Текст книги "Прикосновение. Книга первая. Я хочу тебе сказать…"

Запись восьмая

Маму по-прежнему тянуло куда-нибудь поехать, и она стала уговаривать отца в новое путешествие – за какой-то неизвестной лучшей долей:

– Гриш, если бы ты только видел, как красиво в Токмаке! – с воодушевлением начала она. – Теп-лынь!!! А какие фрукты! Поедем попробуем устроиться там. На первое время у дяди Павла остановимся, а там видно будет, снимем где-нибудь комнату. Поедем, а?

Ну кто сможет устоять перед маминой напористостью?! Никто! Вот и отец не устоял.

Быстренько продав дом со всем скарбом, а остальное упаковав в чемоданы, мы уже ехали в плацкартном вагоне, предвкушая встречу с жаркой Киргизией.

Мама расписывала нам Токмак как южный рай, расположенный в предгорьях Тянь-Шаня. Мы с интересом слушали, особенно я – представляя этот юг, что-то в виде восточной сказки.

В Алма-Ате нам надо было делать пересадку на другой поезд.

Всезнающая мама, прокомпостировав билеты на два дня позже, решила навестить проживающих в Алма-Ате родственников – бабушкиных сестер – тетю Катю и тетю Марусю, заодно и брата Виктора с его женой Манечкой. Которые сразу же после свадьбы уехали жить в Алма-Ату.

С радостью представила встречу с любимым дядькой, называющим меня пельмешкой.

Алма-Ата восхитила и удивила своей зеленью, красивыми прямыми улицами и ручьем, текущей по бокам этих улиц водой.

Тетя Катя, средняя сестра бабушки, красивая сероглазая женщина, встретила нас приветливо. Жила она в самом центре Алма-Аты, и ранним утром нас разбудил шум машин, автобусов и сигналы трамваев.

Позавтракав, отправились поближе познакомиться с этим огромным городом, который просто поражал своей необыкновенностью и размером.

Посещение зоопарка удивило множеством диковинных зверей, птиц и настоящим живым крокодилом, на которого я вытаращила глаза, удивляясь, почему его описывают таким страшным, а на самом деле он какой-то маленький, неподвижный.

Но папа сказал:

– Это он здесь такой, а выпусти его на волю, уж там он себя проявит.

С опасением отодвинулась от стекла.

А отец, посмеявшись над моей трусостью, потащил туда, где крутились разнообразные карусели, и мы с восторгом окунулись в этот стремительный водоворот. Он прокатился со мной даже на маленьком самолете. Я так ему благодарна.

Напоследок посетили представление Дурова, где наряженные в красные и синие трусы собаки играли в футбол. По правде сказать, было совсем не смешно, а просто жалко этих бедных собак, бегающих за мячом, теряющих при этом свои яркие трусики. Но вокруг все так громко смеялись, и я терпеливо ждала, когда закончится дурацкое представление.

Поздно вечером пошли по переливающейся вечерними огнями Алма-Ате к другой бабушкиной сестре, тете Марусе, проживающей на окраине в собственном доме.

Вечерняя прогулка запомнилась теплотой вечера, переливающимся в золотистом свете фонарей асфальтом, и мы с папкой, отстав от родственников, тихо и мирно беседуем. От очаровательного вечера внутри прыгает птенец, и я тоже подпрыгиваю вместе с ним, со смехом вцепившись в широкую крепкую ладонь отца.

Это такое огромное счастье!!! Благодать, да и только! Ласковое тепло этого вечера ощущается до сих пор.

А вот с дядей Витей так и не встретились. Его не было дома, уехал на заработки – так объяснила его смуглая красавица жена, Манечка, как ласково называет ее дядя Витя.

В кроватке посапывал карапузик Виталька, их сыночек.

На следующий день уже ехали в поезде до Фрунзе, а там пересели в автобус.

Ехали, как мне тогда казалось, долго и прибыли в город Токмак поздно ночью. По дороге в автобус залетела летучая мышь, этакое омерзительное существо, и вцепилось в рубашку сидевшего позади нас мужчины. С трудом удалось отодрать мышь от рубашки. Оказывается, она летит на свет, особенно на белое, во всяком случае, так рассуждали возбужденные происшествием пассажиры.

В испуге надела на свое белое платье кофту.

Папка, заметив мой страх, пошутил:

– Дусь, как ты думаешь, мышь только на белое садится? По-моему, она и на длинные волосы цепляется, тем более с белым бантиком.

Мама, не поддержав шутку, успокоила:

– Нечего на девчонку страху нагонять, не бойся, Алечка, это лишь одна случайная мышка.

Но соседка слева неожиданно опровергла маму:

– Какая одна мышка? Знаете, сколько их тут водится? Тьма!!! Совсем спасу нет, теперь даже в автобусы залетают. Ужасно мерзкие твари, – и, передернув плечами, словно скидывая их с себя, принялась описывать случай за случаем с этими мерзкими тварями.

Вскоре все пассажиры, перебивая друг друга, делились необыкновенными историями.

А я в ужасе чувствовала, как от страха дыбом поднимается моя жиденькая косичка с белым бантиком на конце. Наконец, мы приехали и, подхватив свой багаж, побрели в темноту, подальше от яркого света вокзала.

Мамин дядя Павел, оказывается, жил совсем уж и недалеко от этого вокзала, и вскорости мы спали на постеленных на полу матрасах. Измученная дорогой, я даже не поняла, как оказалась в постели, потому что мгновенно заснула.

Зато утром, проснувшись, с любопытством начала обследовать помещение, заинтересовавшись наличием множества комнат и переходов из одной в другую.

Дом еще достраивался, и некоторые комнаты были пусты и даже не побелены.

Неожиданно вышла в сад и поразилась обилию диковинных растений, а на грядке росла странная трава, очень светлого зеленого цвета.

Не выдержала и тут же задала вопрос неизвестно откуда возникшей полной женщине в блестящих желтых ботинках:

– А что это?

– Салат, такое растение в виде капусты, только нежнее. Из него и делают салат. А ты уже проснулась? Ну так пойдем завтракать, – и женщина пошла обратно в дом, издавая своими яркими желтыми ботинками странный скрип.

«Так вот почему светло-зеленый карандаш называют еще салатным!» – догадалась я и, удовлетворенная отгадкой, заторопилась в дом, тем более оттуда распространялся запах еды.

К моему удивлению, все уже сидели за круглым столом и ели толстенькие аппетитные колбаски, запивая ароматно пахнущим чаем. Когда я начала обследовать дом, все спали. Теперь же все были в сборе: мама, отец и незнакомый пожилой мужчина, к которому тут же обратилась мама:

– Дядя Павел, а это моя дочь Алька!

Дядя Павел нагнулся ко мне и, подхватив на руки, расцеловал, радостно восклицая:

– Надо же, как она на тебя, Дуся, похожа. Вот и дождался увидеть внучку брата.

Затем, отстранив от себя, взглянул грустно и закончил:

– Жаль, не дожил, погиб на этой проклятой войне. Ах, Андрей, Андрей!

Женщина в желтых ботинках, поставив на стол тарелку с нарезанным хлебом, резко оборвала его грусть:

– Хватит вспоминать о войне. Ты лучше отпусти девочку, пусть поест. Да и познакомь нас.

Дядя Павел, послушно посадив меня на стул, рядом с собой, сказал:

– Это тетя Раиса, моя жена, а это, – и он показал рукой напротив, где я увидела очаровательную девочку, вернее сказать, девушку или что-то среднее между ними, – наша дочь Алина!

Алина, моя тезка, приятно улыбнувшись, деловито предложила:

– Ну вот, официальная часть закончена, можем приступить к трапезе.

Поразившись диковинности речи, уставилась на нее, ожидая еще чего-нибудь необыкновенного. Но Алина принялась кушать.

Сидевшая с другого боку мама дернула за рукав:

– Что рот раскрыла, ешь давай побыстрее. Нам пора в город ехать.

– Дуся, ты ребенка не дергай. Есть надо не торопясь, с удовольствием, – сделала замечание серьезная тетя Раиса.

– Ну, если мою дочь не поторопить, она долго будет сидеть и жевать, – тут же постаралась оправдаться мама, не переносящая замечаний от других.

– А пищу долго жевать и надо, – медленно растягивая слова, упрямо настаивала тетя Раиса. Испугавшись, что становлюсь виновницей назревавшего скандала, быстренько засунула в рот кусок колбаски, соскочив со стула, заявила:

– А я уже наелась, больше не хочу.

Все дружно рассмеялись, и угроза скандала миновала.

Неожиданно быстро отец устроился работать на буровые вышки, а мама сняла комнату у своих старых знакомых, и мы оставили маминого дядю Павла в покое.

Он запомнился мне как приятный добрый дедушка, похожий на важных начальников из кино.

Его жена, тетя Раиса, оставила во мне только скрип ее новеньких сверкающих желтых ботинок, которые, как утверждала мама, были не живыми ногами, а протезами.

Мама частенько пересказывала историю любовного романа этой сердитой женщины и дяди Павла. Попробую изложить, как поняла.

Павел Коваленков, младший брат моего деда Андрея Коваленкова, женился еще до войны, но детей у них не было. С первых дней войны он, как и дед, ушел на фронт. Но был грамотным и воевал офицером.

После окончания войны Павел пропал. Ну не было никаких известий.

Жена осталась соломенной вдовой (так называли в народе женщин, чьи мужья пропали без вести). Но мать Павла, моя прабабушка Евдокия, не смирилась и написала письмо в военкомат, прося сообщить хоть что-нибудь о сыне.

И неожиданно сын приехал, живой и невредимый.

Военкомат нашел его и дал разгону за то, что он не сообщил о себе родителям.

Оказалось, что у Коваленкова Павла есть другая женщина, с которой он вместе воевал, и у них растет дочь Алина. Но Раиса, так звали эту женщину, в самом конце войны попала под поезд, и ей ампутировали обе ноги, вот поэтому он не мог сразу приехать.

Затем он развелся с первой женой и женился на этой «калеке», как выражалась мама:

– Не знаю, что он в ней нашел? Вы бы видели его первую: такая красавица, а характер, прям можно сказать, золотой. Не то что эта стерва. Да ты сам Гриш видел, как она из дяди Павла веревки вьет, хоть и калека. А вот когда дядя Павел возвращался, по пути заехал к нам в Горняк и, увидев, как мы бедствуем, предложил:

– Нюра, давай я Дусю заберу к себе. Тебе ведь трудно одной с такой оравой. Мы живем неплохо, пусть у нас поживет, в школе доучится, если что, и дальше помогу.

Бабушка не возражала, а дядя Павел спросил уже саму Дусю, согласна ли она.

Мама, разумеется, согласилась с радостью.

– Вот так я здесь и очутилась. Спасибо дяде Павлу, грех на него жаловаться.

Чувствовалось, что мама искренне любит своего дядьку и переживает за него.

Папка ее поддержал:

– Конечно, твой дядька настоящий мужик и умный. Но с бабой лучше не встречаться, вечно недовольная, ворчит и ботинками своими скрипит.

После услышанных разговоров при очередном посещении дедушки Павла старалась держаться подальше от женщины в желтых ботинках. Но милая и разговорчивая девушка Алина меня очень притягивала.

Мама рассказывала, как ей частенько приходилось сидеть с ней маленькой, и неожиданно закончила:

– Тетя Раиса хоть и злюка, но я у нее многому научилась. Она ведь интеллигентная, умная, не то что мы, неучи. Да и дядю Павла понять можно, ну что бы он делал со своей деревенской дурой. А тетя Раиса очень интересный человек, знаний в ней как в той энциклопедии.

Наша новая квартира оказалась, на самом деле, просто летней кухней с двумя комнатами. Рядом с ней возвышался большой хозяйский особняк с множеством комнат, обставленных красивой мебелью. С завистью посматривая на него, подумала: «Какие богатые люди, не то что мы. Почему у нас все не так? Ни дома, ни мебели, один чемодан с одеждой. А у бабушки Нюры есть дом, но такой плохонький и без красивой мебели, только столы, стулья да кровати. А бабушкин огород вообще терялся на фоне этих пышных южных садов. Здесь так тепло и нет зимы».

Но был самый разгар лета, и я, освоившись с местной детворой, а заодно и с хозяйской дочкой Зинкой, носилась целый день на улице, позабыв о своей подленькой зависти.

Мама колымила, как говорила она, то есть подрабатывала, делая ремонт в хозяйском доме, или штукатурила новые дома, куда ее частенько приглашали. Иногда ей помогал отец, когда бывал дома. В то время мы жили дружно и весело.

Папка, когда их вышки стояли в саду, привозил с собой много яблок и груш. Груши были огромные и очень вкусные, мама называла их дулями.

Этак бывало утречком, еще не совсем проснувшись, с закрытыми глазами опустишь руку вниз под кровать, возьмешь огромную, не помещающуюся в руке дулю и куснешь ее даже немытую. А она такая нежно-сладкая, сочная, так и тает во рту. Вкуснятина – иначе не скажешь, только этим любимым маминым словечком.

Мы с Зинкой повадились ходить в гости к живущей напротив девочке постарше, спокойной и мило улыбающейся Вере. У Веры была страсть к куклам, которых было столько, что мы с Зинкой буквально умирали от зависти. Но Вера не просто играла в куклы, она увлекалась кукольным театром, который частенько нам показывала.

А мы чинно рассаживались на стульях, расставленных рядами, словно в театре, только устроенном в небольшом палисаднике. Представление было захватывающим, слушала и смотрела во все глаза почти вся детвора с нашей улицы. С тех самых пор я тоже полюбила кукольный театр.

Вера обладала талантом. Она так искусно могла разговаривать разными голосами за всех кукол, что хотелось заглянуть за ширму – кто там еще с ней болтает?

Дома я с восторгом принялась описывать свои впечатления, а мама, как всегда, бесцеремонно перебив, спросила:

– Это какая Вера? У нее еще брат есть, старший брат? Есть! Ну так это немцы.

Перепуганная словом немцы, я принялась убеждать маму:

– Какие немцы! Они русские. Да и разговаривают по-русски и одеваются, как мы.

– Это другие немцы, Алечка, местные. Ну не те, которые напали на Союз, а другие, которые живут в России еще со времен Екатерины Второй. Так что не пугайся, это хорошая семья, я знаю их родителей и брата ее. Он даже пытался за мной ухаживать, вот.

Подумала:

– Какие времена? Кто такая эта Екатерина Вторая? Ничего не поняла.

И идя на очередное кукольное представление, уже с опаской оглядывалась по сторонам. Теперь я внимательно присматривалась к самой Вере и ее родным, отметив про себя необычный уклад немецкой семьи. Они все отличались уравновешенностью, спокойствием и доброжелательностью. Все делали тщательно, не суетясь. Я стала настороженной, и хотя мне нравилась Вера и ее театр, но что-то тревожило и тормозило посещать этих непонятно откуда взявшихся немцев.

Но тут началась школа и отвлекла от Веры и ее театра.

Школа, где пришлось учиться, оказалась центральной, и там было столько детей, что я училась во вторую смену, после обеда, а некоторые дети учились аж в третью смену. Посадили меня за парту с Таней Таран, шустренькой и беспокойной девочкой. Мы быстро подружились.

Таня жила ближе к школе, но это не мешало ей, переодевшись после занятий, сразу же быть у меня дома. Она бесстрашно водила меня по всему городу, знакомя со всеми его достопримечательностями. Мы облазили все мостки через канал, опоясывающий Токмак, осторожно, с опаской обходили так называемый «Шанхай», низину, застроенную маленькими домишками под вид сарайчиков. Там проживали китайцы, вечно снующие люди, очень похожие на корейца Кима, бабушкиного постояльца.

Затем мы добирались до Фрунзенского поворота, где находилась автостанция, и пили в киоске газводу со сладким желтым сиропом по три копейки, если, конечно, они у нас были.

Но как только я подружилась с Таней, мне часто везло: под ноги начали попадать бумажки, в которых почему-то оказывались монетки, то пятикопеечные, то десятики.

Раньше такого не случалось, поэтому я не обращала внимания на валяющиеся на земле бумажки или фантики от конфет. Таня первая обратила внимание на фантик, неожиданно оказавшийся у меня под ногой, и заинтересованно его развернула. Там, к моему удивлению, оказался целый пятак, на который мы тут же купили стакан газводы с двойным сиропом и выпили пополам, ну, по половинке стакана.

После такой неожиданной находки я уже обследовала любую бумажку, лежащую на моем пути. Увы, везло только с Танькой. В остальных случаях всегда пустые бумажки.

Все выяснилось некрасиво и просто.

В классе возле парты я опять нашла комочек бумаги и, развернув, громко воскликнула:

– Танька, смотри, опять деньги, целый двадцатик.

– Ты погляди, снова повезло. Теперь можно и по мороженке купить, – тут же деловито предложила Танька.

Но как гром среди ясного неба прозвучал вопрос:

– А откуда деньги на мороженое?

Одновременно вздрогнув, уставились на Танькину старшую сестру, невесть откуда возникшую перед нами. Оправившись от неожиданности, охотно поделилась с ней радостью:

– Представляешь, только что под партой нашла вот в этой бумажке целый двадцатик.

– Странно, а у меня сегодня утром как раз пропал двадцатик на завтрак.

И она с подозрением посмотрела на Таньку, которая сразу опустила вниз голову.

Мне вдруг стало так гадко и плохо, словно это я взяла у нее злополучный двадцатик. Я тут же сказала:

– Хочешь, забери его, мне он не нужен. Все равно нашла, может, он твой и есть.

– Интересно, как это мой двадцатик к вам в класс закатился? Нет, распоряжайся им сама. Только вот Таньке мороженое лучше не покупай, не заслужила. И часто деньги находишь?

– Раньше никогда, а вот последнее время часто, даже на остановке нахожу… – совсем уже тихо закончила я, с ужасом заметив ее уничтожающий взгляд на покрасневшую как рак Таньку.

Ужасная догадка пронзила меня: «Так вот откуда эти копейки! Танька! Она их воровала у сестры и затем подбрасывала мне. А я, как дурочка, еще и радовалась им».

Дома я все рассказала маме, и она тут же запретила мне с Таней общаться.

Но я не послушалась, и, когда на следующий день Таня, плача, призналась, как ей дома влетело, сказала:

– Нехорошо, что ты и меня втянула в это. Я ведь тоже пила газводу и ела мороженое. На, возьми этот двадцатик, отдай сестре. Мы с тобой все равно будем дружить.

И дружила с ней, пока мы вновь не переехали на другое место, где я снова стала новенькой.

Запись девятая

Неугомонная мама нашла новое жилье, и мы переехали на другой конец города, на самую окраину. Жилье оказалось маленьким домиком, всего одна комната с большой русской печкой, а рядом, сливаясь с этим домиком, воздвигался большой новый, но недостроенный. Готовы были деревянные стены с окнами, крыша с чердаком, не было пола.

Зато за дувалом, глиняной стеной, огромный сад, заканчивающийся с одной стороны арыком, с другой – виноградником, за которым внизу текла, играя камушками, быстрая речушка, а рядом на берегу пробивался сквозь землю и зелень родник.

От такой красоты захватывало дух.

Новая школа тоже располагалась в живописном месте, на берегу этой же речушки. Но до школы надо было ехать на автобусе целых три остановки.

А так как наш дом был самым последним и на самой последней улице, то от остановки, которая тоже была конечной, мне приходилось изрядно топать.

Но я не унывала, у меня снова было полно друзей, и, несмотря на то, что снова стала новенькой, быстро освоилась в новом классе.

Здесь многое было в диковинку: двери классов выходили сразу на улицу, вернее, на открытую террасу, стоящую на толстых столбах, возле которых мы прыгали и скакали, но вдруг повально увлеклись игрой в «лягушку». Это то же, что и в классики, только бросаешь не стеклышко, а жестяную баночку из-под леденцов. Эту баночку нужно было, прыгая на одной ножке, сбить в другой класс и так до конца, но не баночка, не ты сам не должны перескочить через класс или наружу, также остаться на черте. Короче, было очень и очень интересно, жаль, что больше нигде в эту игру не играли.

Школа выгодно возвышалась на берегу мелководной речушки Вальцовки, через нее был перекинут небольшой мосток, перейдя который, сразу попадаешь на автобусную остановку.

Тут я сходила или ждала свой автобус, но не одна, а с толпой других, таких же, как я, учеников, где время летело быстро и весело. Приключений тоже хватало.

Очень часто нас возили в театр, где мы смотрели детские представления или водили в кинотеатр или кукольный театр. Я, конечно же, безумно влюблена в мир кино.

Но представления в кукольном театре – это нечто особенное!

Там царила совершенно другая атмосфера. Какое-то нелепое ощущение соучастия в происходящем на сцене. Эти странные куклы буквально на наших глазах оживали и становились нашими друзьями или врагами.

В кино я совершенно забывала о себе, живя жизнью героев.

А в театре я участвовала вместе с героями в их приключениях. Да-да, так оно и было.

Даже когда злодей совершал свое злодейство, я совершала его с ним, заранее ужасаясь тому, что делаю. Не знаю, что творилось с другими. Но я именно так все это ощущала.

Наверно, я очень странный человек, раз сочувствую и сопереживаю всем одновременно. И тем, кто оказался в беде, и тем, кто совершает зло. Разумеется, я никогда и никому об этом не говорила. Тем более маме или Вале. Они просто не поймут, да еще и посмеются, как всегда.

Эта странность заставляла скрывать от других мои настоящие чувства. Возможно, это страх показаться другой, не такой, как все. Желание прослыть белой вороной меня не прельщало. Поэтому предпочитаю скрываться в толпе.

Но то прекрасное ощущение праздника и восторга, когда ехали в театр, помнится до сих пор.

Дни шли за днями. В моей повседневной жизни я была абсолютно нормальной девочкой, которая имела свои радости и горести, желания и печали и такие неисполнимо-радужные детские мечты… Я гонялась с детьми в бегунки, обожала ходить с родителями к реке, играла с друзьями в детские игры, помогала в силу своих возможностей маме, читала свои любимые книжки и училась в школе. Другими словами – жила самой нормальной обычной жизнью, как у всех детей.

Только беда-то была в том, что жизни у меня к тому времени было уже две.

Я как будто жила в двух совершенно разных мирах: первый – это был наш обычный мир, в котором мы все каждый день живем, и второй – это был мой собственный скрытый мир, в котором жили только выдуманные мною персонажи.

Мне становилось все сложнее и сложнее понять, почему то, что происходит со мной, не происходит ни с одним из моих друзей. Но это была реальность, и приходилось с ней жить. Поэтому я пробовала к ней как-то приспособиться и старалась как можно меньше распространяться о своих странностях в кругу своих знакомых и друзей.

Хотя иногда это проскальзывало помимо моей воли, как, например, я часто знала, что может произойти с тем или иным из моих друзей, и хотела им помочь, предупредив об этом.

Но, к великому удивлению, они предпочитали ничего не знать и злились, когда я пыталась им что-то объяснить. Тогда я поняла, что не все люди хотят слышать правду, даже если эта правда может им хоть как-то помочь…

И это открытие, к сожалению, очень меня огорчает до сих пор.

Детей в моем классе было много, и все такие разные, всех не упомнишь. Более тесно подружилась с соседскими девчонками, которые по счастливой случайности оказались и моими одноклассниками. Валя Антоненко и Нелька, фамилия уже забылась.

Валя такая малюсенькая, но смешливая, у нее был старший брат-горбун. Жили они в маленькой хибарке. Ее брат частенько помогал моей маме по хозяйству, так как папа уезжал по целым неделям.

А Нелька была прехорошенькой смуглой татарочкой, ее старшая сестра Соня, красавица с роскошными косами, постоянно делала нам замечания, мы старались ее избегать.

Разумеется, этим не ограничивался круг моих друзей, их была целая улица, но охотнее я проводила время с ними.

Однажды в классе случился конфуз. Мальчишки на перемене так бесились в классе, что случайно задели красный противопожарный баллон. Он как начал метаться по классу, распыляя везде желтую пену. В ужасе, пацаны еле успели выскочить из класса.

Когда вернулись в класс, то на наших партах, учебниках и тетрадях лежала пена.

Было собрание, где почему-то ругали всех подряд, а нашим родителям пришлось заплатить за баллон и испорченное имущество.

Я никак не мирилась с такой несправедливостью – почему должны платить все – и возмущенно требовала у мамы ответа.

Мама рассмеялась:

– Да потому что одним платить дорого, поэтому решили сброситься все понемногу.

В моей маленькой голове все равно не укладывалось: ну почему натворили одни, а отвечать приходится всем. Но никто не мог мне дать вразумительный ответ.

Вскоре другие события отвлекли от этого дурацкого вопроса.

Приехал мамин брат Виктор, мой любимый дядька, который так восхищался, что я выросла. Я же буквально растаяла от его похвал. Но на следующий день его уже не было, так быстро исчез, что я даже не успела с ним побаловаться. А мама жаловалась папе:

– Приехал братишка, называется. Успел напиться, подраться и наутек от милиции. Гриш, а если он точно, кого-то порезал? Ой, что же будет?

– Да успокойся ты, никого он не зарезал, их там много было.

– Но он сам сказал: «Сестренка, я кого-то в драке зарезал, мне надо срочно уехать».

– Да мало ли что ему по пьянке померещилось.

– Ой, ты его не знаешь. Он такой заполошный и с Машкой связался, а у них все бандиты.

Мама еще долго причитала. А в моих глазах мой любимый дядя Витя превращался в зловещего бандита, но от ужаса я трясла головой, и этот образ тут же рассыпался, превращаясь в доброго, симпатичного и смеющегося дядю Витю. Нет, он не мог убить.

Но лето было в самом разгаре, а в саду спел урюк, абрикос, которого, правда, было полно и в посадках, тянувшихся вдоль реки. Мы с отцом приносили урюк и абрикос целыми ведрами.

Мама сушила их на компот.

В самом конце нашего сада, вдоль арыка, спела черешня, а за ней вишня, да такая крупная. Я с удовольствием наслаждалась ею, а мама варила из вишни варенье и лепила вареники, вкуснотища!

А какое разнообразие слив! Раньше я думала, что сливы бывают только сине-фиолетовые. Но в нашем саду, помимо них, спели и поражали своим вкусом желтые и огромные розовые. Это не считая алычи. Затем шел персик гладкий и шершавый. Про яблони надо брать отдельный листок – такое разнообразие сортов. И завершал наш сад виноград, тоже разных сортов, включая фиолетовый и заканчивая дамскими пальчиками.

Мама просто не знала, что делать с этим изобилием, попыталась продать на базаре, но, увы, какая с нее торговка, да и винограда у всех было навалом.

А у наших хозяев свой сад, так что этот они предоставили в наше распоряжение, только посадили несколько грядок чеснока. С чесноком тоже целое открытие, он был с такими большими головками, и еще, оказывается, самый деликатес – толстый круглый стебель, вырастающий в середине.

Мама приготовила его по местному рецепту, оказалось очень вкусно.

Короче, все лето объедались фруктами и овощами, которых здесь было прям целое изобилие.

А вот снега тут не бывает. Так сказал папа, значит, так оно и есть.

Вдруг в гости приехал не ждан и не зван другой мамин брат – Иван. Прям как в сказке. А проще сказать, Ванька-рыжий. Хотя теперь это был не Ванька-рыжий, а высокий светловолосый важный парень. Пожив немного у нас, он вскоре уехал, тоже оставив после себя одни разочарования.

Во-первых, из-за него мама поругалась с папой, был очень крупный скандал, который, слава богу, не дорос до драки.

А во-вторых, наколол дурацким фокусом с теннисным шариком, сказав, что если его подержать над свечкой, то шарик начнет сам прыгать. Я так любила этот маленький легкий шарик, который выпросила у Сони, Нелькиной сестры.

Но Ванька, хитренько улыбаясь, уговорил-таки попробовать и поддержать шарик над свечой. Я поддалась на уговоры, а когда шарик начал плавиться на огне, распространяя вонь, расплакалась от досады, что опять Ванька обхитрил:

– Ты все такой же Ванька-рыжий! Ванька-рыжий! – и видя, что сейчас получу от него по шее, выскочила на улицу, продолжая дразнить:

– Рыжий-рыжий, конопатый… Ванька-рыжий.

Но он реабилитировал себя в моих глазах, достав новый взамен испорченного.

Ванька уехал, а мама начала сильно поправляться.

С удивлением наблюдала за ее опухающими ногами, размышляя: с чего бы это?

Но тут наступило Первое мая, и мы поехали на демонстрацию, а затем на знаменитый восточный базар, где все продавалось и покупалось.

Южный базар сильно отличался от нашего сибирского. Чего тут ни было!!!

Но больше всего я любила, когда мы заходили в чайную и ели там лагман, этакую длиннющую лапшу, которую тут же раскатывал черноглазый смуглый дунган. Лагман так и называли – дунганская лапша. Она была очень вкусной с мясом и прочими острыми приправами.

В этот раз родители удивили, купив на базаре специальный конверт из ткани, куда заворачивают грудного ребенка, а мама заявила:

– Аля, ты уже большая девочка, поймешь. Мы решили купить тебе братика.

– Братика! – обрадовалась я. – Но почему братика, лучше бы сестренку!

– Аля, зачем нам две девочки, ведь ты у нас уже есть, поэтому пусть будет братик, —терпеливо объяснил отец.

– Хорошо, уговорили. А когда купим?

– Ну вот, подкопим денег и купим.

– Да ладно вам – купите. Он у мамы в животике, поэтому она стала такая толстая.

– Ну все ты знаешь! – засмеялась мама.

Но все произошло быстрее, чем предполагали родители. И, проснувшись утром девятого мая, я обнаружила, что мамы дома нет.

Папка сказал, что ее увезли в больницу:

– Вот пойдем сходим на парад Победы, а потом к ней.

Все дорогу пыталась выяснить у отца:

– Пап, если будет мальчик, вы сказали, назовем Олегом, это хорошо. Но а вдруг все-таки окажется девочка, тогда как назовем?

– Не будет никакой девочки, нам нужен мальчик.

– Ну вдруг нет. Надо же придумать на всякий случай. Ну пап? Просто скажите, какое имя девочки нравится?

– Ладно, уговорила, если девчонка – Танькой назовем.

– Таня! Хорошее имя, – успокоилась я.

Наконец, после торжественного парада оказались в прохладной тишине больничных покоев. В вестибюле женщина в белом халате на папин вопрос – кто родился – засмеявшись, ответила:

– Мальчики! Целых два мальчика.

– Шутите? – опешил отец, а я открыла рот в изумлении.

– Не верите, пойдемте покажу, хоть и не положено.

И она повела нас в детскую, где на коечке лежало два маленьких сверточка, один в синем, а другой в зеленом одеяльце. Личики у них были сморщенные, красненькие.

– Во дают! Сразу двое, что мы с ними, Алька, делать будем? – почесал папка в затылке.

– Ладно, поехали на базар покупать пеленки для второго. Но сначала к маме зайдем.

Мама снова стала худенькой и красивой. С испугом глядя на папку, спросила:

– Как второго назовем?

– Как-как, Сашкой вот, – брякнул растерянно отец.

И это имя так и приклеилось к ребенку, хотя еще целую неделю вся улица, шокированная известием о двойняшках, наперебой придумывала имя второму мальчику.

Но папка остался непреклонен.

И вот через неделю в наш дворик въехала блестящая легковая машина, из которой сначала вышел отец с белым кружевным свертком, за ним мама с другим.

Я же во все глаза смотрела на автомобиль – вот бы прокатиться!

Но машина уехала, а радостный возглас мамы вернул на землю:

– Алечка, а вот и мы! Не хочешь посмотреть на братиков?!

И я пошла смотреть малышей, которые удивили своими маленькими, крохотными пальчиками. Они так шевелили ими, когда мама пеленала их в сухие пеленки. У меня появились заботы – помогать маме и присматривать за малышами.