Текст книги "Основные труды. Том 2. Идеология последовательного (революционного) гуманизма. Теория общества и хозяйства"

Институционально-регулирующие конкретные (на конкретно-явленческом уровне) формы структуризации воспроизводственных процессов – это нормы и правила, в которых фиксируются конкретно-исторические общественные требования к результатам и способам функционирования социально-экономической структуры (экономики) в целом и составляющих ее элементов.

В систему конкретно-исторических норм и правил входят как государственно-правовые и официально установленные договорные формы организации воспроизводственных процессов, так и фактический порядок осуществления этих процессов. Другими словами, следует различать декларированный в данном обществе и реальный (фактически действующий) порядок.

Применительно к звеньям хозяйства (предприятиям) конкретно-исторические общественные требования выступают в форме норм и правил хозяйствования; применительно к государственным структурам – это нормы и правила (в том числе в форме законов) выполнения экономических (хозяйственных) функций государства.

Институты-регуляторы сферы трудовой жизнедеятельности эксплуатируемых наёмных работников – это нормы и правила осуществления каждой из стадий индивидуального трудового жизненного цикла. Этими нормами и правилами определяется тип индивидуальной трудовой жизнедеятельности наёмного работника, в том числе нормальная для данного общества смена стадий трудового жизненного цикла, включающая и такую “нормальную” для капитализма стадию, как безработица.

К примеру, в систему конкретных институтов-регуляторов сферы трудовой жизнедеятельности наемных работников входят следующие нормы и правила (в том числе и сложившийся неофициальный фактический порядок)[32]32
  Подробнее о конкретно-исторических институциональных формах сферы труда и их опосредующей роли в формировании социального типа трудовых судеб трудящихся см: Ракитская Г.Я. Проблемы и направления развития социально-трудовых отношений в СССР. Препринт. – М.: ВНИИСИ, 1986, с. 20–24.


[Закрыть]:

– порядок получения образования, формы профессиональной подготовки и переподготовки людей;

– правила и формы трудоустройства (в том числе изменения места работы); формы организации труда как такового;

– система профессий и должностей как способ специализации трудовых функций и их комбинирования;

– нормы и правила использования трудовых ресурсов в звеньях хозяйства (режим работы и отдыха, система охраны труда, порядок регламентации условий труда, механизм компенсирования неблагоприятных условий труда и пр.);

– системы внутрипроизводственного управления трудом (методы нормирования труда, системы и формы оплаты труда и пр.);

– правила и нормы, определяющие порядок прекращения участия наемных работников в общественном производстве и условия жизни людей, временно, частично или окончательно утративших трудоспособность.

Категория нормы (правила) требует высокой методологии для ее точного применения в теории и практике.

У институционалистов, как нам представляется, методология в этом отношении недостаточно высока (тонка). Норма (правило) воспринимается институционалистами (исключения здесь, насколько нам известно, редки, да и то если не придираться[33]33
  При желании Дугласа Норта, например, можно понять так, что “созданные человеком ограничительные рамки” не диктуют, а “задают структуру побудительных мотивов человеческого взаимодействия”, то есть оставляют выбор (см.: Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. – М.: Фонд экономической книги “Начала”, 1997, с.18). Но выбор, заметим, всё-таки в ограничительных рамках (и это важно), созданных человеком, как пишет Д.Норт. При добром желании эту расплывчатую, в общем-то, мысль можно воспринять как выпускающую субъектов из непременно внешних для них ограничений. Но это только при добром желании и если не идти дальше первой страницы первой главы указанной книги Д.Норта.


[Закрыть]) как некая внешняя для субъекта жесткая реалия, ограничивающая его поведение. Такой подход органически вытекает из фундаментального методологического порока: из восприятия экономического мира исключительно как рыночного и первичного мира и надстраивания над рыночным первичным миром внешнего для рынка (и для экономики – вот что важно!) дополнительного мира ограничений, этакого вожатого при пионерском отряде субъектов рыночного хозяйства. Из одного мира получаются два мира, из них один – внешний, продуцирующий ограничения в виде норм и правил хозяйствования.

Марксистская методология, последовательно продолжая традиции европейской общественной науки, не сводит экономику к рынку, человека – к экономическому (“рациональному”) человеку. В марксизме экономика рассматривается как хозяйственная подсистема общественной деятельности, экономическая практика – как составная часть более обширной общественной практики. Отсюда для марксиста невозможно представлять себе цели, которые стоят перед экономикой, как выработанные самой экономикой. Такие цели ставятся перед экономикой обществом. Даже хозяйствующему субъекту, будь он всецело нацелен на чистоган (чем заслуживает у марксиста полное презрение), не отказано в том, что это – общественный субъект, субъект общественной практики, и в том, что его стремление к чистогану конкретизирует на уровне хозяйствования общественное устройство и общественные цели, а не есть проявление будто бы естественной природы человека.

В контексте таких взглядов на общество реалия ограничения трактуется как категория объективного в хозяйстве. Объективного, то есть независимого от воли и сознания хозяйствующего субъекта, – некоего существующего реально и заставляющего с собой считаться отношения или системы отношений, а вовсе не как выдуманные и так или иначе зафиксированные ограничения, или (как у Д.Норта) “созданные человеком (выделено мною – Р.Г.) ограничительные рамки”[34]34
  Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. – М.: Фонд экономической книги “Начала”, 1997, с.17.


[Закрыть]. Не человек создал объективное, а общество сложилось и развивается как система, объективная для конкретных социальных субъектов (хозяйствующих, сочиняющих музыку, рожающих детей, получающих нобелевские премии и пр.).

Приложим обозначенный методологический водораздел к проблематике хозяйственного механизма.

В 60-е годы в СССР проходила интенсивная дискуссия о плане и рынке, о реформах хозяйственного механизма, о моделях регулирования хозяйственных процессов. Проблематика была сходной с той, которую рассматривают современные институционалисты (неоинституционалисты) на Западе. Сходной по содержанию, но зеркально симметричной по исходной постановке задачи. Институционалисты, имея дело с рынком как реальностью, ищут систему внешних для рынка рациональных регулирующих ограничений, способных понизить хозяйственные риски монополии, конкуренции и недобросовестной конкуренции и тем самым повысить эффективность экономики (излишне, наверное, напоминать, что никакой эффективности, кроме экономической, институционалисты в виду не имеют).

Участники теоретических дискуссий о хозяйственном механизме в СССР имели дело с иной реальностью – с полным зажимом рынка, с тоталитарной организацией хозяйственных процессов, то есть все хозяйство состояло из внешних для хозяйствующего субъекта ограничений. Дискутирующие искали способы создать некоторое пространство для самостоятельных действий хозяйствующих субъектов, а если говорить точнее – способы хотя бы частичного оживления абсолютно мертвых (формальных) хозяйствующих субъектов, превращения их из хозяйствующих объектов в реальные хозяйственные субъекты. Реальная проблема, которая должна была быть решена, – дать хозяйственным звеньям пространство выбора, пространство вариантности действий. То есть, если подняться на один уровень обобщения, задача эта сходна с задачами институционалистов – поиск оптимального соотношения хозяйственной свободы и ограничений этой свободы.

Как решалась эта задача дискутирующими о хозяйственном механизме в СССР? Здесь было два принципиально разных подхода. Одни, как ни парадоксально, предвосхищали современный институционалистский подход и до сих пор не потеряли права оспорить методологический приоритет. Это подход, который развивала официальная политическая экономия, стоявшая на позициях экономико-материалистической методологии, на позициях сталинизма и метафизики. Фактический разрыв с марксизмом позволял этой политэкономии трактовать проблематику хозяйственного механизма по схеме “план и рынок”, “государство и рынок”. На уровне теории регулирования эта методология отливалась в концепцию о прямых и косвенных методах регулирования. При этом прямые методы понимались не иначе как административные, государственные, плановые (госплановские), антиподы рыночным, удерживающие рыночные действия в безопасных для общества границах. А косвенные понимались не иначе как экономические, рыночные, стихийные, антиподы плановым, более того – активно разрушающие плановые.

Если сейчас провести исследования по истории дискуссии о хозяйственном механизме в СССР начиная с конца 50-х и примерно до конца 70-х годов, то можно без труда доказать, что такие экономисты, как И.И.Кузьминов и вся его школа из Академии общественных наук, Н.А.Цаголов и вся его школа с экономического факультета МГУ развили в достаточно полном объёме, но более последовательно систему методологических идей современного институционализма. Почему более последовательно? Потому что это были высокого класса методологи насквозь метафизического сталинистского направления, экономико-детерминистского направления.

Другое, марксистское представление о проблемах реформирования хозяйственного механизма, не принимало противопоставление плана и рынка, государственных и рыночных методов регулирования и уж тем более не сводило экономику к рынку (Я.А.Кронрод, Б.В.Ракитский, Л.В.Никифоров, Р.А.Отсасон, по большому счету – вся школа Я.А.Кронрода, ученики Б.В.Ракитского, Н.Я.Петраков, В.Г.Стародубровский и др.)

Это направление мысли решало проблему оптимизации свободы хозяйственных действий и эффективного регулирования хозяйства на основах представлений об обществе как целостности, о системе хозяйствующих субъектов – как конкретизаций социальной структуры общества, а о системе норм и правил хозяйствования – как системы объективных общественно-экономических отношений in concreto, то есть в хозяйственной сфере. Прямые и косвенные методы регулирования рассматривались в рамках этого подхода не как планово-государственные и рыночные, а как директивы и стимулы; не как административные и экономические, а как всегда экономические и в своём нормальном виде происходящие всегда в правовой (административной) форме. Отсюда государство у большинства перечисленных выше исследователей не рассматривалось как надстройка, как нечто внешнее для хозяйствующих субъектов. Оно входило в состав хозяйствующих субъектов, но на своём месте в системе.[35]35
  См., например: Ракитский Б.В. О характере и основных формах осуществления экономической роли социалистического государства. – В кн.: “Учение В.И./1енина об экономической роли государства и современность”. Научная конференция. /Тезисы докладов и сообщений. – М.: 1969, с. 12–16; Ракитский Б.В. Методологические проблемы разработки и гипотеза общей теории хозяйственного расчета. – В кн.: “Вопросы хозяйственного расчета и механизма социалистического хозяйствования”. – М.: Институт экономики АН СССР, 1973, с. 56–155.


[Закрыть]

Примечательно в контексте противопоставления метафизической (институционалистской ли, сталинистской ли) методологии и марксистской методологии рассмотрение отношений стимулирования. Проблематика стимулирования представляет огромное неудобство для институционалиста. Она ставит его в тупик. Потому что расходится с его трактовкой института как внешнего ограничения. Стимул же, как ни крути, есть побудительный мотив, заинтересовывающее условие. Даже если придираться к тому, что стимул – заинтересовывающее УСЛОВИЕ и тем самым действует на субъекта ИЗВНЕ (как условие), то он во всяком случае не есть ограничение, а есть позыв, призыв. Отсюда и возникают у институционалистов расширительные трактовки институтов, что делает их концепции крайне неопределенными, неинструментальными, практически сложно применимыми.

В марксизме стимул есть один из типов взаимоотношения хозяйствующего субъекта с обществом. Этот тип отличается от прямых ограничений, запретов, директив, разрешений, но входит в состав регуляторов.

“…Стимул устанавливает связь размера вознаграждения (дохода) с объёмом и качеством деятельности, направленной на достижение более общего (коллективного или общественного) интереса. Сравнительно же обособленный интерес, являющийся другим звеном соизмерения, связывает размер вознаграждения с величиной необходимых потребностей. Таким образом, в материальной заинтересованности проявляется взаимосвязь трёх объективных экономических явлений: количества и качества общественно полезной деятельности, реального дохода (поощрения, вознаграждения) и уровня развития потребностей”. “Материальная заинтересованность (личная и коллективная) складывается на основе определённого сочетания (соизмерения) стимула и интереса”.[36]36
  Ракитский Б.В. Что такое экономические методы хозяйствования. – М.: Московский рабочий, 1969, с. 49–50.


[Закрыть]

Не представление о нормах и правилах хозяйствования как об исключительно ограничениях, а понимание объективного содержания материальной заинтересованности служит для марксиста основой для объяснения и моделирования поведения хозяйственных звеньев.

Проблематику индивидуального трудового поведения с марксистских позиций активно разрабатывал ряд советских экономистов-трудовиков и особенно социологов труда в 70-е и 80-е годы. При этом, естественно, никому из них не приходило в голову объяснять индивидуальное социальное поведение (в том числе трудовое, в том числе на рынке труда), исходя из модели экономического человека или же из модели рационального человека, ориентированного непременно на “выгоду” (пусть и неэкономическую).

Марксистская методология логично привела к объяснению характера индивидуального трудового поведения (в том числе и поведения трудящегося на рынке труда) на основе анализа взаимосвязи системы личных интересов в целом с системой общественных стимулов к труду – матермальных, моральных и творческих[37]37
  Творческая заинтересованность, как показали исследования тех лет, – неудачный термин, искажающий существо дела. Более точные термины – заинтересованность в развивающем труде, или же заинтересованность в труде как в развивающей деятельности (см., например: Ракитская Г.Я. Проблемы и направления развития социально-трудовых отношений в СССР. Препринт. – М.: ВНИИСИ, 1986, сс.39–44).


[Закрыть] стимулов и интересов. Нематериальные (неэкономические) стимулы и интересы рассматривались не как факторы, “также-влияющие” и потому желательные быть учтенными для уточнения картины, а как неотъемлемые от сущности изучаемого явления. К середине 80-х годов усилиями советских марксистов-обществоведов (в том числе не в последнюю очередь и усилиями автора) была разработана теоретическая концепция социально-трудовых отношений, в рамках которой были даны содержательные характеристики разных социальных типов индивидуального трудового поведения, в том числе разных типов индивидуального трудового поведения в условиях казарменного “коммунизма” (казарменного “социализма”).

В рамках этих исследований было ясно показано, что среди объективных обстоятельств, формирующих характер трудового поведения, есть такие, которые не являются ни внешними (в том числе неформальными) ограничениями, ни действующими извне стимулами. Так, создание моральной заинтересованности в труде не обязательно опосредуется внешним престижным поощрением, удостоверяющим человеку общественную значимость его деятельности. В создании моральной заинтересованности роль вознаграждения может выполнять самооценка индивидом своей деятельности как общественно значимой (причём, эта самооценка может не совпадать с традиционными нормами морали). А в условиях ослабленной по тем или иным причинам моральной заинтересованности личный творческий интерес может сформировать трудовое поведение, так сказать, анархического (предельно свободного) типа – то есть поведение, порождающее результаты, объективно противоречащие интересам данного общества, зафиксированным в системе его стимулов-регуляторов, в том числе в системе традиционных моральных норм[38]38
  См.: Ракитская Г.Я. Проблемы и направления развития социально-трудовых отношений в СССР. Препринт. – М.: ВНИИСИ, 1986, сс. 13–15,39-43.


[Закрыть].

Итак, если для институционалиста регулятор и ограничение – одно и то же, то для марксиста регуляторы включают как ограничения, так и стимулы. При объяснении функционирования и при моделировании хозяйственных систем, при проектировании управленческих решений разница этих подходов чувствуется особенно сильно.

2. Марксистская типизация обществ в категориях социально-организационных отношений

Марксизм различает разнообразные закономерные состояния общества – разные типы исторических фаз. Среди них:

– стабильные (устойчивые) и нестабильные (переходные);

– формации и деформации (в том числе исторические тупики);

– фазы развития, стагнирования, разложения и разрушения общества и пр.

Если говорить о стабильных (устойчивых) состояниях, то здесь марксизм, обращаясь к анализу и прогнозу сущностной специфики обществ, различает эксплуататорские и неэксплуататорские формации. При этом на уровне содержательных конкретизаций в европейской истории фиксируются такие разные эксплуататорские формации, как античная (рабовладельческая), феодализм, буржуазная (капитализм). В теоретических моделях будущего прогнозируется как возможность существования эксплуататорских формаций, так и возможность существования по меньшей мере двух разных неэксплуататорских формаций – социалистической и коммунистической.

Марксистские исследования закономерных состояний общества неевропейских цивилизаций еще не дали достаточно строгих развернутых теоретических концепций, хотя сами основоположники ввели в свое время понятие “азиатский способ производства”.

В основе классификации эксплуататорских и неэксплуататорских формаций лежит один и тот же признак – степень реальной свободы трудящихся в обществе (свободы их развития и социального поведения). Она качественно разная у раба, крепостного крестьянина, наемного эксплуатируемого работника и определяется способом привлечения людей к труду, то есть конкретно-историческим содержанием институтов власти в обществе и в хозяйстве и институтов-стимулов к труду.

По теории, степень реальной свободы у трудящихся социалистического общества и членов коммунистического общества также качественно разная. Социализм представляется обществом без эксплуатации, но с социально-групповыми различиями людей по фактическим условиям их существования и развития. Коммунизм представляется обществом, в котором “свободное развитие каждого является условием свободного развития всех”[39]39
  Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии. – К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., 2-е изд. Т.4, с.447.


[Закрыть] (синоним – обществом социально-экономического равенства).

И современные марксисты,[40]40
  Подчеркну: к современным марксистам я не отношу тех, кто считает сталинизм направлением (или развитием) марксистской мысли, а казарменный строй, утвердившийся в СССР, – социализмом, пусть даже и “ранним”, “неразвитым” и т. п. Позиция, которой я придерживаюсь, имеет строгие обоснования (см., например: Ракитский Б. В., Ракитская Г.Я. Стратегия и тактика перестройки. – М.: Наука, 1990, сс.20–43; Ракитская Г.Я., Ракитский Б. В. “Методология марксизма и историческое поприще ее плодотворности”. – М.: Институт перспектив и проблем страны, 1998, сс.36–50 и др.)


[Закрыть] и ряд других гуманистически ориентированных исследователей, обобщая социально-политическую историю XX века, подошли к необходимости различать два типа общественных систем с социально-экономическим неравенством людей — классово-демократические и казарменно-кастовые (тоталитарные, диктатурные). В основу такой типизации также положен признак “степень реальной свободы”, но в данном случае свободы всех социальных субъектов (включая свободу личности и свободу образования и функционирования субъектов-представителей).[41]41
  Первобытнообщинный строй можно рассматривать как предельный случай несвободы человека, поскольку в этом уже человеческом (производящем) обществе отдельный человек еще не является индивидом как таковым (см., например, Давыдов Ю.Н. “Труд и свобода”. – М.: “Высшая школа”, 1962, сс.33–34). Поэтому, используя современную терминологию, первобытный строй следует называть первобытным тоталитаризмом, а не первобытным коммунизмом.


[Закрыть]

Современные марксисты считают капитализм и социализм общественными системами классово-демократического типа, а строй, сложившийся в сталинскую эпоху в СССР, гитлеровский фашизм и т. п. – системами тоталитарного (казарменно-кастового) типа.

Принципиально различная степень свободы социальных субъектов в классово-демократических и тоталитарных обществах однозначно связана со спецификой организации политических (социально-групповых) отношений. А именно – со спецификой доминирующих способов взаимоувязки интересов и действий социальных субъектов в целях обеспечения целостности общества, его функционирования как единого социального организма.

Другими словами, различная степень реальной свободы социальных субъектов в классово-демократических и тоталитарных обществах определяется различным содержанием институтов власти и институтов-стимулов общественно значимой (общественно приемлемой) деятельности. Конкретные правовые нормы, формы и методы управления в демократических и тоталитарных обществах – институты второго рода – реализуют (а при внешнем сходстве маскируют) существенно разное содержание и сочетание властных отношений и стимулов.

Содержание (социальные функции) демократической системы норм и правил – согласование противоречивых интересов для обеспечения единства (однонаправленности) действий социальных субъектов.

Содержание (социальные функции) системы норм и правил в обществах тоталитарного типа, противоположного классово-демократическому, – подавление интересов и действий, расходящихся с интересами правящей группы (касты). В предельном случае стимулы практически исключаются из системы регуляторов, которая приобретает характер командно-карательный. При этом конкретно-явленческие формы осуществления диктатуры могут быть законно закреплены (не следует путать законное с демократическим), но могут быть нормами и правилами государственного произвола (беззакония).

На базе экономической эксплуатации может произрастать как демократическая организация общества, так и казарменная его организация. В то же время казарменной организации адекватна именно эксплуатация как следствие отчуждения всех, кроме правящей касты, от власти и управления. Но казарменной организации (тоталитаризму) адекватна не только экономическая эксплуатация. Ей свойственны также уравнивание всех в несвободе, бесправии и социальной пассивности, нивелирование условий жизни, предельное ограничение возможностей развития личности, в том числе возможностей формирования сколько-нибудь существенного разнообразия личных потребностей.

Подчеркну, что признак “степень свободы в обществе”, положенный в основу классификации общественных систем, есть содержательная характеристика объективных отношений, а не характеристика тех границ, в которые общество (в том числе государство) якобы вынуждено загонять неких абстрактных человекоподобных “рациональных” (как у неоинституционалистов и у пр.) индивидов, дабы обуздать их естественно-природное стремление исключительно к личной выгоде.

Примитивное, вульгарно материалистическое представление о мотивах человеческого поведения, конечно, не новое слово в экономических воззрениях. В свое время К.Маркс, анализируя историю объединения рабочих для сопротивления капиталу, писал: “Если первой целью сопротивления являлась лишь охрана заработной платы, то потом, по мере того как идея обуздания рабочих в свою очередь объединяет капиталистов, коалиции, вначале изолированные, формируются в группы, и охрана рабочими их союзов против постоянно объединенного капитала становится для них более необходимой, чем охрана заработной платы. До какой степени это верно, показывает тот факт, что рабочие, к крайнему удивлению английских экономистов, жертвуют значительной частью своей заработной платы в пользу союзов, основанных, по мнению этих экономистов, лишь ради заработной платы.”[42]42
  Маркс К. Нищета философии. Ответ на “Философию нищеты” г-на Прудона (§V. Стачки и коалиции рабочих). – К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч, 2-е изд. Т. 4, с. 183.


[Закрыть]

Приведу также выдержку из изданной в 1962 г. книги, безусловно, выдающегося марксиста советского времени Ю.Н.Давыдова, которая специально посвящена изложению общих философских и социологических предпосылок марксистского решения проблемы свободы: "… Как только мы начинаем конкретно-исторически ставить вопрос об отношении свободы одного индивида к свободе другого, мы тотчас же сталкиваемся с тем обстоятельством, что люди никогда не выступали в истории в качестве обособленных социальных “атомов” (“монад”). В реальной эмпирической истории они всегда были представителями определенных общественных классов, социальных слоев, группировок и пр. Поэтому вопрос об отношении свободы одного индивида к свободе другого имеет своей предпосылкой решение вопроса о свободе тех социальных слоев, к которым они принадлежат, социальных групп, к которым они примыкают, общественных классов, представителями которых они являются. Стало быть, прежде всего этот вопрос выступает как вопрос о реальных отношениях упомянутых социальных образований друг к другу”[43]43
  Давыдов Ю.Н. Труд и свобода. – М.: Высшая школа, 1962. С. 31–32.


[Закрыть].

Живой современной иллюстрацией этого марксистского положения может служить знаменитая шахтёрская забастовка, начавшаяся в Кузбассе (г. Междуреченск) 11 июля 1989 г. После забастовки “социологи взялись изучать её причины. Раздали анкеты, собрали ответы. Обсчитали, обобщили. Собрали шахтёров и доложили результаты опроса. Те самые люди, которые порознь отвечали на вопросы о причинах забастовки, собравшись вместе, решительно отвергли итоги опроса, даже возмутились ими. Отвечая порознь, они упускали из виду нечто, чего не упускали из виду, находясь и действуя вместе. Это общее (совместное) нечто не раскладывается на множество индивидуальных частей и не складывается из них. Это гражданское и человеческое достоинство. В реальной общественно значимой форме оно существует лишь как массовое, социально-групповое свойство”.[44]44
  Газета “Рабочая политика”, 5 марта 1998 г.


[Закрыть]

Согласно марксистским представлениям, угроза демократии проистекает из неравновесия социальных сил, а не из-за отсутствия каких-либо конкретных форм представительства социальных групп в политической системе. Неравновесие социальных сил в классово-демократическом обществе всегда несёт опасность скатывания к политической диктатуре, чреватой – независимо от субъекта диктатуры (буржуазная, пролетарская или какая-либо иная) – казарменно-кастовым перерождением общества.

В то же время, согласно марксистским представлениям, неравновесие социальных сил с перевесом на стороне эксплуатируемых трудящихся открывает возможность социальной революции в целях исключения экономической эксплуатации из жизни общества.

Ликвидация эксплуатации означала бы устранение наиболее глубинной причины возникновения тоталитарных систем. И классики марксизма, и современные марксисты рассматривают такой вариант развития одним из реально возможных, но вовсе не неизбежным, не предопределенным.

В отличие от этого псевдомарксисты, сталинисты в том числе, настаивают на том, что “коммунизм – светлое будущее всего человечества”, игнорируя реальные сложности перехода обществ не только в русло социалистического развития, но и в русло буржуазно-демократического развития. В марксизме, напротив, сложность таких переходов вполне осознана и накоплен ряд серьёзных обобщений о закономерностях социально-организационных преобразований революционных эпох.

Об этом – во второй части работы.