Текст книги "Бывших ведьмаков не бывает!"

14

К ночи задул сильный встречный ветер, поднимая мелкую волну и швыряя в спину ледяные брызги. Заметно похолодало, в воздухе чувствовалась сырость близкого дождя. Лясота изо всех сил налегал на весла, пытаясь согреться напряженной работой. Греб отчаянно, вкладывая всего себя без остатка, как будто от этого зависела его жизнь. Она, собственно, и зависела – чем дальше они от города, тем меньше шансов, что их настигнет погоня. И он греб, стиснув зубы, и лишь время от времени бросал через плечо тревожный взгляд на реку. Тьма была такая, что кто-то другой не рискнул бы доверить свою жизнь лодке. Но Лясоте надо было уходить от погони. Кроме того, он действительно видел в темноте лучше многих людей. Там, где другие еле-еле отличали берега от воды и воду от неба, он различал неровности береговой линии, и однажды вовремя заметил плывущий навстречу темный предмет – островок плавучей травы. Видимо, впереди на реке будет небольшой остров. Толкнул плывущую мимо находку веслом – точно не бревно. Интересно, далеко ли до этого островка? И можно ли там остановиться? Они уже вошли в Змеиную, а значит, впереди их ждут неприятные сюрпризы в виде извилистых берегов, отмелей и островов.

Он не думал о своем отдыхе, ради спасения своей шкуры мужчина был готов выложиться без остатка. Но с ним была девушка. Княжна Владислава сидела на корме, сжавшись в дрожащий комочек. Кроме тонкой шали, на ней ничего не было. Дорожный плащ остался в каюте «Ласточки» вместе с украденным с «Царицы Елизаветы» одеялом, а ночь была прохладной. Лясота уже отдал ей свой сюртук, оставшись в рубашке и жилетке купеческого приказчика, но она все равно дрожала. Однако помалкивала и не жаловалась.

Вообще, княжна оказалась необыкновенной. Лясота ждал, что она начнет капризничать и ныть, но девушка терпела. Она вместе с ним прошла вдоль берега около версты вверх по течению, пока мужчина наметанным глазом не заметил в кустах чью-то лодку. Не стала спорить, когда Лясота отвязал ее и запрыгнул внутрь. Помалкивала до последнего, не донимая и не отвлекая болтовней. Поровну разделила с ним купленный у разносчика подовый пирог и теперь сидела тихо как мышка. Только стучала зубами и время от времени хлюпала носом. Лясота знал женщин, – многие давно бы уже начали жаловаться на судьбу и требовали, чтобы он, как мужчина, сделал хоть что-нибудь.

– Почему вы молчите, барышня? – поинтересовался он.

Она вздрогнула от его голоса.

– Думаю, – прошептала девушка и чихнула.

– О чем? – спросил Лясота, приготовившись выслушать пространный монолог.

– Так… Скоро ли мы приплывем?

– Не скоро. – Он бросил взгляд через плечо. Нет, пока ничего не видно. – Можете пока поспать.

– Холодно, – пожаловалась она.

– Извините! – бросил Лясота. – Костер тут разжечь негде.

– Это вы меня извините, – прошептала Владислава. – Я все понимаю… Я попробую…

Она немного поелозила на скамье, пытаясь устроиться поудобнее и кутаясь в его сюртук. Яростно работавший веслами Лясота уже отчаялся дождаться, пока она успокоится и перестанет возиться, но девушка вдруг затихла.

На несколько секунд воцарился блаженный покой и тишина, нарушаемая только скрипом уключин и плеском воды. А потом Владислава как-то странно застонала и рухнула на дно лодки, как мешок. Гулко ударилась головой о доски.

– Вот черт! Барышня! – Лясота, не прекращая работать веслами, несильно толкнул ее ногой. – Барышня, вы чего?

Тишина. Уж не померла ли? На каторге и на этапе такое уже бывало – шел-шел человек, о чем-то говорил или молчал, а потом хватался за сердце, глухо вскрикивал и падал как подкошенный. Иной успевал побледнеть перед смертью или даже испугаться: «Что это со мной?» – а с иными все происходило так быстро, что люди не сразу замечали. Сердце останавливалось. Неужели и она – тоже? Что же делать?

Мысли в голове заметались испуганными мышами, в то время как руки действовали. Налегая на весла, Лясота стал сворачивать к берегу, выбрав противоположный.

– Барышня, – снова позвал он. – Барышня, вы живая?

Ему показалось, что девушка глухо застонала, но из-за скрипа весел, плеска воды, завывания ветра и собственного хриплого дыхания разобрать не удалось.

– Барышня, потерпите, – сбивая дыхание, сказал он. – Сейчас на берег сойдем!

Прошуршав носом сквозь тростник, лодка стукнулась о какую-то корягу. В зарослях было еще темнее, чем на реке, и действовать пришлось по наитию. Привязав лодку к той же коряге, Лясота вскинул легкое тело на руки, выбираясь на берег. Споткнулся, промахнувшись, и по колено ухнул в воду. Чуть было не выронил свою ношу, но княжна только макнула башмачки в воду. Едва не падая, запинаясь и цепляясь за все подряд, кое-как продрался сквозь камыши на сушу, там положил девушку на траву, всмотрелся в бледное, без кровинки, лицо. На нем даже в темноте была заметна маска страха и боли. Странно. Те, кто умирал от «удара», как писал конвойный лекарь, после смерти выглядели не так.

Чтобы послушать сердце, Лясота приложил пальцы к шее девушки, но прежде, чем он почувствовал биение жилки, ее тело вдруг дернулось, как от удара. Она захрипела, запрокидывая голову, застонала, как от сильной боли, пробормотала что-то невнятное, всхлипнула, хватая ртом воздух.

– Живая…

– Ай! Жжет! – Девушка опять дернулась.

«Припадок», – сообразил Лясота. Но что делать в таких случаях? Девушка стонала и вскрикивала, дергалась и металась, и, пытаясь как-то прекратить истерику, он коротко и хлестко ударил ее по щеке.

Крики захлебнулись как по волшебству. Княжна резко выпрямилась, распахивая глаза. В темноте они сверкнули странным огнем, словно очи ведьмы. Несколько секунд она смотрела прямо в лицо мужчине, а потом огонь в глазах потух, и на лице появилось выражение обиды и боли.

– Вы… вы…

Нижняя губа задрожала, из глаз хлынули слезы.

– За что?

– У вас был припадок.

– Неправда! У меня нет… То есть раньше никогда не было, а теперь… Это было ужасно! Я теперь умру?

Не выдержав, Лясота рассмеялся, и девушка заплакала навзрыд, что сразу остудило его веселье. Нашел тоже, над чем смеяться! Связался с больной. Тут плакать впору.

Коря себя на все лады за то, что произошло, он обнял девушку, давая спокойно выплакаться.

Конечно, о том, чтобы продолжать путь, не могло быть и речи. Закутав княжну в свой сюртук и накинув сверху шаль, Лясота до рассвета просидел, не сомкнув глаз и согревая задремавшую попутчицу своим телом. Княжна, однако, не сильно его беспокоила. Пригревшись, она сразу уснула, но сон ее был неспокоен. Время от времени она тихонько стонала, что-то вскрикивала и бормотала на иностранных языках. Лясота с пятое на десятое разбирал два-три языка, кроме родного и великоросского, и узнал один из них. Галльский язык, которому учат только барышень благородных домов. Прусский. Британский. Латинский… Образованная барышня. Толку-то от ее образования здесь, на глухом берегу ненастной ночью! Впрочем, какая-никакая польза от ее бормотания имелась. Намахавшись веслами, Лясота устал – сказалось напряжение последних дней – и клевал носом. Крики и разговоры девушки всякий раз будили его, заставляя открывать глаза.

Под утро она затихла окончательно, задышала глубоко и ровно. Как Лясота ни крепился, глаза закрылись сами собой. Под сомкнутыми веками зазеленела молодая трава. Крупные капли росы сверкали, словно сотни крошечных солнц. Он шел по росистой траве, высокой, по пояс, босыми ногами чувствуя тепло земли, ощущая, как ее сила вливается в него при каждом шаге. Шел и ласкал пальцами головки цветов и метелочки злаков. Где-то слышался звон колокольчиков. Лясота повернул на звук – и земля неожиданно вздыбилась. Взметнулись вверх жирные комья, к которым еще цеплялись корнями травы и цветы, полетели в разные стороны, а из глубокого провала полезли, стремительно разворачиваясь с упругим скрипучим шелестом, кольца огромной змеи. Откуда-то из сплетенных в тугой шевелящийся клубок колец выскользнул длинный тонкий, как кнут, хвост. Махнул по воздуху – и Лясота только вскрикнул, ощутив жесткий удар по лицу…

И проснулся, держась за щеку.

– Нахал! – отшатнулась от него княжна Владислава. – Да как вы…

– За что? – взвыл он. Щека горела.

– Он еще спрашивает! – Девушка вскочила, двумя руками обхватив себя за грудь и плечи, словно боялась, что кто-то сейчас начнет срывать с нее одежду. – Вы меня… вы меня… трогали!

– Нет.

– Да! Мне такой сон приснился… – В ее голосе послышались слезы. – Страшный. Просыпаюсь, а тут вы…

– Я тут ни при чем. Я спал.

– Но вы меня обнимали!

– И что в этом такого? Вы замерзли. Я, кстати, тоже.

– Да, но это же не повод!

– Не повод для чего? – разозлился Лясота. – Вы что думаете, я только того и жду, чтобы залезть вам под юбку, как ваш отчим? Не дождетесь! Да будет вам известно, милая барышня, что Лясота Травник никогда не пользовался бедственным положением женщин и уж точно никогда и ничего не добивался насилием!

Владислава испуганно захлопала глазами. На нее так давно никто не кричал! Даже отчим, и тот умел пугать, не повышая голоса.

– Почему вы кричите на меня? – прошептала девушка. – Я вам ничего плохого не сделала.

– Я вам – тоже. И даже не собирался! У вас был припадок.

– Неправда! То есть я хочу сказать… – Она попыталась восстановить в памяти события минувшей ночи. – Я хочу сказать, что не знаю, что со мной было. Просто внезапно мне стало так жарко, и все тело заломило. Я, наверное, заболела? – Она дотронулась до лба рукой. – У меня жар. И ночью мне снился кошмар. Так всегда бывает, когда заболеваешь. Моя няня рассказывала, что это все от того, что человека ловят лихоманки.

– Кто-кто? – Вот уж чего не ожидал, так это упоминания о суевериях.

– Двенадцать сестер-лихоманок, – объяснила Владислава. – Гнетея, Пухлея, Трясавица… Я всех не помню. Но, когда нападает Трясавица, человека бьет озноб. Когда Гнетея – его словно давит что-то. Когда Пухлея – он распухает. На меня напали три из них. Скоро навалятся остальные, и тогда я заболею.

– Глупости все это, – отрезал Лясота. – Образованная барышня, по-галльски и по-британски разумеете, а такие, прости господи, бредни говорите! Давайте лучше собираться. Мы и так несколько часов потеряли. А нас ищут.

Владислава тихо ойкнула. Она вдруг ясно вспомнила вчерашний день. Побег с «Ласточки», украденную лодку – все до того момента, когда ее внезапно глубокой ночью накрыл неожиданный припадок. Неужели это правда и она заболевает? Ну да, две или три ночи ей пришлось провести под открытым небом, на воде. Наверное, ее продуло. Няня всегда говорила, что молодые девушки должны беречься – мол, здоровье у благородных барышень хрупкое, глаз да глаз нужен.

Ее спутник уже спустился к лодке, и девушка последовала за ним. Пробираясь через заросли прибрежных кустов, она зацепилась за ветку уголком шали, наклонилась, чтобы ее поднять, и только теперь сообразила, что у нее на плечах еще и мужской сюртук. Оглянулась на спутника – он был в одной рубашке и приказчицкой жилетке. Дувший с верховьев ветер вздувал рукава пузырями, ерошил волосы на затылке. Он отдал ей свою одежду и всю ночь обнимал, согревая, а взамен получил пощечину. Девушка почувствовала прилив раскаяния.

– Извините, – промолвила она. – Я не хотела.

– Угу, – буркнул мужчина. – Давайте руку.

Он помог ей перебраться на корму лодки, налег на весло, отталкиваясь от берега.

– Возьмите ваш сюртук. – Владислава начала было снимать его.

– Оставьте. – Лясота, вывернув шею, осторожно, действуя попеременно обоими веслами, выгребал на протоку. – Утром на реке еще прохладно.

– Вы тоже замерзли.

– Сейчас согреюсь. – Он сильным гребком послал лодку вперед. – Хотите есть – там в мешке хлеб, сыр и ветчина. Вода во фляге.

– Спасибо. – Есть хотелось ужасно, но мужчина молчал так напряженно, что у Владиславы кусок в горло не лез. – Извините меня.

– Угу, – опять буркнул он.

Его темное от многолетнего загара лицо было мрачным и сосредоточенным, глаза смотрели в одну точку. «Все еще злится!» – с тоской подумала девушка. Ей уже было стыдно за свой порыв. В конце концов, этот человек так много для нее делает! Да, она заплатила ему за то, чтобы он доставил ее в Загорск, но ведь что ему стоило в Усть-Нижнем улизнуть с ее деньгами, пока Владислава ждала в лодке? И потом, в этих не то Вызимах, не то Изюме, – а ну как бы он не пришел за ней в бакалейную лавку? Он ведь куда-то спешил, когда Владислава навязалась ему в попутчицы. Если он собирался покинуть пароход тайком, ночью, значит, ему было что скрывать. Княжна Владислава ему мешала, но ведь он согласился ей помочь! Нет, она несправедлива к этому человеку.

– Мне правда очень жаль, – собравшись с силами, сделала она третью попытку. – Я не должна была…

– Забыли, – буркнул он.

– Нет, не забыли! – с жаром возразила девушка. – Вы злитесь на меня, а я… я пытаюсь загладить свою вину. Я не должна была вас бить. Просто мне приснился такой плохой сон… Как будто меня душит огромная змея.

– Змея? – неожиданно заинтересовался Лясота. Ему ведь тоже снилась змея. – Какая?

– Огромная. Толщиной в руку, наверное. Вот я спросонья и подумала, что вы… ну, что это вы позволили себе лишнее.

Он хмыкнул, опять быстро отвернувшись и посмотрев через плечо. И Владислава внезапно вспомнила кое-что.

– А кто такой Лясота Травник?

Весла дрогнули в руках. Одно вырвалось и шлепнулось в воду, ударив по кисти. Лясота поднял на девушку взгляд, изо всех сил стараясь, чтобы его голос не дрожал.

– Что вы сказали, барышня?

– Ну, – она покраснела, – я вспомнила, что вы сказали странную фразу – мол, Лясота Травник никогда не пользовался бедственным положением женщины и не опускался до насилия. А вы сейчас так на меня посмотрели, что я вспомнила, ну и…

Говорить правду было нельзя – как все женщины, эта княжна любопытна и сметлива, она живо сообразит, почему он назвался другим именем. Разве только сочинить сказку, смешав ложь и правду?

– Лясота Травник, – он ухватился за весла, налег, выгребая что есть силы, чтобы паузы в рассказе казались не случайными, – я его мало знал. Он был… тоже лях. Офицер. Наш сосед. Немного старше меня. Он был из благородных, старинного шляхетского рода. Очень этим гордился. Говорил, что его предки были рыцарями, а рыцари всегда уважительно относятся к дамам. Ни один мужчина не должен поднимать руку на женщину, как бы ни хотелось. Это подлость. И позор. Мы служили вместе. И дружили, несмотря на то что я был, как говорится, из другого теста. Я мечтал походить на него, – добавил он, внутренне гордясь рассказом. И ведь нет почти ни слова лжи. Тем более что в юности Лясота действительно мечтал походить на своего соседа, того самого, кто помог его матери в нужде. Мать хотела отплатить за добро, но не знала, что может предложить, кроме самой себя ну и захудалого клочка земли, на котором стоял их хутор. Тогда сосед и ответил, что не воспользуется бедственным положением женщины в своих целях.

– А где он теперь? – вернул с небес на землю голос княжны.

– Погиб, – коротко ответил Лясота и, чтобы закрепить ложь, добавил: – Из-за женщины.

Владислава вздохнула и отвернулась, глядя на проплывающий мимо берег. Они держались поближе к зарослям, не рискуя выбираться на середину, где встречное течение было слишком сильным. Миновали водопой, потом, какое-то время спустя, мостки, где какая-то женщина, стоя на коленях, полоскала в воде белье. Она подняла голову, провожая лодку взглядом. Владислава отвернулась.

– Не стоит, – нарушил молчание Лясота.

– Почему?

– Будете отворачиваться, она вас непременно запомнит – мол, что за барышня такая, глаза отводит? Наверное, есть что скрывать. Будет думать, что да как, и, когда спросят, все и расскажет. А так – ну плыли и плыли. Мало ли кто куда плывет! Выкинет из головы и забудет.

Владислава выпрямилась, оглянулась на мостки. Крестьянка уже занималась своим делом, и внимательный взгляд пропал втуне.

15

Встречный ветер и не думал утихать. Вскоре после полудня он нагнал тяжелые дождевые тучи. Они закрыли все небо от края до края, разделив его на две половины. Там, впереди, куда держала путь лодка, было темно и мрачно, а за спиной, в низовьях, пока еще светило солнце. На фоне темно-синего свинцового неба прибрежная зелень и синь воды казались еще ярче, линии – четче. Если бы не ветер, гнавший навстречу рябь, было бы совсем хорошо. В свое время Владислава любила вот такое время, когда среди бела дня свет встречается с тьмой и последние лучи солнца пронзают тяжелые тучи прежде, чем погаснуть. Любила смотреть, как ураганный ветер гнет деревья, как бегают по двору прачки, собирая белье, как спешит горничная забрать материнскую шаль, забытую на скамейке в саду, как ветер треплет одежду и волосы и как первые крупные капли падают на сухую землю. Но любила наблюдать за всем этим, стоя на террасе их загородного дома или из окна, с безопасного расстояния. А отнюдь не сейчас, когда они упрямо плыли прямо навстречу грозе.

Петр Михайлик греб как заведенный. Он почти не останавливался, лишь в полдень они ненадолго пристали к берегу, перекусили половиной хлеба с сыром. Он спешил.

Владислава, поглядывая через его голову на небо, в один прекрасный момент заметила, что вдалеке повисла какая-то серая пелена.

– Там дождь, – неуверенно промолвила она.

– Знаю, – коротко ответил мужчина, бросив в очередной раз взгляд через плечо. – Будем надеяться, что он закончится прежде, чем мы доплывем.

Но их надеждам не суждено было сбыться. Дожди, видимо, шли в верховьях не первый день, и река постепенно вздувалась. Ветер усиливался, грести становилось все труднее. Несколько минут спустя потемнело так, словно уже наступил вечер. А еще через полчаса упали первые капли.

– Ой, мама! – вскрикнула Владислава, когда первая шлепнулась ей прямо на нос. Девушка невольно схватилась за свою шляпку. – Мы промокнем?

– Накиньте мой сюртук на голову, – успел посоветовать Лясота, и буквально в следующую минуту дождь обрушился на них, быстро превращаясь в ливень. Завизжав от неожиданности, Владислава скорчилась под сюртуком, тщетно стараясь прикрыть и голову, и ноги. Она чувствовала, как намокают башмачки и подол платья. Лясота мигом промок до нитки. Теплые тяжелые капли барабанили по спине. Мокрые волосы липли ко лбу. Бросив взгляд через плечо, он заметил, что река практически исчезла за серой пеленой дождя. Усиливающийся ветер гнал волну, качая лодку. Еще немного, и она потеряет управление. Он пока еще видел берег, и ему показалось, что сквозь шум дождя и плеск весел различает и другой мерный плеск – плеск лопастей огромного водяного колеса. Водяная мельница? Но откуда? Впрочем, он же никогда не был на этой реке и не знал: вдруг в здешнем краю водяные мельницы ставят не возле ручьев и малых речушек, а по берегам вполне судоходных рек? И сразу становится понятно, почему он раньше ничего не слышал – видимо, из-за ливня вода поднялась и мельничное колесо стало вращаться намного быстрее.

Радовался он недолго; память услужливо подсунула воспоминание-предостережение. Нельзя, ни в коем случае нельзя доверять мельницам, появившимся как бы ниоткуда! Мельницам, которые стоят не там, где должны. Мельницам, которые замечаешь, когда уже поздно.

Торопясь обмануть судьбу, заманивающую их в ловушку, Лясота направил лодку мимо, не обращая внимания на усиливающийся ливень и ветер, швырявший в спину воду ледяными пригоршнями. Мокрая с головы до ног, Владислава совсем сжалась в комок, уткнув нос между коленями. Вода текла ручьями на носки ее дорожных башмачков, которые и без того уже оказались в образовавшейся на дне лодки луже.

Не переставая грести, Лясота чуть задел ногой ее ногу:

– Барышня! Хватит дрожать и вычерпывайте воду!

– Что? – Из-под ворота мокрого сюртука взглянули несчастные и недоуменные глаза.

– Воду! – прокричал он, силясь перекрыть шум дождя и вой ветра. – Лодка полна воды! Не будете вычерпывать, мы утонем! Вы хорошо плаваете?

Она отчаянно замотала головой.

– Но я… не…

– Бросьте! Делайте хоть что-нибудь, черт бы вас побрал! И отцепитесь вы от этой тряпки! Больше вымокнуть невозможно!

«Нет, – тут же вспомнил он. – Возможно». Пистолет. Огниво. Трут. Если из-за дождя он лишится всего этого, добра не жди. Хорошо, что он успел сунуть мешочек с огнивом и порохом за пазуху – есть шанс, что он отсыреет не полностью.

– А мы не пристанем к берегу? – вопросила Владислава.

– Пристанем! – Он прислушался к стуку мельничного колеса. Показалось или он стал стихать? – Когда найдем подходящее место. В такую погоду это непросто, но у меня острое зрение. А вы работайте, вычерпывайте воду! Ну?

Она принялась за дело неловко, кое-как загребая воду ладонями.

– Башмаком удобнее, – посоветовал Лясота, понаблюдав за ее действиями. Девушка посмотрела на него с недоумением и разуваться не стала.

Полная воды, лодка слушалась плохо. Ругаясь сквозь зубы – не только на изнеженную барышню, но и на самого себя за то, что не остановился раньше, до дождя, Лясота с трудом подвел ее к берегу.

Ему удалось найти открытое пространство – небольшой пляжик, весь изрытый глубокими следами коровьих и козьих копыт. Подъем был довольно крутой, карабкаться пришлось почти на четвереньках. Конечно, не хотелось бросать лодку, но оставаться подле нее в быстро сгущавшихся сумерках, под дождем, было глупо и даже опасно.

Впереди за редкими деревьями мелькнул огонек. В другое время Лясота нипочем не доверился бы людям, но сейчас, вымокнув до нитки, да еще и с девушкой, он был готов рискнуть. У княжны так стучали зубы, она так дрожала от холода и усталости, что у мужчины просто не было иного выхода. Кроме того, по его расчетам, они уже оказались на территории княжества Загорского. В крайнем случае можно воспользоваться именем здешнего князя – мол, кто их тронет, будет иметь дело с этим человеком.

– Туда! – Он схватил девушку за руку. Кисть показалась удивительно горячей. – Видите – свет?

Она кивнула и громко хлюпнула носом.

Массивный дом под высокой крышей, где наверняка находился вполне пригодный для жилья чердак или даже второй этаж, стоял на открытом пространстве. Позади стеной стояли деревья. Сад? А что там, за кустами? Какой-то сарай? В темноте и за дождем не угадаешь. Но все равно – что-то тут не так.

– Почему мы остановились? – Владислава дернула его за руку и снова хлюпнула носом. Лясота мотнул головой, собираясь с мыслями для ответа, но тут дверь приотворилась, и в проеме под козырьком показалась голова в меховой шапке.

– Кто тут бродит?

– Мы! – подала голос девушка прежде, чем Лясота успел ее предостеречь.

– Кто – вы? – отозвались из-под козырька.

– Молчите, – успел шепнуть Лясота.

– Почему? – удивилась Владислава. – Я устала, мне холодно и…

Лясота посмотрел в ее глаза. Несколько секунд колебался и наконец решился:

– Мы сбились с пути. Попали под дождь. Нам нужно где-то отдохнуть и обсушиться… И девушке плохо.

Княжна возмущенно пискнула, даже скорее не пискнула, а чихнула и тут же испуганно закрыла нос и рот ладошкой.

– Девушке, говоришь, плохо, – промолвили из-под козырька. – Ну, тогда заходите.

Переступив порог, оказались в темных сенях. Мрак был такой, что даже Лясота с его острым зрением, сделав два шага, споткнулся и едва не упал на сваленные как попало мешки. Рядом испуганно вскрикнула Владислава, хватая его за руку. Он машинально приобнял девушку за плечи, помогая устоять. Повел свободной рукой по воздуху. Пальцы наткнулись на поддерживающую потолок балку, на которой на крюках что-то висело – судя по всему, какие-то куртки и мешки. Не выпуская Владиславу, двинулся дальше, ощупывая дорогу. На пути попался еще один мешок, пустое ведро, с грохотом откатившееся в сторону. Потом он наступил на что-то мягкое – то ли полушубок, то ли какая другая рухлядь. Наткнулся на бочонок, из которого несло солеными огурцами и кислой капустой вперемешку. Внезапно захотелось есть, да так сильно, что Лясота сам испугался своего желания. Не просто есть, а накинуться на содержимое этого бочонка, запустить руки в его содержимое и жевать, кусать и глотать…

– Что там? – прошептала Владислава. – Пустите, Петр, я хочу…

Голос княжны как-то странно задрожал. Он попятился, толкая Владиславу, которая попыталась пробраться к бочонку.

– Пустите!

– Нет. Нельзя. Опасно.

– Почему? Я хочу есть!

– Нельзя.

Бочонок притягивал, манил. Внезапно пришла ясная мысль, что вокруг во всех мешках, кадках и бочонках – еда. Соленые грибы и моченые яблоки, копченые окорока и колбасы, сыр и соленая икра. Осталось определить, что где. Руки сами потянулись надорвать бок ближайшего мешка. Там, судя по всему, хранились окорока… А у стены ждут своего часа бочонки с пивом, медовухой, самодельными винами и настойками. Вина хорошего, какое пил когда-то, захотелось неимоверно.

– Нет.

И словно ждала именно этого слова, со скрипом распахнулась внутренняя дверь. На пороге, со спины кажущийся черной тенью, замер хозяин дома – высокий худощавый согбенный силуэт.

– Чего застыли? Аль заплутали? В трех соснах-то…

При свете выяснилось, что сени не так уж велики – шага три-четыре. И насколько на улице было холодно и сыро, настолько в большой комнате, куда они попали, было жарко и сухо.

Свет и тепло давал внушительных размеров очаг, какой впору был придорожному трактиру, а никак не одинокому домику в глухой местности. Над огнем висели два котелка, большой, ведерный, и поменьше, от которого исходил терпкий травяной дух. Сиротливо стояли прислоненные к стойке вертела, судя по толщине, предназначавшиеся не только для пернатой дичи. Вдоль стен стояло несколько ларей и шкафов. На разной высоте были прибиты полки, ломившиеся от посуды. По углам торчали бочки, а середину комнаты занимал длинный стол и две лавки. На нем скромно смотрелись одинокая свечка и две миски с простым ужином – каша и хлеб.

Хозяин, при свете оказавшийся тощим стариком с уныло висевшими усами и седыми всклокоченными, словно побитыми молью волосами и такой же бородой, прошел к столу, но остановился на полпути.

– Проходите к огню.

Лясота подтолкнул Владиславу поближе к очагу. Удушливое тепло огня окутало его, постепенно начиная испарять из костей холод и сырость. Его всего затрясло. Он скинул с плеч девушки ее шаль и промокший насквозь сюртук, выжал одежду на зашипевшие угли, встряхнул, накинул на вертела, чтоб просушились. Взяв за локоть, как неживую, усадил княжну на колченогий табурет. Девушку била мелкая дрожь. Она разрумянилась – то ли от тепла, то ли от простуды. Взгляд ее не отрывался от огня. Как во сне, она потянулась, выжала сначала подол платья, потом не спеша стала распутывать порядком растрепавшиеся косы. Лясота стоял рядом, исподтишка щупая за пазухой мешочки с огнивом, трутом и порохом – не отсырели ли? Про пистолет за поясом он волновался не меньше, но проверять оружие в присутствии хозяина боялся.

Тот смотрел на гостей пристально, не отрываясь; оба чувствовали на себе его взгляд.

– Откудова сами будете? – нарушил молчание старик.

– Издалека, – решил не вдаваться в подробности Лясота. – Торопились, решили успеть до грозы.

– Бывает. А куда путь держите?

Владислава вскинула на своего спутника глаза. Она уже открыла рот, чтобы ответить, но мужчина выразительно шевельнул бровями и решительно заявил:

– Далеко.

– И давно в дороге?

– Да.

– Устали небось? – не отставал старик.

– Грозу переждем и дальше пойдем.

Владислава чуть не задохнулась от возмущения. И почему Петр не дает ей вставить ни слова? В конце концов, она – княжна Загорская, наследница имени и титула! Они уже на землях ее отца, и она имеет право…

– Вижу, – заключил старик, – люди вы непростые. Не взыщите, коль что не так. Один ведь живу, даже собаки нету. По целым дням сиднем тут сижу. Порой днями людей не вижу. А тут сразу двое. Отчего не поговорить?

Лясота молчал, глядя на пламя. Оно было живым, настоящим, чистым. От котелков поднимался сытный дух. Что в большом? Кажется, щи? Он посмотрел на Владиславу. Девушка ответила ему жалобным взглядом. Глаза ее блестели как-то странно. Неужели впрямь заболела? Вот и румянец на щеках так и горит…

– Что-то вы больно молчаливы, – не отставал хозяин дома. – Как рыбы снулые.

– Устали, – коротко ответил Лясота.

– Неужто так? А по мне утопленники разговорчивее вашего будут. Тут о прошлом годе в поместье одном случай был, – пустился он в объяснения, – как-то раз понаехали к тамошнему барину гости. Ну, лето, теплынь, отчего не погостить. И вздумал один из гостей хозяйскую дочку на лодке прокатить. Река большая, Вертуга, уж до того красива – спасу нет. Вот поплыли они – а тут гроза. Аккурат такая же, как сейчас. Вода и поднимись, из берегов ажно вышла. Они к берегу плыть – берега не видать. А в лодку вода налилась… Так оба и не воротились.

Владислава вздрогнула, с испугом покосившись на мужчин.

– Знающие люди сказывают, они до сей поры по реке плавают, ищут берега, а найти не могут.

Вместо ответа Лясота наклонился, вынул из огня сучок и сжал в кулаке. В руку стрельнуло болью через кисть до локтя и выше. Зашипел уголек. Запахло паленой кожей. Ахнув, Владислава встрепенулась, потянулась к его ладони. Лясота ответил ей улыбкой, разжал пальцы, роняя потухшую веточку и рассматривая след ожога. Бывало и хуже. Ничего, заживет.

– Вы не голодны, часом? – вдруг засуетился старик, присев, но тут же вскочил. – Уж простите старого дурня – так обрадовался, что с живыми людьми говорю, что про все на свете позабыл!

Он засуетился, заметался туда-сюда. Откуда-то на столе взялся каравай хлеба, два кувшина и пара кружек, большие миски, полные каши и щей, миски поменьше с солеными грибами и огурцами, нарезанная ломтями кровяная колбаса. Желудок Лясоты радостно буркнул, предвкушая сытный обед, но мужчина не торопился к столу.

Владислава встала с табурета, хотя от усталости ломило все тело и ужасно клонило в сон. Но в тепле голод дал о себе знать, и она уже шагнула к столу, но тут ее решительно удержали за руку. На ее глазах Петр Михайлик поднял руку и как-то странно повел растопыренными пальцами в воздухе.

Старик, колупавшийся в дальнем углу и стоявший к гостям спиной, сдавленно захихикал.

– Не боись, мил-человек, – промолвил он, не спеша поворачиваться, – садись и ешь-пей без страха. И так понятно, что вы – люди.

Лясота перевел дух, хотя сначала его пробрала дрожь. Не может такого быть! Здесь и сейчас, в этой глуши – и вдруг такое… Но перенес ногу через лавку, присаживаясь и подавая руку Владиславе.

– А что, – деревянная ложка уже лежала рядом с миской горячих щей, – были сомнения?

– Да как им не быть, – старик, держа у груди оплетенную лозой бутыль, подошел к столу, – когда тут издавна такие дела творятся? Про утопленников-то я рассказал, помните?