Текст книги "Повороты судьбы. Воспоминания"

* * *

Педагогический коллектив школы был очень сильный в сравнении с нашей семилеткой. Требования по всем предметам были довольно высокие. Знаний явно не хватало, пришлось много заниматься. С особой любовью вспоминаю учителя математики. От него всегда исходило какое-то спокойствие. Он никогда на нас не кричал. Даже не повышал голоса. Математику я не понимала. Была слабой ученицей по этому предмету. Для меня он выбрал свой особый метод преподавания. Каждый урок начинал с того, что вызывал меня к запасной доске и давал задание – решить уравнение, задачу или что-то доказать. Сам же в это время работал с классом. Проверял задание и каждый урок ставил оценку. Поскольку знала, что меня будут спрашивать, приходилось каждый день основательно готовиться к уроку. Так продолжалось до тех пор, пока он не сделал из меня ученицу, которая по математике стала получать твердые «четверки». В конце года по геометрии я имела пятерку. Как радовалась, что, наконец, по математике стала хорошей ученицей!

Успех по математике вдохновил меня. У меня появилось желание хорошо учиться и по другим предметам. По итогам года была хорошисткой.

Хотя война и закончилась, но это мы мало почувствовали. По-прежнему на хлеб и продукты были карточки, как обычно мне приходилось много работать по дому и огороду. Обидно было только то, что мои одноклассники, у которых отцы погибли на фронте, получали денежные пособия, им полагались материальные льготы, а мы всего этого были лишены. Повзрослев, стала меньше говорить о том, что мой отец погиб в тюрьме, что он – «враг народа».

В нашей школе училось много детей из детского дома. Среди них были дети, привезенные к нам после блокады Ленинграда. Осенью, когда поспевали овощи на огороде, я приглашала к себе в гости подружек по школе из детского дома. Они могли вырвать в нашем огороде морковку, репку и другие овощи и полакомиться ими. Хотя овощи у самих все были на учете. Особенно часто приходила к нам девочка по имени Шура из Ленинграда.

Мама с любовью относилась к моим подругам. Иногда я приходила к ним в детский дом. Видела, как их кормили. Они могли поесть три раза в день. Мы же такого удовольствия были лишены.

С тех пор у меня осталось щемящее чувство любви к этим детям. Когда стала работать учителем, к детдомовцам старалась быть более внимательной.

Глава II. Ранняя юность. Начало трудовой деятельности

Окончила восьмой класс. Встал вопрос – продолжать учиться дальше или идти в среднее специальное учебное заведение и поскорее получить специальность. На семейном совете было решено, что должна поступить в техникум. Если продолжать учиться в школе и окончить десять классов, далее поступить в институт, то до получения специальности надо потратить еще семь лет.

Стала выбирать, куда поступить. Конечно, в техникум, после окончания которого работа должна быть связана с природой. Практического опыта в выборе учебного заведения не было. Не имея никакого представления о сельском хозяйстве, решила поступить в сельскохозяйственный техникум, на отделение плодоовощеводства. Представляла себе работу в саду. Какое удовольствие наблюдать за деревьями во время их цветения, плодоношения! До этого времени яблоки видела лишь несколько раз. Тогда они для меня были вкуснее конфет. Поехала сдавать вступительные экзамены в город Красноуфимск. Это было довольно далеко от наших мест, километров шестьсот. Все знакомые удивлялись, почему так далеко поехала учиться, как будто в Свердловске было мало средних учебных заведений! Теперь понимаю, что совершила большую ошибку. По моим наклонностям мне следовало бы поступать в лесотехнический техникум. Там я бы чувствовала себя как рыба в воде.

На нашу специальность был самый большой конкурс, и удивительно то, что большинство абитуриентов были не из сел, а из городов, такие же, не имеющие ни малейшего представления о сельском хозяйстве, романтики. Сдала экзамены. Поступила.

Приехала учиться. Красноуфимск мне очень понравился. Старинный русский провинциальный город. Большое впечатление произвел на меня железнодорожный вокзал. Здание вокзала располагалось в березовой роще, в некотором отдалении от города. Весной эта роща наполнялась криками грачей, которые прилетали сюда в большом количестве. Все березы были усеяны гнездами грачей. Приятно было наблюдать, как птицы после зимы ремонтировали или заново отстраивали гнезда, а потом высиживали птенцов и заботливо за ними ухаживали. До этого времени таких больших колоний грачей никогда не видела.

Через эту станцию проходила крупная железнодорожная магистраль на Казань и далее на Москву. Город располагался в небольшой низменности, вдоль реки Уфы. Река большая, с очень быстрым течением. Вода в ней была чистая, прозрачная, приятно журчащая по дну, усыпанному сплошь мелкими камушками.

Общежитие студентов находилось в центре города, прямо на берегу этой прекрасной реки. Постройки домов в городке представляли собой деревянные особняки. Во всем облике чувствовалась русская старина.

С восточной части города проходила гряда невысоких гор. Как мы любили ходить туда весной и летом за цветами! Они почти сплошь покрывали склоны. Деревьев на них было мало. В особенности мне нравился цветок, который мы называли дикой геранью. Это невысокие кустики, покрытые цветами различной окраски – от красного до слабо-фиолетового тонов. Цветы росли маленькими букетиками и были чем-то похожи на цветы герани. Если смотреть на склоны гор снизу, то перед тобой расстилается большой ковер разноцветных цветов. Прекрасная картина, созданная природой!

Все дышало спокойствием, размеренностью, в отличие от наших уральских промышленных городов. Техникум был основан еще до революции. Мне очень нравился педагогический коллектив. В большинстве своем преподаватели были уже в солидном возрасте. Все мужчины-преподаватели – фронтовики, вернувшиеся с войны, зачастую с ранениями. Вспоминаю нашего директора техникума. Это был очень интеллигентный человек. Носил пенсне, этим самым, как нам казалось, походил на Чехова.

Химию нам преподавала Лидия Ивановна, довольно пожилая женщина. Но как она нас учила! Мы изучали основной курс химии и ее прикладной характер. Очень много занимались в лабораториях. Лидия Ивановна была для нас просто магом. Она заставляла каждого влюбиться в ее предмет. С этих пор я очень полюбила химию.

Жила Лидия Ивановна одна в собственном доме. Мы любили ходить к ней в гости. В доме имелась большая коллекция природных минералов. Вообще ее дом был просто наполнен старинными вещами, каждая из которых имела свою историю. Квартира выглядела как музей, много картин. Лидия Ивановна была прекрасной рассказчицей. Когда мы приходили к ней, всегда старались чем-то помочь. Около ее дома находился небольшой земельный участок. Мы помогали его перекапывать, рыхлить. Вспоминаю куст жасмина. Увидела настоящий жасмин в первый раз. Какой запах исходил от его цветов! Если приносили в комнату два-три цветочка, то вся она наполнялась прекрасным ароматом…

Условия в общежитии были тяжелые. В одной комнате жили 24 человека. Спали на двухэтажных кроватях. Посередине комнаты стоял огромный стол. Стульев не было, сидели на своих чемоданах. Голод продолжался, хотя войны уже не было. Хлеба давали по пятьсот граммов в день и обед в столовой. Но это был гороховый суп с овсом, в котором плавали небольшие белые червячки (видимо, это были какие-то вредители, поражающие горох). Иногда давали картофель с небольшим количеством кислой капусты. Такой обед считался деликатесом. Одеться тоже было не во что. У меня было два платья: одно ситцевое – для лета, другое – более плотное, в котором ходила на занятия. Это платье я случайно облила кислотой на занятиях. Пришлось его штопать. Так, в штопаном платье и проходила весь первый курс. Из верхней одежды носила телогрейку. На зиму пришивала к ней маленький воротничок из шкурки кролика, а весной его отпарывала. Но мы как-то этих трудностей не замечали и не расстраивались. Тогда были все такие. У нас в группе был студент, который ходил на занятия в лаптях. (Потом он стал занимать большую должность на целинных землях). Ходили и в театр. Как аккуратно сдавали мы свои телогрейки в гардероб театра! В группе выделялись три-четыре студентки, которые хорошо одевались. Одежда была привезена их отцами с фронта. Это немецкие вещи. Тогда из Германии отцы присылали семьям посылки с трофейными вещами и привозили их домой после демобилизации.

Вроде бы и хлеба нам давали, и был приварок, но все равно постоянно хотелось есть. Дом – далеко. Мне могли прислать только немного денег, которых хватало на покупку одной пайки хлеба. Но какие были мы сознательные! Никто не жаловался на жизнь, на трудные условия. Все было как само собой разумеющееся. Патриотизм был у нас необыкновенный.

Однажды забрали по карточкам и съели пайки хлеба за несколько дней вперед. Наступил конец месяца. Карточки закончились. А новые, естественно, нам еще не давали. Пришлось голодать по-настоящему. Трудно без хлеба. В первый день голодовки все пошли на занятия. На второй день те, кто был понежнее, уже не пошли. На третий день не пошли на занятия все. Преподаватели об этом ничего не знали. Мы боялись признаться в том, что забрали хлеб вперед. Вели себя так, как будто бы совершили преступление. Лежим на кроватях. Вдруг открывается дверь и вбегает наш директор. Он возмущенно кричит:

– Что же вы ничего не сказали о том, что голодаете?!

Мы отвечаем:

– Боялись.

Вот ведь какие глупые были!

Он быстро организовал, чтобы нам принесли мешок картошки и полмешка муки. Получили все это. Но как испечь хлеб? В общежитии были печки-голландки. Размешивали муку, как на блины, наливали эту массу в сковородки и пекли в печи прямо на углях. Не хватало терпения испечь как следует. Ели ложками полуиспекшееся тесто. Вроде бы наелись. Сейчас просто удивляюсь: как это никто из нас не заболел после такой еды?

Другое несчастье. Одна из наших девочек заболела чесоткой. Пришли врачи, отделили ее кровать от всех остальных ширмой. Вскоре заболела другая. А потом – вся комната и все общежитие.

Вдруг к общежитию подгоняют грузовые машины и нам говорят, чтобы вместе с постелями грузились на эти машины. Привезли нас к вокзалу. Там стоял специальный железнодорожный состав. Завели в вагон. Заставили раздеться. Вещи забрали в прожарку, а нас попросили принять душ. Когда встали под душ, то из него полилась вода с вонючей жидкостью. Вот так нас обработали. Затем надели свои прожаренные вещи, и повезли обратно. После этого чесотку как рукой сняло.

В глазах у меня такая картина: худые, все в чесотке, девочки, раздетые догола, и на них льется вонючая жидкость. Сразу возникает аналогичная картина, которую показывают в кино о немецких концлагерях. Но это была чрезвычайно гуманная цель.

В конце семестра в техникуме проходила кампания по приему в комсомол. Передо мной встал вопрос – примут ли меня? О себе я никому ничего не говорила. Думала, думала: что делать? Хуже будет, если при обсуждении в группе мне откажут в приеме. Процедура требовала, чтобы каждый поступающий рассказал автобиографию. Решила написать в Москву и спросить, можно ли мне вступить в комсомол. Куда написала, не помню.

Однажды меня вызывают в какую-то организацию города (теперь понимаю, что это был КГБ). Захожу в кабинет. Там сидят двое мужчин. Спрашивают меня:

– Писали ли вы письмо в Москву?

– Писала, – отвечаю.

Мое письмо один из них держит в руке и спокойным голосом говорит:

– Ты можешь вступить в комсомол. В отношении отца – он сидел за контрреволюционную деятельность, как шпион… – добавил еще что-то.

Как мне стало страшно! Вышла от них в непонятном состоянии. С одной стороны, был огромный страх за отца, с другой – удовлетворение от того, что могу, как и все, вступить в комсомол.

В техникуме меня приняли в комсомол. В райкоме комсомола принимали группой в целом. Шли оттуда веселые, шутили, смеялись, считали, что это самый счастливый день в нашей жизни. Так нас воспитывали!

Я же, в отличие от других, вела себя спокойно. Из головы не выходил отец. Нет, не может быть того, в чем его обвиняли, никакой он не шпион. Он для меня оставался родным, хорошим человеком. Для себя сделала вывод: как любила его, так и буду любить. Мысленно рисовала себе такие картины: если отец вернется из заключения больной, оборванный, то обмою его, накормлю и всю жизнь буду за ним ухаживать. Все, что о нем говорят, – это недоразумение. Вот так себя убедила, так подсказывало мне внутреннее чувство. Бедный, милый мой папочка! Через десять лет после ареста продолжали настраивать детей против родителей, подтверждая ложные обвинения. Как этот террор в стране калечил молодые души! Никак не могли остановиться. Мама же воспитывала в нас чувство любви и уважения к отцу.

В конце года отменили карточки на хлеб. Какая это была радость! Наконец мы досыта можем поесть хлеба! В первый день весь народ в городе бросился за хлебом. Была большая сумятица, беспорядок, очереди. В техникуме был небольшой магазин. Здесь сразу навели порядок. В магазин за хлебом заводили студентов по группам, дежурили преподаватели, и мы могли спокойно взять буханку хлеба. Хлеб был ржаной. Какое это было счастье – наесться досыта хлеба! Нам казалось, что мы сразу съедим его, и еще будет мало.

Подошли к преподавателям, просим:

– Может, останется какой-нибудь бракованный хлеб, дайте его нам.

Вот до какой степени мы хотели есть! Преподаватель отвечает:

– Теперь не только черного, но и белого хлеба вы можете есть досыта, да еще будете выбирать, чтобы вам дали более румяную булочку.

В это нам не верилось. Неужели так будет? В ответ мы говорили:

– Нет, никогда мы так не скажем, пусть хоть какой хлеб, но только досыта.

Вот какие мы были послушные, нетребовательные, не верилось, что будем иметь самые элементарные для жизни условия. Нас воспитывали в духе непритязательности, любви к Родине, нашему дорогому, мудрому вождю – товарищу Сталину. Он о нас думает, заботится. Внушали, что надо стойко переносить все невзгоды, не роптать. Теперь трудно представить, что все это было на самом деле.

В нашей семье были такие отношения, что никто никогда не требовал чего-то купить. Я знала, что живем мы до предела скромно и я не имею права просить. Наверное, в каждой семье должно так быть. Богатство, вещи портят людей. Богатством тоже надо уметь пользоваться.

Наступили зимние каникулы, и я поехала домой. Путь лежал через Свердловск. В этом направлении нас ездило несколько человек. Конечно, в жестких вагонах. Старались занять третьи полки, чтоб можно было хоть немного поспать. Свои чемоданчики привязывали к верхним трубам вагона, чтобы не украли. Воровство было жуткое.

Приехали вечером в Свердловск. Дальше наш поезд отправлялся только утром. На улице, около вокзала, – огромная очередь пассажиров в помещение санобработки. Билеты не компостировали до тех пор, пока не получишь справку о том, что прошел эту процедуру. Все люди стояли в огромной очереди. И так всю ночь провели на улице, на морозе. Зашли в помещение, нас заставили раздеться и вымыться с дезинфицирующим веществом. Наше нательное белье забрали в прожарку. Пройдя эту обработку, получали справки и вновь выходили на мороз. Одежда у людей была далеко не зимняя, и можно было легко заболеть. Вокзал был забит пассажирами. Смогли найти только немного места, чтобы постоять и согреться. В доброе время все это вызвало бы болезни, а тогда болели мало, хотя жили в жутких условиях. По-видимому, организм был очень закален.

Приехала домой. Сколько радости было, что студентка и сдала первую в жизни экзаменационную сессию. Я выбрала такое учебное заведение, где приходилось много физически работать. С наступлением весны много трудились в саду, на парниках, в поле, хотя приобретали специальность садовода. Но сад только закладывался, предполагалось формировать яблони в стелющемся виде. В обычном виде они в этих краях не росли. Зато очень хорошо росли ягодники: малина, крыжовник, смородина, клубника. Этими культурами были засажены большие площади, и мы их обрабатывали. Работали много.

Преподавателем плодоводства был Александр Кузьмич – фронтовик. Он всегда ходил в солдатской шинели. Как увлеченно читал нам лекции! Он же руководил и практикой. Подойдет, бывало, к кусту смородины, чтобы показать нам обрезку, и говорит:

– Вот эта веточка мешает развиваться кусту, будет затенять другие. Лист – это консерв солнечных лучей. Обрезать куст нужно так, чтобы к каждой веточке проникали солнечные лучи.

А если кто-то из нас без надобности срезал веточку, очень возмущался:

– Вы совершили такой проступок, что это все равно, что у человека оторвать руку или ногу. Растения – это такой же живой организм, как и мы с вами.

Большой любитель природы, он был очень справедлив, и мы его любили.

После сессии ВАСХНИЛ многих ученых-генетиков публично осуждали за их взгляды, наказывали, увольняли с работы. Теперь нам стало известно, как пострадал и расплатился жизнью за свои взгляды академик Николай Иванович Вавилов. Пострадал и наш Александр Кузьмич. Ему запретили вести занятия со студентами, и он стал работать бригадиром в учхозе. Жил в двухквартирном бревенчатом доме, и не в городе, а в учхозе за городом. Мне пришлось один раз побывать у него в доме. Квартира производила удручающее впечатление. Внутри нее были тоже бревна. В доме из мебели были стол, деревянные стулья, кровать и небольшой шкафчик. Вот в таких условиях жил наш преподаватель. К тому времени мне пришлось уже многое повидать, но видеть такое убожество обстановки в доме преподавателя было просто удивительно. Его в коллективе, видимо, осуждали как генетика. До нас доходили разговоры об этом. Он очень изменился. Стал более замкнутым, меньше с нами общался. Мы его искренне жалели.

Однажды нам было предложено записаться в какую-либо секцию, как будто бы для выполнения небольшой научной работы. В основном это было наблюдение за развитием растений. Предлагалось три секции: плодоводства, овощеводства и цветоводства. Я, конечно, выбрала цветоводство.

Цветов выращивали несколько гектаров. Трудно представить себе сказочную красоту, которую пришлось мне видеть! Кроме того, каждый из нас выбрал работу по наблюдению за каким-нибудь видом цветка. Я выбрала гладиолусы. Сколько же разнообразных видов этого цветка я узнала! Какая прелесть! Вела за ними наблюдение и делала записи в дневнике. С большим удовольствием выполняла это задание. Цель выращивания такого количества цветов сводилась к получению из них семян и продаже населению. Очень хорошо знала названия многих цветов и в дальнейшем продолжала увлекаться ими. Люблю растения! До сих пор отношусь к ним с большой любовью. Когда летом поливаю или подкармливаю, мне кажется, что они мне за это говорят спасибо. Это такие же живые организмы, как и животные. В воспитании такой любви к растениям – большая заслуга Александра Кузьмича…

Жить становилось легче. Это придавало нам больше сил, энергии, бодрости. Каждую субботу в техникуме устраивались вечера танцев. Танцевали под аккордеон, баян. На инструментах играли наши студенты-фронтовики. Мне очень нравился один парень. Как душевно он исполнял на аккордеоне мелодии! Слушая его, так и представляла себе образ русского воина, воина-победителя, которого не смогли сломить никакие невзгоды. Знала, что он был ранен.

Вообще, интересные были тогда студенты. Парни, в основном пришедшие с фронта, – ребята уже в возрасте, а девчонки – молодые, после седьмого, восьмого классов школы. Не помню, чтобы на вечерах были пьяные или устраивались скандалы. Все было как-то спокойно, но романтично, возвышенно. Может, и дежурили преподаватели (как принято сейчас), но ни одного из них мы не видели. В техникуме был большой хор. Руководил им наш преподаватель физики. Особенно мне нравилась в исполнении хора песня «Вечерний звон». Как мы тогда радовались жизни после этих черных, беспросветных дней войны!

Жили теперь уже в комнатах общежития по пять-шесть человек. Питались все вместе. Получали стипендию, покупали картошку, кильку (звали ее – «на рубль досыта», или «веселые ребята») и устраивали праздничный обед. Питались скромно, но считали за счастье, что могли есть вдоволь.

* * *

На втором году обучения, в конце третьего семестра, долго не получала писем из дома. Обуви зимней у меня не было. Ходила по снегу в туфлях. Сердце чувствовало, что дома что-то случилось. Сдала экзамен за семестр. Наконец получила посылку из дома со старыми, поношенными валенками. Как обрадовалась! Это означало, что могу поехать домой на каникулы. Ходить в техникум в туфельках еще могла, а ехать домой просто было невозможно. Как хотелось домой! Сдала экзамены и, радостная, поехала.

Приезжаю, захожу в дом – и узнаю страшную новость о том, что умерла моя любимая бабушка. Умерла неожиданно, от болезни сердца. Мне специально об этом не сообщали, чтобы не сорвать экзаменационную сессию. Очень горько стало от этой новости. Много плакала по бабушке. Ведь в трудные годы она заменяла нам мать. Ее я очень любила, несмотря на ее кажущуюся суровость.

В этот день мама работала во вторую смену. Осталась дома одна. Жутковато было, уснуть не могла. Все время думала о бабушке. Не могла представить ее мертвой. Сколько невзгод пережила она с нами, дорогой мой человек!

На следующий день мы пошли с мамой на кладбище. Оно находилось очень далеко за городом. Никакого транспорта тогда не было. Мороз стоял довольно сильный. С нами пошла наша собака Мурзя. Пришли на кладбище к могилке бабушки. На могилке был не холмик, а большие, смерзшиеся куски земли. Между ними уже намело много снега. Стоим с мамой, плачем. Вдруг Мурзя встрепенулась. Подскочила к могилке и стала жадно нюхать, засовывая морду между смерзшимися комками земли. Нюхает, нюхает, посмотрит на нас – и снова нюхает. Видимо, она почувствовала родной запах. Видя эту картину, мы с мамой еще больше заплакали. Постояли, погоревали и пошли домой. Зовем собаку, а она никак не идет с нами. Повизгивает, бросается к могилке. Видя эту картину, мы никак не могли остановить слез. Мороз крепчал. С собакой ничего не смогли поделать. Пришлось идти. Мурзя так и осталась на кладбище. Ушли довольно далеко по дороге – и видим, что она нас догоняет. Так все вместе и пришли домой. После этого случая мы нашу Мурзеньку стали любить еще больше. Все-таки какие это преданные животные – собаки! Никогда, ни при каких обстоятельствах не изменят своему хозяину.

* * *

Практику проходила в колхозе, расположенном довольно далеко от города. Послали нас туда с моей подругой Женей. Был зима. Целью практики было участие в планировании работы колхоза на новый год и очередную пятилетку.

Жить поместили на квартиру. Семья в доме состояла из трех человек: мужа, жены и престарелой матери мужа. Это были простые колхозники, работавшие на лошадях. Меня поразила необыкновенная чистота в их доме. Дом был построен из бревен. При входе – большая прихожая. В конце ее стоял большой деревянный стол, за которым обычно обедали. Возле стен этой комнаты стояли вымытые до блеска скамейки. Справа – русская печь, отгородившая небольшую кухоньку. Слева располагалась светелка-горенка. Она была сплошь застлана домоткаными половиками, в ней было очень много комнатных цветов. Около одной стены стояла красиво заправленная кровать. В эту комнату хозяева заходили только ночевать. В ней же принимали гостей. Это был типичный быт наших уральских людей. Комнатные цветы – в основном цветущие. В деревне устраивали соревнования между жителями – у кого больше хороших цветов, обменивались ими друг с другом.

Нам отвели место на полатях. Как там было хорошо! Так тепло, уютно в этой «спаленке»!

Узнали, что в деревне живет художник, который не имеет ни рук, ни ног (от рождения). Рисует прекрасные картины, в основном пейзажи. Была у него жена, которая летом отвозила его на природу, и он рисовал там эскизы с натуры.

Долго мы размышляли о том, как бы попасть к этому художнику. В то время проходила подготовка к выборам депутатов в местные советы. Под видом агитаторов пришли к нему в дом. Вначале он встретил нас недружелюбно. К нему часто приходили люди посмотреть из любопытства, как он рисует, и это его очень раздражало. Постепенно по ходу разговора он становился другим и даже показал нам, как рисует. Делал он это так: култышка одной ноги имела какой-то отросток, вроде изуродованного большого пальца ноги. Он искусно зажимал кисть этим «пальцем» и наносил мазки. Иногда брал кисть в рот и рисовал. Какая же у этого человека была приспособленность к жизни! Какое мужество!

Анализируя увиденное, мы с Женей пришли к выводу, что ему в написании картин помогало чувство прекрасного, чувство доброты и человечности. Какая у этого человека была душа! Он безгранично был влюблен в родную природу.

Так мы стали друзьями этого деревенского художника. Когда мы уезжали с практики, он поехал с нами в город для того, чтобы сдать свои картины в городской музей.

Подъехали к городскому музею. К нам вышли его сотрудники, взяли картины художника и произвели с ним расчет. Затем поехали к нашему студенческому общежитию. Очень грустно было прощаться с нашим новым другом. Обещали друг другу встретиться снова.

Что же на прощание сделать этому прекрасному человеку? Думали, думали с Женей и подарили ему небольшой термос с горячим чаем на дорогу. Он был очень тронут и несказанно рад нашему подарку.

Больше мы с ним не встречались, но еще долго вспоминали о нем.

Встреча с этим деревенским художником убедила нас в том, что человек в любом положении может найти себя в жизни. Главное – иметь хорошую душу.

* * *

На летнюю практику меня послали в пригородный колхоз, который находился недалеко от большого промышленного города – Каменск-Уральского. В городе работали заводы по производству цветных металлов. Вблизи протекала река Исеть. Вдоль этой реки на противоположной стороне цепочкой располагались несколько деревень. В этих колхозах выращивали овощи для города. Там были и небольшие сады, где выращивали ягодники. Росли даже яблони, но в стелющемся виде. Яблок на них были единицы. Эти края считаются югом Свердловской области. Там росла даже дикая вишня. Это были небольшие кустики, покрытые мелкими ягодами. Впервые увидела вишню. Как для меня радостно было на нее смотреть!

Работала в саду. Подружилась с бригадиром садоводческой бригады – очень трудолюбивой, честной, порядочной женщиной. В ее бригаде соблюдалась строгая дисциплина.

В деревне была начальная школа, и одна из бывших учителей, пенсионерка, с энтузиазмом организовывала и руководила художественной самодеятельностью. Старалась и меня привлечь к этому – я играла небольшие роли в спектаклях. В самодеятельности подружилась с колхозным фельдшером, такой же молодой девушкой. Вот мы с ней вдвоем и играли женские роли.

Вечерами деревенская молодежь собиралась где-нибудь на улице. Исполняли песни, частушки, плясали. В конце гулянья обязательно шли к реке, пели там какую-нибудь песню хором и только после этого расходились по домам. Иногда катались на лодках. Как все это было приятно! У меня остались очень хорошие воспоминания об этой практике. Не помню, на таких гуляньях хулиганских выходок, пьяных. Все было в рамках дозволенного, в традициях русских людей. Куда все это исчезло?

Приехала домой на летние каникулы. Основная моя работа – помогать по дому: подремонтировать заборы, выполнить легкую мужскую работу, а самое главное – ходить в лес за грибами, ягодами – дарами природы. Пойти было не с кем. Взяла свою Мурзю и пошла с ней. Хотелось набрать морошки. (Сразу вспоминаю А. С. Пушкина, который перед смертью просил моченой морошки). Чтобы дойти до места, где она росла, надо было пройти 10—12 километров. Сначала идешь по прямой дороге, потом дорога по лесу становится все уже и уже и переходит в тропу. По этой тропе следовало подойти к лесной речке, а за ней начиналось болото, где росла морошка. Все эти места помнила с детства. Речка протекала в низине. Место это было сплошь заросшее высокой, сочной травой, кустарником и огромными темными елями с большими раскидистыми сучьями.

Настроение было приподнятое. Ярко светило солнце. Ничто, казалось бы, не предвещало изменения погоды. Только зашла в болото – все небо покрылось большими темными свинцовыми тучами. Загремел гром. Засверкали молнии. На болоте скрыться от дождя негде. Оно покрыто низкорослыми сосенками, расположенными довольно редко друг от друга. Остаться на болоте в грозу было страшно.

Вернулась обратно к речке. Села под большую развесистую ель. Прижала к себе собаку, чтобы лучше согреться. И мы с ней стали пережидать грозу. Полил сильный дождь, темно, гремит гром, сверкают молнии, а вокруг – мрачный густой лес.

Вдруг собака встревожилась. Начала рычать. Тут я немного струхнула. Услышала треск сучьев. Что же это могло быть? Зверь или человек? Чувствую, что кто-то идет. Собака рвется из рук. Зажала ей морду и не отпускаю.

Думаю: если это человек, то пусть пройдет мимо. Может, не заметит. Приглядываюсь. Увидела силуэт мужчины в шляпе с большими полями. Стало не по себе. Притихла. И вдруг узнаю своего соседа, Володю Миронова, с которым училась в школе. Давно с ним не виделись. Оказывается, он окончил семилетнюю школу, поступил в железнодорожный техникум и тоже приехал домой на каникулы. Это был такой же любитель леса, как и я. Окликнула его. Он подошел, увидел меня одну с собакой и удивился моей храбрости.

Сели вместе. Разговоров было много. Переждали дождь. Снова ярко засветило солнце, и мы пошли домой. Идти за ягодами не было никакого смысла. Все вокруг мокрое, да и сами мы промокли насквозь.

Подходим к дому. Нас встречают его и моя мамы. Они тоже волновались за нас, гроза была сильная. Спрашивают:

– Где это вы встретились?

Володя отвечает:

– В лесу под елкой.

Его очень удивило, как это я могла пойти в лес так далеко одна. Вообще люди по одному редко ходили в тайгу. У меня же страха не было. Сейчас, став взрослой, вряд ли бы такое совершила. Тогда же это было нормально.

Позже Володя окончил Московский железнодорожный институт. Остался работать в Москве и в последнее время занимал высокую должность в Министерстве путей сообщения.

Все-таки сибиряки и уральцы – очень упорный народ! Видимо, к этому их приучают суровые условия жизни.

* * *

Заканчивала учебу в техникуме. Училась уже на третьем курсе и, как всегда, поехала на каникулы домой. К этому времени мои соученики, которые учились в средней школе, окончили ее и разлетелись кто куда. В школе был организован вечер встречи для бывших учеников. Решила пойти и я, считала себя выпускницей этой школы, хотя и отучилась лишь восемь классов. Мне очень хотелось встретиться с моими школьными товарищами.