началась война и стало не до салонов. Князь Борис – генерал-лейтенант в отставке. И он с первых же дней подает прошение о вступлении в регулярные войска и, не дожидаясь ответа, лично приезжает в ставку Кутузова. И Кутузов ставит его во главе Первой и Второй Кирасирских дивизий. Борис Владимирович Голицын участвовал в боях под Смоленском и был смертельно ранен под Бородино. Он умер 6 января 1813 года, в день своего рождения, от «неисцельных ран». Велел похоронить себя в Вязёмах… стоя…

– Как стоя? – Ваня опешил. И недоверчиво посмотрел на Ирину Львовну. Та улыбнулась, но промолчала.

– А вот так. Он сказал: «Я не могу лежать спокойно, покуда враг топчет мою землю.». Ему было всего 44 года. Какая невосполнимая потеря для России!

– А что же с Наполеоном? Ирина Львовна, я слышал, что он тут тоже был? – Перевел тему Иван.

– Да, поздно вечером 29 августа 1812 года русская армия вступила в усадьбу Вязёмы. Было это после Бородинского сражения. Кутузов остановился во дворце князей Голицыных, где он был, как я уже говорила, до 31 августа. Из усадьбы он отправил четыре письма генерал – губернатору Москвы Ростопчину: просил об оказании помощи, издавал несколько приказов и предписаний по армиям. И… будучи в Вязёмах, Кутузов получил неприятное сообщение от Александра I…

– О чем?

– Очень важное сообщение, о том, что ожидаемые 180 тысяч человек рекрутского набора не будут даны в подкрепление Кутузову. Возможно, именно тогда у него зародилась мысль оставить Москву без боя, – предположила Ирина Львовна.

– Воевать некому, да? – Оторвалась от ананаса Майя.

– Да. Армия после Бородинского боя была сильно ослаблена. И есть еще интересный факт…

– Какой? – Майка была как школьница перед строгим учителем.

– В день, когда Кутузов находился в Вязёмах, Александр подписал рескрипт о присвоении ему чина генерал – фельдмаршала.

– Интересно. Словно бы извинялся…

– Да. И Кутузов понял, что поддержки ему не будет. Гостевой флигель дворца использовался в качестве перевязочного пункта. Предположительно здесь перевязывали и раненного Багратиона. Но, к сожалению, рана у князя оказалась смертельной.

– Они были здесь только два дня?

– Да. 31 августа русская армия оставила Вязёмы и дальше продвинулась к Москве. А к вечеру усадьбу Голицыных заняли французы.

– Я думаю, что им здесь понравилось. – Майя с любопытством осмотрела роскошную залу…

И в голове у неё всё закружилось, заискрилось, грянула музыка и барышни в пышных кринолинах вышли под руку с красавцами в эполетах…

– Да. Вот смотрите, что пишет своей жене секретарь Наполеона Эдуард Мунье: «Мы провели там в хорошем салоне, в хорошей компании вечер около камина…» – донеслось откуда-то издалека. Но Майке это не мешало. Это она была хозяйкой бала и кружилась с бравым русским гусаром – Иваном Купцовым. Он на днях просил её руки у батюшки, и князь Голицын, недолго думая, дал согласие. И вот теперь они объявили всему этому пышному собранию о своей помолвке. Звучит музыка. Майя кружится вокруг столика «Ананас», с которого на лету «снимает» сочный кусочек персика и смеясь протягивает любимому, и на кружевных белых перчатках остаются маленькие капельки, словно речные жемчужинки…

– А вот что записал французский капитан Кастеллан в своем журнале: «Я сопровождал императора. Мы остановились в жилище князя Голицына, находящемся на берегу озера. Это поистине настоящий замок».

…Да, конечно же, замок! Их замок. Вот она рухнула возле камина на диван. Иван предложил ей, запыхавшейся, бокал студёного шампанского…

– Да-а-а-а-а. – Ваня потрогал роскошную обивку кресел. – Живут же люди!

– Пойдемте, я покажу вам столовую, где обедали императоры.

– И Наполеон тоже? – поинтересовалась Майя, глядя на Ивана.

– Тоже-тоже – улыбнулась экскурсовод.

Они прошли к парадной столовой: со светло – зелеными стенами и большими окнами, старинной печью в расписных изразцах и удивительным овальным столом посередине. На стенах висели портреты императора Павла I и его царственной супруги, знатных родственников и гостей усадьбы, золоченые канделябры. На столе, покрытом белоснежной скатертью, стоял фарфор и фаянс конца XVIII века, золоченые подсвечники. Ирина Львовна была довольна произведенным эффектом.

– В начале мая 1797 года в этой столовой обедал сам император Павел I.

– Он был другом семейства?

– Вскоре после своей коронации он навестил Голицына, потому что тот был предводителем дворянства Звенигородского уезда.

– Какие милые и простые нравы, да, бабушка? – подошедшая Майка от избытка чувств обняла строгую бабушку. И Ване опять показалось, что бабушка – это старая графиня, которая водит гостей по своим залам и только одна лукавая внучка знает правду, но не выдает ее. И напрасно. Иван-то уже обо всем догадался…

– А скажите мне, мои милые, когда усадьба становилась дворцом?

Майка и Ваня пожали плечами.

– А я вам скажу: если государь посещал какую-либо дворянскую усадьбу, дом, его принимающий, именовался с тех пор дворцом.

– Вот это да! – по обыкновению ахнула Майка и жалостливо посмотрела на экскурсовода – А можно мне присесть к столу?

Бабушка нахмурила густые брови.

– Можно, только горячий суп наливайте осторожно – тут скатерть ручной работы, – улыбнулась Ирина Львовна.

И Майя, как хозяйка присела во главу стола, аккуратно положила свои маленькие ручки на кружевную скатерть, и они бы слились с её белоснежными перчатками если бы не две персиковые жемчужинки.

– Ах, сударь, подайте мне…

И тут где-то совсем рядом грянул голос:

– А скажите, где здесь останавливался Наполеон? – Иван был не на шутку взволнован.

Майя вышла из-за стола. Видение исчезло.

– Предание указывает на нижнюю иностранную библиотеку. Пойдемте, посмотрим. – И она увлекла гостей за собой. – Тут, наверное, случилась самая большая тактильная встреча двух полководцев: одну ночь здесь провел Кутузов, а уже следующую – Наполеон.

– И они тоже быстро ушли? – Майка начала беспокоиться за «своё имущество».