Текст книги "Прикосновение. Книга первая. Я хочу тебе сказать…"

Запись третья

Не прошло и недели, как этот «бандеровец» -бандит втерся не только в наше, но и мамино доверие. Он успевал оказывать знаки внимания нам с Валей, не забывая при этом и мою маму. Стремился во всем ей помочь, но особенно охотно ходил с ней по воду.

Возвращались они почему-то веселые, радостные такие, что мне совсем не нравилось, даже поделилась своей тревогой с Валей:

– Почему ему так интересно с мамой?

– Не знаю. Но вот няня Дуся зачем с ним связывается? Сама нас пугала, говорила бандит, а теперь смотри – хохочет, ну прям как маленькая! – по-взрослому возмущалась Валя.

И решили мы с Гришей больше не дружить, а маме сказать, чтоб держалась от него подальше. Гордые и довольные своей такой серьезной затеей, пошли спать.

Но, неожиданно для меня, в нашей с мамой комнате сидел Гриша и пил чай, болтая с мамой.

Я так обрадовалась этому, тут же позабыв об уговоре.

Гриша, заметив мою тетрадку, где я пыталась нарисовать домик, предложил помощь. Быстро и ровно нарисовал дом с окном, дверью и даже крыльцом. Но на этом его талант не иссяк, рядом с домиком возникли дерево, забор и даже человек.

Полюбовавшись рисунком, восторженно кинулась целовать, но, увидев, что он раздевается и, более того, хочет спать на маминой кровати, с возмущением вернула рисунок, заявив:

– Это моя мама, только моя. И спать с мамой буду я.

Гриша попытался уговорить, но тщетно, я непреклонно стояла на своем.

Тогда он сказал, что любит мою маму и хочет жениться на ней.

Я упрямо стояла на своем и, буквально вцепившись в мать, воскликнула:

– Женись, но спать мама все равно будет со мной.

Грише пришлось сдаться и уйти ни с чем.

Гордая и счастливая своей победой, прижалась к маме:

– Мамулечка, ты не бойся, я тебя никому не отдам, я всегда буду с тобой.

Но вот наконец-то настала долгожданная и непонятная свадьба. Виктор и Манечка, такие важные и даже чужие какие-то, но красивые и нарядные. Он в костюме, она в белом платье, а на голове фата (еще новое слово), сели в центре праздничного стола.

Вокруг народу, и все почти незнакомые для нас лица.

Все громко разговаривали между собой, не обращая на нас никакого внимания. Огорченно удалились на кухню, где, наевшись нашего любимого фруктового киселя, решили сыграть в картишки. Вдруг раздался крик, а потом шум, грохот. В испуге прижались друг к другу.

А брань уже перешла в дикие вопли. Наконец, все стихло, и, преодолевая испуг, подчиняясь любопытству, выглянули в коридор.

На полу лежал полуголый, связанный веревкой человек. Всезнающая Валя заявила:

– Это Манечкин брат, который только что из тюрьмы вышел. Мамка так сказала.

– А что такое тюрьма? – спросила шепотом, в ужасе не отрывая глаз от Маниного брата.

– Сама не знаю, – тоже шепотом ответила Валя.

Тут связанный человек зашевелился, задергался, пытаясь разорвать веревки. От бессилия начал дико ругаться бранными словами.

В ужасе, мы снова прижались друг к дружке. Опять набежали люди. Неожиданно кто-то подхватил меня на руки – оказался Гриша. В испуге прильнула к нему. Он, успокаивая, отнес меня в нашу комнату и долго еще держал на своих больших теплых руках, пока я не уснула.

А когда проснулась, он все еще был рядом, но уже с мамой. Увидев, что я проснулась, он нагнулся ко мне и шепотом, словно по секрету, сказал:

– Алечка, все боялся тебе сообщить, думал, вдруг не поверишь, я ведь твой папа.

– Папка! Да ну?! Правда? – удивилась я.

– Правда-правда! – подтвердила мама, присоединяясь к нашему разговору.

– А почему ты с нами не жил?

– Да сердился на маму, обижался.

– А теперь?

– Теперь простил, люблю вас обеих! – и обнял нас, прижав к себе.

Счастливая, я тоже обняла его большую голову и, глядя в глаза, заявила:

– Ну, теперь ты от нас ни за что не уйдешь? Я не отпущу! И маме не позволю тебя обижать, договорились?

– Договорились!

Вот так в моей жизни появился отец.

Запись четвертая

Итак, в моей жизни появился отец, которому я очень и очень благодарна. Папка баловал меня, осыпал подарками и вниманием.

Так что чувствовала себя родной и нужной ему.

Иногда он качал меня, как маленького ребенка, на своих больших и теплых руках. И было так удивительно хорошо, что боялась дышать, чтобы случайно не спугнуть этот чудесный миг, когда согревалась и таяла моя душа, когда весь мир казался преогромным и необычайно добрым.

Вскоре мы уехали на Украину, родину отца.

Ощущения восторга и счастья переполняют при воспоминании себя, сидящей у него на плечах. Я даже самого Хрущева увидела, когда отец так высоко поднял меня на свои плечи.

Так получилось, что, когда были проездом в Харькове, Никита Сергеевич тоже был там с визитом. Хотя запомнились только серая шляпа, серый костюм и возбуждение толпы.

Украина! Название какое-то интересное, созвучно слову окраина, а ведь, действительно, за ней заканчивается граница Советского Союза!

Оказалось, папка родился недалеко от Киева, на маленьком хуторе, который состоял всего из одной улицы. Зато сколько на ней было пыли! И я вместе с местной детворой с удовольствием носилась по ней босиком. До сих пор мои подошвы ощущают ее теплоту и мягкость.

Хотя мама, моя меня вечерами в деревянном корыте, почему-то не разделяла моих восторгов, и ночью слышно было, как она выговаривала отцу:

– Ну зачем мы сюда приехали? Боже, какая это дыра! Люди живут, как в древности, словно сто лет назад. Твоя сестра, извини, Гриш, даже не знает, что такое трусы. Куда я попала, мы нищие, но, по сравнению с этим, нет слов.

Папка только смеялся и обнимал мать. Она же продолжала сердито ворчать.

Я, разумеется, склонялась на сторону отца, не понимая маминого недовольства.

А его сестра Галя, этакая огромная красавица, подкидывая меня на своих больших руках, с восторгом восклицала:

– Яка гарна дивчина. Настоящая краля, куколка, да и только, – и целовала куда попало.

Визжа, вырывалась. Но самой очень нравилось чмокать ее мягкую смуглую щеку.

Папин брат Николай, голубоглазый и светловолосый кучерявый паренек, был того же возраста, что и Ванька-рыжий. Но совсем не вредный, а наоборот, выполнял все мои желания. Даже перестарался, накормив зелеными яблоками, которые росли высоко на дереве.

Но мне непременно хотелось их попробовать, и он достал. А потом у меня разболелся живот от них, и тетка Меланья, папина мать, несмотря на пожилой возраст, очень красивая женщина (мама сказала, что она мачеха папе и тете Гале), побила Колю палкой. Но я заплакала и просила не бить его.

Удивительно, но она послушалась и даже чмокнула в щечку:

– Яко разумно дитятко.

Тогда меня любили, вернее, обращали внимание на мое присутствие.

Папка, напившись, почему-то поругался со своим отцом, дедом Макаром, обвиняя его в смерти своей матери.

Мама попыталась успокоить его, но он, накричав, ушел. Она долго плакала от обиды, а потом тоже ушла. Было так жутко и страшно остаться одной. Стала придумывать всякие истории, чтоб побыстрее уснуть.

Наконец, пришли успокоившиеся родители, и я тут же моментально заснула.

На следующий день они оба куда-то уехали, а когда вернулись, объявили, что уезжаем жить в другую деревню, уже и квартиру сняли. Когда легли спать, и, уютненько устроившись между ними, почувствовав себя в полной безопасности, поведала им происшествие дня.

– Представляете, тетя Меланья побила большую Галю большой железной поварешкой! – и сердце зашлось от жалости к Гале, я заплакала.

Папа, обняв, сказал:

– Видишь, Дусь, какая она злая, жестокая женщина. Это она сделала Галку дурочкой, хорошо, я успел удрать еще пацаном из дома. Мачеха есть мачеха.

Мне стало страшно за папку, и я буквально возненавидела тетку Меланью, несмотря на то, что она всегда жарила мне мою любимую картошку. Она умела это делать, как никто другой. Вкус картошки не сравнить ни с чем, нигде больше не ела такой.

Через несколько дней мы уехали.

Это село было намного больше, чем папин хутор.

Помню, там, среди деревьев, стоял памятник какому-то мальчику в галстуке.

Мама объяснила:

– Это памятник герою-пионеру Вале Котику.

– Ой, такая ласковая фамилия Котик. Мам, а где он сейчас?

– Убили фашисты.

– Фашисты?! А кто это такие?

– Немцы. Еще во время войны. Тогда здесь все оккупировали немцы.

– А что такое оккупировали?

– Вырастешь – узнаешь. Твой дедушка Андрей тоже сгинул на этой страшной войне. Как пришло последнее письмо из госпиталя в 1942 году – и все. Потом пришло извещение – пропал без вести. Ах, бедный отец, даже не знаем, где лежат его останки.

Сколько новых слов и понятий. Их все надо запомнить.

Мама, посмотрев на меня, обняла:

– Не бойся, доченька, надеюсь, тебя минует эта страшная доля. Не приведи Господи к еще такой войне, не дай испытать моей дочери голод и холод. Давай, Алиночка, спать, скоро папка с работы придет, а мы болтаем.

Я доверчиво прижалась к маме, люблю, когда она так ласково со мной говорит.

Но вскоре мы покинули и это село.

Оно запомнилось еще тем, что мы с большой Галей заблудились. Родители куда-то отлучились, а Галя была у нас в гостях. Сидели мы с ней, сидели и решили пойти на улицу. Гале захотелось домой, на хутор, мне тоже, Кольку повидать да и друзей. Взявшись за руки, мы тронулись в путь.

Вначале долго плутали по селу, затем вышли в поле и пошли по дороге. Благодать. Пшеница выше меня, стрекочут кузнечики. Захотелось пить, и мы зашли в первую попавшую на пути белую хатку.

Красивая тетенька в расшитой белой рубашке и красной юбке вынесла нам попить молока в глиняной крынке и отломила по большому ломтю хлеба:

– Тож смакуйте на здоровье!

Мы и смаковали за обе щеки. Вкуснотища такая!

Потом Галя куда-то пропала, а я осталась совсем одна.

Затем какой-то незнакомый дядька проехал на мотоцикле мимо, но тут же развернулся и спросил, как меня звать. Сказав, что меня уже везде ищут родители, велел садится в люльку мотоцикла и отвез обратно домой.

Когда мама, плача, обнимала меня, говоря:

– Слава богу, нашлась заблудшая!

С возмущением вырвалась:

– Вовсе не заблудшие! Мы шли на хутор, а меня вернули. Я знаю дорогу. Галя тоже знает, – и начала подробно объяснять, куда и как мы шли: – Прямо-прямо по дороге, где в конце (по моему детскому разумению) непременно должен быть папин хутор.

Папа с мамой засмеялись и сказали:

– Умница ты наша!

Довольная собой, успокоилась.

Запись пятая

Очень сильно запомнилась ночь, когда мы приехали в город Свердловск, расположенный недалеко от Краснодона.

Встретил нас папин двоюродный брат, которого тоже звали, как и папку, только на украинский манер – Грицько.

Долго-долго шли по ночному городу. Кругом огни фонарей, и асфальт блестит от них, словно мокрый. Наконец, добрались до самой окраины, где в темноте возникло множество силуэтов каких-то сарайчиков, и вдруг совсем неожиданно очутились в большой комнате, наполненной ослепительным светом.

А в ней, словно в сказке, малюсенькая девочка, хлопающая спросонья длинными и светлыми ресничками, пытаясь понять, кто мы такие.

Темноволосая женщина с огромным животом воркотала что-то, мешая русские слова с украинскими.

Но уже не было сил понять ее. Разомлев от тепла, я мгновенно заснула. Маме пришлось раздеть меня, словно куклу. Ночью сквозь дремоту сна слышала громкий разговор, хлопанье дверей и шум отъезжающей машины. Но вырваться из чар сна не могла. Утром выяснилось – жену Грицка, тетю Таю, увезли в больницу рожать.

Я сразу подумала: «Так вот почему у нее такой большой живот. Там, оказывается, был ребенок».

Позавтракав, поехали на автобусе в больницу, где узнали, что родился мальчик. Дядько Грицко на радостях сплясал гопака под окнами огромного многоэтажного здания. Затем, с трудом оторвав плясуна от больницы, поехали с этой радостной новостью к родителям жены Грицка, которые проживали на другом конце города. Там, конечно же, началось радостное застолье. Взрослые так громко и возбужденно говорили, перебивая друг друга, при этом умудрялись и есть, и пить. Хотя мама запрещает разговаривать во время еды, твердя:

– Когда я ем – я глух и нем.

Ничего себе – немые!

Тут я заметила ночную принцессу – девочку, у которой родился братик. Она тихо и мирно сидела в уголочке, забытая всеми.

Подошла к ней:

– Привет! Меня Алька звать. А тебя?

– Таня, —тихо ответила малышка.

– Пошли играть.

Таня, схватив меня за руку, радостно воскликнула:

– В бабушкин сад!

Девочка доверчиво взяла меня за руку, я сразу же ощутила себя этакой важной, как взрослая! Кто-то доверился и мне.

Выйдя в открытую дверь, очутились в чудесном саду, где все деревья были усыпаны бело-розовыми цветочками. Охватил непонятный восторг от красоты этих удивительных белых цветов. А тонкий восхитительный аромат благоухал по всему саду. Задрав головы вверх, мы безмолвно любовались деревьями, окутанными дивным туманом из чудных цветочков. Ощущения сказки, не хватало только дивной феи.

Неожиданно в сад вышла мама и с восторгом воскликнула:

– Ой, как красиво! Яблони в цвету!

– Мама, это яблони?! Они так красиво цветут?!

– Ну да, это и есть яблони. Потом, доча, из этих красивых нежных цветочков появятся твои любимые вкусные яблоки.

Тут в сад буквально вывалились остальные гости и заполнили его пьяным шумом и смехом.

Но в моей голове поселилась мечта, мечта о саде. Белых яблонь дым очаровал и пленил мою душу.

Взрослые еще долго заседали за столом, и пришлось заночевать у хлебосольных родителей тети Таи. Вернулись мы к дядьке Грицко только на следующий день, оставив маленькую Таню у дедушки с бабушкой.

По дороге обратно заехали на базар, который поразил своей необъятностью.

Маме особенно приглянулась толкучка, и она долго ходила среди всего этого барахла, держа меня за руку. Так долго, что я устала и еле волочилась за ней.

Папка с братом свалили куда-то, а вернулись уже навеселе. И, так ничего не купив, поехали домой к дядьке Грицко.

Потом мы неоднократно наведывались на этот базар, где мама увлеченно торговалась с крикливыми торговками, а я со страхом сжималась, глядя на этот шумный торг.

Прожили у папиного брата совсем немного, но в памяти осталось этакое множество сарайчиков и возле каждого – печка, а около них громко галдящие, перекрикивающиеся между собой женщины.

А детвора, в том числе и я, носимся вокруг, играя в свои игры.

По вечерам я выскальзывала из комнаты и, спрятавшись за какой-нибудь сарайчик (благо они были пусты), предавалась брани, произнося вслух все ругательные слова, услышанные днем от женщин. Чувство опасности, что совершаю этакое запретное, прям распирало меня.

Рядом с сарайчиками стоял длинный кирпичный дом, обнесенный высоким забором, в котором мы находили дырку и частенько туда наведывались. До сих пор не знаю, что это было – школа или детсад? Но с завистью смотрела на детей, входивших туда через калитку.

Рядом целое множество бараков, мы поселились в самой середине этого барачного поселка. Нам досталась малюсенькая комнатка, там стоял только стул с железными ножками. Мама была недовольна этой комнатой и все время ходила разговаривать с каким-то комендантом.

В результате этих переговоров нам дали другую комнату в самом конце этого длиннющего коридора. Она оказалась побольше, и папа разделил ее на две половины. В одной мы спали, а из другой он сделал еще две, здесь получилась кухня и малюсенький коридорчик с умывальником. Мама все завешала шторами из цветного ситца, и я с удовольствием бродила по нашим комнаткам.

Но в этих чудных комнатках стали происходить довольно странные для меня вещи.

Папка почему-то начал куда-то по вечерам исчезать.

Однажды он так сильно рвался на улицу, что они с мамой чуть не подрались. Мне пришлось спрятать его туфли. Мы с мамой долго уговаривали его остаться дома, но он разозлился и заявил, что уйдет босиком, в одних носках. Мама загородила собой дорогу к двери, а он замахнулся на нее.

Я, разумеется, закричала от страха. Ну папка, тут же передумав, сказал:

– Ладно-ладно, остаюсь, но можно хоть в туалет сходить?

И ушел совсем раздетый на улицу. Мы так и легли спать без него.

А ночью проснулась от крика. Мама с папой громко и бурно выясняли отношения. Я расплакалась, и они замолчали. Затем легли спать порознь. Мама – ко мне, а папка – на их койке.

Хотя продолжили выяснять отношения шепотом, сквозь полудрему слышала, как мама обвиняла папку в измене с какой-то неизвестной Райкой.

Папка был совсем не похож на самого себя и грубо с наглостью отвечал:

– Вранье! Не веришь, так дуй обратно в свою Сибирь. Ты уже достала меня.

– На какие шиши я поеду, тем более с ребенком на руках? Кто сорвал меня с места, уговорил поехать на свою долбанную Украину, а теперь шашни тут разводишь!

– Подумаешь, поглядел. Да и не было у меня с нею ничего!

– Ах нет, говоришь?! Тогда где ты всю ночь шлялся?

Папка начал говорить маме о какой-то непонятной мне свободе и обвинять в том, что она слишком на него давит. Ну и много чего в подобном виде и тоне. Такие скандалы возникали всякий раз, когда папка приходил домой пьяный. А пить он стал все чаще и чаще.

Вот так, после очередного скандала мама не спала всю ночь. А днем ей стало плохо, папка был на работе. У меня закатилась под кровать игрушка, и, чтобы ее достать, маме пришлось приподнять кровать, отчего она неожиданно побледнела и упала. Тотчас возле нее появилась кровь, целая лужа крови!

В ужасе выскочила в коридор к соседям, которые вызвали скорую помощь, и маму увезли в больницу, а я осталась совсем одна, забытая всем миром.

Птенец моей души вновь так сильно затрепыхался, готовясь выпрыгнуть наружу. От непонятного ужаса заплакала. Плакала долго, пока не уснула.

Пришел с работы отец уже пьяненький с каким-то здоровенным мужиком, и разбудили меня. Они сели за стол, достали бутылку с водкой и продолжили пьянку.

Тут пришла соседка и забрала меня к себе, рассказав отцу о маме. Но сделала она все так быстро, что я даже не успела правильно одеться. Соседка дала мне свою старую кофточку, в которой я была похожа на беспризорницу, как утверждает мама.

Дальше все произошло так быстро, что вообще ничего не поняла.

Я играла с соседской девочкой в нашем длиннющем общем коридоре, как вдруг мимо пролетела моя мама. Обрадованная, кинулась за ней следом. Она буквально ворвалась в нашу комнату и, увидев сидящих за столом мужчин, крикнула своим зычным голосом:

– А ну пошли вон, чтоб духа вашего здесь не было! Вон!!!

Пьяные мужики, поначалу оторопев от неожиданности, были миролюбиво настроены, но затем здоровенный дядька не выдержал:

– Грицко! Ты шо, подкаблучник, что ли? Неужто позволишь бабе командовать?

Папка тут же бросился к маме с кулаками, мужик поспешил ему на помощь.

У меня со страху пропал голос, но худенькая мама, долго не думая, со всего маха как пнула дядьку между ног и тут же, быстро развернувшись лицом к отцу, успела рвануть на его груди рубаху и с придыхом, словно из последних сил, выдавила:

– Гриша, очнись! Ведь я тебе еще буду нужна, а друзья нет!

Он, словно протрезвев от этих слов, откачнулся от нее.

Тут мамин взгляд обнаружил меня, съежившуюся от страха возле дверей, и у нее открылось второе дыхание. Она снова закричала, чтоб убирались вон из комнаты, что те и сделали.

Бедная мама, бросившись ко мне, упала на колени и принялась целовать и обнимать, говоря, что так любит меня и боялась оставить свою девочку совсем одну.

Затем, обнявшись, мы долго плакали.

А когда на следующий день домой вернулся, хмурый и весь какой-то помятый, отец, мама тихо, но твердо заявила:

– Уходи. У меня нет сил с тобой ругаться. Я ушла из больницы сама, мне одежду даже не хотели дать, боялись за мою жизнь, но я сказала, уйду голая, потому что там ребенок остался совсем один. Я одной ногой в могиле побывала и поняла, Гриш, на тебя надежды нет. Так что ругаться не будем, просто забирай вещи и уходи. А я ответственна перед дочерью, и вот ей я действительно нужна. Уходи.

Но, как ни странно, отец, все время куда-то рвавшийся уйти, вдруг передумал и начал умолять маму простить его.

Мне стало жалко его, и я начала просить маму простить его.

Мама не выдержала и уступила, напоследок бросив отцу последнее обвинение:

– Даже Алька просит за тебя. А ты бросил девчонку на произвол судьбы.

Папка виновато обнял, крепко прижав к себе.

После этого скандала у нас в доме наступил мир и покой. Вот так мы освоились с новой комнатой, которая, конечно же, запомнилась мне не только этими скандалами.

Здесь у меня появилась верная подружка Женька. Мы с ней очень дружно играли, помню, даже придумали новый язык, который понимали только мы с ней. Во дворе к нам все время приставала соседская девочка Валя, но мы убегали от нее. Нам так было интересно, что мы с неохотой расставались на ночь. А утром вновь бежали друг к другу, затем на улицу, где нас встречали ласковые теплые лучики летнего солнышка. Ах, какое оно было чудесное.

С Женькой я и начала придумывать всякие маленькие истории. Наша фантазия не имела предела. Если я придумывала историю для куклы, то Женька непременно додумывала интересное завершение этой истории и наоборот.

Ах, как здорово и интересно было!

Мама даже сфотала нас, но, увы, эта злосчастная Валя отвлекла ее, и на фотке нет Женькиного лица.

Очень хорошо запомнилась тоска по Жене, когда ее положили в больницу на операцию. Какую, не знаю, но само слово операция и его значение понимала. В нашем бараке один мужик порезал женщину, она была такая ласковая, добрая, и ей тоже делали операцию, а мы с Женей за нее переживали.

Я очень скучала по Жене. Но больше так и не увидела ее.

Вскоре мама сняла квартиру в частном большом доме, он был полностью в нашем распоряжении, к тому же большой огород. Но вначале пришлось пожить во времянке у одной богатой и старенькой бабульки. Ждали, пока освободится дом. Во времянке стараниями мамы было уютно и светло. А в доме у старушки, полном старинной блестящей мебели, всегда темно. Она почему-то боялась солнца, и еще во дворе у нее бегала на цепи злющая собака.

Собак я боюсь до сих пор, поэтому не люблю.

Новый дом оказался преогромным. Столько комнат, что я не сразу смогла выбраться из них. Большие окна, через форточку которых я неоднократно умудрялась вылазить, когда закрывали дома одну. Почему-то жутко было оставаться в замкнутом помещении. А на улице меня окружала целая толпа друзей, и мы лазили по пустырям, строя себе всевозможные шалаши.

Я уже тогда представляла себя этаким Мальчишом-Кибальчишем.

Мама много читала книг, но особенно мне нравились не сказки, а именно рассказы Гайдара. Мне было пять лет, а я уже знала все его рассказы и особенно «Военную тайну», которую просила почитать очень часто, искренне надеясь на благополучный конец. Вдруг за день все изменится. Так сильно я переживала за судьбу маленького героя.

Впрочем, это не мешало возвращаться домой мокрой, грязной, но полной радужных планов на завтра. Папка ругал меня, говорил, что девочки так себя не ведут, а затем мыл, одевал в сухое и кормил. И я засыпала с куском хлеба в руке. Он нес в постель, заботливо укрывая.

Но если дома была мама, то мне попадало. Особенно досталось, когда потеряла ключ от дома, и мама меня чуть не убила, так как я в страхе пыталась убежать от нее. Ох, как мама бывает жестока в гневе. Может просто убить.

Но кончилось все неожиданно легко. Отец решил проблему, сказав маме:

– Увольняйся. Ребенок важнее всяких денег. Да и мне лучше, когда ты дома.

Рядом с нашим огромным домом ютилась маленькая беленькая хатка, которую мама называла летней кухней, и там проживали две молодые симпатичные веселые женщины, часто угощающие меня конфетами.

Наш дом был почему-то черный. Папа объяснил мне:

– Дом построен из шлака, поэтому и черный.

– А что такое шлак?

– Сгоревший уголь!

– А что такое уголь?

– Ну, чем мы печь топим, и от него дома тепло.

– Ах, ну это я знаю. Пап, но мама называет это золой, а не шлак.

– Зола от дров, но мама все так называет. Ты же знаешь, она всегда все путает.

Согласившись с папкиными доводами, заговорщицки ему подмигнула:

– Что, поиграем в прятки? Спрячемся от мамы?

Мы охотно играли в прятки. Пряталась, разумеется, чаще я, папка помогал, мама искала. Но если была его очередь, то прятался он так, что мы чаще сдавались, чем догадывались, где он укрылся. Жили мы весело и шумно, бывали у нас гости, бывало, мы ходили и даже ночевали в гостях. Было так здорово, но иногда мама на папу сердилась, я искренне не понимала, за что.

Неожиданно пришло письмо от деда Макара, папкиного отца, оказывается, он лежит в больнице и просит приехать к ним в гости.

Отец работал, а может, просто не захотел, не знаю. В итоге поехали мама и я.

Впечатления от поездки слишком хорошо сохранились. Особенно как ехали на автобусе из Киева, дорога с такими высокими темно-зелеными деревьями.

Мама объяснила:

– Это пирамидальный тополь. Их много и в Киргизии, а на Алтае они не растут.

Затем автобус сломался, и всем пришлось идти пешком через поле пшеницы, которая оказалась высотой в мой рост. Хотя мама была не в восторге от этого. Она тащила огромный тяжелый чемодан с гостинцами, и мы частенько останавливались, а мама даже плакала и грубо ругала всех и вся.

Сердце сжималось от жалости, но я ничем не могла ей помочь. Наконец, дотащились до станции, где мы впервые прибыли на папкину родину. Тогда нас встречали на санях с лошадьми. Но это было тогда, сейчас нет.

Правда, там оказалась какая-то папина родственница, которая, радостно пообнимав и посочувствовав маминым жалобам, предложила ей велосипед:

– На нем быстрее доберетесь. А чемодан поставите на него, будет не так тяжело.

И удалилась, ей надо было работать. А нам с мамой досталось, особенно, конечно же, маме.

Во-первых, мама никогда не ездила на велосипеде.

Во-вторых, он был такой огромный, что невозможно было водрузить на него чемодан.

Ой, сколько бранных слов выслушала я от мамы, пока навстречу к нам не прибежал Коля. Родственнице как-то удалось передать на хутор о нашем приезде.

Коля ловко присоединил сзади чемодан, посадил меня на раму перед собой, и мы быстро докатили до хутора, где, оставив меня, он поехал за мамой.

С уважением поглядела ему вслед. Как он вырос! Но тут же позабыла о нем.

Дом деда сильно изменился, расстроился и оказался таким большим, чисто побеленным, совсем как на Алтае у бабушки Нюры.

Внутри дома тоже многое изменилось. Вместо глиняного пола – деревянный, а рядом с деревянными нарами появилась кровать, опять-таки как у бабушки в Сибири, только новая, с блестящими душками.

Тетка Меланья, чмокнув в щечку, принялась объяснять:

– Це Иванко кровать. Он теперь у нас жених, и треба, шоб усе як у людей було.

Мне нравилось слушать украинскую речь, сразу вспомнилась бабушка Нюра, Валя.

Быстро выскочила из хаты и направилась в сад, который, кстати, тоже изменился —пополнившись новыми деревьями, появился даже мой любимый крыжовник с крупными зелеными ягодами. От одного вида этих полосатеньких ягод потекли слюнки, сразу вернулась в дом, потому что была дисциплинированной девочкой и без спросу ничего не брала.

Вежливо спросила у тетки Меланьи:

– Скажите, пожалуйста, а можно нарвать крыжовника в вашем саду?

Она непонимающе уставилась на меня. Тут в самый раз мама с Колей подъехали, обнимая маму, тетка Меланья посетовала:

– Не пойму, чего малая хочет? Який-то крыжовник? Шо це таке?

Я потянула ее в сад и показала на куст.

– Так це ж ангрус! Ой, рви, ежели хочешь, но вин же кислый?

– А я люблю, когда кислый! И с наслаждением начала хрустеть зелеными ягодами.

Затем Коля взял меня с собой к своим друзьям.

С замиранием сердца спустилась с ним по ступенькам в вырытую в земле землянку. Там все было сделано как в доме, даже лампа керосиновая горела. Скамейки возле земляных стен, стол деревянный, а на земляном полу полосатые половички.

Мальчишки сидели с заговорщицким видом и снисходительно отвечали на мои вопросы. Но затем они заулыбались и приняли меня в свою компанию как равную благодаря моей грамотности. Я была развита не по годам. Умела считать до тысячи. И еще знала очень много историй и рассказов из книг. Мама частенько вечерами читала папе книги, а я не спала и тоже слушала. Хорошо запомнила «Кленовый лист» и «Жаркое лето в Берлине». Не все было понятно, и в голове вертелись вопросы, но спросить у мамы боялась. Еще отругает, что слушаю.

Зато благодаря информации из услышанных книг я была очень эрудирована.

Поэтому мальчишки заинтересовались моей персоной, дружили со мной, как с равной. Чувство собственной важности прям распирало, а внутри гордо распрямлял крылышки птенчик моей души. Коля тоже с гордостью на меня посматривал. Лето на хуторе очень запомнилось. Впечатлений – хоть отбавляй.

Затем ездили в больницу к деду. Там меня поразил необъятно огромный сад, где было много яблоневых деревьев, ветки которых аж прогибались от ярко-красных плодов так любимых мною яблок. Меня даже угостили ими. С удовольствием уплетая, снова размечталась:

– Когда вырасту, непременно построю дом и посажу вокруг много-много яблоневых деревьев, чтобы вырос такой же сад с такими же ароматными, румяными и вкусными яблоками.

Дед все время брал меня к себе на колени, при этом восклицая:

– Ну, краля, настоящая куколка! Дуся, как это ты умудряешься ее так красиво одевать? До чего же гарна дивчинка. Красавица ты наша, – и чмокал в щечки.

Мама улыбалась от счастья, довольная тем, что дед заметил ее старания.

Мне все нравилось, но я спросила маму:

– А где большая Галя?

Мама нахмурилась и стала шепотом объяснять, что Галя теперь живет в городе в специальном доме.

– В каком доме? И почему?

– Алька, не задавай вопросов! Все равно ведь не поймешь.

– А ты объясни понятно! – возмутилась я.

Тут нас услышал Коля и сказал:

– Этот дом для ненормальных. Галька-то у нас ненормальная и есть. А сейчас наш Иван жениться собрался, вот ее и спровадили туда.

Зло посмотрела на него, подумав про себя: «Ну как он может так говорить?! Большая Галя и ненормальная! Такая ласковая, красивая». От жалости к ней заплакала и прижалась к маме, заявив вслух:

– Поехали отсюда, они все здесь такие злые. И ты, Колька, тоже.

Он оторопело уставился на меня:

– Ладно, Аль, не буду так говорить. Пошли поиграем.

Но я, расстроенная Галиной судьбой, продолжала плакать.

Коля виновато посмотрел на маму, она успокоила:

– Ничего, Коля, она поймет когда-нибудь, что так нужно было сделать.

Но я еще долго дулась на Колю, а заодно и на самого Ивана, которого знала раньше Коли и полюбила еще тогда, когда он приезжал к нам в Горняк.

Такой высокий и красивый, спокойный и важный, он тогда произвел на меня неизгладимое впечатление. Там у мамы с папой случился первый скандал, вернее драка, не знаю, из-за чего.

Но Иван так быстро всех успокоил. А потом долго играл и шутил со мной. Я была ему так благодарна. Теперь же это чувство благодарности боролось во мне с обидой за Галю и за то, что именно Иван стал причиной Галиного выселения в какой-то дом для ненормальных.