Текст книги "Мастерская сновидений"

Отца Петя не помнил совсем. Мать забрали позже, и, может быть, поэтому он немного помнил её. А, может быть, просто потому, что это была мама. Он помнил, как она всё время что-то пекла, как месила тугое тесто на пироги, и он взбирался ей на колени и облизывал тесто – прямо с рук…

Или мама сбивала жидкое тесто для блинов – он подходил к ней, тёрся о её белый передник весь в муке и просил облизать ложку, или соскребал тесто прямо пальчиком с краёв высокой кастрюли. Ничего вкуснее этого времени у него не было. Он даже лица не мог вспомнить, только мамины руки в муке, запах свежего хлеба, а с фотографии на него смотрела чужая женщина в нарядном платье.

Да, трудную жизнь прожил профессор Кудрявцев. В университете он любил одну девушку. Звали её Жанной. Он же называл её Жаннет, иногда Жаклин или Жулькой. Все годы они были друзьями, в институте все давно привыкли считать их парой, он в общем-то и считал её своей невестой, но на последнем курсе вдруг выяснилось, что Жаннет для себя ещё не решила, с кем связать свою судьбу: с Петей Кудрявцевым или с парнем с соседнего факультета – физиком. К защите диплома Петя всячески подготовил её, всю защиту провёл у двери – контролировал, как идёт процесс – Жанна защитилась на отлично! Но когда она вышла из аудитории, друзья передали ей огромный букет роз от Петра и записку: «Очень тебя люблю, но вторым никогда не буду». Жанка в слёзы, все кинулись искать Петра, а его и след простыл. Уехал в тот же день в Ялту. А когда вернулся – её уже распределили на Украину, а его оставили в Москве, на кафедре. Потом была работа. Потом – свадьба с красивой, но нелюбимой женщиной – оперной певицей. Петя, Пётр Александрович Кудрявцев возмужал, стал даже внешне походить на свой литературный идеал – вырос, раздался в плечах, только что бороды не носил, да босиком не ходил. Но в груди этого исполина всегда жил образ изменчивой милой девы, вот уже сыновья подрастают, двое их у него народилось, а Жанка всё теребила его сердце и не давала ему счастливо жить в семье. Ночью он говорил себе: «Я подлец, женщину обидел!», имея в виду, конечно, свою жену, тонкую, любящую, не виноватую в том, что другая пришла раньше и заняла её место. Уже позже понял Пётр Александрович, что попытался в своей жизни методом вытеснения решить и эту проблему, но, видно, любовь – это не химия, с ней так не получилось. И только через много, много лет, когда к нему впервые вошла в кабинет Людмила Сергеевна, улыбнулась ему светло и ясно, рассыпался образ Жанны и возник на этом месте новый. Никому ничего не говорил профессор, а только с увлечением слушал её рассказы о таинственных экспедициях, посещал её лекции по старославянскому и древнерусскому языкам, никак не выдавая своего восторга. Да это казалось ему не совсем уместным – шёл ему тогда уже шестой десяток…

И всё вдруг перевернулось в один день! Он стоял у зеркала, в своей квартире, – после развода пришлось перебраться в однокомнатную и оставить жене и сыновьям двушку, так и не вышло у него семьи!.. – стоял у зеркала, завязывал галстук и вспоминал свою жизнь. Через час он должен идти с Людмилой Сергеевной в гости к профессору Катаеву. Она загадочно сообщила ему, что ей есть, что сообщить ему, но сделать это она сможет только в лаборатории Григория Еремеевича.

* * *

А Григорий Еремеевич Катаев был человек легендарный. Он вёл в университете спецсеминары по запредельному мышлению, дополнительно тренинги по практике осознанных сновидений, и, несмотря на преклонный возраст, – а было ему ровно восемьдесят лет и три года – ещё вывозил своих студентов на семинары с погружением. Это было познавательное путешествие дней на семь; как правило, места он выбирал сам, иногда – горы, иногда – море, ну а чаще всего ходили по родному Подмосковью.

Он был другом покойного Аристарха Грандовского, а люди этого поколения были совершенно другой конфигурации. Ими владело коллективное сознание в высшем понимании этого слова, высокие идеалы и желание помочь другим, подчас в ущерб себе. Вот и сейчас, в свой выходной день Григорий Еремеевич сидел в лаборатории и готовился к работе – вчера вечером ему взволнованно позвонила Болдырева и попросила помощи, наскоро рассказав о случившемся.

Он сидел в своём потёртом кожаном кресле и записывал пришедшие в голову мысли. Он так всегда делал: сначала писал, затем анализировал.

«Существует ли другое пространство, где прямые пересекаются? Конечно! Это закон другого, нефизического мира. Чему же тут удивляться? Ведь пространство, как и время, нелинейно. Оно искривляется, давая возможность пересекаться людским судьбам, накладывая времена друг на друга, и только наше очищенное сознание способно проследить все траектории этого пути, все узловые точки встреч, все стрелки перехода из одного мира в другой, из одного состояния – в другое…»

Поля наши сливаются в кокон.

И стали Мы единым телом.

И непонятно было —

Небу и Земле:

кто есть кто…

Она мчалась по сухому руслу реки, лёжа на спине, вытянув руки. Тело обнажено. Мысленно концентрируясь на воздухе, она увидела его, как упругие лёгкие пузырьки, плотно взаимно притянутые. Приведя их в движение, она заставила воздух шевелиться. И начала двигаться по узкому руслу – сверху вниз, точно скользила с горы, постепенно набирая скорость.

Вдоль этой скоростной трассы по одному, на большом расстоянии друг от друга, стояли Ангелы, длинные крылья, как полы белого халата, касались земли. Возле каждого стремящееся тело немного приостанавливалось, словно включало силу торможения. Тело от этого сильнее нагревалось и наполнялось ярким свечением, почти алым. В нём поочерёдно загорались центры – снизу вверх. Высокая фигура склонялась и покрывала зелёными листами эти светящиеся точки. И тогда Она вдруг почувствовала, что тело имеет не только осязание, но и обоняние и вкус. Чьи-то руки положили ей на витальный центр, в области солнечного сплетения, новый пластырь: остро-солёно-терпкий вкус почувствовала она. И тут же понеслась дальше. Стремительно набирая обороты, затормозила у следующей склонённой фигуры. Разогревшись при торможении, её тело высветило сразу два центра: сердце – Анахату и горло – Вишудху. Ей быстро приложили к горящим точкам новые листы. И тянущее, томящее чувство боли перешло в сладость и истому. Сердце вдруг распахнулось и пролилось широкой волной любви, переходя от индивидуальной ко всеобщей, распознающей, вселенской. «Да, – подумала она, – сердце – это ещё и умение распознавать». Волна прокатилась по её телу вверх, тотчас подхватив следующую точку – горло.

И та же рука положила следующий пластырь на этот центр. Сначала возникла резкая боль, словно пробки пробило, потом – покалывание множества иголочек, и словно комок сжался в горле – если бы не удержала его, он пролился бы слезами, и энергия почти целого существа вышла бы в пустую. Но она задержала этот комок на вдохе и спазм прошёл. Словно хлопок раздался внутри тела, и центр распахнулся алым цветком, широко раскинув свои лепестки, образовав вокруг шеи сияющее жабо.

Когда все центры были пробуждены, и Она стала совершенной горящей структурой, её тело само остановилось, поднялось и увидело вокруг себя безбрежное колыхание марева. Она точно плыла в нём, легко задевая упругие шарики воздуха – её шаги имели свою музыку.

Она видела насквозь все предметы, но не удивлялась этому, а только спокойно подмечала. Вот здание. По магнетизму ощущения поняла, что ей туда. Здание напоминало гигантскую трубу – от земли до неба, в нём имелось несколько этажей – планов. И почему-то везде была вода: мелкие заводи, огромные ёмкости. Суша была только переходом к новому водоёму. Здесь она впервые увидела других людей. Сколько их было? – пять? семь? девять? – не поняла. Их тела также высвечивали алые точки пробужденных центров. Но один горел ярче: это был второй снизу сакральный центр – Свадхистана, подумала она.

Тела причудливо двигались, и когда Она шагнула к ним, то почувствовала странное: её физическое тело словно рассыпалось на молекулы, и как более тонкая структура, как мука мелкого помола легко проходит сквозь жёсткие ядра гречихи, так и она просочилась сквозь стены здания. Её, словно бы размытую водой, всосал в себя камень здания. Но как только оказалась внутри, она снова сформировалась в тело.

Игра первая

Среди множества фигур одна была особенно магнетична. То ли сила общей их памяти, то ли другая какая сила родства притянула их друг к другу. Два тела словно схлопнулись в единое. Воздух вдруг стал более упругий и превратился в воду. Словно воронка образовалась, и они закрутились в этом водовороте, скреплённые единым мощным центром посредине.

Она почувствовала, что и под водой продолжает дышать. Воду увидела разряженными молекулами, и дыхание её – кожное дыхание, вбирало в себя только шарики кислорода, отъединяя их от примесей чужеродного. Глубоко, как никогда до этого, она дышала всем телом.

И второе, её поразившее явление, было видение своего тела как бы со стороны. Даже не так, Она видела их тела сверху, словно парила над ними во всё той же прозрачной ключевой воде. И то, что увидела, было удивительно красивым: тела обоих были странно изогнуты, образуя живую свастику, которая сначала вращалась медленно, затем всё быстрее, быстрее, и, наконец, не красный шар, а огненно-белая сфера брызнула множеством лучей, заполняя собой всё пространство. Эти лучи, словно струны арфы, проходили сквозь их тела, задевая горящие центры. И звучала дивной красоты мелодия…

Игра вторая

Вращение тел прекратилось. И они, вновь обретшие свои индивидуальные формы, засветились ровным светом. На нижнем ярусе, в огромной прозрачной ёмкости, доверху наполненной водой, извивались новые тела. Их было много. Они были словно узкие полоски лент в воздухе: легки и подвижны. Но движение их было столь стремительно, что ей показалось, что она видит новые непонятные письмена. И действительно, след на воде оставался гореть ещё долгое время. Замысловатая вязь непонятных слов и переплетений, сотканная обнажёнными телами, давала ощущение более плотного поля. Но она не захотела сейчас переливать в этот сосуд всю гармонию пережитых чувств, отметив про себя, что ей это, в принципе, интересно. Позже ей хотелось бы пройти эту плотность вибраций, оставив собственные огненные надписи в пространстве.

Она посмотрела вверх, и силой своего взгляда вплыла в новый пласт, где вода разливалась широкими ручьями и искрилась на солнце. И опять услышала музыку. Это была изящная, со множеством голосов, тонкая мелодия, которая точно струилась, образуя над ручьём второе течение.

Несколько женских утончённых форм плескались в воде. Это была интересная игра. У каждой из них, в разных частях тела зажигался яркий огонёк. И кто-то один должен был поднырнуть и губами коснуться этого алого знака. И тогда он тотчас же возгорался на следующей: алый цветок то распускался на груди одной девушки, то на ямочке живота другой, то на лбу третьей, то вдруг он вспыхивал у ног, то поднимался выше, переливаясь каждый раз новыми оттенками цвета. Смех сливался с музыкой, музыка с мерцанием красок, рисуя удивительную картину, где каждое тело в новом изгибе давало новый штрих.

Увлечённая лёгкостью этой игры, Она стремительно кинулась в этот бурлящий ручей – вытянулась стрелой, и плавно, без всплесков вошла в воду.

Игра третья

Она лежала на берегу, улыбаясь всем телом, радостно ощущая земную твердь.

Облачённая точно в облако, в памятование многих прикосновений, Она и сейчас ещё слышала на своём теле вибрации нежности и ласки, и расслабилась ещё больше и отдалась этому ощущению, напоминая себе благоухающий цветок, что весною радостно отдаёт себя солнечным лучам и кружащемуся над ним мотыльку…

Наполненное её тело вдруг задрожало, словно ток небольшой величины прошёл сквозь него. Этот низкий гул наполнил каждую клеточку, уплотняя её, делая более проявленной и сильной. Она слышала в себе это течение плотной жизни. Тело медленно теряло свою прозрачность и всплывало на поверхность дня, открыло глаза, радостно улыбаясь солнцу. На размётанных простынях лежали двое.

По мере того, как её тело становилось всё проявленнее и отчётливее, его – прозрачнее и тусклее, наконец, оно совсем исчезло, оставив на розовой простыне едва заметное влажное пятно. Он опять ушёл в её сон. До сомкнутых её ресниц, до следующего своего пробуждения.

Ярко светило солнце. И только тонко на ветру переливалась трель китайских колокольчиков – весёлых вестников наступившего дня.

Сандра открыла глаза. Встала. Вот это ощущение! Тело до сих пор пульсировало, словно и впрямь только что вернулось с моря. Шум прибоя ещё был в ушах. Она поймала незнакомый запах на себе – провела рукой по шее, поднесла ладонь к лицу: «А-а, запах джунглей! Спасибо, Жорж», – и тут же вспомнила свой сон. Невероятно! Такое реальное ощущение его присутствия! Она подошла к окну. Интересно, сколько сейчас времени. Никто не звонил. Никто не приходил. Словно бы и не рождалась она сегодня вовсе. Сандра подошла к двери, ей вдруг показалось, что она почувствовала Его – может сон ещё не отошёл? – она провела рукой по двери, словно по тонкой простыне жарким летом, ощущая его спящее тело под своей ладонью, его запах. Больше всего на свете Сандра любила камни и запахи, но из всех запахов, больше своих египетских масел, больше своих французских духов она любила запах его тела. Сколько раз она просыпалась ночью, тогда, в другой жизни, и прижималась к нему нос к носу и дышала его дыханием.

Ей тогда казалось, что, обнимая друг друга ночью, они пропитываются друг другом, их тела и ауры смыкаются, и она становится частью его. Она настолько с ним сроднилась, что всегда чувствовала его приближение, в какое бы время он ни приходил домой. Точно так же, когда они расстались, чувствовала его внутреннее состояние. Однажды ночью ей показалось, что он очень болен. Она в полудрёме, полубреду почувствовала, что он рядом с ней, на одной подушке, она взяла его горящую голову, положила к себе на плечо. Долго держал ладонь на висках – жар начал спадать, потом положила одну руку на сердце, другую – на солнечное сплетение…

Так длилось несколько ночей. Потом видение пропало. Она опять стала крепко спать. А вскоре узнала, что он совсем больным ездил в северную провинцию Франции, на симпозиум.

Сандра стояла у двери. Даже неожиданно для себя самой, она рванула дверь на себя, и лицом к лицу столкнулась с Георгием.

– Ты?

– С днём рождения! – в руках у него была яркая роза и буклет.

(Они не виделись четыре года. Вместе прожили три. Так совпало, что они расстались в тот год, когда Сандра окончила институт. Кто виноват? – да никто, когда раздаётся хлопок, виноваты обе ладони. Он испугался ответственности и груза семьи, она всё больше предъявляла на него права. Финальной точкой, спусковым крючком явился интернет: Сандра редко видела Георгия – в институте они больше не встречались, а он приходил уставший и сразу же нырял в компьютер, и так каждый день, до поздней ночи, то к лекциям готовился, то беседовал в чатах.

– Тебе совсем нечего мне сказать? – как гром, застывший в небе и готовый к раскату, она стояла за его спиной.

– Не зуди, дорогая, я скоро вернусь.

– Я жду этого уже несколько месяцев, пока ты наобщаешься со своими барышнями, – сорвалась она.

– Это не барышни, я же не на коктейль их вожу, это мои собеседницы.

– А я?

– Дай договорить, видишь, ждут. – Отмахнулся он.

– А я? Я не жду? Слушай, Жорж, что происходит? Если ты сейчас, когда я так нуждаюсь в тебе, так себя ведёшь, что же будет, когда у нас появятся дети? Вообще к себе смотаешься?

– Хорошая мысль. – И он выключил компьютер, запихал свои вещи в дорожную сумку, взял сонного Санчо Пансу под мышку и хлопнул дверью.

Сандра ждала его несколько дней. Думала, что остынет, вернётся. А потом поняла, что – свершилось. Только всегда знала, что наступит день, она откроет дверь, а там – он.

– Чтобы вернуться, нужно расстаться, – говорила ей Людмила Сергеевна Болдырева – любимый преподаватель и внутренний соратник. – Чтобы взойти на новую гору, нужно спуститься со старой. Невозможно покорить вершину, стоя на месте.

– Но я не хочу новую гору, – говорила Сандра, вытирая слёзы, он – моя вершина.

– Тогда дорасти до своей вершины, не прогибайся, – обняла её Людмила Сергеевна, – хочешь, чтобы он опирался на тебя, будь крепким материалом. Возьми, к примеру, этот стол, если бы он не оказывал нам сопротивления, мы бы всякий раз проваливались, опираясь на него. Нас держит только то, что нам сопротивляется. Тебе ясно?

– Кажется, да.

– Займи свою нишу в жизни. Ты была очень от него зависима. И ему тяжело. И тебе без пользы. Вспомни закон сообщающихся сосудов… Ты понимаешь меня?

– Кажется, да.

С Болдыревой Людмилой Сергеевной они сдружились ещё в институте, когда она оживила и восторженно вела самый скучный предмет, какой только можно было изобрести – старославянский и древнерусский. «Дорогие мои, – журчал её голос, – вы только вслушайтесь: Аз Буки Веди Глагол Добро Есмь – это в каком другом языке может быть такое священнодействие – молитва, вкраплённая в алфавит? Мы носители священного языка, подумайте только: я знаю буквы – и этим делаю добро – вот о чём говорит нам первая строка алфавита…» Потом начались её семинары Российского Общества ЗАщиты МИРА, куда она охотно приглашала преподавателей и студентов. А там: беседы о космических законах, о добре и зле, о миссии женщины, чтение на заре Великого призыва. Это с ней и ещё одной своей подругой, Вероникой каждое утро Сандра здоровалась и входила в общую медитацию на заре.

За четыре года она ни разу не виделась с Георгием, даже семинары не посещала, если он там присутствовал: не могла видеть его на расстоянии, чужим. В её мыслях он всегда оставался рядом, и она не хотела, чтобы действительность разрушала её иллюзию. Всё в мире иллюзия – она уже знала это, и предпочитала общепринятой, общевидимой иллюзии свою индивидуальную.

За это время Сандра стала завлитом маленького театра, и даже сама попыталась написать пьесу – получилось неплохо. И на семинарах Болдыревой поднаторела, и уже несколько занятий провела в её ассистентах. Выступала на конференциях, писала статьи о женской миссии на земле, о пути Человека. И всегда думала о том, как он будет это читать в газете, что будет думать. По существу, всё, что она хотела ему сказать, она выговаривала в своих статьях и заметках. Подписывалась псевдонимом Шата Гри, чтобы не вызвать у него подсознательного протеста. А печаталась часто: как в центральной прессе, так и в их институтском альманахе, главным редактором которого был его шеф – Пётр Александрович Кудрявцев.

Был даже такой курьёзный случай. Позвонила ей Людмила Сергеевна и, смеясь, рассказала, что Георгий своим студентам в качестве примера позитивного женского мышления привёл её, Сандрину, статью. «Представляешь, зачитал её целиком! Знал бы он, кто автор!» Но Сандра не торопилась ничего менять. Она не плела ему сеть и не слагала интригу – если суждено ему вернуться, он вернётся, думала она. А когда вернётся, тогда всё и узнает.

Сандра стояла в коридоре. Неожиданно даже для себя самой, она рывком открыла дверь и лицом к лицу столкнулась с Георгием.

– Ты???

– С днём рождения! – в руках у него была яркая роза и буклет.

– Спасибо, проходи.

Он переступил порог, закрыл за собой дверь.

– Какая красивая роза, – она взяла цветок из его рук.

– Это тебе мой Ангел передал. И ещё вот это. – Он протянул ей тонкую книжицу «Дольмены. Поиски себя». – Только здесь ошибка вкралась, нужно «Поиски меня».

И действительно, это была их первая совместная поездка. Сразу же после их первого поцелуя в пустой аудитории он сказал ей, что вечером уезжает в Геленджик, не хочет ли она к ним присоединиться, экскурсию организует Болдырева, записаться ещё возможно, если он, Георгий Эдуардович, поручится, что везёт с собой хорошего человека.

«Да, я хороший человек, – сказала Сандра (тогда она была просто Элеонора Румянцева), – вот только так быстро собраться будет проблемно – у меня птицы».

«Ничего, отдайте подруге, у меня тоже Санчо Панса живёт, это бульдога так зовут», – пояснил Георгий Эдуардович. И поцеловал её уже сам.

Думаю, излишне говорить, что уже вечером они вместе сидели в плацкартном вагоне и пели песни под гитару. Самое интересное произошло на месте.

– Проходи, что ты в дверях стоишь, – Сандра пролистала буклет. – Смотри, вот наше место.

Георгий обнял её за плечи.

(Так было и тогда. Они усталые добрались до первого привала. Разбили лагерь. Расположились на ночь.)

– Вон там, – сказала им Людмила Сергеевна, указав на тропинку, – смотрите, первый дольмен. Дольмены – это специальная постройка древних людей. Только не думайте, что древний человек был примитивнее нас, он обладал высоким духовным потенциалом и, думая о своих далёких потомках, возможно даже о нас с вами, уходил добровольно в эти каменные построения, где его замуровывали. Там он в медитации уходил. Умирал, – поправила себя Людмила Сергеевна.

– Зачем? – спросил кто-то из ребят.

– Уходить в дольмены разрешалось не всем, а только тем, у кого был высокий духовный уровень. Кому было, что сказать. В этом замурованном пространстве человек становился антенной, и всё, что он знал, он мог транслировать живым людям, которые захотят прийти к дольмену за знанием. Например, этот дольмен женский. Там сконцентрирована сильная и высокая женская энергия. Я сюда обычно привожу женщин с детьми. А ещё лучше – кормящих грудью. Им открываются удивительные вещи. Ведь ребёнок – это принимающая антенна, а дольмен – излучающая. Если хотите, можете спуститься по тропинке посмотреть. Хотя завтра мы всё равно туда вместе пойдём.

Кто-то разводил костёр, кто-то ставил палатки, а Георгий обнял Сандру за плечи, и они спустились вниз по тропинке. Вышли к невысокой каменной постройке с крохотным окошечком наверху. Георгий сел, облокотившись спиной о дольмен, и закрыл глаза. Ноги он лихо свил в лотос, указательный и большой палец соединил. Сандра спопугайничала. Но так развести ноги, как Георгий, не смогла и уселась в полулотос.

– Что дальше делать? – спросила она его.

– Слушай. Только не мешай себе.

Сколько они так просидели, отследить было невозможно. Поскольку первое условие, которое выдвигает Болдырева в своих экспедициях – не брать с собой ни часов, ни телефонов – времени не существует, есть только ваше ощущение момента. Каналов прежних быть не должно – это лишь помехи на линии вашего возвращения к себе, к тому себе, о ком ваша личность ещё не знает.

Но когда Сандра открыла глаза, было уже темно. Георгий Эдуардович сидел всё в той же позе. Только ритмично раскачивался из стороны в сторону. Сандра положила ему руку на колено. Он открыл глаза – взгляд был абсолютно невидящий. Ему самому показалось, что он вышел из яркого света в тёмное помещение. Через мгновение глаза попривыкли, и он увидел перед собой Сандру. А Сандра, наконец, увидела перед собой, как ей показалось, осмысленный взгляд.

– Ты где был?

– Дома.

– Я серьёзно.

– И я не шучу. А ты что-нибудь увидела?

– Нет. Только почувствовала.

– Что?

– Карусель. Словно меня относит куда-то. Странное чувство.

– Это хорошее чувство.

Георгий встал. Ладонь положил на тёплый камень дольмена.

– Поверишь ли, я увидел себя младенцем на руках матери. Она кормила меня и гладила, поднимая волосы на голове вверх, как у Чиполлино. …Елет шели, катан шели…

– Что? Я не расслышала.

– Это на иврите: мальчик мой, мой малыш. Я услышал её слова, удивительно, правда?

– В твоём доме говорили на иврите?

– Я вырос в доме деда – он был раввином. Мать родила меня без отца, ну и переполох же был в семье! – Георгий как-то грустно засмеялся. – А меня потом отдали в ишиву – школу при синагоге. Так что иврит, танах, Тора – это слова родные, вошли в плоть и кровь мою.

– А что такое Тора?

– Пятикнижие.

– Слушай, а как тебя тогда занесло в наш институт?

– Русского языка и философии? Смешная ты! На каком ты курсе – на четвёртом? – а до сих пор не поняла, кто содействовал развитию русской философской мысли и твоего родного языка! Вот поставлю тебе двойку на экзаменах – будешь знать!

Сандра обняла его.

– И очень хорошо сделаешь. Тебе придется со мной много заниматься, давать мне дополнительные уроки. А лучше – оставь меня на второй год, а? Так не хочется выпускаться в следующем году!

– А что, это обязательно, чтобы я был твой препод? Я могу быть просто хорошим парнем!

– Договорились. – Сандра подняла голову. На чёрном небе звёзды, как цветы на бархате. – Посмотри, как красиво!

– Что вверху – то и внизу: «Нельзя сорвать цветка, звезды не тронув…» – Он обнял её за плечи, как старого друга, – А ты знаешь, что мы такое же заблуждение, как и эти звёзды?

– Мы – это кто? – насторожилась Сандра.

– Мы – это люди. Человеки.

– А почему заблуждения?

– Ты ведь знаешь, что этих звёзд уже нет над нами, мы любуемся миражом. Отражением погасших звёзд. Свет идёт, а источник уже иссяк. Это небо – заблуждения нашего ума. Неумение видеть суть.

– А люди?

– То, что видит наш глаз – это ещё не наша суть. Тело – обёртка для чего-то более важного. Часто человек даже сам не знает, носителем чего он является.

– Да, «самого важного глазами не увидишь».

– Это точно. Ты знаешь, единственное, чем человек может оправдаться и приблизиться к творцу – это его творчество. Существует такой принцип «антроподицеи» – оправдание человека в творчестве и через творчество. Кстати, я потому и пришёл в наш институт работать. Здесь замечательная атмосфера.

– Слушай, а нас не потеряли? – встрепенулась вдруг Сандра.

– Думаю, что нет, но всё равно пойдём – здесь не нужно долго оставаться. Всё-таки дольмены…

Сандра и Георгий сидели на кровати и листали буклет.

– Ты ждала меня?

– Я звала тебя.

– Я слышал.

– Мне стали сниться вещие сны.

– И мне.

– Слушай, а может нам и это снится?

– А какая разница? Мне уже давно кажется, что то, что происходит днём – это сон. А настоящая жизнь у меня ночью – в сновидениях. Кстати, сегодня я даже смог в этом убедиться, – улыбнулся он.

– Мне тоже кое-что интересное приснилось сегодня. – Сандра улыбнулась в ответ.

– Расскажешь?

– Я лучше тебе покажу. Ты не возражаешь?