Текст книги "Я сторожу собаку"

Галина Щербакова
Я сторожу собаку
Пьеса в двух действиях

Действующие лица

Росляков Виталий Николаевич, журналист, 43 года (и 25 лет)

Инна Павловна, его жена, 40 лет (и 22 года)

Маруся, их дочь, 17 лет

Катя, сестра Инны Павловны, 29 лет

Громов Алексей Петрович, инженер, ответственный работник министерства, 45 лет

Ольга Константиновна, его жена, 42 года (и 24 года)

Даша, их дочь, 19 лет

Сергей, рабочий, сосед Громовых, 20 лет

Алевтина Федоровна, его тетка

Мартын, знакомый Кати

Люди в аэропортах, сослуживцы Громова

Действие происходит в квартире Росляковых (большой приволжский город), в квартире Громовых в Москве, в аэропортах.

Действие первое

Холл в квартире Громовых. Звонок в дверь. В глубине квартиры лает собака. Одновременно из разных комнат выходят Ольга Константиновна и Даша.

Ольга Константиновна. Господи! Кого это…

Даша. Телеграмма? (Открывает дверь. С большим букетом цветов, громадной коробкой с тортом входят две женщины и мужчина.)

1-я женщина. Это мы. Здравствуйте, Ольга Константиновна, и принимайте посланцев министерства с месткомовскими дарами вашему болящему…

Мужчина (старается вручить Ольге Константиновне торт). Я убежден: коньячок или там сто грамм тоже вполне годятся…

2-я женщина. Не разрешайте, Ольга Константиновна. Насчет расширения сосудов – это лженаука. Ее придумали выпивохи…

Мужчина. Ну уж, Громов выпивоха…

Ольга Константиновна (резко). Извините нас. Но к Алексею Петровичу нельзя. Он только что уснул… (Даше.) Дашенька, прикрой в спальню плотнее дверь.

Пожав плечами, Даша уходит.

Ольга Константиновна Уж извините. В другой раз. Я сама вам позвоню, как он будет в форме.

1-я женщина. Понимаю. Я говорила, надо повременить, но все к нему так относятся… Идите и идите.

2-я женщина. Да, да, конечно… Ну, все-таки как он сейчас? Давление сбили?

Ольга Константиновна. Да, да! Немножко…

Мужчина. Идемте, женщины! Пусть человек отдыхает. Передавайте ему от нас разные слова… И насчет лженауки тоже не очень строго. Немножко коньячка…

Женщины шутливо выталкивают его. В холл возвращается Даша.

Даша. Спит Петрович? Не разбудили мы его?

Ольга Константиновна. Нет, нет. Он уснул с ноксироном. Это крепко. Спасибо за все. Я тогда позвоню. (Закрывает за ними дверь.) О Господи!

Даша. И как долго ты будешь ломать комедию? Что это тебе вообще даст?

Ольга Константиновна. Я выигрываю время… В конце концов что-то определится… Даст же он о себе когда-нибудь знать?

Даша. Мать! А он у нас умный человек?

Ольга Константиновна (тоскливо). И умный. И порядочный. И благородный. И от этого еще тошнее.

Даша. Взять и рвануть (насмешливо) в полосатой пижаме… Нет, мать… Он неумный…

Ольга Константиновна (задумчиво). Такой-сякой, разэтакий…

Даша. Никогда раньше не замечала в тебе сентиментальности. Ты так отличалась от всех других мам… Энергичная… Стремительная… Мама-темп…

Ольга Константиновна. Подожди, подожди. Не мельтеши… Выведи Багратиона. Слышишь, пес скребется? И отключи телефон.

Даша. А если…

Ольга Константиновна. Я тебя умоляю: дай мне час личного времени. Имею я право на час?

Даша. Хорошо. Я ухожу. (Уходит.)

Ольга Константиновна (садится в кресло. Сжимает подлокотники). Женщина-темп взяла тайм-аут. Ей стало вдруг интересно: куда она бежала? Зачем?

Медленно гаснет свет. В начинающей темнеть квартире резкий голос Даши из другой комнаты: «Ты как хочешь. Но я дала телеграмму дяде Вите. Короче, им. Всем».

(Совсем в темноте, как-то странно удивленно и грустно.) Дяде Вите… Витя-караул! Ну-ну, Виташенька… Какой пассаж. А я мама-темп. (Смеется.) Проживем длинную жизнь в кратчайшие сроки… Чем не рекорд?

Лает собака.

* * *

Холл квартиры Росляковых. С телеграммой в руках Росляков.

Росляков. Чушь какая…

Инна Павловна (входит из глубины квартиры). От кого?

Росляков. Громов пропал. Спрашивают, не у нас ли.

Инна Павловна. Что?

Росляков. Читай. (Протягивает ей телеграмму.) Я иду звонить. Какой-то глупый розыгрыш.

Инна Павловна (читает). «Папа неожиданно уехал. Куда, не знаем. Волнуемся. Даша». (Недоуменно.) Ведь он же больной. Говорили, криз. (С ужасом.) Боже мой! Неужели?

Росляков (входит). Не отвечает у них телефон. Ты что-нибудь понимаешь?

Инна Павловна (с иронией). А ты нет?

Росляков (удивленно). Видит Бог…

Инна Павловна. Я сейчас же еду.

Росляков. Куда?

Инна Павловна. Туда! (Кричит.) Ты идиот?

Росляков. Ни за что! Не суетись, женщина. Не надо! Большие начальники не так часто выскакивают из собственной постели, чтобы бежать в неизвестном направлении. Если они не увозят с собой оборотный капитал, искать их надо спокойно и тонко. С пониманием. Я тебя не узнаю. Всегда спокойная женщина, а сейчас вертишься, как уж на сковородке. Сохраняйте индивидуальность, мадам.

Инна Павловна. Не хами!

Росляков (идет в комнату). Не мешай мне, киса, я слегка подумаю. Чуть-чуть…

Инна Павловна. Не надо думать.

Росляков. То есть?

Инна Павловна. То и есть, что думать не надо… ты помнишь, как ты мне делал предложение?

Росляков. Никакой логики, но Бог с тобой… Помню… Очень даже хорошо…

Затемнение. В темноте, чуть подсиненной холодноватым голубым цветом, голос Рослякова – тонкий, нервный, даже слегка пронзительный. И высвечено его лицо, отчаянное.

Росляков. Иннуля! Ты лучше всех девчонок, которых я знаю. Клянусь тебе в этом. Выходи за меня замуж.

Голос Инны не изменился. И лицо тоже. Спокойное, мудрое.

Инна Павловна. Прямо сейчас?

Росляков. Прямо…

Инна Павловна. А почему не вчера?

Росляков. Вчера было бы еще лучше… Мы потеряли уйму времени…

Инна Павловна (тихо). А где потеряли?

Росляков (зло). В тщете. Суете.

Инна Павловна. А!

Росляков. Ну, так как, Инка? Я ведь серьезно. Я тебе нравлюсь?

Инна Павловна. А я тебе?

Росляков. Привет! Я ведь с этого начал…

Инна Павловна. Ну считай, что с этого.

Росляков (страстно). Я буду очень тебя любить. Я буду очень тебя беречь. Ни одной бабы для меня…

Инна Павловна. Достаточно. Я согласна.

Росляков (потрясенно). Серьезно? Инна, серьезно?

Сцена освещается.

Инна Павловна. Меня все время мучил вопрос – ты ждал, что я откажу тебе?

Росляков (драматически). Воистину я создал тебе слишком хорошую жизнь, если тебе больше не о чем думать…

Инна Павловна. И все-таки?

Росляков (быстро). Я бы не пережил твоего отказа… Годится?

Инна Павловна. Дурачок! Ты ведь сказал правду…

Росляков. Конечно, правду! Я тебя выиграл в лотерею. В спортлото…

Инна Павловна. В рулетку… На последний грош…

Росляков. У меня не было ни гроша, но была молодость…

Инна Павловна. Ах! Ах!

Росляков. Слушай, а тебе не стыдно говорить черт-те о чем, в то время как Алеша – Божий человек – скрылся в неизвестном направлении?

Инна Павловна. Снова дурачок… Неужели ты думаешь, что никто, кроме тебя, не рискует в рулетке? Только, может, не последним грошом, а целым состоянием?..

Росляков (морщится). Как-то очень сложно, мадам. Не жрамши – не разберешься.

Инна Павловна. Ничего себе не жрамши. Тогда вы съели за обедом три курицы сразу… Так проголодались, ожидая его в порту… Была плохая погода… И самолеты летали абы как…

Затемнение полное, а потом сразу яркий вестибюль аэропорта. В нем мы видим Марусю и Катю.

Росляков (выходит на авансцену). Точно. Так все и было. Инна жарит куриц. Мы их съедим через два часа. А пока мы ждем… Все верно. И самолеты ходят абы как…

Возвращается к Марусе и Кате. Катя улыбается.

Катя. Какой он сейчас? Я его не видела с тех пор, как он стал москвичом… А может, и дольше…

Росляков. Он талантливый дурак. В двадцать с чем-то лет – лауреат, автор уникальной машины, в двадцать семь – главный конструктор крупнейшего в Европе завода, считай, фигура мирового масштаба. И после этого – уйти в клерки подписывать бумажки!

Катя. Но ведь это было повышение.

Росляков. Еще бы. Представь себе, учителя физики Константина Эдуардовича Циолковского в свое время крупно продвинули по службе. Какой подарок мировому прогрессу!

Маруся. А кого надо повышать? Бесталанных?

Росляков. Не знаю, не думал. Уверен только в одном: когда блестящий конструктор или литератор переквалифицируется в функционера по своему ведомству – это великая бесхозяйственность.

Катя. По-моему, ты все как-то упрощаешь.

Маруся (выкрикивает). Дядя Леша!

Убегает. Возвращается с Громовым. Тот смущен и обрадован.

Громов. Слушай, неужто это Маруська? (Обнимается с Росляковым.)

Росляков. Маруська, Маруська. Ты бы еще лет через пять приехал. Вот (представляет Громова Кате) Громов А Пэ, командированный ответственный работник, гордость и надежда нашего забытого им города, лауреат Государственной премии, член лотерейной комиссии в одна тысяча девятьсот шестьдесят девятом году. А это Катя, помнишь ее?

Громов. Знаете, как я вас запомнил? Мы с Витькой ругаемся до одури – по делу, по делу, конечно, – а вы входите. Красивая, необыкновенная, как из другого мира… Сколько лет тому? Десять?

Росляков. Ты привозил к нам французов.

Катя. Вы меня тогда выставили из комнаты… Это вы помните?

Громов. Не может быть!

Росляков. Может! Ты на нее отвлекался… И потому выгнал. Все правильно!

Все смеются.

Громов. Простите меня, дурака, за грехи моей молодости…

Катя (смеется). Простила.

Росляков. Теперь я понял, почему ты тогда наговорил кучу ерунды. Из-за нее. (Насмешливо.) Красивая, как из другого мира… А она, извините, из другой деревни. Ну ты и понес!..

Смеясь, все уходят.

* * *

Комната в доме Росляковых. Солнечно, празднично. Видимо, это от большого окна, украшенного светлой, почти прозрачной шторой. Ничего лишнего. От этого окно – не только яркое, но и, главное, доминирующее пятно в комнате. У окна Росляков и Громов.

Росляков. Что, я себе враг? Я такую красоту ни на что не променяю. Мне твой Арбат, как зайцу пылесос. (Глубоко втягивает воздух носом.) Чувствуешь, какой воздух? Три глубоких вздоха – и все клетки, как из химчистки. Посмотри, посмотри! Видишь, посудинка появилась? Больше всего люблю смотреть, как появляется вдали вот такое вот перышко. Приплывет иногда – смотреть страшно – обплеванный теплоходишко, весь в ревматических скрипах, а издали не скажешь. Лебедь! (Смеясь.) Слушай, старик, может, и мы, если издали смотреть, – еще ничего птицы? Как ты думаешь?

Оба смеются. Входит Катя.

Катя. Инна спрашивает, созрели ли вы для обеда?

Громов. Слушайте, граждане, сколько вы едите? Это мы уже третий раз? Или седьмой?

Росляков (весело). Много! А что? Посмотри на моих женщин! У всех разные весовые категории, но никаких излишеств… Катерина! Уедешь в Москву – ешь! С салфеточкой, широко расставив локти…

Громов. А крепостными душами вы не владеете случайно?

Катя. Так будете вы обедать?

Росляков. Безусловно! Только я сейчас пойду сделаю один официальный звоночек. (Уходит.)

Громов. А вам это благолепие покидать не жалко?

Катя. Нет. Я думаю о другом. Сидела я в глубинке. Учила детей грамоте. Рвалась, как безумная, в большую районную десятилетку. Вырвалась. Мне самой предложили. Чуток поработала – началось безумие номер два. Надо было переехать сюда. Переехала. Тоже честным путем. (С иронией.) Я ж хорошая, меня всюду ценят. Ну, ладно. Чего ж тебе надобно, старче? Выяснилось, что мне нужна аспирантура! И надо же! Меня приняли! А теперь скажите мне, Алеша, куда потом мне бечь?

Громов. А потом не надо…

Катя. Вы уверены?

Громов. Начнете защищаться. Кандидатскую, докторскую… Старенькая станете, начнете тормозить науку. Тоже дело. Больших сил требует…

Катя. Ну, разве что… Все-таки хорошо, когда тебе все объяснят…

Громов. Да ладно, Катюша! Грех вам ерничать! Надо радоваться удаче…

Катя. Я идиотски устроена. У меня всегда сегодняшняя радость такая прозрачная, что я через нее вижу все будущие неприятности.

Громов. Какие у красивой женщины могут быть неприятности? Тем более если она к тому же поступательно движется вверх…

Катя (смеясь). Да ну вас… Все мы куда-то движемся… Вверх, вниз, все, наконец, относительно… Вот ваш жизненный верх Виталий считает низом…

Громов (огорченно). Знаю… Вообще у нас с ним как-то странно сложились отношения…

Катя. Ну, видимо, из-за того, что Циолковский стал чиновником союзного значения?

Громов. Иногда мне кажется – да. Иногда – нет. По секрету: у них, по-моему, не сложились отношения с моей супругой… Мне обидно… Два близких человека…

Катя. Это бывает, и значительно чаще, чем хотелось бы… Между прочим, я в вас была влюблена на Инниной свадьбе…

Громов. А вы там были?

Катя (смеется). Откуда, где вы, меня гонят. Или вы сами. Или кто другой. Тогда мама. Мне пора идти спать. Я была еще маленькая. Пионерка.

Громов. Но я вам понравился…

Катя. Ужасно! Как артист Дружников… А вот вашей жены я не помню на свадьбе…

Громов. Вот и все. Не было ее там… Ей срочно понадобилось куда-то уехать… Мы с ней из-за этого даже поругались тогда. Могла она ради меня переступить свое отношение?

Катя. А какая у вас была свадьба?

Громов. Роскошнейшая. Два ведра винегрета и пять килограммов чайной колбасы.

Входит Инна Павловна.

Инна Павловна. Зачем так много?

Громов. Это было мизерно… Поэтому сбросились еще и купили брынзы… Соленая она была, аж страшно… Все ходили с раздутыми от воды животами.

Инна Павловна. Какие мы все когда-то были молодые… Как вспомнились…

Громов (с удивлением). Невероятно. Но я об этой брынзе только сегодня вспомнил. Через двадцать лет… Вот сумасшедшее время.

Инна Павловна. Иди отними у Виталия трубку. На меня он может не среагировать.

Громов уходит.

Катя. Алексей в курсе моих личных дел?

Инна Павловна. А что?

Катя. Ни единого вопроса…

Инна Павловна. Он человек очень деликатный. А чего ты, собственно? Разошлась – велика важность. Ты первая?

Катя. А тебе не показалось, что ему почему-то невесело?

Инна Павловна. Лешка – хороший мужик. Может, он действительно тоскует по родным местам? Его в Москву ведь Ольга выволокла. Ей нужен был масштаб.

Катя. Я плохо ее помню. Что-то очень громкое и энергичное. И много спутанных волос. А недавно читаю в газете: модели Ольги Громовой на международной выставке одежды удостоены первого приза… Успех, слава!

Инна Павловна. Умная баба, но…

Катя. Но?

Инна Павловна. Знаешь, не буду… Приедешь – сама увидишь. Тем более я могу ошибаться.

Катя. Ты к ней относишься плохо?

Инна Павловна. Хорошо. Ты, Катька, максималистка. А я к людям отношусь великодушно. Я их даже люблю за недостатки.

Катя. Зачем же любить недостатки?

Инна Павловна. Недостатки придают человеку слабость. А я всю жизнь работаю в детском саду и привыкла слабость любить. Что ж тут не понять?

Катя. А жена Громова…

Инна Павловна (перебивая). Энергия, спутанные волосы, ум и всемирная известность. Иди, иди в столовую.

Затемнение. Инна Павловна и Росляков сразу после свадьбы.

Инна Павловна. Алешка перепил. Он такой смешной пьяный. Лезет ко всем целоваться.

Росляков. Зря ты его у нас оставила. Доволокли бы его ребята домой. Завтра он будет умирать от угрызений совести. У него всегда такая химическая реакция.

Инна Павловна. Но ведь дома никого нет. Оля уехала. Она очень нездорова. (Тихо.) Ты не знаешь, что это с ней?

Росляков (кричит). А почему я должен знать? Кто я ей – муж, брат, сват?

Инна Павловна. А почему ты кричишь?

Росляков. Кто кричит? Я? Слушай, Инна, мы поженились или нет?

Инна Павловна. Да.

Росляков. Ну и о чем мы с тобой говорим?

Инна Павловна. Об Оле.

Росляков. А на черта она нам нужна?

Инна Павловна. Действительно. Я, Витя, пьяная…

Росляков. Пусть катится в свою Москву, Париж, Нью-Йорк, Бейрут, Бомбей…

Шум в квартире, что-то падает.

Инна Павловна. Алеша ищет туалет.

Росляков. Сопровождать его, что ли?

Инна Павловна (кидается ему на грудь). Виталий! Ну, скажи мне что-нибудь глупое.

Росляков (нежно). Я буду любить и беречь тебя всю свою жизнь. (Грохот в квартире.) Плюнем мы на них! Плюнем раз и навсегда!

* * *

Сцена какое-то время пуста, потом в сегодняшнюю комнату на цыпочках входит Маруся с чемоданчиком в руках. Устраивает чемоданчик на подоконнике. Это магнитофон. Она включает его в розетку, нажимает клавишу. Красивый женский голос с несколько преувеличенной аффектацией очень громко говорит: «Сегодня утром проснулась, увидела массу света, увидела весну, и радость заволновалась в моей душе, захотелось на родину страстно… Уехать в Москву. Продать дом, покончить все здесь и в Москву… Да! Скорее в Москву. В Москву! В Москву! В Москву! Лучше Москвы ничего нет на свете! Поедем, папа, поедем! Прощай, дом! Прощай, старая жизнь! Вещи сложены, надо запереть… Мы насадим новый сад, роскошнее этого, ты увидишь его, поймешь, и радость, тихая, глубокая радость опустится на твою душу, как солнце в вечерний час, и ты улыбнешься, мама! В дорогу!»

Во время монолога выходят Росляков, Громова, Инна Павловна, Катя. Все жуют.

Инна Павловна. Что это такое?

Маруся. Чехов, между прочим.

Росляков. А почему Антон Павлович врывается в дом и кричит не своим голосом? Насколько мне известно, он был человек деликатный…

Громов. А у этой женщины голос сильный, но противный…

Инна Павловна. Я не очень хорошо помню, но разве у Чехова там и мама, и папа…

Маруся (с вызовом). Какое это имеет значение? У меня есть папа и мама.

Росляков. Ага, это в мой огород! Отложим, звукорежиссер, разговор. Надо же, в конце концов, дообедать! (Дразнит.) Мы насадим новый сад… Садовод-любитель… Мичурин… Трофим Денисович… Бере зимняя…

Маруся. Я тебе свое мнение сказала! Все лучшие люди всегда стремились в Москву.

Росляков (Громову). Идея фикс. (Марусе.) Нет у тебя своего мнения. Ты его у Чехова списала. Свои мнения более сложным путем добываются. Пошли, догрызем птичку… (Выталкивает шутя Марусю.)

Громов (смеется). Лукулл!

Катя. Элементарный обжора!

Росляков и Громов уходят.

Инна Павловна. Ты какая-то странная. Будто и не рада, что едешь…

Катя. Еще сама не знаю. Я иногда думаю: а не блажим ли мы с Маруськой? Нам кажется, что если ездить в метро, а не в автобусе, то мы станем сразу интересней и богаче. Чепуха ведь?

Инна Павловна. Почему чепуха? Человеку обязательно нужны стены, улицы, небо, воздух, где ему лучше, чем где бы то ни было. Беда в том, что не всегда узнаешь, где тебе лучше…

Катя. Беда в том, что почему-то большинство людей думает, что в Москве им было бы лучше всего. Я, например, ни разу не встречала человека, который хочет жить только в Кзыл-Орде… Или в Гусь-Хрустальном…

Инна Павловна. Ох, какая ты умная! Большинство-то живет не в Москве. Я по своей природе фермерша, крестьянка. Знаешь, какое у меня самое счастливое ощущение? Стоять рано утром босиком на чисто вымытом крылечке и звать кур. Цып! Цып! Цып! И чтоб ноги были босые, и коса на спине болталась, и сарафан был широкий, прохладный. И пахло бы еще не взбаламученной маленькой речкой.

Катя. Сестра! А ты когда-нибудь так жила?

Инна Павловна (смеясь). Ни разу! Но откуда-то сидит же во мне это ощущение. Я даже вижу свои ноги, полностью загорелые, без этих белых полосок от босоножьих ремешков… Ты знаешь, я ведь и родилась в рабочем поселке… У нас речка была за три километра. Не речка даже. Ставок. Пруд… Это, наверное, из книжек придумала я себе пасторальную картину.

Катя включает на магнитофоне обратную перемотку ленты. Потом включает звук. Громко, театрально звучит голос: «…щи сложены, надо запереть… Мы насадим новый сад, роскошнее этого, ты увидишь его, поймешь, и радость, тихая, глубокая радость опустится на твою душу, как солнце в вечерний час, и ты улыбнешься, мама! В дорогу!»

Цып! Цып! Цып! Шипит, раскручиваясь, магнитофонная лента.

Инна Павловна (тихо). Не надо нам в Москву. Ну как ей объяснишь это, нашей Марии?

Катя. Но почему?

Инна Павловна. Личные причины, сестра, очень личные…

Катя. Боже мой, какие?

Инна Павловна. Ты знаешь, сколько мне лет?

Катя. Догадываюсь.

Инна Павловна. А теперь догадайся, что когда-то давным-давно мне было столько, сколько Марусеньке. Ну, чуть больше…

Катя. Если ты мне сейчас скажешь, что у тебя была старая, но не ржавеющая любовь, я скажу, что ты врешь. Ты одного своего Виташу любишь с колыбели…

Инна Павловна. Все правильно. Еще раньше. Я его любила, еще когда и не жила. Такая длинная и широкая любовь, в которой я поместилась вся, без остатка…

Катя. Ужасно.

Инна Павловна. А я, думаешь, спорю? Ужасно.

Катя. Фу! Я сказала чушь, а ты повторила. Прекрасно, Инка, прекрасно. Я тебе завидую.

Инна Павловна. А я про что? Конечно, прекрасно.

Катя. Что с тобой? Подожди. Мы ведь о переводе в Москву. Широкая и длинная любовь, ты, он – это личные причины?

Инна Павловна (встряхнувшись). Зачем ты меня слушаешь? Зачем? Сейчас болтала, как фермерша, баба…

Катя. Ну, не надо. Успокойся.

Инна Павловна. А кто волнуется?

Резко выскакивает лента магнитофона.

Катя. Как я испугалась!

Инна Павловна. Это же магнитофон.

* * *

Аэропорт… Инна Павловна и Росляков провожают в Москву Громова и Катю. Громов и Росляков ушли к справочному, на авансцене Катя и Инна Павловна.

Инна Павловна. Ужинать будешь в Москве. Кланяйся Ольге, Дашеньке.

Катя. Я Алексея не представляю в семье. За это время, что он был здесь, привыкла к нему одному, не могу его представить с женщиной…

Инна Павловна. Он хороший муж. Увидишь. Надежный, верный. Тебе бы, Катя, такой человек встретился.

Катя (грустно). Вот! Уже образец нашли.

Инна Павловна. Тебе второй-то раз лучше не ошибаться…

Катя (нервно). Значит, как Алексей? А я, между прочим, не спорю. Алексей мне годится.

Инна Павловна. Вот и хорошо. (Потом задумывается.) Я тебя, наверное, не так поняла? Или ты это и хотела сказать?

Катя. Что это?

Инна Павловна (испуганно). Катерина, не смей!

Возвращаются Росляков и Громов.

Громов. Ну все, дорогие мои! Самолет подан.

Инна Павловна отводит в сторону Катю.

Инна Павловна. Лапонька, золотко! Ты ведь языком болтала просто так? Да? У тебя ничего подобного в голове нет?

Катя (обнимает сестру). Успокойся, ради бога! Все будет в порядке! Второй раз лучше не ошибаться. Ты права.

Инна Павловна (радостно). Правильно! Умница. (Целует ее.) Ну, с Богом! Ни пуха тебе ни пера! (Целует Громова.) Всегда тебе рада, Лешенька, всегда.

Громов. И все-таки, милые мои Росляковы, чует мое сердце, что скоро вы будете совсем, совсем рядом. Во что я в жизни верую свято – в женский натиск. Самая производительная движущая сила. А из Маруськи такая женщина вырастает!

Росляков. Окстись!

Катя (смеется). Погляжу, погляжу на вашу Дашу…

Громов. Говорю сразу: тоже буря и натиск. Ну ладно, ребята, идите! Спасибо за все. Нигде так вкусно не ем, как у вас.

Росляков. То-то!

Инна Павловна. На здоровье! Звони и пиши, Катенька!

Громов и Катя уходят.

Росляков. Теперь Маруську действительно не удержать.

Инна Павловна. Виталий, а я ведь очень не хочу в Москву!

Росляков. А я хочу?

Инна Павловна. И ты тоже. Столько лет, и все не хочешь. Удивительно, да?

Росляков. А что удивительного?

Инна Павловна. Ну… Могло быть тебе все равно?

Росляков. Не могло.

Инна Павловна (тихо). До сих пор?

Росляков. Слушай, я тебя не понимаю! О чем ты? На что вы все время намекаете, мадам?

Взлетает самолет.

Инна Павловна. Я боюсь.

Росляков. Это же самолет, детка! Элементарное средство передвижения.

* * *

Прошел год. Квартира Громовых. На журнальном столике телефон. Он звонит. Из глубины квартиры в брюках и широкой яркой кофте выходит Катя.

Катя. Алло! Это я… Я знала, что найдешь. На это рассчитывала. Ну хотя бы для того, чтоб ты скрасил мое одиночество своим звонком… Нет, Мартын, я не совсем одна… (Смеясь.) Я сторожу собаку… Ну, собаку, обыкновенную… Вру, вру, необыкновенную. Так считают хозяева… Выхоленный эрдель, чистейшей крови. Вот я его и сторожу. Дважды в день он меня прогуливает… Нет, уже не долго… Они должны вот-вот появиться… Как где? Где сейчас вся Москва? За грибами… Потом будет жареха… Ради этого стоило посторожить Багратиона… Господи! Ты тупой! Эрдель Багратион… Почему свинство? Я видела на прогулке болонку по имени Мисюсь… Да, да, Мисюсь! И хозяйка кричала дурным голосом: «Мисюсь, где ты?..» Напиши, Мартын, напиши… Литература любит такие штуки… Нет, Мартын, не увидишь… Завтра… Не надо, не надо, не надо, Мартын… Кстати, у соседей по площадке кот Мартын. Весьма кобелирующий кот… Просто Жорж Дюруа… Да, да… Кошки и собаки, как воплощенная любовь к литературе. Чем не тема? (Звонок.) Старик! Закругляюсь! Звонят! Пока! До завтра!

Кладет трубку, бежит открывать дверь, возвращается с Сергеем. Он держит за ножку громадный белый гриб.

Катя. Боже! Какой красавец! И где?

Сергей. На центральном рынке. Очень грибное место. Еще не приехали?

Катя. Вот-вот должны!

Сергей. Как псина? Не переживает?

Катя. Ничего. Держится с достоинством. И если и переживает, то, как истинный мужчина, виду не показывает…

Сергей. Он Дашку безумно любит…

Катя (лукаво). Естественно!

Сергей. Знаете, Катя, а я решил из Москвы смотаться. На пару лет хотя бы…

Катя. Куда, Сереженька?

Сергей. В Набережные Челны… Только бы не переименовывали. Так бы и осталось – Набережные Челны. Вот я произношу эти слова, а внутри что-то холодеет, как от радости… В детстве мне так вот нравилось слово «Мариуполь».

Катя. Не знала, что вы такой…

Сергей. Нет, серьезно. Я люблю некоторые слова просто за то, как они звучат… А есть страшные слова. Например, алебастр… Бр-р-р… Кошмар какой-то, а не слово…

Катя. А насчет отъезда это вы серьезно?

Сергей. А почему бы нет? Квартиру на ключик – и будьте здоровы!.. Все-таки этот гриб всем грибам гриб. Алексея Петровича я раню им в самое сердце. А Ольга Константиновна меня поймет. Ей эти вылазки ни к чему, как я понял. Это она на поводу у Дашки.

Катя. Весь дом у нее на поводу.

Сергей. Так вас Багратион воспринял?

Катя. Привет! Что уж я, по-вашему, и псу понравиться не могу!

Сергей. Баграша страшно преданная скотина.

Громкий, непрерывный звонок в дверь. Катя бежит открывать. Входят Громов, Ольга Константиновна, Даша с лукошками, сумками.

Даша. Где мой Баграшенька? (Убегает.)

Громов (держа в руках белый гриб). Ну, каков?

Сергей (он прятал свой за спиной, а теперь протягивает его Громову). Сравним?

Громов. Боже мой! Где?

Ольга Константиновна. Не говорите, Сережа, а то пропал и следующий выходной.

Громов (рассматривает гриб, качает головой). Да! Я сражен.

Сергей (Кате). А что я говорил?

Даша (входит). Как он меня целовал! Маленькая собачка моя!

Ольга Константиновна. Сил нет. Я первая в ванную. Катя и Сережа! На жареху почистите? Не трудно?

Сергей. Мигом, Ольга Константиновна.

Ольга Константиновна. Идем, я тебе все покажу. (Уходят.)

Громов (Кате). Ну, как вам тут жилось? В следующий раз обязательно с нами. Пусть Дарья сама сидит с собакой.

Даша. С у-до-воль-стви-ем! (Уходит.)

Катя. Ничего! Я ходила по вашей роскошной квартире. Душилась Олиными французскими духами, пила растворимый кофе, вела по телефону светские разговоры, качалась в качалке, смотрела цветной телевизор.

Громов. И вам от этого стало грустно. Да?

Катя. Да что вы! Совсем нет. С чего вы взяли?..

Громов. Мне показалось…

Катя (ласково). Зря вам показалось…

Громов (торопливо). Нет, не зря. Вы меня поймите. С тех пор как вы в Москве, я ловлю себя на мысли, что на многое смотрю вашими глазами… Мне кажется, что вы всегда рядом, смотрите, слушаете, что я говорю, делаю…

Катя (тихо). У вас есть маленький опыт… Выставьте меня за дверь.

Громов (тихо). Я пробовал. Вы упрямая. Не уходите…

Катя. Я больше не буду. Чур вас от меня, чур…

Громов. Если б я знал…

Катя. Что?

Громов. Что вы преследуете меня… с вашего собственного согласия…

Катя. Я вас не преследую, Алексей…

Громов. Какой я неуклюжий. Я не умею подбирать слова. Я хотел не то…

Появляется Даша.

Катя (встряхнувшись, громко). Мы тут с Сережей вели смешной разговор о словах. Вы знаете, что он уезжает в Набережные Челны?

Громов. И молодец! Хорошо заработает и людей посмотрит.

Даша (с иронией). А что они там, с песьими головами? Люди?

Громов. Люди там вкалывают будь здоров.

Даша. Большая новость.

Катя. Ему нравится название – Набережные Челны. Он такой, оказывается, романтик.

Даша. Романтики – это недоразвитые и юродивые. Даешь им копейку, а говоришь, что золотой. Они, дураки, и радуются.

Громов. Как тебе не стыдно?

Даша. Почему мне должно быть стыдно? Сережа едет в Набережные Челны. Проспект Вернадского – ему не улица, Москва – ему не город… Цирк!

Громов. Разве ж дело в улице, в городе? Душа у человека есть, Дарья, или нет?

Даша. Это ты про то, что болит? Так если болит, ее не оставишь дома, чтоб посторожили, как Катя сторожила Баграшу? А если не болит, то кто догадается, что душа есть?

Катя. Душа моя идет на поводке…

Входит Ольга Константиновна. Возбужденная, заинтригованная…

Ольга Константиновна (Громову). Выйди! Женский разговор!

Громов. Душа на поводке… Это откуда-нибудь?

Даша. Папа! Ты жуткая личность! Почему обязательно откуда-нибудь?

Ольга Константиновна. Алеша! Выйди!

Громов. Ухожу! (Треплет Дашу за ухо.)

Ольга Константиновна (значительно). Сергей едет на два года в Набережные Челны.

Катя. Он мне говорил.

Ольга Константиновна. Два года будет пустовать квартира…

Даша. Мама! Ты гений! Поселить здесь Катю!

Ольга Константиновна. Поселить не штука. Что ей это даст? Ей же нужна постоянная прописка!

Даша. А кто ее пропишет?

Ольга Константиновна. Сережа! Девочки, нужно оформить фиктивный брак.

Катя. Что вы, Оля! Не смешите мир!

Ольга Константиновна. Никакого смеху. Все серьезные и все умные. Вы оформляетесь, ты прописываешься, он уезжает. Через два года ты кончаешь аспирантуру. Вы разводитесь, но у тебя уже постоянная прописка. Дальше уже выбор по меню.

Даша. Гениально! Просто и гениально!

Ольга Константиновна. Примеров тысяча. Не гоношись. Люди не вам чета. Шли на это ради идеи, работы, размаха.

Катя. Слышала, слышала, но к себе как-то не примеряла.

Даша. Сережку уговорю. Он ведь не просто романтик. Он еще и человеколюб. Будем играть на этой струне.

Катя. Тебе-то не надо играть на его струнах…

Ольга Константиновна. Ничего подобного! Ее-то он скорей послушается. В конце концов, ему тоже это выгодно. Будешь беречь квартиру. Всегда лучше, если в квартире сохраняется тепло.

Катя. Все ничего, но ведь я должна выйти из-за этого замуж! Это ж не халам-балам!

Ольга Константиновна. Какой замуж? Ты поставишь в паспорте штамп. Это идиотство, конечно, что все в жизни определяет чернильное пятно, но это не так. Но ты получишь массу преимуществ. Прописка… Никакого распределения потом… А Сережа – милый парень. Купишь ему на дорогу чемодан с застежками… У него нет. Я точно знаю.

Даша. Не надо чемодан. Он будет смущен. Ничего не надо. Надо упирать, что для Кати это единственный выход… И он, как Раймонда Дьен, – была ведь такая, я не путаю? – сразу на рельсы…

Катя. Ну будет у меня прописка…

Ольга Константиновна. Спроси у любого приезжего – и он тебе за прописку перегрызет фонарный столб. Потому что Москва… Москва – это все. Чем бы я была сегодня, если бы Алешу тогда не перевели сюда, в министерство? А сейчас нельзя упустить свой шанс. Все надо так сделать, как я говорю… Только Алексею ни слова…