Текст книги "Талисман жены Лота"

...Прикасаясь губами к нежной коже чуть повыше коленок, пробуждая в ней силу жрицы любви, он пил влагу чресел ее. Она, всхлипывая, шептала что-то на незнакомом языке, медленно изгибалась – и светилась.

...Легкие тени сладкой муки разглаживали утомленное лицо чужестранки, когда он уходил, а в спину желто били полные ненависти кошачьи глаза.

Глаза сверлили ему память и заливали туда боль.

...Часы прокаркали три. Вульф сидел за бюро, рассматривая вещь, врученную ему полубезумной старухой. Это была гравюра. Средневековая. Откуда только ее выкопала эта старая греховодница!

Снимая слой за слоем грязь, жир, копоть времен с небольшой, величиной с ладонь, гравюры, Вульф все больше возбуждался. Этот сорт жадного возбуждения все чаще выигрывал конкурентную борьбу с другим – природным. Женщины его действительно мало волновали... И сейчас – из гладящих гравюру рук быстро уходило тепло Аглаиного тела, которое они еще недавно ласкали.

Часовой бой голосом раненой ночи ударился в закрытое узкое окно. Четыре.

Вульф, вытерев сухой тряпкой отвоеванную у порчи столетий гравюру, взял лупу.

Под лупой – в металлических бороздах – тонких ниточках и искусных изгибах – под неживым овальным глазом... вершился суд.

Чутье не обмануло Вульфа – его оно тоже никогда не обманывало. Еще у этой бессмертной старухи он знал, что в ветхой кружевной тряпице – сокровище.

Он спускался по загаженной лестнице – и знал.

Он вез свою добычу – женщину, которая будет его – по закоулкам старого Яффо – и знал...

Смотрел, как она трепетна и беззащитна, как кокетлива и порочна, – и знал, что в руках у него – сокровище.

Да, он чуть-чуть отравился ею – этой женщиной – но ненадолго.

Он позволил себе пригубить из кубка любви каплю нежности. Но это не страшно.

Главное – у него сейчас в руках сокровище – подлинная гравюра 16-го века, считавшаяся пропавшей.

И скоро у него будет – Талисман жены Лота.

Чудотворный талисман вернулся.

Его не было полстолетья... Больше... Он исчез. Выхватил из лап смерти отца Вульфа – барона фон Либенштайна – и исчез... Тогда не спасся никто. Человеческие трупы вместе с раскаленными глыбами горной породы, кровью и огнем взлетали к небесам и рушились обратно – в недра земли. Взрыв чудовищной силы превратил подземный концлагерь Третьего Рейха, в котором изготавливались фальшивые фунты стерлингов, в каменное месиво.

Чудо-талисман спас отца Вульфа, и магическая сила его иссякла. Талисмана не стало. Он исчез. А теперь – вернулся.

Если даже не он сам – то его брат-близнец.

И скоро он будет у Вульфа. Скоро. Еще несколько встреч...

А сейчас – сокровище. Ай да старуха!

Вульф отложил лупу, подошел к книжному шкафу – почти ровеснику гравюры, достал фолиант в кожаном переплете, перелистал пергаментные листы... Все верно! Гравюра – та!

Ай да старуха с часиками!

Ай да он, Вульф! Не отмахнулся от своей «бредовой» идеи, что заставила огромные деньги отдать на... как Фаруда сказала?.. на «сгноение»?!

Приказ Свыше

Кисейные кружева розового рассвета опутали мокрые ресницы. Онемевшая рука крепко сжимала талисман. Аглая не спала. Она не спала уже давно – и боялась шевельнуться.

Кто-то другой... и в то же время она сама... кто-то посторонний... и кто-то ею властвующий... и ей же подчиняющийся!.. видел – не видимое – никому. Он, этот другой... Или другая?.. Другая, конечно, другая! Это тоже была женщина!

Эта женщина... стояла близко к плоскому, занавешенному гарью небу... Вокруг волновалась темная мантия древних гор... Мантия закрывала свои мертвые подножья голыми горячими камнями...

Женщина не шевелилась. Ветер сдувал с ее спины мелкие белые крупицы соли... Льющиеся из пустых глаз слезы снова становились этой солью, которая, высыхая, – не иссякала долгими безмолвными веками...

Аглая шелохнулась.

Женщина тоже.

Им обеим было невыносимо больно двигаться.

Женщина посмотрела на Аглаю и попыталась что-то прошептать. Так и не разомкнувшийся рот обвила маленькая соленая змейка и, пощекотав губы, ускользнула вслед за ветерком.

Горло Аглае перехватил спазм.

– Ты любила его? – хотела спросить она.

– Да, – смогла подать слабый знак женщина.

– Ты носила его талисман?

– Всегда, – услышала она шепот.

– Всегда? – переспросила Аглая, тихонечко выпрямляя руку.

Мертвые пустые глаза приблизились к Аглаиным – закрытым. В них проскользила улыбка... Улыбка счастливой любящей женщины.

– Что случилось? – спросила шепотом Аглая и нахмурилась. – Это – из-за Лота?..

– Нет, – качнулись засыпанные солью ресницы.

– Нет...

– Чем я могу помочь тебе? – выдохнула Аглая.

– Себе помоги... – забило болью в висках.

...Сердце, маленький живой механизм, с трудом качая застоявшуюся кровь, выбивалось из сил, но работало как проклятое, вытаскивая хозяйку из окаменелости – своей и чужой. Оно все учащало и усиливало удары.

Аглая свесила ноги с кровати, сунула их в тапочки, с трудом поднялась и, согнутая, направилась на кухню, где в холодильнике стоял полупустой флакончик с валерьянкой. Кажется, стоял. Когда-то мужнина тетушка, будучи в гостях у Аглаи, оставила его там... Год назад, наверное. Сто раз уже можно было выбросить...

Аглая распахнула белую дверку. Хрен со свеклой... Тюбик с горчицей... Микстура от кашля... Духи «Магия ночи», кем-то подаренные... А это что? Господи!

В ведро полетел пакет, полный прогнившей хасы.

– Так... Есть! «Настой валерьяны» – прочитала Аглая русские буквы. – Срок годности?

Вот он... Истек три года назад... Ладно, ничего страшного.

Аглая одним медленным глотком выпила остатки спиртового настоя, с отвращением посмотрела на пустую пачку из-под сигарет, одиноко валяющуюся на столе, и решила, что... что больше – никогда в жизни – не будет поддаваться – очарованию мужчин!

С чего она так решила? Причем здесь мужчины? Никаких мужчин в ее жизни нет!

– О, Господи! – вспомнила она вдруг вчерашний вечер.

Вспомнила все, до мельчайших подробностей: скверную старуху, ресторан, порог собственного дома, ускользающее сознанье...

Она резко захлопнула дверцу в самое сокровенное из вчера. Стукнула ею.

– Этого не было, – сказала сама себе. – Не было. И не будет! Есть муж... Которого тоже нет... Есть кошмары: столбы в форме безукоризненных фаллосов, сцены оргий... почти наяву... Есть окаменевшая женщина, слитая со мной воедино... Эта женщина... Она – мое одиночество. Это она бросила меня вчера в объятия малознакомого мужчины. Именно так!

На миг запретный плод вчерашнего наслаждения закружил голову.

Аглая ощутила снова, как огненные подковки – ночные поцелуи – жгут бедра, как своды Нефритовой палаты омываются водами желанья... Но тут же, упрямо мотнув головой, вырвала себя из дурмана.

– Нечего обольщаться! – сказала она себе жестко... – Он из того же легиона! Тебе не на что надеяться!

– А чем он лучше? – загорячилась еще больше. – Чем?! Воспользовался моей беспомощностью! Все что ему нужно – легкая победа. Тело, которое завтра будет заменено другим. А я больше не хочу... Я устала... воскресать для пустоты... Пусть лучше ничего не будет!

Именно в этот момент позвонил Вульф.

Чуя на себе чей-то взгляд, она ответила: «Да, конечно», быстро положила трубку, обернулась. Из двух плошек дикого меда на нее смотрели черные нити кошачьих зрачков.

– Ну, явилась! – сказала хозяйка ощерившему пасть зверю. – Побросала своих котов и решила отдохнуть, да?.. И правильно! Твои коты – такие же ловеласы. Только хвостатые. ...Ты чего?!

Кошка глядела волчицей, у которой убили детеныша. Язык ее был свешен и с него текла слюна, шерсть между ушами вздыбилась и намокла.

– Ты чего?! – еще раз испуганно спросила Аглая и, с недоумением глядя на кошку, вылила остатки валерьянки на пол.

Та, лизнув себе бок длинной шершавой змеюкой языка, не дотронувшись до угощения, повернулась и, опустив хвост, медленно пошла к выходу через окно.

– Кыс-кыс, – позвала ее Аглая, но та не обернулась.

– Кыс-кыс, – еще раз повторила Аглая, именно в эту минуту отчетливо поняв, что скрытая сущность всего с ней происходящего лежит значительно глубже, чем она хотела бы это себе представить только что.

Почему она – Аглая – запараллелена на эту женщину, жившую три тысячи лет назад? На все связанное с той: ее любовь к ремесленнику, прощанье под солнцем, когда Авраам со своим племянником Лотом из голодного Ханаанского края отправился в Египет вместе со скарбом и женами... на расправу Господа над Содомом, где был ее дом... и на это карабканье по зловещей горе... Еще и пяточка...

Зачем она обернулась? Зачем?! Сказано оке было – нельзя.

В дверь позвонили. Секунду подумав, реальный это звонок или потусторонние козни духов, Аглая все же решила выглянуть за дверь. Вдруг да соседка щепотку соли пришла позаимствовать?

На пороге стоял Вульф.

Смущаясь своей бледности и домашнего вида, Аглая пригласила его пройти. А что ей оставалось еще делать! Белые лилии, букет, принесенный им, предательски подрагивающими руками она поставила в хрустальную вазу со сколотым краем.

...Царственно сияли лепестки внезапно раскрывшихся бутонов, тугие стебли их чуть покачивались, Аглая разливала чай. Узкий носик заварочного чайника все ниже клонился к чашке, все сложнее было хозяйке совладать со смятением, охватившим ее.

– Ай! – вскрикнула она, кипятком чуть не плеснув себе на руку.

Вульф встал, подошел к ней, обхватил за талию, крепко прижал к себе. Потом, слегка отстранившись, глядя в самые глаза, спокойно сказал, что Старик ждет ее сегодня вечером – и ушел.

* * *

– Ты... Почему ты... – шептала Аглая, закрыв глаза и обращаясь к тому, кто ехал сейчас в сторону вымощенного легендами древнего Яффо. – Почему мне тебя так больно видеть... И так радостно... И так необходимо...

Захлебываясь километрами асфальта, автомобиль все быстрее приближался к городу, по холмам которого, как ослушники божьи, зигзагами спускались к порту покрытые тайнами и грехами улицы...

* * *

– ...Со мной что-то постоянно происходит... и я не понимаю... Я чувствую, что я в каком-то водовороте... Что обречена... – уже вовсе не играя, говорила Аглая.

Почти прикасаясь боками к россыпям арбузов, машина пробиралась по кишащим пестротой, убогостью и бурей торговых страстей улочкам.

* * *

– Ты... Почему ты... – шептала Аглая растерянно. – Я тебя совсем не знаю...

* * *

Вульф спешил. В роскошном, устланном страданьями кабинете, его ждал Старик.

* * *

Аглая с каким-то ей самой непонятным смыслом стряхивала пепел в аккуратную пирамидку и наблюдала, как в его белесых полешках тают красные точки.

«Осталось только посыпать голову этим пеплом, как... – подумала Аглая. – Господи, кто же это пеплом голову-то себе посыпал?! Праведник какой-то... Или грешник? Или не посыпал, а сидел на пепле?.. В голове сплошной балаган, прямо Шук Пишпешим[2]2
  Блошиный рынок. (ивр.)


[Закрыть] какой-то!» – рассердилась она на себя, и тут же вспомнила библейский рассказ про Иону-Пророка, понесшего наказание за непослушание.

Она бросила ворошить эту ветхозаветную тему как только вспомнила... прописную истину – Приказы Свыше надо выполнять!!.

Она не будет больше сопротивляться своему чувству. Оно – даровано. И будь что будет!

Ласки гиены

Старик, казалось, спал. Его костлявая голова с вытянутыми перламутровыми раковинами ушей была низко опущена.

Вошел Вульф, осторожно. Подошел к Старику, поправил плед на его ногах, заглянул в задушенные болью зрачки.

– Вульф, – прохрипел старик. – Ты узнал ее?

– Да, – ответил племянник. – Да, у профессора Джорджа Барра она описана. Это она.

Старик шелохнул восковой рукою. Жест был отрицательный. Вульф удивленно посмотрел на дядю, не понимая значения жеста: он, Вульф, практически никогда не ошибался в оценке раритетов. И дядя – тоже. С чем он не согласен?

– Я уверен, – сказал Вульф мягко, с тревогой глядя на Старика.

– Это она... Мы не должны... больше...

Старик захлебнулся в хрипе.

Запертые в замкнутом кругу старинных часов хищницы-цифры взмахнули острыми крыльями.

Вульф схватил колокольчик с самшитовой ручкой и сильно тряханул им. Дверь мгновенно раскрылась и на полных ножках, вырезанных искусной рукой природы, к мужчинам засеменило дивное чудо – маленькая служанка с широко распахнутыми узкими глазами. Это чудо белыми лепестками ручек быстро повернуло тяжелое инвалидное кресло и покатило его осторожно и быстро в спальню.

...Спину Вульфа неприятно скребла пустота. Он взял со стола гравюру, доставшуюся ему вчера, лупу, сел напротив окна, в котором тихо дрейфовала беспарусная золотая ладья солнечного света, и снова принялся рассматривать средневековую матрицу.

...Будто боясь обжечься...

Он смотрел на штихельные борозды, игольные ниточки – на чуть грубоватый многофигурный рисунок.

...Немецкие кирхи острыми шпилями протыкают металлическое небо...

...Нарядные фигуры простолюдинов пустыми глазами смотрят на разложенный костер...

...Любопытство морщит затылки знати...

...Из детских носишек текут сопли и никто их не вытирает...

Вульф тщательно протер лупу и вновь навел ее на гравюру.

...Жидкий строй молоденьких солдат. Один – совсем мелкий...

...Кто-то поодаль... Шелка и кружева одежды... Резко очерченные ноздри... Взгляд, упершийся в веревки на ногах молодой женщины, приговоренной к публичному сожжению... Он... он будто бы хочет распутать... этим взглядом своим... грубые узлы... Странный взгляд...

Лупа снова обернулась к толпе.

...Солдаты. Тот, что совсем маленький, разинул рот...

...Жирная торговка скрестила короткие руки на животе...

...Как тарантул в брюхо священника вцепился ажурный крест...

– Замечательная работа!

Стеклянный глаз лупы переместился к веревочным узлам на щиколотках ведьмы.

...Босые ноги, вспухшие коленки, изорванная пыточными инструментами кожа... Их еще не коснулась огненная гиена. Женщине – еще больно. Ей – тоненькой, почти обнаженной, совсем юной. Ей больно даже от хворостины, вонзившейся в живот...

– Какая работа!

...В черно-серебряную шапку облака над костром вцепились зловещие птицы-демоны. На шпиле кирхи – еще одна адская тварь. Огромная. Ее железный корпус направлен... Да, он направлен на знатного господина в венецианских кружевах, в ладони у которого...

– О, Господи!

Вульф отложил подарок полоумной старухи и закрыл глаза.

Гравюра продолжала смотреть ему в душу. И – пытать.

– Ты узнал ее? – вопрошал тихий далекий колокольно звучащий голос.

– Да, это она, – упрямо кивнул молодой немецкий аристократ. – Я проверил. Гравюра подлинна.

Правую ногу свела судорога.

– Ты узнал ее? – спросила заботливо Боль.

– Я не видел ее лица...

Боль всосалась пиявкой в мозг.

– Ты понял, что это – она?

– Она не похожа, – прошептал Вульф.

Боль усмехнулась.

– Это неважно. Ты понял, что это она?

– Я не могу в это верить.

Ржавыми щипцами сжало голени. Железная пасть их все выше и выше закусывала ноги, пробираясь к паху.

– Посмотри! – приказала Боль и ушла.

Вульф опустил глаза на гравюру.

В ворохе хвороста, привязанная, беспомощная, нежная – стояла она.

Очень похожая на мюнхенскую незнакомку.

И на Аглаю сегодняшнюю – теплую, заснувшую у него на руках женщину, которую он как драгоценность опустил на скользкий атлас покрывала...

В золоте глаз гнездилась мука.

И – как мог художник передать это!? – сияла любовь.

Из-под рваной холщовой рубашки выглядывала маленькая грудь, на которой чернела косая рана. Светлые длинные волосы были спутаны, и ветерок относил их от изнуренного безнадежностью лица.

Вульф сглотнул слюну, выпрямился.

Зазубренный серп резанул поясницу. Сквозь черноту в глазах приплыл вопрос:

– Ты узнал ее?

– Да... Узнал.

Боль дважды резко воткнула грязные резцы в сердце и отступила.

...Два часа Вульф ходил по улицам Яффо, загаженным ореховой скорлупой мелких дрязг и недобрыми шкурными взглядами.

Узнанное рогатиной распирало нутро.

Да, преданная огню женщина похожа на Аглаю.

Хотя... Похожесть эта сама по себе ни о чем не свидетельствует: на карусели физиономических типов крутится много всего одинакового, и всегда есть кто-нибудь, напоминающий другого.

Пусть и тот, что стоял в стороне и смотрел на скрученные веревками ноги женщины, имеет четкие родовые черты его предков. Точнее – его самого. Это тоже может оказаться случайностью.

Но талисман на ладони человека? Гравер с какой-то особой тщательностью вырезал его. Три пластины, магические прорези в углах, специфические крепления... Их родовой талисман, который невозможно было ни подделать, ни украсть: смерть настигала пытавшихся совершить это на месте. Оберег, который в обход всех вероятностей и невероятностей оказался сейчас у этой русской?..

Это – случайность?!!

...К вечеру Вульф вернулся в дядюшкин особняк, прошел в столовую. Фаруда, суровая, как ветер пустыни, громыхала там посудой.

– Фаруда, – позвал ее молодой хозяин.

Ливийка молчала.

– Фаруда, что с дядей?

– Еще не сейчас, – ответила служанка, так и не повернувшись.

– Ему легче?

– Он пролежит три дня. Дальше – не знаю.

Служанка резко повернулась и сыпучий песок ее слов полетел в лицо молодому хозяину:

– Я тебе говорила, не давать денег этой прокаженной. Говорила? Ты зачем сам туда пошел и зачем эту гойку с собой повел, скажешь? Эта жаба старая еще собралась с тобой поиграться, не знал? У нее для тебя еще один подарочек приготовлен был!

Вульф спросил неестественно тихо:

– Что... еще?

– Теперь уж не узнаешь! – желчно выплюнула служанка. – Ночью концы отдала, безобразница. Уже схоронили... Деньги твои только не знали, куда деть! Измазала она их своим дерьмом, мерзавка!

Вульф подошел к окну и, глядя на желтеющую бирюзу моря, просяще спросил:

– Я приду к тебе сегодня ночью?

– Сегодня? – переспросила служанка. – Приди.

...Как всегда, Аглая прошла длинным коридором в кабинет, чуть пристукнув о косяк, открыла дверь. Кабинет был пуст. Она оглянулась, ища взглядом служанку. Никого...

«Почему у них открыты окна? – слушая, как в неровном танце сквозняка позванивает люстра, думала женщина. – Старик так бережется простуд...»

Но время медлило посвящать ее в тайны дома.

...Шаги Вульфа Аглая почувствовала. И почему-то снова побоялась оглянуться, просто оцепенело ждала, когда подойдет...

Подошел, сел в кресло напротив. Глаза – как смоляные провалы. Мрак и стынь в них.

– Я нужна сегодня? – спросила Аглая неуверенно.

Вульф кивнул.

– Почитай мне, – сказал.

...Голос ее словно бы ранился о готический частокол букв сегодня, душа спотыкалась о прямые и косвенные намеки, непонятные соответствия. Что случилось с текстом Гете, Аглая не могла понять, он вырастал из ее плоти сегодня....

– «Я вся дрожу», – прочла она, съежившись.

– Тебе принести плед? – спросил Вульф.

– Это из текста, слова Маргариты, – беспомощно подняла она глаза от книги и нерешительно добавила, – хоть здесь и сквозняк, мне не холодно.

– Окна закрыты, Аглая.

– Ничего себе, метаморфозы, – Аглая на секунду с омерзением вспомнила бывшего жильца Алика, и постиерусалимский сквозняк, разгуливающий нагло по ее квартире, и – почему-то лилию на полу в ванной комнате. И – цветы в вазе со сколотым краем. Тоже лилии.

Под мерное раскачивание старинной бронзовой люстры, нервно кружащей хрусталем, Аглая дочитывала сцену в тюремной камере, где ждала казни за прелюбодеяние и убийство помрачившаяся разумом Маргарита. Эта место она любила. Была в нем какая-то... Созвучность? Что-то неуловимо знаемое... как правда. Путь падения Маргариты ей был неведом, абсолютно чужд... А вот плата... Аглая так искусно в своей – в сущности, безоблачной и благополучной – жизни умела казнить сама себя за малейший огрех, так умела сжигать себя на жестоком огне совести, что и плаха, и костер ей казались почти родными.

Она продолжала чтение, стараясь не вкладывать знания своей души в текст:

 
...На улице толпа и гомон,
И площади их не вместить.
Вот стали в колокол звонить,
И вот уж жезл судейский сломан
Мне крутят руки на спине
И тащат силою на плаху.
 

Перед новым погружением в глубины трагедии белокурой наивной бюргерши Маргариты, она на секунду подняла уставшие глаза и очутилась в... аду.

Этот ад был другим, чем там, в Иерусалиме...

Это был иной виток дьявольски закрученного пространства. В нем не было... картин.

В нем не было движенья. В нем не было ничего.

Кроме ада.

Этот ад был в зрачках Вульфа.

...в этом аду иезуитские ласки вселенского огня обжигали мерцающую кожу чистейших созвездий...

...сонмы звезд, обезумевших от наслаждения, скручивались в сияния галактик и по лестницам вдохновения поднимались к холодно звучащим скрипкам синевы.

...ад, выкручивая себя наизнанку, блистал в чертогах беспредельности, вырвавшись с корнем из греха.

Этот ад она знала – и помнила его – и бежала от него... вместе с искрами... к небу...

Тогда... за это... ее сожгли.

Этот ад был любовью.

– Достаточно, – услышала она. – Достаточно, Аглая. Пойдем, я провожу тебя...

Фаруда ждала Вульфа, стоя у раскрытой двери. Она, не мигая, смотрела, как тот приближается, чуть прихрамывая, сухо кивнув, вошла в свою келью.

– Сядь – из темного кулака, как из ножен, резко выкинула палец, указав им на стул.

Вульф, опершись рукой на мощную дубовую столешницу, сел.

– Сегодня все знать нельзя, – начала ливийка. – Луна пошла на ущерб. Она не укажет на нужную звезду... И колос отвернулся... Но кое-что тебе скажу сейчас... Она видела Каменную. И не испугалась. ...Каменная приходила к ней сегодня утром... Она предупредила девчонку, но та пока не поняла...

Вульф медленно провел ладонью по лицу.

– Я не могу сделать нужное приворотное зелье – сказывала тебе уже – талисман потеряет силу... – Фаруда положила два сжатых кулачка на стол, задумалась ненадолго, про себя шепча что-то, и продолжила: – Она без мужика почти год живет... Одари ее, это можно. Белокожие падки на подарки. Но много не говори – она различит фальшь. Она – чуткая. И еще. За девкой стоит сила, с которой я не знакома... Каменная смогла предупредить ее... Она пожалела... гойку... Она редко жалеет. Плохо!

Вдруг Фаруда заговорила зло и очень быстро, примешивая к своей речи незнакомые слова:

– А дурь-то выбрось из головы! Эта воровка старая тебе специально доску подбросила.

Вульф сразу понял, что «доской» Фаруда именует средневековую гравюру – подарок старухи из особнячка.

– Она все с отцом твоим счеты свести хочет, не понял еще?! Знаешь, что она в те времена, в Германии когда жила, творила!? Нет?! Расскажу позже... Я ее тогда в покое оставила, потому что грех на душу брать не хотела. Да и знала, что она сама из красавицы в вонючую жабу скоро превратится. У этих продажных быстро нутро тело поганит... Понял? А сейчас я с ней рассчиталась. Пришлось все же согрешить, да больно уж ты, сынок, неслушный... Зачем к ней во второй раз пошел? Часы-то я сумела по-своему перевести, а с доской этой...

Вульф посмотрел на выпрямленную как восклицанье служанку. Она продолжала все более быстро говорить и все более раздраженно:

– А девку эту не вздумай жалеть. Ее пожалеешь – себя в могилу загонишь. И даже раньше того срока, что эта воровка старая тебе выглядела. Поверь – не мы смерть обманываем, она нас. Тут только короткие сроки повернуть можно. И то – если луна полная... Сейчас Старик три дня проживет. Дальше – не знаю... А тебя мне хоронить своими руками ох как не хочется... И отец твой... Ладно, он уже беспамятный – ему все равно. Что смотришь на меня, не знал, что у отца твоего удар вчера был?! Знай!!! Прах его сюда перевезти будет некому, если гойку свою пожалеешь. Понял? ...Она полюбит тебя скоро – никуда не денется, тебя не такие любливали... А доску – выбрось, забудь. С пути тебя свернет доска эта... Иди!

Вульф встал, подошел к Фаруде, поцеловал ее в голову, туго обтянутую вылинявшим шелком платка. Она взяла его руку, прижавшись к ней высушенной песчаными бурями и старостью щекой, сказала:

– Не беспокой девчонку три дня. Спешка тоже опасна... А Каменную я покараулю... Ступай!