Текст книги "КГБ. Мифы и реальность. Воспоминания советского разведчика и его жены"

Глава 6

Помещение резидентуры было небольшое. Сразу направо от входа кабинет резидента. Ященко указал мне на расположенный над дверью небольшой стеклянный глазок и объяснил, что если этот глазок горит красным цветом, то входить в кабинет резидента нельзя. Это означает, что резидент или принимает кого-то, или просто желает, чтобы его не беспокоили. По правой стороне за кабинетом резидента располагался кабинет его заместителя. По левой стороне были кабинеты начальника линии контрразведки, начальника научно-технической разведки, комната машинистки, комната офицера информации и общая рабочая комната для рядовых офицеров резидентуры.

Поскольку у Ященко отдельного кабинета в резидентуре не было, мы прошли в общую комнату. Общая рабочая комната довольно большая, примерно пять на десять метров. По периметру стоят десять обычных пластиковых столов со стульями – вот и вся мебель. Напротив входа огромное во всю стену двойное окно. Снаружи обычное стекло. Изнутри окно застеклено непрозрачным рифленым стеклом с металлической сеткой внутри. Внутренняя рама расположена в полуметре от внешней, что создавало надежную защиту от дистанционных или лазерных микрофонов противника. На окне тяжелые двойные шторы. Правила предписывают обязательно зашторивать окна резидентуры с наступлением темноты, чтобы снаружи не было видно, в каких комнатах постоянно горит свет.

В общей комнате никого не было. Войдя в комнату, Саша сразу же нажал на кнопку, которая выглядела как обычный световой выключатель, но никакого света не загорелось. Вместо этого раздалось слабое жужжание по всей комнате. Саша объяснил, что это звуковая защита от подслушивания спецслужбами противника. Прежде чем начать говорить, необходимо включать ее каждый раз. Эта защита устроена следующим образом. За стенами из звукопоглощающих плиток находится деревянная рама по всему периметру комнаты, на которую прибиты тонкие стальные листы. Таким образом, комната оказывается как бы в металлической коробке. На стальных листах на расстоянии метра друг от друга укреплены металлические вибраторы, при включении которых вибрация передается металлическим листам, что создает шумовое и электромагнитное поле. По утверждению наших технических специалистов такого рода защита обеспечивает почти стопроцентную защиту. Даже если передающее устройство противника находится в этой комнате, то его сигнал не пройдет через электромагнитное поле защиты. Тем не менее нам было предписано соблюдать особую осторожность в наших разговорах в резидентуре, особенно если они касались операций резидентуры. Лишняя осторожность в разведке никогда не мешает.

Ященко начал свои пояснения мне со структуры резидентуры.

Резидентура КГБ за границей возглавляется резидентом. Резидент почти всегда является представителем географического отдела политической разведки. Обычно резидент имеет звание полковника или генеральское звание, в зависимости от важности страны пребывания. Резидент является полновластным хозяином резидентуры. Любые сообщения в Центр направляются только за подписью резидента. Все сообщения из Центра в резидентуру поступают только на имя резидента. Резидент по своему усмотрению может направлять информацию кому угодно в КГБ, начиная с начальника своего географического отдела и кончая начальником разведки и председателем КГБ. Права коммуникаций с ЦК КПСС у резидента нет. Как уже упоминалось, резидентом в тегеранской резидентуре был полковник Лев Петрович Костромин, заместитель начальника Восьмого отдела ПГУ.

За резидентом следует его заместитель. Как правило, заместителем всегда является начальник линии «ПР» (так в резидентурах именуется политическая разведка). Заместителю передаются полномочия резидента во время отсутствия последнего в стране. В остальное время он просто возглавляет линию «ПР», которая отвечает за получение политической информации и ее подготовку для направления в Центр. Линию «ПР» в резидентуре возглавлял подполковник Геннадий Казанкин. Ему было чуть за сорок, имел он приятную наружность, но производил впечатление человека легковесного и не очень серьезного. В его подчинении работали в посольстве шесть офицеров КГБ.

Внешняя контрразведка в резидентуре представлена линией «КР». В обязанности линии «КР» входит проникновение в спецслужбы противника и обеспечение безопасности советских граждан за границей. Линию «КР» возглавлял подполковник Юрий Денисов.

Научно-технической разведкой в резидентуре занимается линия «Х». В Тегеране в линии «Х» было два человека, начальник линии «Х» полковник Валентин Шкапкин и его единственный офицер, полковник Анатолий Згерский. Шкапкин работал под прикрытием нашего торгового представительства, Згерский сидел в посольстве на должности первого секретаря по науке. В шутку они называли себя линией «черных полковников». Как оказалось, единственным продуктом работы этой линии были только шутки. Никакой практической отдачи от них не было.

Нелегальная разведка в резидентуре называется линией «Н». О ее работе мы еще успеем поговорить в дальнейшем в подробностях. Основной обязанностью линии «Н» является обеспечение работы наших нелегалов в стране. Ященко был единственным представителем линии «Н» в посольстве. Второй офицер линии «Н» работал «под крышей» советского госпиталя. Сергей Павлович Харлашкин прибыл в Тегеран за три месяца до меня и уже успел зарекомендовать себя. Саша мне прямо сказал, чтобы я на помощь Харлашкина не рассчитывал, так как он, ссылаясь на незнание местного и английского языков, старается уклониться от любой работы.

Наступил момент передачи мне документальных материалов, и тут оказалось, что никаких документов, не говоря уже о секретных, в резидентуре не хранится. Все документы хранятся в референтуре, которая располагается на пятом этаже посольства.

Мы вышли из резидентуры, поднялись на один этаж выше и остановились перед точно такой же, как в резидентуре, деревянной дверью. По обеим сторонам двери на уровне человеческого лица на стене располагались два прямоугольных светильника. Саша нажал на правый светильник два раза, и я услышал, как где-то внутри слабо прозвучали два звонка.

Через некоторое время раздалось лязганье металла и дверь открылась. Оказалось, что деревянная дверь была только ширмой. За ней находилась толстенная стальная дверь. Дверь нам открыл Анатолий Гуменюк, сын заместителя начальника Управления кадров КГБ, которому я привез и уже успел передать посылку от его отца. Мы оказались в точно таком же коридоре, как и в резидентуре. Сразу направо от двери была комната КГБ, по левой стороне были расположены две комнаты с отдельными кабинками для работы чистых дипломатов, которым запрещалось писать материалы секретного характера вне референтуры. Далее коридор был перегорожен занавеской от потолка до пола. Вход за эту занавеску всем, кроме работников референтуры, посла, двух резидентов, офицера безопасности посольства, был запрещен категорически. За этой занавеской располагались комнаты шифровальщиков и сейфы с секретной документацией.

Мы вошли в комнату КГБ, и Гуменюк представил меня радисту КГБ Ивану Полунину, который также отвечал за секретное делопроизводство резидентуры. Гуменюк спросил, напоминает ли мне лицо Полунина какую-нибудь известную личность. Я присмотрелся повнимательней. Лысый высокий лоб, широкие азиатские скулы, улыбка с прищуром. Ленин! И точно, неофициальный псевдоним Полунина в резидентуре был «Ленин». Первым делом Полунин выдал мне рабочую пластиковую папку на молнии, рабочую тетрадь со ста пронумерованными листами и личную печать для опечатывания моей папки. Печать представляла собой металлический круг диаметром в один сантиметр. Ее оттиск был поставлен в специальную книгу, напротив которого я расписался, принимая на себя таким образом ответственность за сохранность печати. В другой книге я поставил свою подпись за получение папки и спецтетради. Подпись везде я ставил не своим настоящим именем, а оперативным псевдонимом КГБ – Саидов.

Каждый офицер разведки КГБ и ГРУ имеет свой оперативный псевдоним. Псевдоним используется в переписке между Центром и резидентурой для зашифровки личности офицеров. Если, например, письмо попадет в руки противника или спецслужбы расшифруют шифротелеграмму, то им никак не удастся установить подлинную личность разведчика. По правилам, псевдонимы должны употребляться разведчиками при обращении друг к другу в помещении резидентуры, но практически это почти не делается. Оперативные псевдонимы имеют все.

Получив свои рабочие папки, мы с Сашей вернулись в общую комнату резидентуры, где он начал передавать мне документальный материал, который заключался в одной рабочей тетради. Рабочую тетрадь имеет каждый офицер. Она используется для кратких заметок по делам агентов и разработок. В оглавлении каждому делу отведены страниц десять. В тетрадь заносится краткое содержание входящих и исходящих писем и телеграмм по делам агентов и разработок. После этого оригиналы писем и телеграмм уничтожаются. Накопление ненужных в оперативном плане бумаг в резидентуре строжайше запрещено. За их своевременное уничтожение отвечают референт и шифровальщик. Никаких записей на отдельных незарегистрированных листах бумаги делать не разрешалось. По завершении работы тетрадь укладывается в папку, которая опечатывается личной печатью офицера. Папка сдается в референтуру, где шифровальщик проверяет печать в присутствии офицера. Вскрыть папку без ведома офицера может только начальник его линии или резидент.

Почти всю стену общей комнаты налево от входа занимала огромная карта Тегерана, покрытая прозрачным пластиком. На карте различными цветными значками были отмечены места, появляться в районе которых сотрудникам резидентуры не рекомендовалось: САВАК и ее опорные пункты по всему городу, военные объекты, полицейские участки, различные министерства и другие охраняемые объекты. Карта была разделена на квадраты. В день проведения операции офицер закрывал на карте квадрат с районом проведения операции белым листом бумаги. На этом листе он писал дату и время закрытия квадрата. Это делалось для того, чтобы оповестить других офицеров резидентуры, чтобы они не появлялись в том районе в указанное время. Каждый офицер резидентуры перед выходом в город должен был взглянуть на карту и убедиться, что его личные планы не пересекаются с проводимой операцией. Такие же карты находились в кабинете резидента и в комнате оператора «Импульс».

«Импульс» – это пункт радиоперехвата резидентуры. На шестом этаже посольства в самом конце коридора располагались комната нашего технического специалиста и комната оператора «Импульс». В этой комнате находилось множество огромных приемников и магнитофонов, с помощью которых оператор «Импульс» перехватывал и записывал радиопереговоры бригад наружного наблюдения САВАК, военной контрразведки, уголовной полиции и т. д. Частоты нам были известны. Таким образом мы могли контролировать обстановку вокруг офицеров резидентуры, советского посольства и в городе в целом.

На шестом этаже в отдельной комнате располагался также «Марс». «Марс» – это пункт перехвата зашифрованных иранских коммуникаций, таких как различные министерства, центр САВАК, американское посольство и т. д. «Марс» охранялся особой секретностью. Никто не имел права входить в эту комнату, кроме оператора Виталия Некрасова и резидента. Перехваченные материалы регулярно направлялись в Центр для расшифровки, но были ли они расшифрованы, мы не знали. В резидентуру об этом не сообщалось.

Оператором на пункте «Импульс» был офицер линии «КР» Виктор Кириченко. Среднего роста, лысоватый с круглым лицом и очень злыми глазами. Его лицо было настолько надменным, что, даже сидя на стуле, он умудрялся смотреть на стоящего перед ним сверху вниз. Начинал он свою карьеру обычным офицером разведки, но это дело у него не пошло, видимо, из-за его характера, и его сделали оператором пункта «Импульс». Это и стало его основной работой. И нужно отдать ему должное в том, что делал он эту работу довольно хорошо. Персидским языком он владел прилично и мог со слуха и быстро понимать, о чем говорили бригады наружного наблюдения. Быстрота его реакции на складывающуюся оперативную ситуацию была очень важна в нашей работе. Но его профессионализм не изменял его человеческие качества. Я был предупрежден, что Кириченко – не подарок, но обойти общение с ним в работе было невозможно, поэтому лучше, несмотря ни на что, поддерживать с ним хорошие отношения.

Саша сказал Кириченко, что операция по передаче мне агента «Рама» состоится через два дня. Он взял лист бумаги и быстро написал план операции, включая и проверочный маршрут для обнаружения наружного наблюдения, и подал его Кириченко. Тот что-то пробурчал, но подписал план без возражений. Саша пошел подписать план у начальника линии «КР». Как только дверь за ним закрылась, Кириченко заговорил в неимоверно надменном тоне:

– Ты не думай, что тебе с рук будут сходить такие планы операций, как только что написал Ященко. Я его пропустил, потому что он уезжает. Но тебя, дорогой, я так прижму, что из тебя сок будет течь, пока ты не выучишь город как свои пять пальцев.

Я молчал, но было ясно, что этот человек не шутит.

– Посмотрим, – продолжал бурчать Кириченко, – выйдет ли этот ваш «Рам» на встречу вообще.

«Ну и злопыхатель!» – подумал я. Но позднее оказалось, что Кириченко был кое в чем прав.

Вернулся Ященко и отдал Кириченко уже подписанный начальником линии «КР» план операции.

В день операции мы утром забежали на пункт «Импульс» выяснить ситуацию с наружным наблюдением. Кириченко небрежно бросил, что пока все чисто. Мы выехали из посольства в 10 часов утра. Встреча с «Рамом» была назначена на 12:30. Ященко начал крутиться на своей машине по Тегерану с тем, чтобы выяснить, есть ли за нами наружное наблюдение. Было видно, что город он знал прекрасно. Два часа мы крутились по маленьким пустынным улицам, не выезжая на большие магистрали. И только после того, как Саша убедился, что за нами нет слежки, мы проследовали в район встречи. Встреча была назначена в северном районе Тегерана на улице Зохре. «Рам» появился минут через пять после назначенного времени. Это был высокий черноволосый симпатичный молодой афганец с горящими или, можно даже сказать, искрящимися глазами. Его фотографию я видел в Центре, но в жизни он производил более приятное впечатление. Саша представил меня, и я заметил, что «Рам» был удивлен моим появлением. Настоящее имя «Рама» было Хомаюн Акрам. Он был первым секретарем посольства Афганистана в Тегеране и заведовал консульской секцией. Он уже один раз был использован для отдокументирования пары наших нелегалов под граждан Афганистана, и теперь было запланировано использовать возможности «Рама» для продления паспорта нашего нелегала «Бедуина».

Наша встреча проходила в ресторане «Максим», одном из самых дорогих ресторанов Тегерана. Всю беседу вел Саша. Я сидел и слушал. Да если бы мне и нужно что-то было сказать, то я не смог бы, так как мой язык в начале встречи совершенно не ворочался от волнения. Первая в жизни встреча с настоящим агентом во враждебной обстановке – это не шутка. Тем более с агентом, которому известны личности наших нелегалов. Есть от чего прийти в волнение. Саша расспросил «Рама» о семье, о работе и затем, как мне показалось, в осторожной форме объявил агенту, что он уезжает в Москву и теперь с «Рамом» буду встречаться я. «Рам» очень удивился, и было видно, что он впервые слышал об отъезде Ященко. Это мне совсем не понравилось. По правилам, Саша должен был постепенно подготовить агента к передаче, чтобы избежать психологического шока. Было ясно, что он этого не сделал, и теперь мне предстояло пожинать плоды и выправлять положение. Саша попросил «Рама» помочь нам с продлением паспорта, и агент что-то пробурчал в ответ. Мы договорились, что я проведу следующую встречу с «Рамом» через полтора месяца – в конце июля. Уже на улице состоялось эмоциональное прощание Ященко и «Рама» с объятиями.

Мы вернулись в посольство, и только здесь я ощутил, как я устал от эмоциональной напряженности во время встречи. С завершением операции по передаче «Рама» прием мною дел от Ященко был закончен. Операции с нелегалами «Конрад» и «Эви» не планировались, так как они уезжали в отпуск. За сигналами от них следил второй офицер линии «Н» Харлашкин. Все складывалось довольно удачно, так как у меня появилась возможность хотя бы немного изучить город в оперативном плане.

После завершения передачи дел Саша обрисовал мне морально-психологическую атмосферу, сложившуюся в посольстве и резидентуре к моему приезду. И атмосфера эта благоприятной не была. В резидентуре царила обстановка постоянного праздника. Пили все, начиная с резидента. Вечеринки устраивались каждый день. В прилегающих к посольству кафе можно было постоянно увидеть советских, в том числе и сотрудников резидентуры. Поскольку последний год состав резидентуры сильно обновился, здесь почти не осталось экспертов в оперативном плане. Начальник линии «ПР» и заместитель резидента Геннадий Казанкин и начальник линии «КР» Юрий Денисов особого опыта практической работы не имели и поэтому задавать уровень высоких стандартов не могли. Это уже привело к двум серьезным оперативным провалам, но, по словам Саши, это было только началом. Его совет мне был держаться подальше от разного рода группировок и пьяных компаний и заниматься в основном работой.

Только позднее мне удалось узнать, о каких провалах в резидентуре говорил Ященко.

Первый провал произошел в мае 1977 года. Высокопоставленный чиновник министерства просвещения Ирана, агент КГБ Раббани, был арестован секретной полицией САВАК во время выхода на встречу с нашим офицером резидентуры Евгением Венедиктовым. Венедиктову удалось избежать ареста, так как оператор пункта «Импульс» Кириченко в самый последний момент заподозрил активность бригад наружного наблюдения САВАК в районе проведения встречи и успел подать сигнал опасности. Поскольку наш офицер за руку схвачен не был, то иранцы пока скандал не поднимали и выдворения Венедиктова не требовали.

Агент Раббани был завербован советской разведкой где-то в сороковых годах, в период сильного влияния Советского Союза в послевоенном Иране, и все это время он постоянно сотрудничал с КГБ. Но, по свидетельству тех, кто с ним работал, особой отдачи от него не было. По своему положению в министерстве просвещения доступа к настоящей секретной информации он не имел. Раббани передавал нам сведения, полученные устно в личных беседах от своих высокопоставленных знакомых и родственников, что иногда было довольно интересно. Раббани был на связи у линии «ПР» резидентуры, и за это время его долголетнего сотрудничества с ним успели поддерживать контакт многие офицеры Восьмого отдела ПГУ. Одним из последних с ним работал начальник линии «ПР» Геннадий Казанкин. И вдруг в начале мая он неожиданно передал агента на связь младшему офицеру своей линии Венедиктову, который чуть не был арестован при выходе на самую первую встречу с Раббани. Среди офицеров линии «ПР» раздавались бурчания, что что-то здесь было не чисто, но… Забегая вперед, скажу, что Венедиктов был выдворен из Ирана шестью месяцами позже. До этого САВАК пытался «намекнуть» резиденту КГБ, что присутствие Венедиктова в Тегеране нежелательно. Они выкачали тормозную жидкость из автомашины Венедиктова, который только чудом избежал автомобильной катастрофы.

Второй случай произошел в июне 1977 года, как раз перед моим приездом.

Офицер линии «ПР» Борис Чечерин, работавший под прикрытием корреспондента ТАСС, вел разработку иранца, и эта разработка уже приближалась к завершению. И вот на встрече, на которой планировалось проведение вербовочной беседы, на загородной вилле объекта разработки появились два неизвестных человека и представились Борису Чечерину как сотрудники САВАК. Ареста не последовало, все было очень пристойно. Они просто предложили нашему офицеру сотрудничество. Борис Чечерин, естественно, отказался и покинул место встречи. Это означало, что на протяжении всего времени разработки наш офицер работал с иранской «подставой» и никто этого не заметил, хотя все разработки должны тщательно анализироваться как в резидентуре, так и в Центре. Борис Чечерин был также выдворен из Ирана, но без шумихи в прессе. Этому еще предстояло случиться только в будущем.

Интересно, что, как и прежде в случаях подобного рода, иранцы вызывали в МИД советника-посланника нашего посольства Федора Саульченкова, которого они считали резидентом КГБ. Старик страшно переживал по этому поводу, но поделать ничего не мог. Так, видимо, и войдет его имя в историю советско-иранских отношений как офицера КГБ, хотя он таковым никогда не был.

Вышеупомянутое падение стандартов в резидентуре произошло из-за того, что в начале 1977 года было заменено много офицеров, включая и руководство резидентуры. По окончании сроков командировок Тегеран покинули: резидент Леонид Богданов, заместитель начальника линии «ПР» Власов, начальник линии «КР» Лев Костромин, офицеры Дмитрий Кузьмин и Владимир Фисенко. Все они специализировались по Ирану и были экспертами своего дела.

Резидент заменен не был. Временно обязанности резидента исполнял новый начальник линии «ПР» Геннадий Казанкин. Он начал свою карьеру в качестве кандидата на роль нелегала. Нелегалом он не стал, так как в самом конце подготовки он не прошел последний психологический тест. Но поскольку он уже был офицером КГБ, его перевели в географический отдел ПГУ, где он выучил персидский язык и стал специализироваться по Афганистану. Он пробыл в командировке в Афганистане около года, но по болезни был вынужден вернуться в Москву. В Центре окончил курсы усовершенствования (УСО), после чего был направлен в Иран. Вот при его-то руководстве и произошли вышеупомянутые провалы.

Начальник линии «КР» Юрий Денисов вообще специалистом по Ирану не был и персидским языком не владел. Он пришел в Управление «К» ПГУ из внутренней контрразведки, побывал один раз в командировке в Бирме и после этого приехал на должность начальника линии «КР». Начальник линии «КР», кроме всего прочего, должен отвечать за безопасность проведения операций резидентурой и для выполнения этой роли владеть местным языком и досконально знать агентурно-оперативную обстановку в городе. Ни того, ни другого у Денисова не было.

Вот именно в этой обстановке и из-за этих провалов Лев Петрович Костромин, уже будучи заместителем начальника Восьмого отдела ПГУ, был временно направлен в Иран, чтобы «укрепить» резидентуру.

21 июня я проводил Ященко в Москву. Вернувшись с вокзала в посольство, я ощутил, что остался совершенно один. У меня было чувство, что меня выбросили в воду посреди моря и оставили.

Каждое утро в 8 утра я приходил в консульство, где меня уже ожидала толпа афганцев, пришедших за визами. Среди них всегда оказывались люди, которым визы нужны были срочно. Они шумят, просят, хватают за руки. Прием посетителей, 99 % которых опять же афганцы, идет до 11 утра. После этого нужно выйти из кабинета и опять прорваться через толпу орущих афганцев, отвечая на все вопросы и мольбы одной фразой: «Завтра с восьми утра». Толпа сопровождает через улицу до входа в посольство, и «спасение» наступает только тогда, когда за тобой захлопывается решетчатая дверь калитки. Правда заключается в том, что в таком нетерпеливом поведении афганцев не было никакой необходимости. Визы мы всегда выдавали в срок и отказывали лишь тем лицам, которые проходили по «черным» спискам. Но описанное выше продолжалось изо дня в день. Такова уж, видно, была традиция.

В резидентуре мне практически делать было нечего. По существующим в разведке КГБ правилам офицеру, прибывшему в страну в первую командировку, должно быть предоставлено шесть месяцев для отработки своей зашифровки перед спецслужбами противника и изучения города. Как правило, это не срабатывает, так как молодой офицер заменяет своего предшественника и ему нужно продолжать проводимую до него работу. К тому же руководство резидентуры, как правило, относится скептически к «правилу о шести месяцах» на подготовку. Им нужны практическая отдача и результаты.

Мне лично в этом плане повезло, так как я был единственным офицером линии «Н» в посольстве, начальника линии надо мной не висело и задания свои я должен был получать непосредственно от Центра. А еще в Центре мы договорились, что они не будут меня тревожить, пока я не почувствую себя уверенно в оперативной обстановке в Тегеране.

Как вскоре выяснилось, заботиться о своей зашифровке перед иранской секретной полицией САВАК особого смысла не было. Из своих наблюдательных пунктов они постоянно вели за нами наблюдение. Эти пункты располагались по всему периметру посольства, но основным из них был дом на углу улицы Сталина и Черчилля и небольшая будка по продаже безалкогольных напитков сразу через улицу напротив входа в посольство. Одни и те же сотрудники САВАК вели постоянное наблюдение за советскими днем и ночью. Это было их основной работой, и некоторые прослужили на этих постах около 20 лет. Они были высококвалифицированными экспертами по советской колонии, и им не составляло особого труда определить, к какой организации принадлежит вновь прибывший сотрудник посольства, уже примерно через месяц после его приезда в страну. Из будки по продаже напитков они фотографировали советских. У них там даже была радиостанция, по которой они оповещали бригады наружного наблюдения, расположенные вокруг посольства, о появлении объекта слежки. Эта будка была открыта каждый день, в любые праздники и выходные дни, в любую погоду с 7:00 до 23:00. Ночью наблюдение за посольством велось из закрытых пунктов. Мы знали, что они знали, кто они такие, но это их не волновало, так как они находились в своей стране. Мы тоже давно к этой будке привыкли, и она стала как бы частью нашего существования. Иногда ее присутствие было даже очень выгодно. Например, во время длительных иранских праздников, когда все магазины закрыты, можно было купить в будке «Пепси», «Севен Ап», «Канада драй» и т. п., помогая таким образом бюджету САВАК.

Но основным врагом разведчиков, как из КГБ, так и из ГРУ, в плане зашифровки был совсем не САВАК. Как это ни парадоксально звучит, но основным врагом разведки был наш советский человек. Виной тому был все тот же географический принцип работы как в МИДе, так и в КГБ. Люди, попавшие в географические отделы, в большинстве своем остаются там до конца своей карьеры. Они работают вместе в Москве и в посольствах и все друг друга знают. Появление, например, в иранском отделе МИДа человека со стороны ни у кого сомнений не вызывает, что он или из КГБ, или из ГРУ. Еще до приезда разведчика в страну в посольстве уже известно через аппарат сплетен, кто он такой, кого он меняет, КГБ или ГРУ и воинское звание. Но это бы еще куда ни шло. Но ведь наши дорогие чистые дипломаты и сотрудники посольства болтают обо всем этом, живя на городских квартирах. Городские же квартиры советских в любой стране оборудованы подслушивающими устройствами местных спецслужб. Какой же смысл был нам тратить время за зашифровку?

В резидентуре мы все это знали и хорошо понимали. Поэтому нашим основным кредо было: «САВАК знает, кто мы такие. В этой ситуации наша основная задача – обеспечивать полную безопасность операций, чтобы не дать им возможность поймать нас за руку».

Основой безопасной работы разведчика является прежде всего хорошее знание города и агентурно-оперативной обстановки. Вот именно с этого я и решил начать, оставшись один в резидентуре.

Юридически и документально автомашины в советском посольстве являются собственностью дипломатов. Так они и оформлены в МИДе страны пребывания. Фактически же автомашины принадлежат вышеупомянутым организациям, которые за них платят. Имена дипломатов используются для беспошлинной покупки автомашин. Но это совсем не означает, что дипломат, на имя которого закуплена машина, будет ею пользоваться. Решение о том, кто будет пользоваться той или иной машиной, зависит, соответственно, или от посла, или от резидента КГБ, или от резидента ГРУ.

Персональные шоферы есть только у посла, советника-посланника и представителя ЦК КПСС. Остальные чистые дипломаты или имеют свои автомашины, или пользуются услугами мидовских водителей для поездок по служебным делам. Среди чистых младшие дипломаты (третьи секретари и атташе) автомашин в личном пользовании вообще не имели. Автопарк чистых состоял в основном из машин советского производства: «Волга» и «Лада». У посла была номенклатурная «Чайка», но он ею почти не пользовался, а предпочитал «Мерседес» красного цвета.

Автопарк КГБ и ГРУ в корне отличался от автопарка чистых. Там автомашин советского производства видно не было.

В резидентуре КГБ было три «Мерседеса» – один 380 серебристого цвета принадлежал резиденту, два 230, «БМВ-520», четыре «Пежо-504», две «Тойоты» и что-то еще. КГБ пользуется автомашинами иностранных марок не для показухи, а по чисто оперативным причинам. Во время операций автомашина не должна выдавать принадлежность к Советскому Союзу и привлекать к себе внимание. К тому же технические качества иностранных машин гораздо лучше.

Читатель, конечно, подумает, что КГБ ездит на «Мерседесах» потому, что у этой организации неограниченные финансовые возможности, тогда как МИД считает копейки. Это совсем не так. По существующим в КГБ правилам каждый разведчик за границей должен иметь машину в оперативных целях. При отъезде за границу на него выделяется определенная сумма денег для покупки автомашины среднего класса. Покупки дорогих автомашин, таких как «Мерседес», «БМВ», «Вольво» и пр., не санкционируются по двум причинам. Во-первых, автомашина разведчика не должна выделяться из общей массы страны пребывания своей шикарностью. Во-вторых, и это более серьезно, над КГБ постоянно висит строжайшее указание экономить иностранную валюту.

В тегеранской же резидентуре дорогие машины появлялись по стечению благоприятных обстоятельств. Дело было в том, что в Иране существовала очень высокая таможенная пошлина на ввоз иностранных автомобилей в страну, порядка 200 %. Дипломаты, естественно, покупали для себя автомобили без пошлины. По правилам же иранской таможни и МИД после четырех лет пользования дипломат мог продать свою автомашину на внутреннем рынке по ценам этого рынка. Из-за таможенной пошлины цена на автомобиль после четырех лет использования была в два раза выше цены, заплаченной за новый автомобиль без пошлины. Таким образом, дипломаты, продавая свои старые автомобили, оставались в большом выигрыше. Поэтому на вырученные деньги могли купить без пошлины автомашину высшего класса. Центр таким операциям не противился. Самое главное для них было в том, что мы действовали в системе самоокупаемости и обычно дотаций на покупки новых машин не просили. Вот поэтому-то мы и могли позволить себе немного роскоши.