Текст книги "Фабрика офицеров"

– Она спит.

Крафт встал, не зная, что ему делать. Он чувствовал потребность подойти к Федерсу и обнять его. Но Федерс до сих пор сам не сделал ни одного доверчивого жеста. Он только произносил вызывающие, назидательные речи.

Капитан обернулся. Он глядел на обер-лейтенанта, сощурив глаза, почти резко. Затем закрыл за собой дверь и сказал:

– Почему вы встали, Крафт? – Крафт сел. – Вы что, собираетесь шпионить за мной? – Крафт ответил на этот вопрос отрицательно. – Я бы этого вам и не советовал, – сказал Федерс.

Прошло довольно много времени. Гнетущая тишина повисла в комнате. Издалека радиоприемник доносил вальс Иоганна Штрауса – он звучал навязчиво-вульгарно, так как его исполнял духовой оркестр. Наконец капитан Федерс с трудом произнес, прислонившись спиной к двери спальни:

– Все, что я вам разъяснил, Крафт, имеет под собой основу. Это правило. Но и у него, естественно, есть исключения – и одним из них являюсь я. Я сделал свои, особые выводы из этой ужасной ситуации. Хотя я и потерял так называемую мужскую силу, но я сумел компенсировать это своей волей и разумом. Вы следите за моей мыслью, Крафт?

– Зачем вы пытаетесь разъяснить мне то, чего я не хочу знать?

– Не увиливайте, Крафт, слушайте хорошенько. Я даю вам великолепный материал для внутренних клубных разговоров. Дело обстоит так: для утерянных членов имеются протезы, для утраченной мужской силы также возможна замена. Эту функцию выполняет у меня Миннезингер. Я сам выбрал его и убедил свою жену. Он только тело, и больше ничего. Мы с женой в этом едины. Он – инструмент. Протез. Хорошо обдуманный выход из положения. Глупая, прилизанная обезьяна с хорошо работающими мускулами и мозгом комара. Наличие его освобождает меня от унизительных мучений. Вам это ясно, Крафт?

– Нет, – произнес тот устало и печально. – Мне ничего не ясно.

– А зачем же вы тогда мотаете мне душу, Крафт? – спросил капитан и, шатаясь, приблизился к нему. Глаза его метались от Крафта к бутылке. – Почему вы влезаете ко мне в доверие и хотите выпотрошить меня, как рождественского гуся? Почему вы окружаете меня вашей коварной лестью? Вы хотите посмеяться надо мной, Крафт?

– Я честно пытаюсь понять вас, – сказал Крафт и посмотрел в лицо, искаженное алкоголем и мукой. – Но я боюсь, что мой мозг функционирует иначе, чем ваш.

– Вы хотите посмеяться надо мной! – закричал капитан Федерс. – Уйдите с глаз моих и не показывайтесь больше здесь! Мне надоели люди такого сорта! Глупые свиньи! Это все, что этот загаженный мир предлагает на выбор! Вон отсюда!

– Спокойной ночи, господин капитан, – сказал Крафт. На душе у него было скверно.

12. Обер-лейтенант и хорошие манеры

– Друзья, – обратился обер-лейтенант Крафт к фенрихам, – как известно, вовсе не требуется досконально быть в курсе какого-либо дела. Главное – уметь что-нибудь сказать о нем. А теперь перейдем к нашей сегодняшней теме: что надо знать о хороших манерах.

Поначалу урок шел как обычно. Офицер-воспитатель ставил предусмотренные программой идиотские вопросы; фенрихи давали на них такие же глупые ответы. В общем, настроение у всех было прекрасное: тема – легкая, нет в ней подводных камней, и отвечать на подобные вопросы – сущее удовольствие.

Например: кто кого приветствует первым? Мужчина всегда первым приветствует даму. Это бесспорно. Но вот как быть, если встретятся несколько джентльменов и дам и все они в разных чинах и званиях? Уже из одной такой стандартной ситуации быстро возникали бесчисленные варианты. Скажем, фенрихи встретили капитанов, которые вышли прогуляться с унтер-офицершами, – ситуация, конечно, чисто теоретическая, как Крафт не преминул заметить. Или лейтенант столкнулся с генералом, который в свою очередь повстречался с сестрой лейтенанта, – это, безусловно, на практике можно чаще встретить, учитывая, что в данном случае люди вращаются в узком офицерском кругу.

– Скажите, хорошие манеры приходят сами собой? – спросил Крафт и посмотрел сверху вниз на Хохбауэра.

– К офицеру никак нет, господин обер-лейтенант, – ответил тот быстро.

– А не кажется ли вам немного абсурдным, – спросил осторожно Крафт, – в разгар войны вот так серьезно рассуждать о формах обращения друг к другу людей, состоящих в разных чинах и званиях, о том, как нужно и когда именно целовать руку даме?

– Это ни в коей мере не может казаться глупым, – ответил Амфортас, один из лейб-гвардейцев Хохбауэра, – ведь тема включена в программу.

Данный довод всегда действовал безотказно; даже Крафт не отважился заявить, что это нелепо. Он просто ухмылялся.

Фенрихи, как водится, прилежно конспектировали. Меслер уставился прямо перед собой – он незаметно полировал под столом ногти и считал это практическим вкладом в изучение темы.

Конспект фенриха Редница, который сидел на задней парте рядом с Меслером, выглядел следующим образом: старость предпочтительнее молодости, женская персона – мужской. Исключение: лестница – джентльмен спускается впереди дамы; жене офицера отдается предпочтение по сравнению с унтер-офицершей – решает большее звание мужа; звание также решает, если кавалер выбирает, кому из дам отдать предпочтение; он отдает предпочтение и помалкивает, чтобы не нарушать устав.

– А как должны вести себя офицеры, если им нужно идти в клозет? – спросил нарочито безобидным тоном фенрих Меслер, прервав полировку ногтей.

Обер-лейтенант Крафт ничтоже сумняшеся скомандовал, чтобы фенрихи подумали и подготовили ответ на этот вопрос.

– Ну-ка, Хохбауэр? – спросил он через пару минут.

Хохбауэр встал. Он был достаточно умен, чтобы понять не только то, что вопрос Меслера – провокация чистейшей воды, но также и то, что именно его вызвал Крафт для достойного ответа. Он должен был, следовательно, утихомирить смешки и овладеть положением в классе.

И Хохбауэр с самой серьезной миной ответил:

– Офицер отличается от рядового и унтер-офицера, и не только своими личными качествами, чертами характера и знаниями, но также и внешним видом. Например: у него иная униформа, другие знаки различия и снаряжения – вплоть до нижнего белья. И питается офицер не в солдатской, а в офицерской столовой – казино. Он пользуется отдельным туалетом, имеет от него собственный ключ. Даже в полевых условиях имеются полевые офицерские стульчаки и переносные полевые клозеты, или по крайней мере отгороженная часть в клозете для нижних чинов, или же, наконец, если такое невозможно устроить, выделяется специальное время для пользования отхожим местом только для офицерского состава. Ведь офицеру полагаются известные привилегии, которыми хоть в небольшой степени компенсируются огромная ответственность и трудные обязанности, возложенные на него.

– Разрешите сделать маленькое замечание, – сказал фенрих Меслер. – Я считаю рассуждения фенриха Хохбауэра теорией чистой воды. Я считаю, что могут возникнуть ситуации, при которых нельзя будет провести разницу между званиями. Если будет дозволено, сошлюсь на следующий пример: офицер портит воздух так же сильно или так же слабо, как и простой рядовой, по крайней мере, когда дело принимает серьезный оборот.

Тут поднялась оживленная дискуссия, которая грозила расколоть учебное отделение «X» на два лагеря. И если все же фронты обозначались недостаточно ясно, то вот почему: никто не мог еще точно определить, каково же мнение инструктора-воспитателя. Это мешало большинству фенрихов занять однозначную позицию. Ведь Крафт только терпеливо улыбался. Он предоставил своим подопечным полную свободу, но внимательно наблюдал за ними.

Постепенно спор утих – и его великолепный результат был, как всегда, один и тот же: «верно как то, так и это»; «при известных обстоятельствах»; «в том-то и дело». С этим все были согласны, впрочем, как всегда, – неважно, умно это или глупо, – и выражали полное удовлетворение. Однако обер-лейтенанта на сей раз заело, и он решил показать, до каких пределов дошла их глупость.

Он обратился к притихшим фенрихам:

– Возьмем следующий случай. Кого-нибудь из вас пригласил к себе домой командир, и вы, конечно, к нему явились, если случайно не лежите на смертном одре. Там танцы. Вы пригласили супругу своего командира, что тоже само собой разумеется, – это вы обязаны сделать, так диктуют хорошие манеры. Дама принимает ваше приглашение, и вы темпераментно танцуете. И вдруг у вас из глаза выскальзывает монокль; подчиняясь силе тяжести, он летит вниз с большим ускорением, которое сообщили ему ваши энергичные па, и падает прямо за роскошно откровенное декольте супруги командира. Как вы поступите?

Фенрихи внимательно выслушали все это. Им нужно было хорошенько подумать, чтобы решить возникшую проблему: у них не было никакого иного выбора, кроме как принять слова обер-лейтенанта совершенно всерьез.

То, что кандидатов на офицерский чин необходимо заставлять поразмыслить над подобными глупостями – Крафт знал прекрасно, – было одной из излюбленных теорией майора Фрея. История с моноклем и женской грудью имела хождение в офицерских казино еще на рубеже двух последних столетий, но она, эта история, давала возможности выйти из создавшейся ситуации несколькими необычными путями, по меньшей мере тремя. Решение же подобных проблем, по мнению майора Фрея, обостряло интеллект. Крафт улыбнулся.

– Ну-ка, Амфортас? – спросил он.

Амфортас сидел рядом с Андреасом. Крафт уже давно догадался: эти двое были главными пособниками греко-германского юноши Хохбауэра. Они и внешне походили друг на друга – лишь были немного более худыми, бледнее и поменьше ростом, чем Хохбауэр, только чуть меньше. Но даже этих немногих деталей оказалось достаточно, чтобы представить Амфортаса и Андреаса в виде гипсовых копий – именно копий – с подлинной скульптуры.

– Слушаю, Амфортас! Не заставляйте нас слишком долго ждать, пока истина осенит ваш могучий интеллект. Итак – как вы поступите?

– Я принесу извинения, – пролепетал неуверенно Амфортас.

– А потом? – мягко спросил обер-лейтенант.

– Я принесу извинения, – повторил Амфортас на этот раз уже тверже. – И больше ничего делать не надо.

– Ну а ваш монокль? – спросил Крафт и к своему удовольствию заметил, что фенрихов наконец охватило веселое настроение. – Что с вашим моноклем? Разве вы оставите его там, где он приземлился? Потребуете возвратить его обратно? И полагаете, его вам действительно вернут? Или как?

Фенриху Амфортасу эта задача была явно не по плечу. Он тяжко ворочал мозгами, и неуверенность овладела им. Он ответил явно недостаточно, что, конечно, плохо. Но сейчас, при вторичном вопросе, он не нашел вообще никакого ответа, а уже это совсем паршиво. Потому что он нарушил одно из важнейших требований, предъявляемых к офицерам: нет такой ситуации, которая смогла бы привести офицера в смущение; нет такого положения, из которого не смог бы выпутаться офицер. Ясно, что Амфортас схватил неудовлетворительную оценку.

– Ну а вы, Андреас, как бы поступили? – спросил Крафт.

– Я игнорировал бы все это, господин обер-лейтенант, – ответил Андреас с отчаянной решимостью. – Я бы сделал вид, будто ничего не произошло.

– Что вы там болтаете? – спросил Крафт и притворился удивленным. – Вы игнорировали бы? Вы уронили монокль за пазуху даме и сделали бы вид, словно ничего не случилось?

Этими словами Крафт как бы повергнул Андреаса наземь. Слушателей охватило беспокойство. Они стали побаиваться, не слишком ли рано предались веселью. Оказалось, что поставленная задача содержала неожиданные ловушки.

– Итак, – сказал Крафт, – давайте-ка резюмируем. Господа предложили несколько возможных вариантов решения. Первый: принести извинения. Второй: все происшедшее игнорировать. Третий: попытаться заполучить монокль. Но как? Хватают его собственноручно? Или же просят супругу командира самое достать монокль? Или же ждут, пока монокль сам по себе не вылезет наружу? Далее. Если приносят извинения, то в какой форме? Если игнорируют – каким образом? Если ищут монокль за пазухой – как это делается? А ну-ка, Хохбауэр, как бы вы поступили в данном случае?

– Я уверен, господин обер-лейтенант, – твердо заявил Хохбауэр, – со мной подобного никогда бы не произошло. Я держался бы на приличествующем расстоянии.

– Виляете, Хохбауэр! Видно, не желаете решать четко и конкретно поставленную мной задачу. Не так ли?

Вот и Хохбауэр попал в примитивную ловушку. Он тоже не знал ответа. Кроме того, он был убежден, что обер-лейтенант без труда разобьет любой его аргумент. Эта мысль совсем сбила фенриха с толку. Он молчал, пытаясь достойно выйти из положения. Но это не помогло: он чувствовал, что Крафт наносит ущерб его авторитету среди сокурсников. И он решил: нужно предпринять что-либо действенное против этого.

А Крафт был доволен. Он снова провел занятие именно так, как ему хотелось. Он сказал:

– Утром каждый из вас письменно доложит мне коротко свое решение данной задачи. На сегодня довольно. Занятие окончено.

Фенрихи отдельными кучками покинули помещение для занятий. Хотя до их барака было всего около сотни метров, этот путь они обязаны были проделать строем.

Крамер пытался построить фенрихов в затылок. Но это было не так просто, ибо фенрихи увлеклись обсуждением темы «монокль за пазухой».

– Что скажешь по этому поводу? – мрачно спросил Амфортас своему другу и собрату по оружию. Оба оглянулись на Хохбауэра, молча взывая о помощи.

– И все же решение совсем просто, – сказал тот совершенно серьезно. – Всегда, когда передо мной ставят трудную задачу, я спрашиваю себя: а что сказал бы по сему случаю мой фюрер? И тогда все решается легко.

– Ну и как ты думаешь: что сказал бы в этом случае твой фюрер?

– А сами вы об этом не догадываетесь?

– Нет, – чистосердечно признались оба.

– Ну, так подумайте-ка сами.

Фенрихи брели к своему бараку. Крамер несколько раз пытался навести порядок, призывал прекратить разговоры. Все напрасно.

Одни считали, что незачем письменно излагать решение. Другие убежденно говорили, что это придирка, очередная каверза. Третьи видели в этом хитрую уловку Крафта, чтобы проверить их поведение и образ мышления.

– Так уж всегда, – сказал глубокомысленно один из фенрихов, – офицеры хотят нас оболванить, на это направлена вся их деятельность. И поможет нам лишь одно: мы должны всегда выполнять, что они потребуют! Если кто-нибудь из них прикажет мне написать сочинение о том, как нужно пользоваться туалетной бумагой, я сделаю это беспрекословно!

Между тем фантазия фенрихов разыгралась вовсю. Декольтированная грудь как тема для занятия – такое в конце концов встретишь не каждый день.

Фенрих Эгон Вебер, самый сильный в команде, заявил:

– Я просто подниму командиршу вверх ногами и буду держать до тех пор, пока монокль не выпадет. А затем я скажу: «Премного благодарен вам, милостивая государыня».

– Слишком церемонно! – высказал свое мнение Меслер. – Нужно сказать: «Разрешите, милостивейшая!» – и полезть затем прямо за пазуху. Конечно, сделать это тактично.

– А если попадется какое-нибудь старое пугало?

– Тем более! – пояснил Меслер. – Уже из одного человеколюбия! И если при этом речь идет о супруге командира, можно рассчитывать даже на повышение по службе.

– Или это кончится отправкой на фронт, – заметил Редниц.

– У вас нет ни малейшего поэтического чувства, – сказал Бемке, слывший большим фантазером. – Вы всегда думаете об одном и том же. А в данном случае предлагается пережить чудесный момент, достойный самого Боккачио. Если вы хотите заполучить монокль, который скрыт где-то в душистых прелестях дамы, для этого есть лишь единственный путь: нужно завоевать прелестницу. И не так – грубо лапать, как вы это обычно делаете, а за дамой надо поухаживать, осыпать ее ласками, признаться в нежной любви – и когда она в конце концов начнет раздеваться…

Фенрихи взорвались хохотом. Крамер боязливо огляделся, но, к счастью, вокруг не было видно никого из начальствующего состава. Следовательно, он мог не вмешиваться в происходящее.

– Разойдись! – скомандовал он все же с облегчением, когда команда добралась до барака.

Фенрихи протиснулись в коридор. Служебная часть распорядка дня была окончена. Их разговоры в один миг стали совсем свинскими. Меслер толковал уже о том, что случилось, если бы монокль попал в трико жены командира.

У Хохбауэра подобные скабрезности вызывали растущее чувство отвращения. Он с раздражением воскликнул:

– Прекрати эту гадость!

– Это твой вид всегда вызывает у меня гадливое чувство! – парировал Меслер.

Фенрихи снова заржали. А Хохбауэр обратился к своим друзьям:

– Они будут теперь смеяться над любым дерьмом. Но когда-нибудь они все-таки поумнеют.

Хохбауэр был очень недоволен поведением своих сокурсников. Он считал, что сегодняшний день никак нельзя было назвать удачным.

– Я думаю, – сказал Хохбауэр друзьям, – все это добром не кончится. Так требует элементарная порядочность.

– Разрешите обратиться, господин капитан, – сказал фенрих Хохбауэр. Голос его звучал просительно и твердо одновременно.

Капитан Ратсхельм находился в своей комнате. Он сидел в кресле под торшером. Теплый, спертый воздух, с тяжелым запахом сгоревших угольных брикетов, разморил его. Он скинул мундир и немного распахнул рубашку. На ней ярко выделялись красные подтяжки. Носки он носил бело-серого цвета. Капитан излучал фамильярное добродушие.

Фенрих вежливо сказал:

– Надеюсь, господин капитан, я вам не помешал.

Капитан Ратсхельм изобразил преувеличенно великодушный жест. Он закрыл книгу, над которой клевал носом. Это был том военной истории, то самое место, где описывались битвы Фридриха Великого.

– Рад вас видеть у себя в любое время, фенрих Хохбауэр, как и любого другого, конечно. Именно для этого я служу здесь. Садитесь, садитесь ближе ко мне. Не хотите ли сигарету? Нет? Очень похвально. Курение – это признак нервозности. Я тоже не курю, точнее, очень редко, чаще всего в гостях. Но что вас беспокоит, мой дорогой? Что огорчает?

Хохбауэр опустился на стул рядом с капитаном. Он рассматривал жирную розовую грудь Ратсхельма и был склонен считать, что если капитан принял его в таком затрапезном виде, то это знак доверия. А может быть, даже еще больше – конфиденциальности?

– Господин капитан, очевидно, хорошо знает, – начал он доверительно, – в свое личное время я занимаюсь кое-какими частными делами, которые некоторым образом можно считать и служебными.

– Мне очень хорошо известно, и я приветствую это. Итак, докладывайте.

– Господин капитан! Принц Евгений был французом на австрийской службе. Граф фон Мольтке – датчанин, который одержал немало побед во славу Пруссии. Но нельзя ли в таком случае предположить, пусть даже гипотетически, что оба полководца в известном смысле были первыми, кто придерживался великогерманского и вместе с тем общеевропейского образа мышления?

– Превосходная мысль! – согласился капитан Ратсхельм. – Я тоже думал об этом. И нахожу, что выводы, которые вы, фенрих Хохбауэр, сделали, заслуживают самого пристального внимания. Ибо в конце концов дело идет не только о Германии и присоединенных к ней странах, но и о гораздо большем.

Хохбауэр благодарно улыбнулся. Некоторое время они беседовали в полном согласии на эту поистине неисчерпаемую тему. Увлекшись разговором, капитан положил по-приятельски руку на колено фенриха, что было явным признаком воодушевления, с которым велась беседа.

Но через некоторое время Хохбауэр сменил тему. Немного смущенно он признался, что не может толком разобраться в одном случае.

– Не знаю, смею ли я затруднять господина капитана?

– Только без этой фальшивой стыдливости, мой милый, – подбодрил Ратсхельм.

Хохбауэр рассказал о монокле фенриха, упавшем во время танца за декольте супруги командира. И поспешил добавить:

– Я, конечно, не прошу господина капитана выполнить за меня домашнее задание. Но должен признаться, что мне это задание показалось чрезвычайно странным.

– Хм, – задумчиво произнес капитан Ратсхельм, рассматривая свои носки.

– Нахожу все это, – продолжал фенрих, – я бы сказал, неэстетичным. Да, мысль о подобном случае вызывает у меня отвращение.

Ратсхельм кивнул. Он пытался вообразить: голые груди, трясущаяся белая женская плоть… Капитан тоже нашел это почти отвратительным. И, конечно, неэстетичным.

– В данном вопросе я согласен с вами, фенрих Хохбауэр. По-моему, ярко выраженное чувство стыда – это всегда признак высокой морали.

И они почувствовали себя почти счастливыми из-за того, что были единодушны в оценке этого случая. Тем не менее капитан в любой момент помнил о своих служебных заповедях. А одна из них гласила: в присутствии подчиненного никоим образом не упрекать офицера-воспитателя, не говорить о нем худого слова. В противном случае это означало подрыв дисциплины.

– Я благодарю вас, господин капитан, за понимание.

– Мой милый Хохбауэр, – сказал Ратсхельм, – я умею ценить доверие, которое мне оказывают подчиненные. И смею надеяться, что они будут так поступать и впредь. Ибо старый, испытанный девиз гласит: доверие за доверие. И соответственно: верность за верность! Понимаете, что я имею в виду?

Фенрих Хохбауэр кивнул. В данном случае ему не требовалось никаких дополнительных пояснений. Он сделал вид, будто от сильного волнения не может вымолвить ни слова. Между тем Ратсхельм застегнул рубашку, натянул мундир, обул сапоги. Сердечно, по-товарищески хлопнул Хохбауэра по плечу.

– Я не из тех, кто много обещает, – сказал капитан. – Но я кое-что предприму, в этом могу вас заверить.

– Разрешите поговорить с вами самую малость, капитан Федерс?

– Нет, – ответил Федерс, – меня здесь нет, во всяком случае, если и есть, то не для каждого.

Капитан Ратсхельм был начальником учебного потока и в этом качестве старался точно соблюдать правила игры. Он никого не обходил в докладах по служебной лестнице, если не имелось достаточно веских оснований для противного. И поэтому он решил начать с капитана Федерса, который был здесь преподавателем тактики.

Однако Федерс совсем не хотел, чтобы ему мешали. Он играл в бильярд – причем сам с собой. Это было приятное занятие: таким образом он выигрывал каждую партию.

– Я отниму у вас всего пару минут, – уверял Ратсхельм, – а речь идет об одном деле, о котором я просил бы вас никому не рассказывать.

– Ну ладно, Ратсхельм, я молчу.

– Я и не думал иначе, Федерс, – начал сварливо начальник потока. – Я полагаю: то, что мы сейчас обсудим, останется между нами. Служебная тайна, так сказать. Меня очень беспокоит обер-лейтенант Крафт. Серьезные сомнения относительно него. Его методы вызывают у меня недовольство, более того – отвращение. Его действия свидетельствуют о том, что он несерьезен. У меня возникло неприятное чувство: он высмеивает то, что для него должно было бы быть святым, во всяком случае – уважаемым согласно присяге. Давайте откровенно, Федерс. Что вы думаете о Крафте?

– Да отстаньте вы от меня с этим ничего не значащим новичком! – ответил с раздражением преподаватель тактики. – Я выхожу из себя, когда подумаю о нем. Просто глаза застилает. А мне нужно сейчас ясно видеть – я же играю в бильярд.

– Следовательно, я могу констатировать, что ваше мнение о нем резко отрицательное.

– Вы прирожденный провидец, Ратсхельм. И как таковой, должны наконец понять, что вы давно мне мешаете.

– Федерс, вы шутник.

– Может быть, но, к сожалению, я еще никак не могу придумать, как нужно вести себя, когда хочется смеяться над собеседником.

– Разрешите осведомиться, как вы поживаете? – любезно спросил Ратсхельм.

– Так себе, – ответила племянница майора. – А вы?

– Спасибо, тоже так себе.

Этот разговор, очень серьезный и многозначительный, состоялся в передней квартиры майора Фрея по адресу: Вильдлинген-на-Майне, Рыночная площадь, дом семь. Барбара Бендлер-Требиц, экономка, служанка и племянница в одном лице, приветствовала незваного гостя.

Майору пришлось сменить войлочные шлепанцы на ботинки, а его супруге – привести в порядок свою фасонную прическу перед зеркалом, кстати настоящим венецианским. Между тем Барбара, племянница-служанка, принимала капитана.

Она, судя по всему, была очень услужливой девицей: помогла Ратсхельму снять шинель, смахнула с мундира несколько пылинок и ниточек. Ратсхельм нашел, что сделала она это несколько утрировано, но очень по-женски. И его это тронуло. Барбара принялась за его тыловую сторону, прошлась ладонью вниз по спине почти до того места, где она кончалась.

– Очень благодарен, – сказал слегка смущенный Ратсхельм.

– Не стоит благодарности, лишь бы это вам понравилось.

Ратсхельм не успел ответить: появился майор. Его рыцарский крест сверкал, а голос звучал сердечно.

– Вы всегда желанный гость в моем доме.

В этом же самом заверила и фрау Фелицита, вошедшая вслед за майором.

– Разрешите предложить рюмочку мадеры? – Майор знал: это предложение – верный знак того, что супруга жаловала Ратсхельма. По какой-то совершенно непонятной причине Филицита считала мадеру царицей всех вин. Только избранные гости получали мадеру, ну и он сам, конечно. Майор протежировал Ратсхельму и не имел ничего против, что тому предлагалась мадера. Ибо он мог доверить Ратсхельму не только службу, но и свою собственную жену. Капитан никогда бы не перешел дозволенных границ, так полагал Фрей.

– Вы человек с принципами, Ратсхельм, – заверил майор. – Я умею это ценить.

– Но, прошу вас, господин майор, – заскромничал капитан, – ведь каждый исполняет свой долг как может.

– Жаль, – сказала майорша задумчиво, – жаль, что вы до сих пор не женаты, дорогой господин Ратсхельм. Очень жаль. Вы же прирожденный глава семейства – верный и заботливый, праведный и твердый.

– Моя милая, – сдерживая супругу, вмешался майор, – сейчас у нашего Ратсхельма более чем достаточно забот с его фенрихами, да и с некоторыми офицерами к тому же. Не правда ли?

– Как всегда! – пылко заверил Ратсхельм. – У господина майора острый ум, который позволяет ему вовремя распознать зарождающиеся неприятности. У господина майора верный глаз на такие штучки.

Польщенный, майор улыбнулся и скромно воздел руки, как бы обороняясь от льстивых слов. Но фрау Фелицита бросила на супруга взгляд, весьма далекий от восхищения. Она была раздосадована: майор помешал ее маневрам, как устроить дальнейшую жизнь капитана.

– Итак, выкладывайте, – подбодрил Фрей. – Спокойно излагайте ваши доверительные сведения.

– Деликатная история, – сказал Ратсхельм, – и, полагаю, не для дамских ушей, конечно.

– Я супруга командира, – заявила Фелицита решительно. – И поэтому я имею отношение ко всему, что касается службы моего мужа.

– Благодарю тебя, – сказал майор.

– Следовательно, можете говорить совершенно откровенно, дорогой господин Ратсхельм. – Фелицита улыбнулась, сгорая от любопытства. – В конце концов, у нас достаточно жизненного опыта, не правда ли?

Капитан Ратсхельм кивнул. Затем он стал докладывать, сделав вид, что это ему очень не хочется. Он считал пример, который выбрал обер-лейтенант Крафт для разбора на занятиях по хорошим манерам, неприличным и возмутительным.

Майор усмехнулся.

– Ну, ну, – сказал он игриво, – конечно, немного смелая шутка, но, пожалуй, ничего особенного. В мое время, когда я был фенрихом, кстати лучшим слушателем в выпуске, мы тоже от всего сердца смеялись над подобными смешными ситуациями. Ха-ха-ха!

Однако смех застрял у него в глотке, когда он увидел каменное, искаженное судорогой возмущения лицо супруги. Своим женским инстинктом она мгновенно поняла всю наглость, все бесстыдство поведения Крафта.

– Арчибальд! Как ты можешь смеяться?! Неужели ты не понимаешь, какую цель преследовал этот тип, этот Крафт?! Он пытался высмеять меня и тем самым подорвать твой авторитет!

– Но почему? – спросил майор, не понимая, к чему клонит его супруга.

– Почему! – закричала она с гневным сарказмом. – Этот тип болтает о супруге командира – значит, обо мне! Он утверждает перед четырьмя десятками фенрихов, что у меня бесстыдное декольте! Он открыто произносит слово «груди» – и это в связи со мной! Он убеждает неиспорченных юношей в том, что можно непристойно приближаться к даме! А ты, Арчибальд, хохочешь над всем этим.

– По мне, этот человек не подходит для должности офицера-воспитателя, – как бы откровенно сожалея, заявил Ратсхельм. – Жаль, конечно, но против него свидетельствует не только выбор темы занятий, по которой он задал даже домашнее сочинение. Как начальник потока, я бы мог во многом упрекнуть его. Преподаватель тактики в этой группе капитан Федерс также отрицательного мнения о нем.

– Вряд ли капитан Федерс заслуживает того, чтобы его считали кладезем высокой нравственности и морали, – заметила фрау Фрей. – Но раз даже он против этого типа – тогда нужно в конце концов принять соответствующие меры.

Майор кивнул.

– Никакого сомнения, – сказал он. – Поистине никакого сомнения.

– Стыд-то какой! – воскликнула фрау Фелицита, прикинувшись очень расстроенной. – Подобные типы, может быть, и годятся, чтобы обучать новобранцев. Но в такие руки нельзя вручать судьбу молодых кандидатов в офицеры! Это же прекрасные юноши!

– Великолепный материал, милостивая государыня, – заверил Ратсхельм. – Милостивая государыня должна выбрать время, чтобы взглянуть на этих парней – это приободрит их.

– Ладно, Ратсхельм, – сказал майор, – вы меня убедили. Но сможем ли мы убедить и генерала?

Они заседали до полуночи. Пункт за пунктом, тщательно изложили они свои сомнения. Аргументация последнего пункта – они были убеждены – должна подействовать неотразимо.

– Это решающий пункт, – сказал Ратсхельм. – Генерал не терпит ни малейшего похабства в своем хозяйстве.

– Конечно, конечно, – глубокомысленно подтвердил майор. – Но все же мы затеяли, безусловно, рискованное предприятие. Как поступит генерал – наперед никогда не угадаешь.

– На этот раз он не сможет отмахнуться от твоих аргументов, – сказала Фелицита.

Наутро майор Фрей и капитан Ратсхельм попросились на прием к генерал-майору Модерзону. Генерал принял их незамедлительно.

– Переходите без лишних слов к делу.

Офицеры как можно более убедительно изложили генералу свои претензии к Крафту. И в заключение красочно рассказали о примере, который использовал Крафт на занятиях. Они были убеждены в том, что генерал найдет все это в высшей степени возмутительным.

Закончив докладывать, офицеры выжидающе уставились на генерал-майора Модерзона. Однако генерал невозмутимо глядел как бы сквозь них, словно они были стекла. Наступила такая прозрачная тишина, что им показалось: снежинки, падавшие за окном, стучат о землю, как крупные капли дождя.

Наконец генерал, растягивая слова, сказал:

– Задача, поставленная обер-лейтенантом Крафтом, решается просто: фенриху не положено носить монокль, в противном случае он стал бы кривлякой, фатом. А фат не может быть офицером – во всяком случае там, где я командую. Благодарю вас, господа.