Текст книги "Забыть и вспомнить"

Надо сказать, что в моем институте работало несколько человек, которых называли сексотами. Я, конечно, об этом знал, но не в моей власти было их убрать. Они могли в любой момент доложить кому нужно и на кого нужно. Правда, некоторые были более или менее порядочными и перед тем, как информировать соответствующие органы, приходили ко мне. Так вот, приходит ко мне один такой и такой и сообщает: профессор Белозоров, мол, торгует на рынке мехами. Я сперва не поверил – Белозоров был учёным до мозга костей и даже в голодные годы сидел у себя на чердаке и писал свои книги. Но потом приходит другой и говорит уже совсем невероятное: все сотрудники профессора Белозорова торгуют на рынке. Я вызываю Белозорова, говорю:

«Игорь Михайлович, помилуйте, что такое? Наше государство достойно оплачивает труд учёных, неужели вам не хватает? У вас же в лаборатории комсомольцы работают, как вы на это пошли?»

Он мне тут и рассказывает. Оказывается, мой жулик-секретарь подсчитал и научно доказал, что если одну норковую шубу разрезать на меха, то общая стоимость всех полученных шкурок превысит стоимость самой шубы. Вот наши учёные и купили вскладчину норковую шубу, разрезали её, продали меха, купили другую норковую шубу, опять порезали и т. д. Короче, к тому моменту, когда я его вызвал, они уже не только вернули свои собственные деньги, но и расплатились со стеклодувом, поставив в лаборатории новый насос. Только насос этот, к сожалению, нельзя было поставить на баланс, потому что неизвестно было, из каких фондов на него выделены средства. Вот какая история у нас вышла. В органах, было, заинтересовались, но потом у них столько работы прибавилось с вредителями, что до нас руки не дошли, и никого за эту самодеятельность не наказали, а я с тех пор стал этого жулика уважать, и он нас часто выручал своей смекалкой.

Старик весь преобразился, рассказывая, и даже помолодел, но когда Наташа стала давать ему снотворное на ночь, опять сник, начал говорить ерунду. Уложив его, Юрий с Наташей ушли посидеть на кухне. Юрий спросил:

– Тебе не очень тяжело с ним?

– Да нет, я привыкла. За папой даже тяжелей было ухаживать.

Юрий уже знал, что в тринадцать лет Наташа стала сиделкой при больном раком отце. Мать её как раз в это время встретила другого человека и дома почти не появлялась. В течение двух лет вся тяжесть ухода за умирающим лежала на плечах девочки-подростка. Когда отца хоронили, мать была на шестом месяце беременности и сразу же после похорон привела в дом отчима, а после рождения близнецов на Наташу вообще уже никто не обращал внимания.

У неё, Наташки, было два «ухажера», которые по очереди носили её портфель и часто из-за неё дрались. Их родители жаловались матери Наташки, а та грубыми словами ругала и даже один раз избила дочь. Однажды – это было перед самым окончанием школы – Наташка думала, что дома никого нет, и выбежала из ванны голышом. Неожиданно дверь одной из комнат отворилась, и она оказалась лицом к лицу с отчимом. Ойкнув, девочка хотела проскользнуть в свою комнату, но он загородил ей дорогу и взял за плечи.

– Погоди, Наташка, … сейчас…

На его лице появилось странное выражение, испугавшее Наташу, но она не успела даже вскрикнуть – открылась входная дверь, вошла мать с тяжёлой продуктовой сумкой в руках и застыла на месте, оторопев от увиденного. Отчим, отступив назад, мгновенно исчез в спальне, а Наташа получила сильный удар по лицу тяжёлой сумкой. Прежде, чем она успела забежать в свою комнату, разъярённая мать стукнула её ещё несколько раз.

Когда на следующий день девочка пришла на выпускной экзамен по математике, все ахнули – лицо у неё было в синяках, шея исцарапана, а губы распухли так, что она не могла ими шевелить. Директор немедленно позвонил её матери, но та не стала скрывать, что избила дочь, добавив такие грязные подробности, что никто из учителей не поверил – Наташу в школе любили за прилежание и помнили, как она ухаживала за умирающим отцом. Однако, никто – ни учителя, ни соседи, ни сам отчим – не смог разубедить мать, что все было случайностью. Сама Наташа ничего доказывать и объяснять никому не стала – отчасти из-за того взгляда отчима, который она не могла забыть, а ещё потому, что физически ощущала ненависть, которую испытывала к ней мать. А та после выпускного вечера с каменным лицом положила перед дочерью деньги:

– Это тебе на дорогу. Езжай, куда хочешь, поступай, куда хочешь, здесь тебе на билет и еду достаточно. Но не поступишь – домой не возвращайся, больше не получишь ни копейки.

Юрий, когда она рассказала ему об этом, сказал:

– Ты хорошо сделала, что уехала – у твоей матери обычная ревность, а это чувство не поддаётся ни логике, ни убеждениям. Ты сама ревновала когда-нибудь?

– Нет, а кого мне ревновать?

– Ну… тех ребят, хотя бы, которые из-за тебя дрались. Тебе самой-то нравился кто-нибудь?

Во взгляде Наташи мелькнуло изумление:

– Что ты! Мы просто дружили, Я думаю, они начитались романов и разыгрывали из себя мушкетёров.

– Кто знает, кто знает! А я – я тебе нравлюсь?

Он близко наклонился к ней, вдыхая аромат её волос и с трудом сдерживая волнение. Она смутилась, но не отодвинулась.

– Ну… я не знаю… да, наверное.

Юрий крепко прижал к себе тонкую девичью фигурку, поцеловал пухлые губки. Она не сопротивлялась и не отталкивала его. Всё между ними произошло очень быстро, как-то само собой, и ту ночь они провели вдвоём на старой железной кровати.

Летом Наташа опять поступала в институт и опять не попала. Юрий проходил интернатуру. Он окончил институт с «красным» дипломом, подал документы в аспирантуру и сдал на «отлично» английский и философию, но на вступительном экзамене по специальности экзаменаторы не стали даже слушать его ответа – они задали пару маловразумительных вопросов и выставили оценку «неудовлетворительно». Как сказал Сашка Лузгин, Юрия не приняли в аспирантуру из-за фамилии. Сашке можно было верить – его отец имел связи и мог сообщить точную информацию.

Фамилию свою – Кауфман – Юрий получил от одного из немецких предков, приехавших в Россию ещё в царствование Петра I. В самом начале войны, когда немцев стали поголовно выселять в Среднюю Азию, дед Юрия сумел с помощью друга, работающего в органах, изменить запись в паспорте и вместо немца стал писаться евреем. Уже через десять лет его потомки ощутили всю прелесть обладания новой национальностью, однако хода назад не было. Отец Сашки – Лузгин Георгий Александрович, – работавший в подольской больнице, сказал:

– Иди ко мне в отделение работать. Я направлю запрос в институт и выбью тебе, как молодому специалисту, комнату в общежитии. Чуть позже сделаем и направление в аспирантуру. Поработаешь год-два – что делать.

Лузгин чувствовал некоторую неловкость оттого, что его собственный сын Саша в аспирантуру поступил сразу же после окончания института, хотя у него и не было «красного» диплома.

Весной неожиданно умер Максим Иванович – лёг вечером спать как обычно, а утром не проснулся. Наташа, принёсшая ему завтрак, нашла его уже похолодевшим. Испуганная, она позвонила Альбине Максимовне, вызвала «Скорую помощь», позвонила Юрию на работу в Подольск – напротив дома был междугородный телефон. Началась обычная в таких случаях суета, из профкома института, где прежде работал Максим Иванович, приехали люди. Похороны были торжественные. На поминках Альбина Максимовна много выпила, раскраснелась и часто вытирала глаза. Всем распоряжалась её бойкая сноха, которая сказала Наташе:

– Ты до конца мая ещё можешь пожить в квартире, а потом я там ремонт буду делать – старик, наверное, всю комнату обоссал.

До конца мая оставалось две недели. У Наташи, проведшей почти два года в полном затворничестве со стариком, с которого ни на минуту нельзя было спускать глаз, не было в Москве ни одного знакомого – кроме Юрия, с которым её связывали неопределённые отношения. Он всё это время постоянно приезжал к ней, они были вместе, но ни разу не заводили разговора о совместной жизни. После окончания института он жил в Подольске – в общежитии у него была комната. Теперь, слегка отведя глаза в сторону, Юрий небрежно заметил:

– Да не расстраивайся, в случае чего поживёшь пока у меня.

От его предложения не веяло особым радушием – афишировать их отношения перед друзьями и знакомыми ему не хотелось. Хотя Наташа была его единственной женщиной, и их отношения его устраивали, но в будущем Юрий Кауфман собирался получить интересную и перспективную работу в Москве, для чего нужна была московская прописка, которую можно было получить только путём брака с москвичкой. Он даже подумывал, что Танька Черных, например, очень милая девчонка и, кажется, к нему, Юрию, неравнодушна. Еще он вдруг вспомнил, что как раз назавтра у Тани день рождения, и она приглашала к себе всю их бывшую группу. Сказала: «Можете приводить с собой всех своих друзей и знакомых» – у Черных квартира была огромная. Народу наверняка будет много – школьные друзья, друзья друзей и просто малознакомые приятели. Взять туда, что ли, Наташку – может, удастся свести ее там с каким-нибудь чуваком, чтоб пригрел ее на время и снял с его, Юрия, головы эту заботу. Он посмотрел на понурившуюся девушку, и эта мысль заставила его усмехнуться:

– Веселей, девочка. Давай, я завтра тебя с собой возьму в одно место. Развлечёшься, отдохнёшь.

Она растерянно вскинула глаза:

– Куда это?

– Пойдёшь – увидишь. Нормальное место, посмотришь на людей. Ты ведь уже тут с Максимом Ивановичем говорить, наверное, разучилась.

У Тани дома было шумно и накурено. Когда они пришли, веселье уже началось, играла музыка, стоял топот от пляшущих ног. Юрий со словами «дальняя родственница приехала, привел, чтоб не скучала» подтолкнул Наташу к встретившим их однокурсницам, как бы давая понять, что дальше она может развлекать себя сама. Таня мягко увлекла его за собой, протянула бокал вина. Она была хорошенькая и вся сияла счастьем, танцуя в его объятиях. Он, почти касаясь губами её уха, шептал ей комплименты пока… пока не увидел Наташу и Сашу Лузгина. Они двигались под музыку, крепко прижавшись друг к другу, и волосы девушки пепельной дымкой метались из стороны в сторону, а тёмные глаза глядели на Сашу таким взглядом, каким никогда не смотрела она на Юрия. Когда в конце вечера он стал искать Наташу, чтобы отвести её домой, пробегавшая мимо Лида Соломатина бросила:

– А Лузгин твою, эту… родственницу пошёл провожать.

Юрий три дня злился и не приезжал к Наташе. На четвёртый день, когда он решил её навестить, квартира в Тёплом Стане оказалась запертой. Прождав до вечера под дверью, он позвонил Альбине Максимовне, которая сообщила, что накануне Наташа взяла свои вещи, отдала ей ключи и уехала с каким-то молодым человеком.

– Неужели, Юрочка, она тебе даже не сообщила, куда собирается? – закудахтала она. – Вот неблагодарная – столько ты о ней беспокоился, старался для неё! Ну и плюнь на неё, пусть идёт, куда хочет, забудь об этой стерве, такие не пропадают.

Но забыть Наташу Юрий так и не смог.

Глава вторая. 1976‑й и другие годы

В первые годы войны Алексей Александрович Заморский проявил в боях мужество и инициативу. Ему повезло – его инициатива была не наказана, а отмечена, и с сорок третьего по сорок пятый годы он находился в войсках НКВД, а после войны остался работать в органах. Причиной этого, помимо всего прочего была его прекрасная биография – он не был судим, ни в чём не замечен, никто из родных не был ни сослан, ни репрессирован и не попадал в плен. Если говорить честно, то такой анкете мог позавидовать даже сам Иосиф Виссарионович Сталин. За тридцать последующих лет Заморский показал себя умным, исполнительным и, насколько возможно при его работе, порядочным товарищем. Руководство всегда с интересом относилось к его предложениям, предоставляя относительную свободу в разработке различного рода комбинаций. В тот день, о котором пойдёт речь, Заморский составил докладную записку следующего содержания.

«Ко мне позвонил и просил о встрече друг детства Михаил Анатольевич Рузавин. Рузавин во время войны попал в плен, бежал, воевал в Сопротивлении. После войны в СССР не вернулся, женился на француженке. Долгое время проживал в Париже, но после смерти жены переехал в Гренобль, где и проживает в настоящее время. Банкир, обладает значительным состоянием. Овдовел, имеет сына. Второй сын был убит в Ленинграде год назад. Расследованием этого убийства занимался отдел по расследованию особо тяжких преступлений Нарвского района. Убийцы до сих пор не обнаружены. Считаю целесообразным встретиться с Рузавиным, который в настоящее время находится в Ленинграде под именем Мишеля Рузави».

В восемь вечера Заморский открыл дверь своей квартиры, и друзья тут же на пороге заключили друг друга в объятия.

– Мишка, друг! Столько лет ни письма, ни звонка! Где тебя носило? Я до сегодняшнего дня думал, что тебя уже и на свете нет!

– Прости, Лёха, прости – жизнь! Я сейчас живу во Франции. Да, не удивляйся – в Гренобле. Не писал, потому что не хотел тебя лишний раз компрометировать.

Заморский усадил друга за стол, крикнул жене, чтобы подала водки и закусить. Она встала в дверях – полная, круглолицая – и с интересом разглядывала гостя. К столу её муж не пригласил, и она после знакомства с Рузавиным ушла на кухню.

– А я ведь с горем к тебе, Лёшка, за помощью.

Рузави вытер глаза. Заморский испуганно посмотрел на друга:

– Да что ты! Что такое?

– Сына у меня убили, Лёшка, вот как.

– Господи, Мишка, не может быть, как это? Когда?

Мишель рассказывал, и в голосе его звучали горечь и боль:

– … потом мне в милиции рассказали, как это было. Они, эта компания, сволочи эти, постоянно обирали людей. Девка заманивала иностранца в какой-нибудь тупик и поднимала крик, а её дружки сейчас же появлялись и разыгрывали сцену, угрожали милицией. Человеку, понятно, не хотелось связываться, и он выкладывал деньги или отдавал вещи – они ничем не брезговали. Жан понял, что его дурачат, разозлился и полез в драку. Одному ногу сломал и с другим бы справился, хоть тот нож вытащил – он у меня японской борьбой занимался, – но тут девка схватила кусок трубы и по голове его сзади, а парень – ножом. Потом эти двое удрали, а тот – со сломанной ногой – заполз в подъезд за углом, и там его нашли. Он-то всё и рассказал, как было, назвал этих подонков, но когда пришли по тому адресу, их уже и след простыл. Год прошёл, Лёша! Целый год, представляешь? А их до сих пор ищут, даже следа найти не могут. Как они в милиции здесь у вас работают?

Заморский сочувственно положил руку другу на плечо.

– Ужасно, Миша, ужасно, то, что ты рассказал. Ты говорил, я могу помочь, но как?

– Ты ведь работаешь где-то – это как-то связано с безопасностью, и у тебя есть связи. Ты знаешь, я готов заплатить – и очень прилично заплатить – тому, кто найдёт этих тварей. Я богат, Лёша, очень богат.

– Понимаю тебя, – сказал Заморский после долгого молчания. – Признаюсь, ты меня… я же не думал даже, что ты жив, и вдруг сразу такое. М-да. Нет, по моему ведомству я тебе, конечно, не смогу помочь – у меня работа такая, что сижу целыми днями и оформляю людям документы на выезд. Много обязанностей и никаких прав. Даже с тобой я не имею права встречаться. Нет, тут надо всё по-другому делать. Возможно, я смогу связаться с этим отделом и что-то узнать – возможно даже, у них есть след, и они его прорабатывают.

Мишель стукнул кулаком по столу, так что стаканы подпрыгнули и зазвенели.

– Не верю! Не верю я, мать твою, что найдёт их ваша милиция хреновая! Год! Год они искали, и теперь дело уберут в архив.

Лицо Заморского стало вдруг странно неподвижным, но в голосе зазвучала плохо скрытая насмешка:

– Не стоит так, Миша, в нашей милиции работают неплохие ребята. Ты знаешь, сколько они работают? Знаешь, в каких условиях? Нет, ты ведь там, у себя, видишь сытых полицейских, которые за всё сдирают с налогоплательщиков деньги, а наши парни сутками в грязи и на морозе сидят, когда выслеживают бандита. Они не думают о деньгах, о добавках к жалованию, как ваши, нет! Наша милиция работает, чтобы мы могли спокойно ходить по улицам. Вот так, Миша!

Михаил пробурчал нечто неопределённое. Какое-то время они сидели молча. Заморский энергично опорожнил стопку и закусил. Михаил сказал с некоторой горечью:

– Ладно, будем считать, что они стараются, но у них не выходит. Хорошо! Единственно, о чём я тебя прошу – найди мне такого человека, и я сам заплачу ему за работу. Такого, чтобы он нашёл этих тварей.

Полковник КГБ Заморский опустил веки, чтобы скрыть блеск в глазах и покачал головой:

– Миша, милый, это называют частный сыск, этим у нас не занимаются, потому что все наши специалисты стараются и хорошо работают. Но… предположим, что я найду такого человека – только предположим.

Мишель напрягся, подавшись вперёд.

– Найди, Лёшка, найди! Ты знаешь, как я богат…

Заморский поморщился.

– Ты слишком долго жил на Западе и мыслишь не теми категориями. Деньги не главное, хотя… иногда и они могут помочь. Видишь ли, есть один человек… он допустил некоторую… м-м… погрешность, скажем, и остался без работы, а у него семья, дети. В этом случае, я думаю, деньги могут сыграть свою роль. Но тут один вопрос возникает: предположим, он нашёл этих типов. Что дальше?

– Я хочу, чтобы они… ответили за всё!

– За всё! Ты же был отличником, Миша, ты помнишь, что преступления против личности у нас караются гораздо мягче, чем преступления против государства. Если попадётся хороший адвокат, то за убийство твоего сына – с учётом того, что он первый начал драку – они получат, скажем, от трёх до пяти лет. Всего лишь, – он многозначительно подчеркнул последние слова.

Рузави побледнел:

– Алексей! Что ты хочешь этим сказать?!

Заморский поднял веки и, пристально глядя ему в глаза, произнёс уже совсем другим тоном, и теперь в его голосе звучал гнев:

– Я? Разве моего сына убили негодяи? Ведь это ты пришёл ко мне за помощью, а не я к тебе. Я, твой друг, могу сказать только одно: если б такое случилось с моим ребёнком, то я не стал бы доверять дело нашим честным и хорошим ребятам из милиции – я бы сделал все сам. Сам, своими руками, понимаешь? Я бы нашел этих гадов и сам лично удушил бы их!

– Лёшка, что ты говоришь? Как это «своими руками»? – в голосе Михаила теперь уже звучала растерянность. – А закон?

– Какой, к черту, закон? Какой закон, когда дело идет о твоем сыне? На какой закон ты надеялся, Мишка? Где ты был весь этот год, почему ты пришел ко мне с этим так поздно?

Михаил поднял голову и пристально посмотрел в глаза другу.

– Я понял тебя, Алексей, ты прав. Так ты сведёшь меня с таким человеком?

– Нет, я дам тебе адрес, и ты сам будешь с ним говорить. Ты объяснишь ему, чего ты хочешь.

– Я должен сослаться на тебя?

– Нет. Ты пойдёшь к нему завтра вечером. Всё, что ему нужно, он уже будет знать.

– Спасибо, друг.

Совсем недавно Олег Вербицкий считался одним из самых толковых следователей Петродворцового района Ленинграда. Однако за полгода до описываемых событий он занимался делом о хищении социалистической собственности в особо крупных размерах, и ниточка следствия потянулась слишком высоко. Вышестоящее начальство тактично посоветовало Вербицкому эту ниточку оборвать и довольствоваться «стрелочниками» более мелкого масштаба, но молодой следователь неожиданно закусил удила и отказался – он был честолюбив, принципиален и, обладая излишне живым воображением, уже мысленно представлял себе «процесс века» и свое имя на первой полосе газеты «Правда».

Всё, однако, обернулось совсем не так, как рисовалось Вербицкому. Один из тех самых «стрелочников», о которых он так пекся, вдруг поднял в его кабинете крик, заявив, что к нему применялись недозволенные методы дознания, а другой в то же самое время неожиданно отказался от своих показаний, ссылаясь на то, что они были выбиты под пыткой. Обвинения были настолько серьёзны, что не оставляли Вербицкому вообще никаких шансов в дальнейшем работать в органах внутренних дел.

Оказавшись без работы, имея семью – жену и двоих детей, – Вербицкий не сразу осознал всю тяжесть своего положения. Сперва он был уверен, что сразу же найдёт себе место, однако даже в тех организациях, где требовался квалифицированный юрист, ему почему-то отказывали в приёме на работу, находя для этого самые разные причины. Теперь единственным средством существования семьи из четырёх человек стал заработок его жены Лады и кое-какие отложенные в свое время на покупку автомашины, деньги. С голоду они пока не умирали, но однажды Лада вернулась домой позже обычного. Она была весь вечер печальна, отвечала невпопад, и всё у неё валилось из рук. Только ночью, оставшись наедине с мужем, она сообщила, что была у врача, и, очевидно, ей придётся делать аборт. Олег расстроился – он сам был из многодетной дружной семьи, и ему хотелось иметь не менее троих детей. После рождения дочки у Лады были серьёзные проблемы со здоровьем, и она четыре года не беременела. Вроде бы следовало радоваться, но теперь, когда семья находилась в такой ситуации… Всё же он сказал:

– Давай подождём немного – вдруг что-то как-то у нас наладится…

Однако, всё оставалось по-прежнему, срок беременности у Лады подходил к двенадцати неделям – предельно допустимый законодательством СССР срок для прерывания беременности.

Накануне того дня, когда она, сдав все анализы, собиралась идти к врачу за направлением в больницу, к Вербицким зашёл человек и попросил Олега уделить ему несколько минут для разговора наедине. Он показал свое удостоверение, от которого хозяин квартиры немного изменился в лице, и они прошли в кабинет, прикрыв за собой дверь.

– Вы, наверное, догадались, Олег Кириллович, что я здесь не просто так – за вами давно и с большим интересом наблюдают.

Он выжидательно и приветливо посмотрел на Вербицкого. На лице Олега не дрогнул ни один мускул, только в глазах появилось ироническое выражение.

– Я должен вас благодарить за такое внимание к моей особе?

– О, нет, это мы будем вам благодарны, если вы сумеете нам помочь.

– Если вас интересует информация о моих бывших сотрудниках, то боюсь, что не смогу быть вам полезным.

Мужчина слегка прищурился.

– Даже если речь пойдёт о тех, к кому вам… хм… не стоит испытывать особой, так сказать, любви?

– Даже.

Мужчина, к удивлению Олега, вдруг весело и добродушно улыбнулся.

– Я рад, что вы так тверды в своих принципах. Думаю, что мы сможем сотрудничать.

– Правильно ли я понимаю, что вы предлагаете мне работать в…

Он слегка замялся, но мужчина спокойно закончил за него.

– Работать у нас? Видите ли, наша работа требует не только самоотверженности и личной смелости, но и больших профессиональных качеств, а вы, хорошо зарекомендовав себя на прежней работе, всё же проявили некоторую недальновидность. Конечно, это можно объяснить вашей относительной молодостью, и мы искренне надеемся, что вы из тех людей, что учатся на ошибках. Поэтому прежде, чем о чём-то говорить, вы должны выполнить работу, которая потребует использования всех ваших профессиональных качеств. Если вы согласны, будем продолжать наш разговор.

Он остановился, ожидая ответа Вербицкого.

– В чём состоит работа?

– Понимаю это, как согласие. Итак: около года назад в Ленинграде убит сын французского миллионера русского происхождения Мишеля Рузави. Ваши, так сказать, коллеги до сих пор не могут найти убийц, которые скрылись в неизвестном направлении, хотя имена их известны. Отец хочет, во-первых, найти преступников. А теперь, во-вторых. То наказание, которого они заслуживают по нашим законам, его не устраивает. Мы заинтересованы в том, чтобы помочь Рузави старшему.

Вербицкий вскочил, с презрением глядя на собеседника.

– Вы ошибаетесь, товарищ Заморский – правильно я запомнил вашу фамилию? Товарищ полковник Комитета Государственной безопасности, вы ошибаетесь – я не поддамся на эту провокацию! Я не дам повода посадить себя в тюрьму, сделав убийцей!

– Сядьте, – повелительно произнёс Заморский, – мы не имеем никакого отношения к интригам вашего бывшего ведомства, вы это знаете. К тому же, вас никто не просит брать на себя функции судьи – ваша задача найти преступников и передать их в руки семьи Рузави. Мы даже заинтересованы в том, чтобы они всё сделали сами, понятно? Есть вопросы?

Вербицкий немного успокоился. Немного подумав, он спросил:

– В том случае, если я соглашусь, чем я могу располагать?

– Оружие получите. Никого больше к операции привлекать нельзя, кроме самого Рузави и его сына Поля. Я лично буду вам помогать. В случае провала: вы никогда прежде не встречали ни меня, ни Рузави. Информацию о преступниках получите сейчас от меня – она из материалов следственного отдела. Сейчас вы просмотрите все документы и фотографии, и я заберу их с собой. Это пока всё на сегодня, чем располагают следственные органы.

Вербицкий внимательно изучал материалы уголовного дела, открытого год назад, а Алексей Александрович, попросив разрешения, закурил и отошёл к окну.

«Заславин Виталий Витальевич, 23 года, постоянно проживает в Ленинграде, работает подсобным рабочим на складе в магазине хозяйственных товаров, но на работе практически никогда не появляется. Образование: десять классов, отчислен с первого курса Кораблестроительного института за непосещаемость. В армию не был призван из-за плоскостопия. Родственники: мать, рабочая на заводе «Электросила», отца нет. Тётка, родная сестра матери, работает медсестрой в больнице, замужем, имеет дочь. За всеми родными Заславина установлено наблюдение, но контактов с разыскиваемым не отмечено. Проживал в коммунальной квартире, из показаний соседей следует, что часто приходил в нетрезвом виде, бил мать. Перед своим исчезновением часто приводил подругу по имени Неля. В день исчезновения мать была на работе в ночную смену. По её словам, Заславин унёс из дома сумму денег в размере 876 рублей.

Огурлиева Неля Аристарховна, 21 год, родилась в Воронеже, была прописана в общежитии студентов факультета иностранных языков Ленинградского университета, но выписана после отчисления из университета. Отчислена за неуспеваемость. Родители погибли в автокатастрофе пятнадцать лет назад, бабушка, воспитывавшая Огурлиеву, умерла в прошлом году, других родственников не имеет. Постоянного местожительства не имеет, последние полгода перед исчезновением проживала у Заславина, нигде не работает».

Вербицкий внимательно перечитывал лежащие перед ним досье, адреса, фамилии. Фотографии – они были пересняты с крохотных снимков из личных дел – давали весьма слабое представление о внешнем облике преступников, но других у следствия не имелось. Олег подумал, что даже подробное описание внешности, приведённое под фотографиями, вряд ли сможет помочь – никаких особых примет. Хотя во внешности этого Виталия есть нечто восточное. Скорей всего, он попытается замести следы где-нибудь в Закавказье.

– Ещё один важный момент, – заметил Алексей Александрович, – Рузави сам финансирует проводимую операцию. Вы будете говорить с ним сегодня вечером и точно обговорите сумму. Составите подробный отчёт о деньгах, которые потратите во время выполнения этого задания, а остальные положите на этот счёт.

Он протянул Вербицкому кусочек белого картона с напечатанными на нём цифрами. Тот задумчиво повертел его в руках и спрятал в карман пиджака.

Рузави, как договаривался с ним Заморский, пришёл вечером. Олег пригласил гостя в кабинет, и, едва они остались наедине, Рузави заговорил:

– Меня предупредили, что вы уже в курсе всего и знаете о моем горе. Я оплачу все расходы и окажу любую поддержку – я сам и мой сын Поль. Назовите нужную сумму и…

– Погодите, – мягко прервал его Вербицкий, – прежде, чем мы начнём всё это, вы должны ещё раз подумать.

Под кожей лица Рузави заиграли желваки.

– Я уже подумал. Ваше дело – помочь мне. Я оплачу всё – ведь вам, как мне сообщили, нужны деньги. Да или нет?

– Деньги мне нужны и очень, но… мой долг предупредить вас, что, совершив противозаконное действие на территории Советского Союза, вы и ваш сын автоматически станете объектом шантажа со стороны КГБ.

– Пусть. Я думаю, что справлюсь с этим. Но всё равно – спасибо за честное предупреждение. Теперь о деле: я предлагаю вам двадцать пять тысяч рублей за работу и дополнительно оплачиваю все расходы. Вы можете получить эти деньги прямо сейчас. Если хотите, можно положить их в сберкассу на ваше имя.

Вербицкий молчал некоторое время, немного потрясённый величиной предложенной суммы, потом достал из кармана кусочек белого картона.

– Сделайте так: в двенадцати разных сберкассах города откройте счета на имя моей жены и положите на каждый по две тысячи. Деньги на текущие расходы дайте мне – я напишу вам расписку, а на этот вот счёт – он протянул Рузави кусочек белого картона – положите одну тысячу.

Вечером следующего, дня Вербицкий сказал жене:

– Утром я уезжаю, и, возможно, от меня какое-то время не будет никаких известий.

Она испуганно вскинула глаза. – Но… ведь завтра я иду на… операцию, как же…

– Лада, – ласково обнял её за плечи муж, – ты никуда не пойдёшь. Вот эти сберкнижки, все на твое имя – спрячь и никому не говори ни слова. Не трать много денег сразу – за тобой могут следить.

Она испуганно взглянула на Олега.

– Господи, да что ж это, откуда эти деньги?

Он расхохотался.

– С одной стороны, это наши деньги, а с другой – я их украл.

– Украл?! У кого?

– У Комитета Государственной Безопасности.

Профессор Лузгин отложил газету, прикрыв усталые глаза, ему было под шестьдесят, но он упорно не хотел надевать очки. Жена, убиравшая со стола посуду, вздохнула:

– Всё молодишься. Ну сколько можно – лежат же они у тебя в кармане, очки твои. Скоро дедушкой станешь, а туда же.

Упоминание о будущем внуке вызвало на лице профессора ласковую улыбку.

– А знаешь, Зинуля, я рад, что Сашка женился, и что бы ты ни говорила, Наташенька неплохая девочка.

– Ну, что есть, то есть, о чём теперь уж… Да я ничего особенно и не говорила – он сам выбрал, сам в дом привёл, сам ребёнка захотел. Посмотрим, что теперь станет с его диссертацией – целыми ночами будет «Уа! Уа!» слушать.

– Да неужели мы не поможем, а? Не ворчи, родная, – и он ласково погладил жену по руке.

Зинаида Николаевна была не очень довольна скоропалительной женитьбой сына. Сначала она предположила, что спешка вызвана беременностью невесты, и поделилась своими подозрениями с мужем, но тот только пожал плечами: «Не вмешивайся, это их дело, а наше дело будет внука нянчить. Или внучку».

Однако Наташа забеременела только через полгода после свадьбы. О своих отношениях с Юрием она рассказала Саше через два дня после их знакомства – когда он предложил ей немедленно переехать к нему и подать заявление в ЗАГС. Он сказал, взяв её за плечи и заглянув в глаза: