Текст книги "Прикосновение. Книга первая. Я хочу тебе сказать…"

Прикосновение
Книга первая. Я хочу тебе сказать…
Галина Геттингер

© Галина Геттингер, 2024

ISBN 978-5-0064-1325-2 (т. 1)

ISBN 978-5-0064-3210-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

Весна нынче стоит просто удивительная!

Отовсюду несется звонкая песня льющейся с крыш воды. Воздух наполнен влагой и пробуждающимся зеленым листом. По ночам еще прохладно, и образовавшиеся днем лужи затягивает хрупким льдом. Но все до предела насыщено весной.

Есть что-то волнующе знакомое в этом полном свежести неизъяснимом аромате! И, ощущая пробуждение природы, просыпаешься сам, в голове звучат строки Пушкина:

 
Я думал, сердце позабыло
Способность легкую страдать.
Я говорил: тому, что было,
Уж не бывать, уж не бывать!
Прошли восторги, и печали,
И легковерные мечты…
Но вот опять затрепетали
Пред мощной властью красоты!
 

Под звук ломающегося льда передо мной явно возник образ давно забытой Альки, стеснительной особы, любившей в одиночестве гулять по степи, разговаривая с травами, одушевляя каждую былинку, представляя ее то персонажами из сказки, то героями из далекого космоса.

Образ этой наивной девочки почему-то тревожил и будил спрятанные под грузом времени воспоминания. Охваченная ностальгическим желанием, порывшись среди давно забытых вещей, она извлекла на свет тетрадку, исписанную неуклюжим почерком. Поднеся ее к лицу, ощутила неувядающий запах времени, от которого сжимается сердце, и набегающие такие упоительные воспоминания.

Проснулось запоздалое чувство признательности и нежности к свидетелю первой любви.

 
Первой любви не сотрется печать.
Будем друг друга всю жизнь вспоминать.
Общие сны будут сниться обоим!
Разум обманем и сердце закроем.
Но о прошедшем тоска не умрет,
И уж любовь не придет, не придет.
Нет, уж любовь не придет.
 

В. Курочкин

Вдохнув неповторимый запах юности, отправилась в страну Алькиных воспоминаний, с удовольствием бродя в дебрях прошлого, где слышалось рокотание Томи, вставали незабываемые пейзажи тайги.

Трудно жить, не познавая себя в прошлом.

В этом путешествии, не подвластном силам времени, мы снова переживаем взлеты и падения в таких загадочных и романтических чувствах, как влюбленность, первая любовь…

Охватило запоздалое раскаяние – никто так и не услышал этих признаний, неужели они так и умрут, никого не одарив счастьем и радостью?

Вдруг стало понятно, зачем пришла эта юная особа по имени Алька и чего она ждет от меня.

Как быстро мчатся годы, так много хочется успеть. Но если не испытал сильных чувств, не смог найти и увидеть хорошее и плохое, прекрасное и мерзкое, пережить горечь разлук и радость встреч, то все это будет вычеркнуто из твоего существования, а жизнь лишится прелести воспоминаний.

Надо пытаться жить так, чтобы могли проявиться все качества нашей души. И прекрасно, если нас омывает чистая проточная вода жизни, а не тихое стоячее болото вокруг.

И когда ветер жизни ставит все вокруг на дыбы, не надо бояться. Ведь это прекрасная возможность проявить и узнать себя в этом мире, почувствовать, куда тебя влечет, против чего ты и на чьей стороне.

Что смог внести в свой Жизненный план, чтобы пройти эти испытания, чему-то научиться, понять, пересмотреть.

Чего ищет твоя душа?

Невозможно всю жизнь быть осмотрительным и благоразумным! Иначе как узнать, что такое твое «Я»? А лучшая его половина так и проспит, не принеся пользы ни себе, ни людям.

Ах, как хочется дотронуться до каждого сердца, проснись и пой!

Мы пришли в этот мир не только ради хлеба насущного, хотя без него нет этой самой жизни, не спорю. Но нельзя забывать и то, чем жива – душа человеческая – любовь!

Вспомните, как любили или как вас любили!

Я уверена, у каждого есть что вспомнить. Ведь были же, помимо невзгод, и чудные мгновенья, улыбнемся, припоминая минуты упоенья.

«Рано или поздно, под старость или в расцвете лет, Несбывшееся зовет нас, и мы оглядываемся, стараясь понять, откуда прилетел зов. И тогда, очнувшись среди своего мира, тягостно спохватываясь и дорожа каждым днем, всматриваемся мы в жизнь, всем существом своим стараясь разглядеть, не начинает ли сбываться Несбывшееся? Не ясен ли его образ? Не нужно ли теперь только протянуть руку, чтобы схватить и удержать его слабо мелькающие черты? Но время проходит, и мы плывем мимо высоких туманных берегов Несбывшегося, толкуя о делах дня».

Ну как после этих удивительно верных и прекрасных строк Грина, готова ли ваша душа к полету, чудесному порыву?!

Или ничто так и не шевельнулось в вашем сердце?

Неужели не зазвенел далекий отголосок того прекрасного, о чем когда-то мечталось, но так и не случилось и, если быть честным, уже никогда не случится?!

Давайте почаще обращать свои взоры к поэзии, чтобы окрасить наши серые будни в яркие цвета любви.

А то как в нестареющих строках Соловьева:

 
Мы живем и мертвеем,
Наше сердце молчит.
Мы понять не умеем,
Что нам жизнь говорит.
Отчего мы стыдимся
Слов нескромной весны?
Отчего мы боимся
Видеть вещие сны?
Наша радость застыла
В темноте и в пыли,
Наши мысли покрыла
Паутина земли.
Но душой неусталой
Мы должны подстеречь
Для любви небывалой
Небывалую речь!
 

Пусть нежность, доброта наполняют ваши сердца. Любовь не ведает агрессии и сильна именно своим бескорыстием. Постарайтесь не потерять Ее в погоне за удовольствиями.

Иначе остается только «живот», но уныло, скучно жить ради него. Или нет?

Впрочем, если удалось хоть немного отвлечь вас, уважаемый читатель, от прозы жизни, тогда вперед, за легкомысленной Алькой!

С благодарностью за внимание,

Галина Геттингер

Часть первая.
Лучик солнца на щеке

Весна 1969 г.

Запись первая

Глубоко в сердце звучат вопросы: «Кто я, зачем родилась и для чего дана мне эта жизнь?» Наверно, каждый, как и я, чувствует в душе, что родился для чего-то очень важного. Только вот как понять это назначение и выбрать нужное направление?

Ах мысли смешались, запутав все мои представления… Где ты, мой путь? Твои очертания такие неясные. Вот и спешу все узнать и понять.

 
И жить торопится,
И чувствовать спешит.
 

Это, наверно, Пушкин обо мне сказал. Такая вот я торопыга и любознайка!

И все-таки почему мне так хочется писать? Писать о жизни маленькой девочки в незнакомом и порой таком страшном мире взрослых.

Говорят, человек осознает себя, когда пишет.

Правда, не помню, кто это сказал, но будто слово из человека высвобождает самого человека.

Интересно, как это?!

Но так сложно написать это слово, особенно здесь, на бумаге! Да, говорить, однако, гораздо легче…

Хотя произносимые слова в момент произношение несут уже иное значение.

Вообще, я заметила, что не только произнесенные, но и написанные слова излучают какую-то силу, и это оказывает прямое воздействие на мою жизнь.

Сомневаюсь, что смогу уникально писать, как это получается у других. Но так страстно хочу это делать, что, преодолевая свою робость, неуверенность и страх, сразу кинулась на абордаж этих белоснежных листов. Рука застрочила сама по себе.

Меня сковывает ужасная стеснительность и боязнь – открыться, высказаться. Терзают мучительные сомнения в себе, в правильности своих слов и поступков. Страх осуждения, презрения, смеха над собой. А так хочется свободы в желаниях, поступках, свершениях – да хотя бы просто в этих самых словах.

Где найти возможность самоутвердиться? Как? Не знаю!

Выручают книги. В них без всякого стеснения стараюсь найти ответы на эти самые вопросы. Хотя и тут нет полной свободы. В библиотеке навязывают другую литературу, определенную для каждого школьника соответствующего возраста.

В школе тоже все запрограммировано, даже для сочинения на свободную тему нужно все равно придерживаться заданного направления.

Где же она, эта свобода?! И есть ли она вообще???

Вот, решила обрести свободу здесь.

Посмотрим, высвободит ли слово из меня человека, настоящего человека, и каков он, этот настоящий человек?!

Опять терзают неуверенность и страх ошибки.

 
И опыт, сын ошибок трудных,
И гений, парадоксов друг.
 

Значит, так: пишу для себя, и подите прочь все эти вопросы, страхи, сомнения, даже те, что возникли сейчас перед этим листом.

Ну и вступленьице получилось!

На фига полезла в эти заумные дебри, этак заумненько, прям наимудрейшая из наимудрейших. Ха-ха-ха! Но шутки в сторону, настраиваюсь на состояние творчества. Ха, ну и придумала же – творчества!

Что это такое? Слыхала, какой-то процесс.

Ладно, кончаю болтовню и начну, пожалуй, с самого детства.

Страна детства! Ты такая светлая и прекрасная…

Казалось, не осталось ничего от тех моих детских лет, но в памяти все еще таится их добрый свет. Вспоминаются теплые мамины руки, заботливо укрывающие перед сном, длинные солнечные летние дни и многое другое – светлое и безоблачное, как само ставшее таким далеким-предалеким – детство… Хотя, по сути своей, оно ничем не отличается от всех моих сверстников, родившихся по окончании Великой Отечественной войны, где присутствовала неповторимость каждой жизни, отданной за победу. А мне не довелось стать героем, совершив какой-нибудь подвиг. Впрочем, интересно, способна ли я на подвиг? Итак, страсти улеглись, наступило мирное время, и появилась в тридевятом царстве, таком непонятном тридесятом государстве я, Алька Бордина! Весь мир тогда для меня был полон открытиями, переливаясь всеми цветами радуги, там царили радость и восторг по всяким пустякам, которые теперь кажутся так глупы и наивны. Но порой хочется вернуться туда и снова ощутить этот непонятный восторг и трепет перед каждым проявлением жизни, где все ликует, кружась вместе со мной.

Это я, блаженно счастливая, откусив кусочек от еще горяченького пирожка, держа его в руке, выделываю всевозможные па ногами, целиком отдаваясь движению звучавшей только во мне музыки – представляя себя этакой великой балериной. А выкрашенные в желтый цвет старенькие половицы, поскрипывая, танцуют со мной, но, как всегда, неожиданно наступает ночь, и приходится неохотно идти спать. Зато утром, вновь беззаботно улыбаясь, подставляю свою круглую мордашку ласковому солнышку и вновь пребываю в полном блаженстве. Ах, ну как приятно жить этим удивительно прекрасным мгновением, быть верной только ему, ощущая теплый лучик на щеке! Но лучше все же по порядку. Итак в этом царстве– государстве родилась я, Алька Бордина – этакая малюсенькая девочка, честно говоря, совсем нежданная и нежеланная им. Тридевятое царство называлось Алтаем, и центр его для меня располагался в маленьком рабочем городке, совсем далеко, далеко от бурной и деятельной жизни всяких знаменитых и важных людей. Местные жители проживали в своих домах и маленьких домишках (это тем, кому повезло), ну и в бараках. Появится на этот свет угораздило в самый разгар зимы, в декабре. По подсчетам горячо любимой бабушки Нюры, это произошло в канун старинного праздника святой Варвары. Поэтому бабушка настаивала на этом имени. Но мама со свойственной ей категоричностью заявила:

– Варьки у нас не будет! Хватит, меня Дунькой назвали, никаких Варек!

В итоге получила имя Алина, уж больно оно нравилось маме. Ну я, конечно же, не в претензии, оно меня вполне устраивает. Год рождения, по моему разумению, тоже ничем примечательным не был отмечен. Уже увлекшись астрологией, узнала, что это был год лошади. Так вот откуда эта непонятная тяга к таким красивым животным! Но, честно сказать, поездить на лошади довелось всего один раз и при весьма обыденных обстоятельствах. Лошадка месила глину, а мне, непоседливой пятилетней девчонке, не могли отказать в удовольствии, посадив на ее спину без всякого седла. Тепло и трепет бедной кобылки ощущаю и поныне. Ну вот, опять отвлеклась от последовательности, прыгаю по разным неважным эпизодам. Хотя, как сказать… Семья, в которой довелось появиться на свет, состояла аж из семи человек. Мама, ее старшая сестра Лиза и брат Виктор работали, бабушкин муж, седой и угрюмый старик, болел. Врачи нашли у него какой-то рак. У бабашки родилась от него дочь Валя, которая опередила меня всего-то на несколько месяцев, а воображает, словно на годы. Так что нас кормили две мамы – бабушка Нюра и моя мама, подменяя друг друга на время отсутствия. Вот так мы с ней оказались еще и молочными сестрами. Еще был мамин младший брат Иван, которого мы с Валей дразнили Ванька-рыжий, но не за внешность, а за его скверный характер. Он нам платил той же монетой, хуже того, распускал руки. Но мы успевали скрыться в надежном месте и затаиться, пользуясь нашим преимуществом: двое лучше, чем один. Наше положение с мамой ухудшилось еще и тем, что она рассталась с моим отцом буквально через месяц (двадцать один день, как любит констатировать мама) после их свадьбы (если это вообще можно назвать «свадьбой»). Так что мое появление на свет никого не осчастливило. Вот поэтому мне не только не обрадовались, а предпринимались усиленные попытки избавиться от лишнего рта и обузы.

Но, наперекор всему, я родилась здоровым ребенком с весом пять кило. Моя молочная сестренка Валя оказалась такой же серьезной, как и ее больной отец. Мне удавалось ее развеселить, так как оказалась полной противоположностью – болтушка, хохотушка, вдобавок еще и толстушка. С Валей дружим до сих пор, и между нами нет никаких секретов, а вернее и надежней подруг, наверно, нет. Первое, что мы с ней освоили, – игру в карты, в дурачка, правда, карты были нарисованные от руки, самоделочные. А научил нас все тот же Ванька-рыжий. Мы частенько предавались этой игре, сидя на печке, ну а взрослые и рады, что не болтаемся у них под ногами. Помимо карт, которые скоро научились рисовать сами, мы еще классно вырезали из бумаги ножницами различные фигурки людей, а затем их разукрашивали.

Это так было здорово!

Додумались мы до этого сами, без всякой подсказки взрослых, да они и не умели вот так запросто, без всякой подготовки свернуть совершенно чистый лист бумаги пополам, вырезать половину фигуры человека, в одежде или без, а потом развернешь – и полностью готов бумажный человечек, только раскрашивай, благо цветных карандашей у нас было в достатке. Правда, иногда мы ссорились из-за общих любимых цветов – бирюзового и так называемого «алого».

Эти цвета использовались чаще всего и быстро превращались в маленькие огрызочки. Вскоре появился еще новый цвет – «салатный», который сразу же полюбился нами за необычность названия, при этом удивлял – почему он так называется?

Тридевятое царство, а вернее, городок, где посчастливилось родиться, тогда еще был рабочим горняцким поселком, вся деятельность которого вращалась вокруг шахты.

Но когда население поселка увеличилось до городских норм, то ему присвоили статус города. Хотя мир моего детства оказался намного обширнее городка с рабочим названием Горняк, в честь основного проживающего контингента.

Отец и мать расстались, но официально не развелись, и он должен был платить на меня алименты. К тому времени он уже успел обзавестись другой семьей, а несколько месяцев позже меня у него родился сын.

Шустрый папаша оказался, долго не переживал по поводу расставанья. А мое рождение его интересовало меньше всего, тем более увидеть какую-то там дочь, которая для него была пустым звуком и потерей денег, алименты.

Впрочем, я тоже в те годы совсем не интересовалась его персоной, тем более желанием увидеть. И до недавнего времени вообще не задумывалась о его существовании.

От него мне досталась фамилия – Бордина, отчество – Борисовна. Все. Не было даже фотографии.

Моей маме, тогда еще совсем юной особе, очень хотелось побыстрее устроить свою судьбу. И не став засиживаться в Горняке, где места ей, видите ли, было маловато, совсем негде развернуться с ее эмоциями и желаниями, завернув меня кое-как в одеяльце («бедное дитятко, ножки совсем голы булы», со слов бабушки), она умчалась в далекую и жаркую Киргизию, город Токмак.

Что-то я расходилась, расписалась не на шутку. Не пора ли и отдохнуть.

Запись вторая

В этом городе маме уже довелось пожить. Забрал ее туда дядя Павел, младший брат отца, моего деда Андрея, погибшего на фронте в сорок втором году.

Дядя Павел хотел помочь жене брата, моей бабушке Нюре, оставшейся совсем одной с детьми. Вот и взял мою маму, среднюю племянницу, на воспитание к себе.

Уж очень она напоминала ему старшего брата.

Чем обернулась помощь и воспитание, надо описывать долго и отдельно, поэтому пропускаю этот эпизод.

Прекрасный утопающий в зелени городок Токмак располагался да и располагается в предгорьях Тянь-Шаня, их пейзаж очень хорошо описан Чингизом Айтматовым, а мне с ним не тягаться, поэтому лучше него могут быть только сами горы.

Мама устроилась хорошо, работа – пожалуйста, детсад – тоже. Но возникли проблемы с моим здоровьем, и я стала постоянным клиентом больницы, а не детсада. Так как заболела двухсторонним воспалением легких и долго лежала в больнице, где и научилась ходить. Врачи поставили диагноз – здешний климат мне противопоказан.

Бедной маме пришлось вернуться в Горняк, несмотря на то, что там у нее появился любимый человек. Вот при этих обстоятельствах выяснилось, что не совсем уж ненужной я была для нее.

Но не слишком ли я увлеклась детством?

Хотелось просто излить поток своих мыслей на бумагу, а они вдруг выстроились в строгий ряд. И, кажется, слишком уж тут застряли.

Как же выбраться из этого детства?

Впрочем, честно сказать, чертовски интересно переосмысливать его здесь! Возникает такое ощущение, словно с каждой написанной строчкой создается совершенно непонятный новый мир, который воочию встает на этих листах. Получается, что любое написанное слово – это не просто набор букв?

Ладно, доверюсь слову. Вернувшись домой, мама долго не скучала по оставшемуся там другу и, как говорится, снова ринулась в бой, тем более ситуация располагала.

Старшая сестра Лиза выходила замуж, а мама приглянулась другу жениха.

Ну, мама долго не раздумывала (по-моему, ей вообще это не свойственно), и вот мы уехали жить в деревню к этому другу.

По маминым рассказам, между собой они ладили, он любил ее сильно, грех жаловаться. Проблема была в его матерях. Так получилось, что у него оказалось сразу две матери. Родная очень бедствовала и, чтоб ребенок не умер с голоду, отдала его своей старшей сестре, богатой, но бездетной. Когда сын вырос, обстоятельства сложились так, что все трое вынуждены были жить под одной крышей. Две матери постоянно делили его между собой, а тут еще моя мама заявилась, да с чужим ребенком на руках.

Наивная молодая женщина попыталась наладить жизнь в этом аду. Но увы, все усилия оказались тщетны.

Тем более сам друг делал все против них же, а когда на заработанные трудодни купил радиоприемник, объявив: «Ну, Дусь, будем теперь новости и музыку слушать!» – маму буквально взорвало:

– Новости слушать! Музыку слушать! Может, еще и танцевать прикажешь под эту музыку?! Посмотри: у меня последние туфли развалились. Плясать под твою музыку босиком прикажешь? Босиком, но в шляпе, – закончила с грустью.

Ей стало нестерпимо жалко себя, своих напрасных трудов и надежд.

Более того, она чуть не поплатилась жизнью, вернее сказать, чуть не наложила на себя руки, когда выяснила, что беременна.

Спасибо тете Лизе, маминой сестре.

Она поехала в Горняк и все рассказала бабушке, ну та и кинулась спасать свою непутевую дочь.

Приехав и убедившись в истине тети Лизиных слов, со свойственной ей прозорливостью спросила:

– А ну-ка, доченька, побачь в окно. Подывилась! Ну шо, богато там свита?

– Что вы, и так ясно – весь белый свет, – удивилась мама.

– Вись билый свит. А ты думаешь, вин тильки здеся? Дывись, скилько его снаружи. Жизнь бильше, чем те стены, в которых мы живем. Верю, як тебе тяжко, но треба жити. Господь дал нам цу жизнь, и тильки вин вправе ее забрать. Война, голод, нищета не сломили нас, теперь и треба жить да радуватися. Давай сбирайся, поихали до дому.

Вот так примерно с украинским акцентом все было сказано. И забрала нас оттуда.

Ну времена еще были очень тяжелые.

Бабушкин муж, Валин отец, все болел, Ванька-рыжий учился в школе, но как учился! Больше был в бегах, чем в школе. Работали только Виктор и бабушка. Но, несмотря ни на что, мы снова жили в доме, где мне довелось родиться.

Дом был очень старенький и частенько ремонтировался силами бабушкиных рук.

Ах, бабушка, бабушка! Моя милая, родненькая бабушка! Сколько ж тебе досталось?!

О твоей тяжкой и трудной доле надо тоже говорить долго и отдельно. Поэтому лучше оставлю эту тему. Главное, ты никогда не поддавалась да и не поддаешься никакому унынию.

С бабушкиной помощью мама избавилась от ненужной беременности, хотя чуть не умерла, но все-таки выкарабкалась, и наша жизнь пошла по старому руслу.

Для чего мне захотелось заострить внимание именно на этом моменте жизни?

Наверно, потому, что в это время я стала осознавать себя уже как нечто вразумительное. У меня появились этакие мыслишки, размышления, правда, короткие, как будто кто-то включал и выключал свет в моей маленькой головке.

Зато это было уже мое личное восприятие жизни. Хотя мама утверждает, что этого не может быть, слишком мала я была. Но я отчетливо помню место, куда мы с ней ходили за коровой, дом тети Лизы и ее светловолосого карапузика Павлика.

Очень хорошо запомнился огромный сундук, где мы с мамой сидели, а я почему-то вошкалась позади нее, пока не упала. Падение длилось слишком долго, а внутри что-то сжалось от непонятного страха, испытанного во время падения. Этакое необъяснимое словами состояние.

Также запомнилось место, где мы с мамой ждали стадо, как бродили в зарослях, которые мама называла «забокой». Во мне до сих пор звучат интонации маминого голоса – «забока, ягодка, вкуснятина».

Именно с этих пор стала осознавать себя, свое «я».

Сама забока особенно врезалась в память еще тем, что здесь произошло нечто интересное. Там, в кустах, мы нашли живого маленького птенчика.

Мама объяснила, что он выпал из гнезда. Взяв его в руки, она попыталась найти это гнездо.

– Алька, хочешь подержать? На, да не бойся, он не кусается.

С испугом взяла птенчика обеими руками. Тот сначала затрепыхался, а затем затих. Ощущая, как в теплом маленьком комочке что-то бьется внутри, спросила:

– Мам, а что это так стучит у него внутри?

– Наверно, душа птенца.

– А что такое душа птенца?

Мама положила свою теплую руку на середину моей груди и спросила:

– Чувствуешь, как здесь что-то шевелится и стучит?

С удивлением почувствовала, как под маминой ладонью что-то билось и трепыхалось.

Шепотом, словно боясь спугнуть, согласилась:

– Чувствую! Шевелится.

– Вообще-то, там сердце стучит, работает. Но рядом с ним находится душа каждого человека. А когда происходит что-то неожиданное или страшное, душа начинает беспокойно бегать по всему телу. Еще говорят: душа в пятки ушла.

– Да-да, бабушка Нюра часто так говорит.

– Верно! Вот душа птенца сейчас бегает от страха. Понятно?

– Понятно! Значит, и моя душа – тоже птенец?

– Считай, что тоже птенец.

Вот так я сделала для себя открытие.

Это птенец моей души так трепыхался во время моего падения с сундука. От ужаса падения птенец, наверно, хотел покинуть мое тело. Вот!!! И чуть не воспарила на небо от гордости собственного открытия.

Но с самых первых дней моего сознательного существования любимым местом моих игр был бабушкин двор. До сих пор помнится ощущение того неповторимого детского восторга, которое я испытывала, выбегая солнечным летним утром во двор! Где с головой окуналась в этот удивительно знакомый и в то же время такой загадочный и меняющийся мир запахов, звуков и совершенно неповторимых ощущений.

Мчась в каком-то диком водовороте дней и событий, гонясь за своими сиюминутными мечтами и пытаясь вникнуть буквально во все и во что бы то ни стало, успевая при этом отметить, как удивительно прекрасен распускающийся цветок, как чудесно пахнут деревья и трава после дождя, как чуден этот окружающий меня мир, переливающийся всеми цветами радуги на солнышке.

Просыпаясь очень рано, с удовольствием наблюдала, как просыпается от утренней прохлады еще сонная трава, как сверкают капли росы, висевшие на нежных лепесточках цветов, и переливаются на солнышке, словно драгоценные камни.

Как чудно просыпается к новому дню сама жизнь.

До сих пор прихожу в восторг от прикосновения теплых солнечных лучиков. О, это незабываемое ощущение тепла на своей щеке! Удивительное блаженство!!!

Так хотелось верить, что этот мир всегда будет со мной.

Нам частенько приходилось проживать в этом стареньком бабушкином доме, сплошь окруженном огромным огородом и палисадником. Мама уходила на работу, а я почти все свое дневное время проводила с бабушкой и Валей.

Но зато росла крепким и здоровым ребенком. После Киргизии ни разу не болела, врачи оказались правы: все дело было в климате. Воздух Алтая был родным, а сам Алтай —родиной.

Вскоре, после нашего возвращения, умер Валин отец.

Ах, как мы обрадовались сундучку этого угрюмого старика, теперь ставшему нашим достоянием, при этом не понимая слез взрослых. В сундучке находилось так много конфет, и чего он их не ел?! Затем в обиходе появилось загадочное слово свадьба. Все только о ней и говорили.

А мамин брат Виктор, которого мы с Валей очень любили, ходил какой-то радостно-возбужденный, и все называли его женихом, а его смуглую черноглазую Манечку – невестой.

Тут наше внимание отвлек новый постоялец.

Кстати, о постояльцах придется немного поподробнее.

Из-за вечных финансовых трудностей бабушка сдавала комнату. Семья большая, время после войны. Благо, желающих было полно.

Бабушка даже отдельный вход сделала в эту комнату.

Мы с Валей частенько наведывались туда, где всегда было шумно и весело. Парни все молодые, после трудовой смены в шахте были не прочь погулять, разрядиться. Нас они встречали радостными возгласами, да еще гостинцы давали.

Нам особенно приглянулись двое.

Один такой ласковый, с желтоватой кожей и комичным разговором, мама называла его «кореец», а мы возмущались:

– Нет! Его Ким звать! Он сам нам сказал.

Но мама только смеялась над нами, а мы сердились на нее.

Ким был такой добрый. Мне подарил свое крохотное домино. Храню до сих пор этакие маленькие черные прямоугольнички с белыми точечками в красивом деревянном футляре.

Другой был настоящий красавец.

Вся одежда у него была военная, особенно прельщала шапка с голубым мехом. Все называли его «Мороз». Мама нам объяснила, что у него фамилия Морозов, но все зовут «Мороз», потому что так короче. Я не хотела мириться с этим сокращением и называла его Морозов, при этом хорошо выговаривая все буквы, вообще, с речью у меня проблем не было. Морозов за это подбрасывал высоко к потолку и, смеясь, чмокал в щечку. Внутри от восторга замирал мой птенчик.

Вот так мы с Валей попеременно отдавали предпочтение то Киму, то Морозову, пока не заговорили о непонятной для нас свадьбе.

Но тут появился человек, который полностью завладел нашим вниманием.

Гриша, так звали нового постояльца, оказался веселым, плутоватым парнем. Своими проказами он напоминал Ваньку, но на него мы не сердились. Совсем не было обидно от его шуток. Наоборот, его мы просто обожали за все.

Гришина пышная шевелюра густых слегка вьющихся волос полностью была в нашем распоряжении. Ах, как мы любили возиться с ней.

Его густой красивый голос с таким же говором, как у бабушки Нюры (сразу было слышно, что он украинец), звучал в наших ушах, как прекрасная мелодия.

Мама говорила:

– Не связывайтесь, девчонки, с ним, он еще тот хохол, аж с самой Украины приехал, глядишь, «бандеровцем» окажется.

– Бандеровец?! А это кто? – в ужасе спрашивали мы.

– Да тот же бандит, – смеялась мама.