Текст книги "Александр Васильевич Колчак: «Нет ничего выше Родины и служения Ей»"

* * *

Событие это – падение горы Высокой, произошедшее в конце ноября, все время будоражило мысли и даже совесть Александра Васильевича.

Все эти ноябрьские дни (перед штурмом Высокой) он был в постоянном сражении с противником, отражая атаки японской пехоты своей артиллерийской перестрелкой. За этот месяц Колчак сумел привыкнуть к ежедневным потерям, к постоянному свисту пуль, к оглушительным разрывам 11-дюймовых снарядов, которые не выдерживали никакие бетонные блиндажи и укрытия. Да и артиллеристы Скалистой батареи, руководимые Колчаком, не теряли ни своей энергии, ни упорства, ежедневно устраивая артстрельбу по вражеским позициям.

По ночам восстанавливали разрушения, причиненные огнем противника, еще и совершенствуя при этом устройство оборонительных сооружений и осваивая стрельбу по противнику его же неразорвавшимися снарядами. Все ноябрьские попытки японцев проникнуть в глубину обороны русских провалились. И Колчак понимал, что в этом есть и его заслуга. И вдруг падение Высокой…

Пытаясь найти хоть какой-либо способ противостояния 11-дюймовым пушкам, уничтожающим порт-артурскую эскадру, Колчак посещает ближайшие высоты – Большое и Малое Орлиное Гнездо, передовые позиции у форта № 2, батарею на Крестовой горе. Ему прежде всего нужно найти место установки этих пушек и желательно хоть одну из них, пусть и разбитую. Но если место установки орудия было найдено, то, к сожалению, ни одной подбитой пушки не оказалось.

Во время боев за Высокую правый фланг почти перестал получать боеприпасы. Зато ежедневно, с раннего утра, как горох «сыпались на голову артиллеристов японские снаряды самых различных калибров, назойливо визжали над ухом ружейные и пушечные пули». На эту какофонию не отвечали, сидели, притаившись в окопах, в подавленном настроении – берегли снаряды и патроны, которые потом использовали против штурмующей русские укрепления японской пехоты. Вынужден был Колчак прекратить и ночные обстрелы японских окопов перед укреплением № 3. Японцы моментально этим воспользовались, и их окопы значительно приблизились к укреплению. «Мы не можем при имеемом числе их [снарядов. – Авт. ] ни стрелять и отвечать японцам, ни мешать их земляным работам, тут нужны сотни снарядов, а мы располагаем десятками и единицами» (из дневника).

Делая подобную запись в дневнике, Александр Васильевич в то же время ни на минуту не останавливался в своих поисках новых способов артиллерийской борьбы с противником. Дневник, рассказывая об изобретениях и придумках Колчака, представляет его как вдумчивого аналитика, смелого экспериментатора в области артиллерийского вооружения начала прошлого века. Ну, например, та же история с неразорвавшимися японскими 11-дюймовыми снарядами. Колчак собирал их, нарезал к ним новые ведущие пояски и из своих орудий отправлял обратно – по позициям противника.

Или другой пример. Когда снаряды стали подвозить и ночные обстрелы возобновились, Колчак стал подкладывать в снаряды вату, пропитанную керосином, надеясь поджечь мешки на неприятельских окопных брустверах.

Чуть позже он заметил, что японцы стали обстреливать русские позиции «воздушными минами». Начиненные осколками от разорвавшихся снарядов и кусками толстой проволоки, они приносили значительные разрушения, а выпускались по противнику из «минных пушек» (прообраз миномета). Колчак сразу же решил, что нужно отвечать японцам тем же самым, т. е. найти способ применения подобных мин на своей артиллерийской позиции. Тем более что подобные мины появились у защитников крепости еще в августе. Но выполнить задуманное Колчаку не удалось.

По всему чувствовалось, что японцы готовят новый удар, и офицеры спорили, куда он будет направлен. Генерал Кондратенко считал, что это будет снова правый фланг. По его распоряжению спешно чинились форты, укрепления на этом фланге, устанавливались новые орудия на батареях, подходили подкрепления из последних резервов.

Однако японцы отказались от дальнейших штурмов, решив поочередно захватывать форты и укрепления, используя при этом технику минной войны. Вновь строятся подземные галереи и японцами и русскими, вновь вылазки обороняющихся и подземные сражения…

* * *

Начался декабрь, и в Порт-Артуре жизнь становилась все труднее и опаснее. На смену обычной стрельбе пришла прицельная: шрапнелью – по группам, из ружейного пулемета – по одиноким прохожим. Было особенно страшно, когда под обстрел попадали госпитали. Беспомощные люди часто просто не успевали защитить себя от ветра и холода и тут же замерзали. На рынке начался безудержный рост цен, особенно на чеснок – первое средство от цинги. Болели тифом, дизентерией, холерой, но цинга давала самую высокую смертность, особенно среди моряков. У них «смерть в госпитале считалась страшнее, чем в бою». В ноябре в одном из госпиталей Александр Васильевич потерял от болезни еще одного сокурсника – лейтенанта Анатолия Постельникова; от раны умер другой – Михаил Лавров. У Колчака на батарее врач обнаружил цингу у каждого четвертого…

Необычайно угнетающе действовал на порт-артурцев и вид «беспомощных гигантов – броненосцев, крейсеров – согнанных, как стадо, в тесную гавань и безнаказанно расстрелянных». Немного измененная – эта фраза из дневника А. В. Колчака, который он регулярно начинает вести с 1 декабря. В этот день он отправился в город за продуктами и прошел в порт: «…я никогда не видел более тяжелой картины, чем эти четыре броненосца, и два крейсера лежали полузатопленные под креном на дне Артурского порта <…> В суда попало от двадцати до тридцати <…>11-дюймовых бомб, разворотивших все внутренние помещения и причинивших огромные пробоины. Когда все это будет отмщено. Нет слов, чтоб говорить об этом более».

4 декабря в дневнике еще одна печальная запись: «…Третьего дня нас постигло большое несчастье – 11-дюймовый снаряд около 10 (ч) вечера влетел в каземат форта № 2 в офицерское помещение и убил 7 и ранил 8 офицеров. В числе убитых, к несчастью, находился генерал Кондратенко <…> потеря Кондратенко – незаменима – это был самый выдающийся защитник Порт-Артура».

Роман Исидорович действительно был подлинным гением обороны. «Он вел ее ловко, цепко, изобретательно. Потеряв позицию, он тотчас же, по горячим следам, пытался ее вернуть. Если это не получалось, закреплялся на другой, создавая противнику препятствия, казалось бы, из ничего: спешно сделанное и плохо оборудованное укрепление в его руках превращалось чуть ли не в неприступную твердыню. И все это – в ходе ежедневной кропотливой работы, личного осмотра позиций, бесед с офицерами и солдатами, которые его любили и выделяли среди других начальников. Это был фактически главный руководитель обороны Порт-Артура».[64]64
  Зырянов П. Н. Указ. соч. С. 157.


[Закрыть]

После смерти Кондратенко начальником сухопутной обороны был назначен генерал-лейтенант Фок, командир 4-го Восточно-Сибирского стрелкового полка. Человек, вероятно, к этому времени уже сделавший выбор в пользу капитуляции и сдачи Порт-Артура, он потом еще не раз подтвердит этот вывод своими действиями: прежде всего нерешительностью и преступной нераспорядительностью.

* * *

В дальнейшем повествовании дневниковые записи Колчака будут встречаться довольно часто. Ибо они довольно подробно рассказывают нам о напряженной борьбе и тех драматических событиях, что происходили на сухопутном фронте обороны Порт-Артура. Например, боевые действия вокруг фортов № 2 и № 3, в которых он принимает личное участие.

«Солнце (воскресенье) 5 (18) декабря. Утро ясное, довольно тихо и тепло. Снег понемногу <…> С утра редкий огонь на правом фланге сосредотачивается по форту № 2. Около 2 пополудни на форте № 2 в бруствере был произведен взрыв, и около роты японцев попробовали штурмовать форт, но не пошли далее 1/3 бруствера и залегли». Хотя форт был уже наполовину разрушен и защищать его было трудно, но он еще держался… Однако ночью генерал Фок приказал его оставить.

«Меркурий (среда) 15 (28) декабря. С 8 ч утра японцы начали обстреливать форт 3 и укрепление 3-е, и в 9 ч начался штурм форта 3-го. День пасмурный, теплый и тихий. Штурм начался с взрыва бруствера – по-видимому, удачно, который послужил сигналом открытия сильнейшего огня по форту и укреплению 3».

Батарея Колчака вела огонь по японским окопам у форта № 3 и укрепления № 3. «С 12 ч до 2 было сравнительно тихо; около 3 ч огонь стал усиливаться, и около 3 1/2 ч начался штурм форта 3-го <…> К 5 ч вечера около 2 батальонов японцев окончательно утвердились на бруствере и стали там окапываться <…> Весь вечер мы подносили на батареи снаряды и патроны <…> чтобы обстреливать бруствер форта 3-го, занятый японцами» <…> На этот раз оставить форт № 3 пришлось по приказу коменданта Порт-Артура Стесселя.

Кроме того, все эти дни японцы по-прежнему ведут артиллерийский обстрел города, порта, русских укреплений, что еще оставались в руках защитников. Но все чаще и чаще стала обстреливаться Скалистая гора, и пули залетали сюда с передовых позиций – фронт приближался.

* * *

16 декабря собрался военный совет, председательствовал Стессель. Вопрос на повестке дня был единственный – будущее Порт-Артура. Как всегда, мнения разделились. За капитуляцию высказались трое: начальник штаба полковник Рейс и еще два полковника – Гандурин и Дмитриевский. Решение свое объясняли просто: флот погиб, и Порт-Артур потерял свою главную роль – «быть убежищем и базой Тихоокеанского флота». Противник еще силен. А так как помощи ждать неоткуда, следующего штурма крепость не выдержит.

Им возражали: японцы тоже устали и, скорее всего, вместо штурмов будут вести обычную осаду. А для защиты есть еще и противоштурмовые орудия и снаряды к ним; достаточен запас патронов; продовольствие пока тоже есть. И самих защитников еще немало: около 10 тыс. штыков. Одним словом, надо защищаться… Стессель говорил мало, больше слушал, а, закрывая заседание, согласился с мнением большинства: нужно держать линию обороны, не допуская неприятеля в город. Но как выяснилось вскоре, думал и поступал он иначе.

А между тем на переднем крае обороны крепости и 16, и 18, и 19 декабря велись упорные бои. И Колчак был тому и свидетель, и активный участник (запись в дневнике).

«Сатурн (суббота) 18 (31) декабря. Утро ясное, тихое и теплое. С утра японцы обстреливают 11 [11-дюймовыми. – Авт. ] снарядами укрепление 3 и Курганную батарею <…> В 9 ч <…> на укреплении 3 произошел сильнейший взрыв; в тот же момент открылся огонь японских батарей, на бегу я приказал открыть огонь по рву и окопам укрепления 3-го <…> Начался штурм <…> Около 10 <…> утра на горке укрепления показался белый флаг; укрепление было взято, взято взрывом и страшным артиллерийским огнем. Мы бессильны бороться с артиллерией японцев, особенно при необходимости экономить снаряды <…>

Около 2 ч японцы двинулись с форта 3-го на Скалистый кряж, по ним был открыт сильный ружейный огонь с наших окопов, кроме того, очень натурно работали 47-мм пушки, особенно наши в редуте <…> Несколько раз я открывал огонь по укреплению 3-му, разгоняя работавших там японцев. До вечера в окопах над этим укреплением виднелся огромный национальный флаг – я стрелял по нему, но сбить его не удалось. К темноте японцы были отбиты от Скалистого кряжа и ушли на форт <…> К вечеру тихо <…> Ночью ружейный огонь и минный взрыв, изредка шрапнель».

«Солнце (воскресенье) 19 (1) января. С утра ясно, тихо <…> небольшой мороз. За ночь очищена Китайская стена от форта № 3 до Орлиного гнезда и оставлены Скалистый кряж, Волчья мортирная и Заредутная батарея <…>

С утра началось обстреливание Орлиного гнезда. Подходящие резервы несли огромные потери. После полудня сильнейший артиллерийский огонь по вновь занятым позициям» (из дневника).

Батарея Колчака давно была уже на примете у японцев, но они никак не могли к ней подобраться – слишком выгодные позиции она занимала и защищена была превосходно, с умом. И сколько ни пытались «орущие солдаты микадо» вскарабкаться на нее и опрокинуть артиллеристов – ничего у них не получалось, японцы сами всякий раз оказывались опрокинутыми. Но после того как ночью защитники крепости оставили несколько укреплений, линия Скалистых гор, где располагалась батарея Колчака, стала передовой. И японцы начали поливать свинцом батарею чуть ли не в упор.

Предпринятые ими попытки выбить русских из Орлиного гнезда и со Скалистых гор заставили Колчака развернуть две небольшие пушки и бить картечью напрямую по атакующим. Однако, хотя защитники, занимавшие кольцевой окоп на вершине Орлиного гнезда, и отбивали эти атаки, следовавшие одна за другой, к середине дня японцам удалось достичь вершины и водрузить свой флаг. Колчак тут же меняет направление действия своей батареи и открывает огонь по вершине. Получив передышку, защитники Орлиного гнезда, собравшись все вместе (кстати, матросами в этом бою командовал С. Н. Тимирёв), решаются на стремительную атаку и добиваются успеха, сбросив японцев с вершины…

Но, когда японцы вновь начинают обстрел, один из снарядов попадает в склад ручных гранат, происходит страшный взрыв, который и решает судьбу Большого Орлиного гнезда.

Дальнейшие события этого дня Колчак в своем дневнике описывает всего несколькими словами: «…К вечеру облачное небо и полная тьма. Парламентеры поехали в японские позиции. Ночью редкий ружейный огонь, с 8 ч вечера начались страшные взрывы на кораблях, продолжавшиеся до следующего утра. Японцы изредка пускали на наши позиции шрапнель».

Получив известие о падении Большого Орлиного гнезда, Стессель, никого не ставя в известность, отправляет парламентеров к командующему японской армии генералу Ноги с предложением вступить в переговоры по поводу сдачи крепости Порт-Артур. То есть потеря этой позиции (Большого Орлиного гнезда) дала Стесселю удобный повод для начала переговоров о капитуляции. А для подкрепления этого «удобного повода» он соглашается с генералом Фоком очистить без боя Малое Орлиное гнездо, Куропаткинский люнет, батарею литера Б…

* * *

А около 7 ч вечера на Золотой горе были замечены короткие и яркие вспышки. Многие поняли: Порт-Артуру грозит капитуляция, и это – условный сигнал для быстрейшего уничтожения судов, мастерских и всего ценного боевого имущества…

Вскоре началась настоящая горячка уничтожения. В порту загрохотали заряды, заранее подведенные под затонувшие корабли; на позициях взрывались боеприпасы; окутанный дымом город, освещаясь всполохами очередного взрыва, разрушался окончательно. Восточный бассейн превратился в огромный костер. Пламя вырывалось из иллюминаторов, его огненные языки то добирались до верхушки труб, то гуляли по палубе кроваво-желтыми сполохами, шипели, свистели. Сначала горевшие корабли просто сотрясались от взрывов оставшихся в погребах боеприпасов. А потом они как-то неумело переворачивались и начинали постепенно погружаться в воду…

«Луна (понедельник) 20 декабря (2 января). Всю ночь продолжались раскаты взрывов в порту – все на судах уничтожалось – подрывались орудия, машины и корпуса судов: “Баян”, “Победа”, “Пересвет” горели <…> Около 10 ч утра “Севастополь” показался перед входом во внутренний рейд и стал тонуть, а через 5 мин он весь исчез под водой <…> Флот не существует – все разрушено и уничтожено; вход в гавань прегражден затопленными мелкими судами, кранами, землечерпальными машинами».

«Рано утром, еще когда была полная тьма, мы получили извещение первыми не открывать огня и стрелять только при наступлении японцев; это было вовремя – еще 15 [мин и] я с Круссером открыли бы огонь по Заредутной и Орлиному Гнезду <…> Когда рассвело, то на всех вершинах виднелась масса японцев: они не скрывались и просто сидели группами на вершинах и [обращенных] к нам склонах, большинство без оружия, кроме цепи довольно редких часовых. Редко кое-где слышались отдельные ружейные выстрелы или отдельные удары взрывов: порт и город скрывались в густом тумане и дыме горевших судов. Получено вторично приказание: ни под каким видом не открывать первыми огня <…> Вечером известили нас, что крепость сдалась, и получили приказание ничего более не взрывать и не портить» (из дневника).

Получив приказ не стрелять во врага, лейтенант сразу же назвал его предательским и унизительным: его помимо собственной воли заставили опустить руки, точнее, поднять их. Это было уже равносильно сдаче в плен. Слыша разговоры о капитуляции, он лишь морщился, будто от зубной боли, прекрасно понимая, что освободившиеся здесь, в порт-артурских скалах японские штыки будут немедленно переброшены в Маньчжурию, где нет толковых укреплений, нет тяжелой техники – японцы сделают все, чтобы раздавить окопавшуюся там русскую армию.

Сдача крепости. Цусима. Возвращение из плена

В полдень 20 декабря уполномоченные обеих враждующих сторон встретились в деревне Шуйшуин. Русскую делегацию возглавлял полковник Рейс, представителем флота был капитан 1-го ранга Э. Н. Щенснович. С японской стороны присутствовал начальник штаба японской армии генерал Идитти. Ультиматум японцы составили на английском языке. Дав русским на его изучение всего 45–50 мин, они сразу дали понять, что меняться в условиях сдачи крепости ничего не будет: условия эти присланы из Токио. Данные японцами минуты ушли, в основном, на разбор английского текста, после чего полковник Рейс согласился принимать все, как есть: «Тут ничего не поделаешь, ведь они победители». Протокол был подписан.

Согласно протоколу о капитуляции, нижние чины армии и флота отправлялись в плен, взяв с собой столько имущества, сколько могли унести. Офицеры могли вернуться на родину, дав при этом подписку, что они больше не будут принимать участие в данной войне. Отказавшиеся дать подписку тоже отправлялись в плен, оставляя при себе холодное оружие (по прибытии в Японию оружие отняли). Младшие офицеры могли взять с собой личных вещей по одному пуду; старшие – по два; генералы и адмиралы – по пять пудов. Гражданские лица могли выехать на родину через какой-либо нейтральный порт или остаться в Порт-Артуре. Вся артиллерия, стрелковое оружие, военные сооружения и имущество передавались японцам. Портить и разрушать что-либо строго запрещалось.

«Марс (вторник) 21 декабря (3 января). За ночь мы кое-что уничтожили, но пушек не подрывали. И вообще никаких взрывов не устраивали. Утро туманное <…> легкий мороз. Около 10 ч у импани собралась японская и русская комиссии по случаю сдачи крепости, и в город стали вступать японские войска в порядке и тишине <…> Около 11 ч приказано было сдать все ружья и ружейные патроны в экипаж, что я и сделал. Хоменко с утра уехал в комиссию. После обеда я получил предписание очистить <…> и приказал войскам в районе нашего сектора уходить в казармы, оставив только посты. Японские солдаты без оружия небольшими группами проходили в город и обратно, невольно обращая внимание на себя своим прекрасным обмундированием и дисциплиной – у нас, к сожалению, наоборот, – много распущенности и внешней и внутренней. К вечеру я снял посты и оставил только дневальных на батареях и увел команду в город. Ночь была тихая, и эта мертвая тишина как-то кажется чем-то особенным, неестественным…»

Это последняя запись в дневнике Александра Васильевича. Сделана она очень неразборчиво, в некоторых словах буквы сливаются в одну линию со слабыми изгибами. Колчак почти не спал все эти дни, глаза у него воспалились, из уголков сочился гной, легкие хрипели, но он на свои болячки не обращал внимания, ему было не до них. Было горько от того, что он видел…

Переговоры о сдаче крепости еще только начинались, а в городе китайцы уже деловито грабили пустые дома; на улицах перемешались матросы в обтрепанных клешах, списанные с кораблей; небритые артиллеристы; казаки и пехотинцы – все хмурые, без оружия. Часто возникали ссоры и пьяные драки. Город был замусорен и завален бумагой, битой мебелью, пустыми коробками и патронными ящиками. Колчак смотрел на этот город и не узнавал его, словно он никогда в нем и не был. А все было намного проще: это был всего-навсего конец Порт-Артура…

В казарме Колчака настиг очередной приступ ревматизма, как всегда – внезапный. Вспыхнула огнем и рана, хоть и легкая и, казалось, уже зажившая. Появилось подозрение на цингу. И буквально на следующий день, 22 декабря, Колчака поместили в один из плавучих госпиталей, которые стояли в бухте. Там, на кладбище кораблей, он провел несколько месяцев: выздоровление шло медленно. А в Порт-Артуре за это время произошло много событий.

В этот же день – 22 декабря японцы прямо на Соборной площади начинают прием пленных (проще говоря, сортировку). Из зарегистрированных более чем 23 тыс. человек боеспособными признано было около 15 тыс. русских. Примерно 8 тыс. – это раненые и больные. Они долечивались в госпиталях, а остальные формировались в партии и отправлялись пешком на железнодорожную станцию около г. Дальний. В Дальний их доставляли в товарном поезде, а оттуда уже морем переправляли в Японию.

Те, кто в те январские дни 1905 г. прошел этот крестный путь от Порт-Артура до Дальнего, вряд ли когда-нибудь его забудут. Это был путь, с которого уже было невозможно свернуть, чтобы отомстить за погибших товарищей; путь, с которого начиналось унижение плена; путь, когда часто идущие под конвоем завидовали павшим: «Мертвые сраму не имут». Горькую цену – смерть, плен – приходилось платить русским солдатам, матросам и офицерам за Порт-Артур, за воинскую доблесть, за верность долгу…

* * *

30 декабря японцы с почетом проводили из Порт-Артура Стесселя, выделив под его имущество 30 подвод. Дело о сдаче Порт-Артура особой следственной комиссией разбиралось уже после войны. Коменданта Порт-Артура приговорили к расстрелу, но в том же приговоре судьи ходатайствовали перед императором о смягчении наказания. Стессель провел в тюрьме около года, а затем был выпущен по состоянию здоровья.

31 декабря 1904 г. генерал Ноги торжественно ввел в город свои войска, и вскоре японская военная администрация установила в Порт-Артуре строгие порядки: определен продолжительный комендантский час; закрыты столовые, чайные; запрещено торговать на базаре, а китайцам говорить по-русски; самих русских побуждали к скорейшему выезду. Причем из имущества с собой можно было захватить лишь то, что человек в силах унести.

Японцы начинают расчищать море от мин, а 18 февраля было разрешено отдать последние почести павшим на горе Высокой. Утром этого дня русские санитары и фельдшеры еще продолжали рыть могилы и переносить туда скрюченные и замерзшие тела. В условленное время началось отпевание…

В январе японская армия покидает Порт-Артур, оставив здесь всего один батальон. Пехота, артиллерия, саперные части – все направляется на север, к Мукдену, на усиление наступающих армий.

А у русских дела на фронте в Маньчжурии шли все хуже и хуже. 12–16 января произошло сражение при Сандепу. Его исход был еще не совсем ясен, когда вдруг русский главнокомандующий А. Н. Куропаткин запретил соединениям 2-й армии генерала О. К. Гриппенберга развивать наметившийся успех и приказал им отойти.

В конце февраля Россия потерпела тяжелое поражение в Мукденском сражении, которое, по сути дела, и завершило всю военную сухопутную кампанию в Маньчжурии. Ее войска отступали по всем направлениям, иногда бежали неорганизованными толпами, потерявшими всякую связь со своими частями. Русская армия едва выбралась из окружения и отошла к северу на Сыпингайские высоты.

Куропаткин был признан непригодным для верховного командования русскими армиями, и в начале марта главнокомандующим всеми сухопутными и морскими армиями был назначен бывший командующий 1-й Маньчжурской армией генерал Н. И. Линевич. Но активные действия в это время на сухопутном фронте прекратились. Обе стороны были истощены войной.

* * *

Последней ставкой России в этой войне была вновь сформированная на Балтике 2-я Тихоокеанская эскадра (командующий вице-адмирал З. П. Рожественский), которая по первоначальному замыслу должна была прийти на помощь порт-артурцам. Дождливым осенним днем в начале октября 1904 г. эскадра Рожественского вышла из порта Либава (ныне Лиепая). Известие о падении Порт-Артура эскадра получила, находясь в районе о. Мадагаскар, где и пережила два зимних месяца – январь и февраль 1905 г. В это же время решался вопрос, что делать дальше: немедленно двигаться во Владивосток, вернуться на Балтику или дождаться подкреплений и продолжить борьбу с Японией. Избрали последнее, и 1-й отряд 3-й Тихоокеанской эскадры (командующий контр-адмирал Н. И. Небогатов) двинулся с Балтики на усиление 2-й Тихоокеанской эскадры. В конце апреля у берегов Вьетнама две русские эскадры соединились в одну и 1 мая уже направились к берегам Японии.

Весь мир затаил дыхание, когда эскадра Рожественского, завершив последнюю погрузку угля, легла на курс, ведущий к островам Квельпарт и Гото. Между ними японцы развернули дозор из крейсеров, который должен был своевременно обнаружить русскую эскадру. А за этими островами и открывались пугающие жерла Цусимского пролива, где уже давно поджидал их адмирал Того. 14 мая японская и русская эскадры сошлись близ о. Цусима, в Корейском проливе.

В начале боя силы неприятелей были примерно равны. В русской эскадре насчитывалось 11 броненосцев, 10 крейсеров (из них 3 броненосных), 9 эскадренных миноносцев, 2 госпитальных судна, 6 транспортов. Казалось – это не так уж и мало. Но это была только внешняя грозная сила. По сравнению с ней у японской эскадры имелся ряд преимуществ. При равном счете кораблей боевой линии японцы имели в шесть раз больше крейсеров и миноносцев. Причем русская армада двигалась со скоростью 9 морских миль в час, японская – 16–18. Кроме того, японцы находились почти в своих водах, за спиной – свои базы, их корабли были полностью заправлены углем и водой. Экипажи кораблей были опытными – воевали уже второй год, да к тому же и хорошо отдохнувшими.

Русская эскадра была уставшей и измотанной длительным переходом в 10 000 миль. Ни офицеры, ни команда, за малым исключением, не имели боевого опыта, а учебные стрельбы за время перехода устраивались лишь дважды. В момент боя корабли оказались перегружены углем, водой, боеприпасами, поэтому в воде сидели ниже ватерлинии. И, наконец, характер самого командующего – ничьих советов не слушал и не спрашивал, в свои планы никого не посвящал, исполнения же своих приказов требовал беспрекословно. Перед самым началом боя Рожественский дважды менял решение о боевом построении эскадры (то в строй фронта, то в одну кильватерную колонну), но так и не успел завершить построение.

Первый залп ударил в 14 ч, и изо всех орудий всех сошедшихся кораблей полыхнули полотнища огня и вырвался сотрясающий землю и воду гром. Адмирал Того сосредоточил огонь на двух флагманских броненосцах «Князь Суворов» и «Ослябя». Вскоре командующий был тяжело ранен, управление потеряно…

Русская эскадра шла вперед, отстреливаясь; команды ее кораблей яростно отбивались от противника и, даже погружаясь в воду, вели огонь сквозь дым и пламя. Корабли отрывались в тумане от противника, но один за другим тонули, в упор расстреливаемые японцами. «Грохотали взрывы, ревели орудия, тонули русские и японские корабли, в воде плавали живые и убитые люди, бочки, брусья, пробковые матрацы, разбитые в щепу шлюпки и оглушенная рыба. На палубах кораблей пылали пожары, крики команды и стоны раненых неслись со всех сторон, кровь стекала за борт».[65]65
  Козлов И. И. Ф. Матисен и А. Колчак: переплетение судеб // Земля Иркутская. 2004. № 2. С. 53.


[Закрыть]

14 мая потоплено 11 русских кораблей. Днем погибли четыре броненосца: «Ослябя», «Князь Суворов», «Император Александр III», «Бородино». В 19 ч Рожественский официально передал командование эскадрой Небогатову. Последовавшей ночью японцы двинули на русские корабли 60 быстроходных миноносцев. Японскими торпедами был потоплен броненосец «Наварин», повреждены броненосец «Сисой Великий» и броненосный крейсер «Адмирал Нахимов» – оба на следующий день затоплены своими командами.

Утром 15 июня остатки эскадры во главе с Небогатовым были обнаружены японскими кораблями, которые с расстояния в 60 кабельтовых (18,8 км) стали вести прицельный огонь. Русские орудия стреляли только в пределах 50 кабельтовых. А сблизиться не было возможности: противник обладал преимуществом в скорости хода.

В 6:38 утра отряд кораблей адмирала Небогатова в составе броненосцев «Император Николай I», «Орел», «Генерал-адмирал Апраксин», «Адмирал Синявин», окруженный японской эскадрой, поднял белый флаг.

Из тридцати кораблей русской эскадры, против которой адмирал Того выставил 120 кораблей, было потоплено 19. Японская эскадра потеряла три миноносца; многие суда получили тяжелые повреждения, но остались на плаву.

На дне Цусимского пролива оказались все броненосные суда эскадры Рожественского. Причину их быстрой гибели С. Н. Тимирёв объяснял «перегрузкой этих судов (вода, уголь, боеприпасы), вследствие чего броня почти вся уходила под воду, и суда получали массу пробоин близко к ватерлинии выше брони». На море было волнение, вода захлестывалась в пробоины и заполняла трюмы.[66]66
  Зырянов П. Н. Указ. соч. С. 170.


[Закрыть]

Гибель «Осляби», выход из строя «Князя Суворова», по сути, и предрешили исход сражения. Потеря двух флагманов погубила эскадру, не приученную к самостоятельным действиям. В плен был захвачен отряд Небогатова, четыре броненосца и один миноносец с Рожественским на борту. С неуправляемого флагманского броненосца «Князь Суворов», похожего на огромную жаровню с пылающими углями, с большим риском для себя принял раненого командующего миноносец «Буйный», которым командовал капитан 2-го ранга Н. Н. Коломейцев.

Только быстроходному крейсеру «Алмаз» да двум миноносцам «Бравый» и «Грозный» удалось дойти до Владивостока. Три крейсера прорвались в нейтральные воды – г. Манила, Филиппины, САСШ – «Аврора», «Олег», «Жемчуг» (старшим штурманом здесь нес службу Ф. А. Матисен). Миноносец «Бодрый», транспорты «Свирь» и «Корея» интернированы в г. Шанхай в Китае, транспорт «Анадырь» ушел на Мадагаскар (Франция).

Из 14 тыс. команды погибло 5 тыс. Поражение было полным. И ситуацию не смогли спасти ни ярость боя, ни героизм русской команды.

* * *

Все подробности цусимской катастрофы Колчак узнал уже летом 1905 г., возвратившись из плена в Россию. И была эта дорога домой довольно долгой и непростой.

Поправляться в порт-артурском госпитале он стал не скоро, уже ближе к весне. Город, как и год назад, был заполнен ароматом цветущих садов, и этот медовый запах вызывал в душе непонятное щемящее чувство: а ведь на улице опять та же весна, но уже нет в живых ни адмирала Макарова, ни мичмана Миши Приходько, ни «маленького Фаррагута», да и многих других, кто долгое время был рядом…