Текст книги "КГБ. Мифы и реальность. Воспоминания советского разведчика и его жены"

Итак, получив в свое личное владение «Пежо-504», я приступил к изучению города. После трех часов работы в консульском отделе я приходил в посольство, поднимался на шестой этаж на пункт «Импульс». Оператор «Импульса» Кириченко, несмотря на плохой характер, был экспертом по Тегерану, и перенять его знания было делом совсем не лишним. Поскольку я жил в летней резиденции посольства, мы договорились, что каждые два-три дня я буду добираться туда разными маршрутами. Таким образом можно было легендированно изучать город. Кириченко, зная заранее мой маршрут и время выезда, контролировал мое передвижение на случай появления за мной слежки.

Через некоторое время, увидев мою искреннюю заинтересованность в изучении города, Кириченко постепенно смягчился и начал давать мне очень полезные в оперативном плане советы. Он показал мне «дырки» по всему Тегерану. «Дырки» – это места в городе, через которые можно проехать, минуя выезды на большие улицы. Практический опыт обнаружения слежки показывает, что проверка должна проводиться на тихих безлюдных улицах города без выезда на основные магистрали. Проверяясь по тихим улицам, можно быть более уверенным в отсутствии или наличии слежки. При выходе же на оживленную дорогу, во-первых, трудно заметить слежку в потоке транспорта, во-вторых, если до того был чист, можно подцепить блуждающую наружку. Зная же «дырки», можно было проехать практически по всему Тегерану, не выходя на основные улицы.

Все шло нормально, но меня волновало только одно. Я не видел за собой наружного наблюдения. Я уверен, что каждому разведчику, впервые выехавшему в загранкомандировку, на первом этапе знакомо это чувство постоянного присутствия слежки. В первые дни кажется, что наружка идет за тобой по пятам всюду. Такое чувство, что ты идешь голый и на тебя все смотрят и знают, что ты разведчик. От этой напряженности так постоянно и тянет оглянуться через плечо и подсмотреть, кто за тобой следит. Но в конце концов здравый смысл побеждает и паранойя слежки проходит, задавленная каждодневными проблемами. Паранойя проходит, да не у всех. Мне приходилось наблюдать случаи, когда боязнь слежки начинается с первого дня и продолжается до дня отъезда из страны. Для большинства же разведчиков слежка превращается хотя и в серьезный, но каждодневный обыденный фактор работы. Кстати, мои опасения первых дней работы оказались совершенно напрасными. САВАК не выставлял серьезную слежку за советскими дипломатами на протяжении девяти месяцев с момента прибытия в страну. За эти девять месяцев они изучали вновь прибывшего и приходили к заключению о том, принадлежит ли дипломат к одной из советских разведок или является чистым. Как правило, они не ошибались и выставляли слежку только за разведчиками, оставляя чистых в покое.

Дождался и я своего часа. САВАК взял меня под наружку ровно через девять месяцев после моего приезда, и с этого времени они стали моими довольно частыми попутчиками. Помню, какое чувство я испытал, когда впервые в зеркало заднего вида увидел следующий за мной на довольно большом расстоянии голубой «БМВ» слежки САВАК. Это было чувство невообразимого облегчения и радости: «Наконец-то они появились! И напрасно я до этого обвинял себя в том, что не вижу слежки. Их просто до этого не было». Но этому еще предстояло случиться в будущем, а пока я изучал город.

* * *

Рабочий день в посольстве заканчивался в 14:30, и после этого люди были предоставлены сами себе. Естественно, что партийно-профсоюзное руководство советской колонии старалось вовлечь людей в «культурно-массовые мероприятия» с тем, чтобы отвлечь их внимание от «окружающей их всюду буржуазной заразы», представленной в виде кинофильмов, ресторанов и магазинов.

На улице Сталина, как раз напротив посольства, был расположен советский клуб. Это было довольно большое двухэтажное здание с кинозалом и музыкальными комнатами. В клубе четыре раза в неделю демонстрировались советские фильмы. И к каждому советскому празднику готовился концерт художественной самодеятельности. В клуб допускались не только сотрудники посольства, но и работники других советских организаций в Тегеране. Иранцы в клуб не допускались.

При клубе перед каждым началом фильма или концерта работал книжный магазин, который пользовался огромной популярностью.

Еще одной достопримечательностью клуба была столовая, расположенная во внутреннем дворе. Столовая эта была отдана в аренду местному армянину, который обслуживал ее со своей семьей. Этой столовой пользовались советские, жены которых уехали в Союз и готовить им было некому. Но основной притягательной силой этого заведения был буфет, где армянин Мишо продавал спиртные напитки и пиво с отличными острыми закусками. Недостатка в посетителях здесь никогда не было. Сюда забегали до кино, после кино, вместо кино. Это место было популярно в основном у молодых дипломатов, обслуги посольства и советских специалистов. Они, как правило, начинали здесь, затем, чтобы не попасться на глаза за выпивкой, переходили в одно из многочисленных кафе вокруг посольства и заканчивали за полночь у кого-нибудь на квартире. Утром с больной головой на работу до 14:30, и затем опять все с начала.

Старшие дипломаты столовую не посещали, они держали марку. Но это совсем не означало, что они не пили. Они принимали свои дозы «огненной воды» по квартирам в тесных компаниях. Но ведь смысл от этого не менялся. Посольство жило в атмосфере какого-то постоянного праздника. Было такое ощущение, что каждый думал, что все это временно и нужно насладиться этим положением, пока есть возможность. Такая атмосфера отрицательно влияла на моральное состояние колонии. В посольстве, да и в других организациях, постоянно возникали внебрачные и межбрачные связи, о которых ходили сплетни. Молодые мидовские секретарши посольства, приехавшие в посольство невинными девочками, постепенно вовлекались в компании и вскоре становились любовницами дипломатов, что, как правило, оканчивалось хождением по рукам. Все это было известно как в КГБ, так и партийному руководству посольства. Но КГБ этими вопросами не занимался, а партийное руководство закрывало на все глаза, действуя в соответствии с указаниями ЦК КПСС. Это указание гласило, что не стоит принимать драконовские меры против разврата в посольстве, если все происходит тихо и без скандалов. Пусть лучше в этом будут замешаны с обеих сторон только советские. Это уменьшает вероятность завязывания интимных связей с местными. Что ж, такая философия всех устраивала. И разгул в этом плане был довольно широкий.

Посольство охранялось дежурными комендантами, которые были офицерами погранвойск КГБ. Эти молодые ребята несли посменно круглосуточное дежурство. По ночам после 23:00 они выпускали на волю своих питомцев – стаю огромных сторожевых собак, которые были привезены в Иран с пограничных застав южных районов СССР.

Ночью один комендант оставался в помещении комендатуры, а другой с собаками обходил территорию посольства по периметру. И вот иногда, дойдя до посольского жилого дома, коменданты задерживались, чтобы посмотреть, что происходит. Все двери квартир жилого дома выходят на балконные галереи, и можно прекрасно видеть крадущиеся передвижения между квартирами. Комендантам были известны почти все интимные связи, но, в связи с упомянутым, никого эта информация серьезно не интересовала и оставалась она на уровне сплетен.

Да и кого эта информация могла интересовать, когда такое положение было уже неотъемлемой частью советской действительности. Наш посол Владимир Михайлович Виноградов, член ЦК КПСС, возил за собой по всем странам врача-массажистку, которая попросту была его любовницей. Массажистка Скворцова жила в отдельной квартире в посольском доме. Посол имел отдельную резиденцию недалеко от дома. Наши коменданты довольно часто наблюдали передвижение массажистки по ночам в дом посла. Справедливости ради надо сказать, что престарелая жена посла большую часть времени проводила в Москве. У посла были также личный лакей и кухарка. Кухарка была племянницей жены посла, а лакей – ее мужем. Официально таких позиций в системе советского МИДа не существует, поэтому и массажистка, и кухарка, и лакей были оформлены на позиции дежурных комендантов. От этого нашим ребятам приходилось проводить на дежурствах гораздо больше часов. Некоторые свирепели от такой бесправной ситуации и грозились затравить массажистку собаками, когда она по ночам бегает к послу. Но это все были шутки, а реальность была горькой. Член ЦК может позволить себе что угодно безнаказанно. В резидентуре КГБ все это было, естественно, известно, но поделать ничего было нельзя. Но самое интересное заключалось в том, что людей возмущало не то, что посол имел любовницу, лакея и кухарку, а то, что, он оформил их на должности комендантов. Таким образом он уже переступал грань неписаного советского закона вседозволенности: «Живешь сам и дай жить другим».

Глава 7

Второй офицер линии «Н» Сергей Павлович Харлашкин, работавший под крышей советского госпиталя Красного Креста в должности заместителя директора по административно-хозяйственной части, прибыл в Тегеран на три месяца раньше меня и уже успел разобраться в ситуации в госпитале. Вот он-то первый и рассказал мне, что там творилось.

Советский госпиталь Красного Креста был построен в Тегеране в соответствии с соглашением между Ираном и СССР об экономическом сотрудничестве, подписанном в начале 60-х годов. По этому соглашению иранцы получали стандартный советский набор экономической помощи: металлургический завод, рудники, шахты… и госпиталь. Для того чтобы госпиталь имел возможность себя окупать, он работал как коммерческое предприятие, взимая плату за лечение с местного населения. Однако плата эта была чисто номинальной, не более трех долларов за визит к врачу. Неудивительно, что наш госпиталь был очень популярен среди местного населения, особенно среди бедной его части. Цены на медицинские услуги у иранских врачей были астрономические.

Советские врачи в госпитале были в основном хорошие и оказывали квалифицированную помощь иранцам, но персидским языком они не владели, поэтому с каждым врачом в кабинете работала переводчица из местных. Это были говорящие по-русски местные армянки, айсорки, азербайджанки и белые русские второго и третьего поколений.

В госпитале были отделения терапии, хирургии, рентген, физиотерапия. Других узких специальностей не было. Вот поэтому-то госпиталь и был «золотым дном» для наших врачей. О том, что в госпитале наши делают огромные деньги, я слышал и раньше, но во всех подробностях механизм этого разъяснил мне Харлашкин.

Происходило вот что. При обследовании пациента советский врач устанавливает, что больной нуждается, например, в операции нейрохирургического профиля. Специалиста в области нейрохирургии в советском госпитале нет. Поэтому наш врач дает направление пациенту к местному иранскому специалисту, который и делает операцию. Операция эта, естественно, платная, и стоит она, скажем, четыре тысячи долларов. Иранский хирург, проведя операцию, получает деньги от пациента. Но поскольку иранский хирург не принимал участия в постановке диагноза, а только проделал операцию, то он отдает половину полученных денег, две тысячи долларов, советскому врачу, который поставил диагноз. В медицинских кругах считалось, что постановка правильного диагноза является половиной успеха в лечении больного. Вот поэтому советский врач и получал 50 % стоимости операции. К тому же диагностика в советском госпитале стояла на высшем уровне, и иранские врачи не жаловались. Такого рода сотрудничество было выгодно обеим сторонам. Иранские врачи, поддерживающие контакты с советским госпиталем, получали постоянный поток пациентов и укрепляли свою репутацию. Советские же врачи получали огромные, по советским масштабам, деньги.

Советские врачи направляли пациентов только к определенной группе иранских врачей, которые делились регулярно прибылью. Получив деньги, советский врач половину оставлял себе, а половину отдавал директору госпиталя, который и руководил всей этой схемой. К моему приезду директором госпиталя был Ашурко. Он установил очень четкую систему в вопросе этих прибылей. Каждый врач должен был направлять хотя бы одного пациента иранским специалистам в месяц, а если больше, то лучше. Если же какой-то советский врач возмущался этим положением и не хотел принимать участие в этой медицинской коррупции, то Ашурко проводил с ним личную беседу, после которой этот бунтарь или успокаивался и начинал делать то, что и все, или тихо отправлялся назад в Москву с соответствующей отрицательной характеристикой.

«А куда же смотрел КГБ?» – спросит читатель.

В КГБ все эти факты были известны до мельчайших подробностей, но поделать ничего было нельзя. Госпиталь находился под протекцией посла и представителя ЦК. К тому же большинство врачей были из 4-го управления Министерства здравоохранения, или, попросту, «кремлевской больницы», и имели свои собственные связи в партийных верхах.

Резидентура регулярно направляла в Центр сообщения о положении в советском госпитале в Тегеране. Эти факты докладывались в ЦК, но оттуда почти никакой реакции не поступало. Иногда ЦК запрашивал посла и своего представителя подтвердить факты, сообщаемые КГБ, о положении в госпитале. Ответ в Москву всегда направлялся один и тот же: «В результате проверки госпиталя упомянутые вами факты не подтвердились». Да и как они могли подтвердиться, когда директор госпиталя был лучшим другом представителя ЦК Амангалиева и посла, которые тоже питались из этой золотой кормушки.

Амангалиев в прямом смысле питался в госпитале. Его жена большую часть времени проводила в Союзе, и во время ее отсутствия он кормился в столовой госпиталя для сотрудников, к тому же бесплатно. Амангалиев часто бывал гостем директора госпиталя Ашурко. На чем основывалась эта дружба, нам было известно. У директора госпиталя были деньги, у представителя ЦК КПСС была власть. Типичное слияние коррупции и партийного руководства в советской системе. Такие примеры в Советском Союзе были не исключением, а, скорее, правилом. Вот поэтому-то коррупция и достигла при Брежневе невероятных размеров.

А директор госпиталя тем временем раскручивался все шире и шире. Срок его командировки подходил к концу, и он урывал последние моменты. Он обменивал местную иранскую валюту на доллары, превращал деньги в золото и бриллианты. Чувствуя себя в полной безопасности, он открыто заявлял, что пост заместителя министра здравоохранения он себе просто купит и что КГБ ему не помеха.

– Плевать я хотел на КГБ, – часто заявлял он в своем окружении. – Настоящая власть не у них!

Что ж, он был совершенно прав. Истинное положение вещей ему было известно от его партийных друзей. Но большинство советских наверняка думали, что КГБ не предпринимает никаких мер против Ашурко потому, что он является их агентом и ему все дозволено. В последние два месяца пребывания Ашурко в Тегеране госпиталь, по официальным бухгалтерским книгам, прибыли совсем не получил. В действительности же вырученная прибыль ушла в карман директора госпиталя.

Все эти действия директора и его окружения возмущали не только советских, но и иранцев, работающих в госпитале. Они писали жалобы в посольство и консульство и лично приходили к нам и рассказывали о том, что происходило, но, как можно догадаться, ничего не менялось.

Но одно дело – сколотить состояние за границей, другое – провести «награбленное» в Советский Союз. Ведь все врачи, включая и директора, имели советские общегражданские загранпаспорта. Это означало, что иммунитетом они не пользовались и могли быть подвергнуты строгому таможенному досмотру как на иранской, так и на советской стороне. Но не так глупы были наши «деловые люди», чтобы попасться на такой мелочи. Каждый врач старался иметь в друзьях одного из дипломатов посольства, который по дружбе всегда соглашался провезти в своем багаже «одну или две коробочки», принадлежащие его другу из госпиталя. Как уже упоминалось, советские дипломаты не подлежат таможенному досмотру даже на советской таможне. Таким образом, дипломаты могут ввозить в Союз все что угодно, как для себя, так и для своих не дипломатических друзей. У дипломатов, включая и офицеров КГБ с дипломатическими паспортами, нет никаких иллюзий о том, что они провозят. Что именно, может быть, и неизвестно, но наверняка они уверены, что в этих коробках находятся или вещи, запрещенные к ввозу в СССР, или подлежащие таможенному обложению. Никто не составлял исключения. И у меня были друзья в госпитале, и я провозил для них коробочки. Делается это все со стороны дипломатов, разумеется, не бескорыстно. Для каждого из нас здоровье является предметом основной заботы, если не в молодом возрасте, то позже уж наверняка. Поэтому иметь в друзьях врача, а тем более из «кремлевки», где есть любые лекарства со всего мира, – дело совсем не лишнее. Как всегда, все по-советски – на основе взаимной выгоды.

Но совсем не эта коррупция волновала КГБ. Это уже было обычным и привычным делом в советской действительности. КГБ трубил тревогу потому, что здесь затрагивались вопросы государственной безопасности. Ведь в госпитале работали иранцы, и большинство из них были осведомителями иранской секретной полиции САВАК. САВАК же в Иране работал в тесном сотрудничестве с ЦРУ, английской секретной службой и израильской МОССАД, и для всех них Советский Союз являлся главным противником. Иранцам было хорошо известно, кто и чем из советских занимается в госпитале. Ведь это через иранских переводчиц осуществлялись контакты с местными врачами. А если все о коррупции было известно иранцам, то, значит, об этом знали и западные разведки. Для нас с профессиональной точки зрения можно было сделать только один вывод. Ко многим врачам госпиталя и особенно к директору мог быть осуществлен вербовочный подход на компрометирующем материале. А материала этого у них наверняка было более чем достаточно. У директора же госпиталя в друзьях были как посол, так и представитель ЦК КПСС. Вот вам и пожалуйста – проникновение в высший орган власти в СССР. Согласитесь, было от чего затрубить тревогу.

Все эти выводы и материалы резидентура направляла в Центр. Оттуда же приходили вялые запросы о том, есть ли у резидентуры конкретные факты об активности западных разведок вокруг госпиталя. Центр прекрасно понимал, что без конкретных и тяжеловесных фактов в ЦК КПСС и говорить об этом не захотят, тем более когда в этом замешаны близкие к ним люди. Конкретных фактов у резидентуры не было, и это настораживало нас еще больше. Мы не верили, да и ни один профессиональный разведчик в мире не поверит, что ведущие западные разведки мира не использовали такую благоприятную ситуацию. Значит, вербовочные подходы были и они или увенчались успехом, или советский, к которому был совершен вербовочный подход, от сотрудничества отказывался, но в резидентуру об этом не докладывал, чтобы не быть отправленным в Союз раньше времени. Мы имели сведения о том, что время от времени некоторые врачи впадали неожиданно в состояние депрессии и страха без видимых на то причин. Это могло быть результатом вышеупомянутых обстоятельств. Ведь почти все эти лица были вовлечены в коррупцию. Но веских доказательств у нас не было. Да и смешно было ожидать увидеть их на поверхности. Ведь секретные службы потому и называются секретными, что они делают свою работу тихо и аккуратно.

Тем временем все шло своим чередом. Директор госпиталя закончил срок командировки и спокойно вернулся в Союз. Нет, не совсем спокойно. КГБ сделал то, что, по крайней мере, было в его силах, без санкции ЦК. При пересечении советской границы Ашурко был подвергнут тщательному таможенному досмотру, но, как и ожидалось, ничего запрещенного в его багаже обнаружено не было. Все его состояние в золоте, бриллиантах и долларах было заранее переправлено в Союз с его другом, представителем ЦК Амангалиевым, который пользовался не только дипломатической неприкосновенностью, но каждый раз при пересечении советской границы проходил через ВИ АЙ ПИ. Что стало с Ашурко в Союзе, мне неизвестно, но наверняка он купил себе теплое местечко в советской медицине.

Новый директор госпиталя Сирак оказался еще хуже прежнего, но об этом мы поговорим позже.

У нашего представителя ЦК в подопечных был не только госпиталь. В его обязанности входил контроль морально-политической атмосферы и в других советских организациях, разбросанных по всему Ирану. Вот уж точно «поставили козла охранять капусту». Руководители этих организаций, приезжая в Тегеран, приходили на доклад к Амангалиеву, а никак не к КГБ. Иногда эти люди просто забегали к секретарю Амангалиева и оставляли тщательно запакованные небольшие свертки «для Ибрагима Ажиевича. ЛИЧНО». Это означало, что секретарша должна была передавать эти свертки своему боссу, не вскрывая их. Нам было известно, что находилось в этих свертках, – деньги и другие ценности. Таким образом руководители различных организаций ублажали высшего босса, от которого зависело их благополучие. Некоторые жаловались офицеру безопасности, рассчитывая по наивности, что КГБ просто ничего не знает о происходящем и потому не принимает никаких мер против открытого взяточничества. Но не знали они, что у КГБ просто «руки были коротки», чтобы сделать что-то против представителя ЦК.

В Тегеране в группе геологов работал переводчик английского языка Леня Лозбенко. Он был из провинциального украинского городка, окончил Институт международных отношений в Москве. Его положение в Тегеране ясно указывало на то, что никаких связей у этого парня не было. Окончить МГИМО и работать простым переводчиком, да еще у гидрогеологов, было низшим из того, что мог делать выпускник этого института. Но Леня Лозбенко не унывал. Симпатичный, всегда улыбающийся, он был другом всех и каждого. Он принимал активное участие в художественной самодеятельности и приятным голосом с задорным огнем в глазах пел на концертах патриотические песни. Лучшие друзья у него были в госпитале. Иногда его видели в компании Амангалиева. Хороший парень со всех точек зрения. Но вот после отъезда Лени Лозбенко в Союз по окончании срока командировки мы узнали, что он оставил одному из своих друзей сумму в местной валюте, равную двенадцати тысячам долларов, и дал строгое указание изыскать возможность обменять эти деньги на советские инвалютные рубли. Этот друг и поверить не мог, что Леня мог быть замешан в делах подобного рода. Ведь как внушительно он пел патриотические песни со слезой в глазах… Но было совершенно ясно, что при Лениной зарплате эти деньги честными быть не могли. Получал он всего где-то около двухсот долларов в месяц, на которые нужно было еще и жить. Лозбенко предупредил своего друга, что по возвращении в Москву поступает на работу в ЦК и если тот попытается на него донести, то Леня его «уничтожит». Но этот друг оказался честным парнем и после долгого раздумья доложил о случившемся. К тому времени Леня Лозбенко работал уже в ЦК ВЛКСМ, жил в Москве в прекрасной квартире и имел персональную машину с шофером. Это означало, что он стоял уже над законом и был недосягаем. В результате неофициальной проверки было установлено, что Леню Лозбенко на работу в ЦК рекомендовал Амангалиев.

Из этой истории Леня сделал просто гениальный вывод. Если хочешь, чтобы таможня всегда давала «добро», сам стань таможней. Леонид Аркадьевич Лозбенко – генерал-полковник таможенной службы, заместитель руководителя Федеральной таможенной службы РФ. Слов нет, с молодости человек знал цель – карьера – и шел к ней. И, главное, пришел. А цель, как мы знаем, для некоторых оправдывает любые средства. К счастью, так думают не все.

Как-то ко мне в кабинет в консульском отделе зашли два иранских казаха из провинции Хорасан, что на северо-востоке Ирана. Они не попросили, а нагло потребовали выдать им визы для поездки в советский Казахстан для посещения их родственников. По правилам, я спросил, есть ли у них приглашение от их родственников.

– Нам никакого приглашения не нужно. Давай визу, если не хочешь потерять свою работу! – нагло заявил один из них.

Я был настолько ошеломлен их нахальством, что у меня даже не хватило сил разозлиться. Такого мне еще видеть не приходилось. Я терпеливо объяснил им, что они должны написать письмо своим родственникам и попросить их прислать им официальное приглашение.

– У нас уже есть письмо, вот оно, – сказали они и показали письмо от родственников из Казахстана. В этом письме говорилось, чтобы они обратились в посольство, где им получить визу поможет их родственник.

– Кто же это ваш родственник в посольстве? – спросил я.

– Он здесь самый главный начальник, и ты вообще должен перед нами стоять, когда разговариваешь с родственниками твоего шефа! – опять начали они свою песню.

– Вы имеете в виду, что ваш родственник – советский посол? – дело принимало довольно интересный оборот.

– Кто такой посол?! – возмутился старший из них. – Посол у нашего племянника здесь в слугах ходит. Я тебе говорю, самый главный начальник!

– Ну а имя-то у него есть? – спросил я, начиная думать, что эти старики не совсем нормальные.

– Конечно же, есть. Ибрагим Амангалиев.

Вот это да! Это уже была не шутка. Я предложил старикам прийти на следующий день и, несмотря на их протесты, их выпроводили из консульства. Я сразу же пошел в посольство и доложил о визите резиденту КГБ. У того, как говорят, даже челюсть отпала. Наличие родственников за границей считалось в СССР почти что криминалом. Вопрос о родственниках за границей фигурировал в каждой анкете. Особое значение это обстоятельство имело для лиц, работающих за границей. Ведь такая ситуация могла быть использована для организации провокаций, вербовочных подходов и бог знает чего еще. Резидент Костромин велел мне держать язык за зубами и сразу же побежал доложить о случившемся Амангалиеву, оттуда они пошли к послу.

– Ты бы видел лицо нашего партийного босса, когда он услышал о своих дядюшках у дверей посольства… Но официальная версия такая: никаких родственников нет, это провокация САВАК. Завтра верни им паспорта и отправь домой. Визы не выдавать. И держи язык за зубами, а то он тебя со свету сживет.

Уж в этом-то я не сомневался. На следующий день я сделал все, что мне было приказано. Старики страшно возмутились и потребовали встречи со своим родственником. Но им было сказано, что Амангалиев их видеть не хочет, так как они никакие не родственники. Тут началась невообразимая буря. Старики кричали, что Амангалиев опозорил их род, что он будет проклят всеми родственниками и что они его зарежут при первой возможности. Очень темпераментные были эти казахи. Они осаждали ворота посольства два дня, стараясь поймать своего родственника, но затем, выпустив все пары, вернулись восвояси. Амангалиев же был настолько поражен случившимся, что неделю не поднимал глаза от пола и не выходил из своего кабинета. Он страшно испугался. Было ясно не только то, что родственники были настоящими, но и то, что он никогда и никому о них не докладывал. Резидентура испытывала чувство удовлетворения. Хоть чем-то удалось испортить жизнь этому жулику. Но радоваться особо было нечему. Официального хода этому делу дано не было.

Но представитель ЦК КПСС Амангалиев не держал монополию на коррупцию в советской колонии в Иране.

Наш посол Владимир Михайлович Виноградов, освоившись в новой обстановке, развернул бурную деятельность. Проведя первое лето в летней резиденции посольства в Зарганде, он решил, что делить территорию «со всякой мелочью посольской и непосольской» он не намерен. И вот, в лучших традициях ЦК КПСС, он отрезал примерно третью часть территории летней резиденции в свое личное пользование и окружил ее металлическим забором. На эту территорию можно было входить только лицам, санкционированным послом. Все были предупреждены, что вблизи личной территории посла должна соблюдаться полная тишина. Посол не любил шума, особенно детских голосов. В советской колонии выражалось открытое возмущение таким положением. Ни один прежний посол до такой наглости не доходил. Но это было только началом.

Вскоре Владимир Михайлович решил, что его личная резиденция, огромный особняк в Зарганде, его больше не устраивает. По мнению посла, этот особняк, видите ли, располагался не в том географическом направлении, «что портило вид из гостиной» Виноградова. Рядом со старым он решил построить себе новый особняк. Ну тут все стало ясно. В Советском Союзе хорошо известно, что если хочешь украсть у государства как можно больше – начинай строительство. Владимир Михайлович эти правила хорошо знал. Ведь начинал он свою карьеру сотрудником Министерства внешней торговли, где дослужился до торгового представителя в Париже. После этого произошла довольно необычная трансформация. Он перешел в МИД, вскоре стал членом ЦК КПСС и был направлен послом в Японию, а затем в Египет.

Для осуществления строительных планов послу был нужен надежный человек в лице заведующего хозяйством посольства. Такого человека посол и вызвал из Москвы. Это был новый завхоз Анатолий Казаков, который уже работал с послом ранее, и они имели между собой полное взаимопонимание. Прежний заведующий хозяйством Петраков был раньше времени отправлен в Москву.

Уже традиционно в советском обществе заведующие хозяйством с непосредственным доступом к материальным ценностям имеют репутации отменных жуликов. Воровство у государства стало уже настолько обыденным явлением в нашей жизни, что это никого не удивляет. Удачливый жулик-делец пользуется репутацией «человека с головой», тогда как честных людей называют дураками-идеалистами. И процесс этот оказывается закономерным. Государство, отобравшее все у своего населения, включая и деловую инициативу, не может рассчитывать на честное к себе отношение. В то время был в ходу такой грустный анекдот: «Россия – очень богатая страна. С 1917 года ее разворовывают все, начиная с самого верха, и все еще осталось, что украсть».

Казаков быстро приступил к делу. Вскоре он нашел строительную иранскую компанию, которая бралась построить новую дачу для посла. Казаков персидским языком не владел, да и английский был у него на уровне начальной школы. Тем не менее, когда переговоры со строительной компанией касались финансовых расчетов, он предпочитал обходиться без переводчика. Как-то раз я подвез Казакова до конторы строительной компании, куда он ехал на переговоры. Меня удивило, что он был один, без переводчика. Казаков объяснил это тем, что младшие сотрудники посольства «постоянно заняты и их не допросишься». Совершенно без задних мыслей я предложил ему свою помощь в переводе переговоров. Он довольно твердо отказался.