Текст книги "Фабрика офицеров"

2. Случай с изнасилованием

– Дорогой мой обер-лейтенант Крафт, – говорил капитан Катер, идя по казарме в сторону расположения административно-хозяйственной роты. – Такая военная школа, как наша, – структура в высшей степени сложная. А по сравнению с нашим генералом блаженная Пифия была не более чем обычная гадалка на кофейной гуще.

– Тем более удивительным кажется мне, что именно вы-то и решили здесь обосноваться, – откровенно высказал свое мнение обер-лейтенант Крафт.

– Я не подыскивал себе специально этого места, – натянуто улыбнулся Катер, – но раз уж я сюда попал, я хочу здесь остаться. Понятно? И не питайте несбыточных надежд. Это будет лишь неприятно для вас и утомительно для меня. И если вы разумный человек, попытайтесь подружиться со мной.

– Что поделаешь, – бодро заметил обер-лейтенант Крафт. – Я не умен и не прилежен. Я не обладаю тщеславием и люблю покой.

– И девочек! – подмигнул капитан.

Он не доверял Крафту, как, впрочем, не доверял почти никому. Каждый от него чего-нибудь требовал: генерал – дисциплины и знания уставов, офицеры – шнапса и дополнительного пайка, а этот Крафт, очевидно, метил на его место. Молодых, неопытных офицеров было обычно нелегко остановить, если им представлялся случай вытеснить вышестоящего начальника. А офицеры военной школы были элитой; они не только горели желанием сделать карьеру, но и имели для этого средства. А впрочем, были еще ведь и девушки.

– Ну-ну, не будем преувеличивать, – ответил Крафт. – О девочках здесь вряд ли может идти речь. Мне вполне хватает и одной. От случая к случаю.

– У меня тоже сердце не каменное, – заверил его капитан Катер. – И я всегда подчеркивал: каждому свое. Во всяком случае я – командир роты, а вы находитесь в моем подчинении – и тут все яснее ясного. Или что-то еще непонятно?

Они вместе вошли в канцелярию роты – капитан Катер, как и положено, впереди. Писаря – унтер-офицер и два ефрейтора – при виде их вскочили. Машинистка же самым вызывающим образом продолжала сидеть. Катер сделал вид, что не заметил этого.

От него не ускользнуло, однако, что эта хорошенькая девушка – Эльфрида Радемахер – видела только обер-лейтенанта Крафта. Она улыбнулась ему с такой чистосердечной доверчивостью и так открыто, словно кроме них на свете вообще никого не было. Катер отвернулся в сторону.

– Чашечку кофе? – спросила Эльфрида. Она обратилась к капитану Катеру, подмигивая в то же время Крафту. Крафт тоже подмигнул ей. Кладбищенский мороз постепенно сдавал свои позиции.

– Хорошо, приготовьте кофе, – великодушно согласился Катер. – Но мне – с коньяком.

Таким образом капитан Катер продемонстрировал свой своеобразный вкус. При любой возможности он старался подчеркнуть перед окружающими, что является личностью яркой и своеобразной. По крайней мере – в отношении выбора напитков.

– Мне сейчас просто необходим коньяк, – продолжал он, с шумом падая в кресло за своим столом. Обер-лейтенанту Крафту он указал на стул напротив. – После этого театрального представления на кладбище мне нужно подкрепиться. При всей своей респектабельности генерал постепенно превращается в кошмар для всей казармы. Чего он, собственно, хочет? Если из-за каждого покойника устраивать такую шумиху, нам просто не хватит времени на войну. А без коньяка мы бы и вовсе пропали.

– Да, – бойко вставила Эльфрида, – день ото дня война становится все ожесточеннее. – Она расстелила на письменном столе салфетку и принесла кофе. – Лучше я сразу поставлю на стол всю бутылку.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил насторожившийся Катер. Слишком услужливое предложение Эльфриды вызвало у него опасения. – Произошло еще какое-нибудь свинство?

– В известном смысле – тройное, – чистосердечно ответила Эльфрида, расставляя рюмки. При этом она лучезарно улыбалась обер-лейтенанту.

Капитан сделал вид, что он и этого не заметил. Кресло под ним заскрипело. Он вдохнул прокуренный воздух, смешанный с запахом затхлой воды, хозяйственного мыла и трухлявых досок. Обеспокоенно подтянул живот и сложил на нем свои толстые пальцы. Только потом устало, нехотя взглянул на Эльфриду Радемахер, свою достойную всяческих похвал, широко используемую им машинистку.

На Эльфриду Радемахер и в самом деле приятно было посмотреть. Она была немного полновата, и платье туго обтягивало ее округлые формы. От нее исходил сочный деревенский дух, напоминавший о просторных полях, шуме леса или запахе сена – о вещах, которые капитан Катер не слишком-то ценил, потому что легко простужался. К сожалению, он был уже не первой молодости, и это вынуждало его иногда быть прямо-таки благонравным.

– Говорите открыто, фрейлейн Радемахер, – сказал он, закуривая гаванскую сигару изысканно мягкого сорта. – Вы же знаете, я все могу понять.

– Это как раз то, что потребуется в данном случае, – предупредила Эльфрида и снова подмигнула Крафту, быстро скользнув языком по губам.

– Ну, фрейлейн Радемахер, – нетерпеливо сказал капитан Катер, – говорите же.

И она сказала совершенно спокойно, словно речь шла о самом обыденном деле:

– Изнасилование – этой ночью.

Капитан Катер вздрогнул. Даже обер-лейтенант Крафт наклонился вперед, хотя давно взял себе за правило не удивляться ничему и твердо держаться на своих крепких, слегка кривоватых ногах, что бы там ни преподносила война, ведущаяся великой Германией.

– Позор! – воскликнул капитан Катер. – Просто стыд, как ведут себя эти фенрихи!

– Это был не фенрих, – дружески поправила его Эльфрида Радемахер.

– Неужели кто-нибудь из моей роты? – забеспокоился капитан.

Фенрихи в роли насильников были бы для него более приемлемыми, ибо они не находились в его подчинении; хотя, быть может, в деле была замешана пострадавшая, а ему были непосредственно подчинены все гражданские служащие.

Но если в деле замешан кто-либо из его роты – это просто катастрофа! Это грозило Катеру полным крушением; после всего того, что произошло на кладбище, его могли, чего доброго, направить на фронт.

И Катер требовательно взглянул на Крафта, с тем чтобы тот разделил вместе с ним его заботы. Служитель господа бога, подворачивающий себе ногу как раз в тот момент, когда он позарез нужен, защитник отечества, задержанный за изнасилование, – это уже тревожащие признаки!

– Что же это за парень, который устроил мне такое? – требовательно спросил Катер.

– Унтер-офицер Кротенкопф. Это он изнасилован, – объявила наконец Эльфрида Радемахер и почти довольно улыбнулась.

– Унтер-офицер Кротенкопф?! – закричал сбитый с толку Катер. – Но это абсурд! Этого не может быть!

– Это правда, – ответила Эльфрида, явно наслаждаясь всем происходящим. – Сегодня между часом и тремя ночи унтер-офицер Кротенкопф был изнасилован – по его же собственным данным – в одном из подвальных помещений штаба, где находится коммутатор, тремя связистками вспомогательной службы, которые несли дежурство.

– Этого не может быть! – снова воскликнул Катер. – Что вы на это скажете, обер-лейтенант Крафт?

– Пытаюсь представить себе все это, господин капитан, – удивленно ответил Крафт, покачивая своей крестьянской головой. – Но боюсь, что мне не хватит всей моей фантазии.

– Какое свинство! – возбужденно крикнул Катер, имея в виду не столько само происшествие, сколько его возможные последствия. – Что понадобилось этому Кротенкопфу ночью в помещении коммутатора, даже если он и унтер-офицер связи? И как там оказались эти бабы, если на ночное дежурство полагается только две? И почему они набросились именно на Кротенкопфа, когда в казарме полно фенрихов, которые с удовольствием пошли бы им в этом деле навстречу? Не говоря уж о том, что все это произошло в служебное время!

Трясущимися руками он наполнил свой стакан. Коньяк при этом пролился на какой-то документ, образовав крошечное ароматное озеро с мягкими контурами. Но Катер оставил без внимания документ вместе с появившимся на нем коньячным пятном – он думал только об этой немыслимой истории с изнасилованием и последствиях, которые она могла за собой повлечь. Он опрокинул в себя стакан, не испытав ни малейшего облегчения. Охотнее всего он бы сейчас напился, прямо здесь. Но сначала ему нужно было принять решение, причем самое оптимальное, такое, которое сберегло бы ему нервы и избавило от ненужной работы. Которое к тому же позволило бы ему избежать ответственности.

– Крафт, – сказал он, подумав, – вы займетесь этим делом. Хотя я и нахожу все случившееся совершенно неправдоподобным, но мы должны предпринять все необходимое, чтобы внести ясность. Я думаю, вы понимаете, что я хочу этим сказать: я просто не в силах представить, что подобное могло произойти в роте обслуживания. Это сомнительно уже с чисто биологической точки зрения. А если смотреть с военной, то здесь скорее всего какое-то недоразумение.

Теперь Катер мог ретироваться с чувством исполненного долга. Он принял необходимые в данном случае меры и дал ход делу, старательно приглушив его в то же время. Если при этом будут допущены ошибки, это уже будет не его виной. Расхлебывать кашу будет Крафт. А ему как раз не повредит охладить чуть-чуть свой пыл.

Но прежде чем уйти, Катер заметил Крафту:

– Обратите внимание вот на какую деталь, мой дорогой! Почему Кротенкопф доложил об этом безобразии только теперь, в полдень? Ему следовало бы сделать это самое позднее ранним утром – таков порядок. О чем он, собственно говоря, думает? С кем он, по его мнению, имеет здесь дело? Суммируйте как следует факты, подумайте. Человек, поступающий вопреки уставному порядку, подозрителен.

Крафт не без признательности поглядел ему вслед. Катер был тертый калач, да это и неудивительно: иначе как бы он мог удержаться здесь, в военной школе?

Замечание Катера о том, что жалобщик, то есть унтер-офицер Кротенкопф, отступил от уставного порядка, было одновременно и простым и сложным. Оно само по себе уже сулило Кротенкопфу неприятности.

– У меня сильнейшее желание, – сказал Крафт, – швырнуть всю эту ерунду самому Катеру под ноги.

– И это, – спросила Эльфрида, приблизившись к нему, – твое единственное желание?

– Может быть, нам следует запереть дверь? – проговорил обер-лейтенант Крафт, стоя вплотную к Эльфриде.

– Не получится, – ответила она чуть хрипловато. – К этой двери нет ключа!

– Откуда ты это знаешь? – спросил он тотчас же. – Ты уже пробовала?

Она приглушенно засмеялась и тесно прижалась к нему, словно желая прекратить дальнейшие расспросы.

Он крепко обнял ее. С закрытыми глазами она откинулась назад – на письменный стол, за которым обычно сидел командир роты. И осторожно отодвинула кофейные чашки, чтобы не свалить их на пол.

– Сюда никто без вызова не войдет, – сказала она, – а Катер ушел в казино.

Обер-лейтенант Крафт посмотрел мимо нее, на записную книжку, лежавшую на столе. Там было записано: «Позв. Ро. 25/33», что, видимо, означало: позвонить Ротунде, владельцу «Пегого пса», – он обещал поставить 25 бутылок вина, заложенных на хранение еще в 1933 году. Тут Крафт прикрыл глаза, не желая видеть ничего – ни букв, ни цифр. Только чувствовать, ощущать, что ему еще позволено жить на этом свете.

Они оба тяжело дышали. А снаружи в это время раздавалось пение фенрихов:

 
В мире нет страны прекрасней…
 

Пение, сопровождаемое громким топотом сапог, звучало довольно громко, и это устраивало Крафта, так как казармы, строившиеся не на вечные времена, имели в большинстве своем тонкие стенки.

– С нетерпением буду ждать сегодняшней ночи, – сказала на прощание Эльфрида.

Карл Крафт смог только кивнуть в ответ.

Унтер-офицер Кротенкопф, так называемый изнасилованный, ожидал обер-лейтенанта Крафта в коридоре. Он страдальчески глянул на своего начальника, затем стыдливо опустил в поклоне голову.

Надо заметить, что унтер-офицер Кротенкопф отнюдь не был ни стыдливой мимозой, ни слюнтяем, ни тщедушным затворником – это был горбоносый мужчина с толстыми, оттопыренными губами, обезьяньими руками и здоровым задом – фавн с задворок Нижней Саксонии.

– Они позвонили мне, – заговорил он оскорбленным тоном, с искусственным возмущением. – Они подняли меня с постели среди ночи, утверждая, что телефонная связь не действует. Я сказал им, что они могут поцеловать меня в зад. А они ответили: но только не по телефону! Это должно было бы меня насторожить. Но я думал только об исполнении своего долга, о телефонной связи и о генерале – представить себе только, что он вдруг захотел бы позвонить, а телефон неисправен! Это пахло строительными работами или фронтом! Вот я и отправился к ним, потому что служба есть служба. Но только я вошел в подвал, как они набросились на меня. Все втроем, словно дикие. Они буквально сорвали с меня одежду, даже сняли сапоги – и при этом ужасно пыхтели, потому что сапоги у меня чертовски тесные. Кто не знает, как за это взяться, тому приходится попотеть, чтобы стянуть их. Но этих баб и это не остановило.

– Довольно, довольно, – остановил его Крафт, которого совсем не интересовали мелкие детали происшествия. – А почему вы пришли с докладом только теперь? Мне кажется, до вас должно было дойти еще ранним утром, что вы стали злополучной жертвой грубого насилия.

– Это верно, – ответил Кротенкопф с подобострастной улыбкой, – но я ведь тоже не изверг. И никогда не был мелочным. У меня кожа дубленая – все вытерпит. И когда бабы выкинули этот номер – между прочим, они были в стельку пьяные, – я подумал: ладно, ты же не злопамятен. Ведь если человек выпьет, хмель ему ударяет в голову, и некоторые от этого теряют рассудок. Бог с ними, подумал я, будь выше этого. Война всегда жестока и требует жертв. Так я рассудил. Но главные неприятности начались позже. Теперь эти ромашки обращаются ко мне просто по имени, они называют меня Вольдемаром! А это уже слишком. Они не желают больше подчиняться, они все время хихикают, говорят двусмысленности и смеются над моими приказами – они называют меня любимым! Скажите на милость! Называют меня любимым при всех, и не только эти три вчерашние, но и все остальные, что работают на коммутаторе. А этого я, как человек и унтер-офицер, не могу допустить.

– Ладно, хорошо, – сказал обер-лейтенант Крафт. – Я займусь этим делом, если вы на этом настаиваете, Кротенкопф.

– Да нет, я ни на чем не настаиваю, – заверил унтер-офицер, – но что же мне делать – надо мной смеется уже вся казарма! И называть меня Вольдемаром… Меня вообще-то зовут Альфредом. Сделайте что-нибудь, господин обер-лейтенант!

– А не может быть такого, что вы ошиблись?

– Тогда спросите этих трех фурий – им-то лучше знать!

Капитан Катер отправился в казино в надежде найти там утешение, а также чтобы подкрепиться. Потому что здесь-то были его собственные владения – и кухня, и подвал, и персонал казино подчинялись ему как командиру административно-хозяйственной роты. Право распоряжаться здесь имел еще только генерал, но в послеобеденное время вряд ли стоило опасаться его появления.

– Друзья мои, – деловито сказал капитан Катер, – чем мне вас порадовать? Выскажите мне откровенно ваши пожелания. После таких напряженных похорон каждому наверняка нужно подбодриться. Рекомендую арманьяк прямо из бочки – по крайней мере двадцатилетней выдержки.

Его совету, разумеется, последовали: Катер знал толк в напитках. Этому он научился во Франции.

Спиртное Катер всегда разливал сам: подобное священнодействие он никому не передоверял. К тому же сейчас это было и нетрудно, потому что в это время в казино сидело сравнительно немного офицеров – несколько преподавателей тактики и два или три начальника потоков. И еще гость военной школы, некий Вирман, судя по знакам различия – старший военный советник юстиции, подчиняющийся инспектору военных школ и направленный в Вильдлинген-на-Майне, чтобы тщательно разобраться в обстоятельствах гибели лейтенанта Баркова.

Но этот небольшого роста, внимательно ко всему присматривающийся господин, по-видимому, больше всего интересовался казино и содержимым его погребов. Таким образом, Катеру легко удалось добиться полного взаимопонимания с этим представителем закона, а Вирман всегда мог получить наполненный до краев стакан.

– Господа, – сказал Катер, присоединяясь к сидевшим за столиком офицерам, – вот это были похороны! Уж и не знаю, что лучше – лежать в гробу или же быть испепеленным гневным взглядом генерала.

– Уверен, из вас бы получился отличнейший покойник, – весело отозвался капитан Федерс. – А похороны не были бы особенно грустными – стоит только вспомнить о запасах, которые остались бы после вас.

– Господин капитан Федерс, – недружелюбно ответил Катер, – я удивлен, видя вас в такое время в казино. Ведь вы женатый человек, разве вас дома не ждет ваша жена?

На мгновение Федерс словно бы утратил самообладание, с лица его исчезла веселость. Офицеры с интересом уставились на него: все знали слабое место Федерса, но никому из них в голову бы не пришло задеть его таким образом – это было все равно что бросить ему открытый вызов. Поступок Катера был по меньшей мере легкомысленным.

Федерс рассмеялся, но смех его был хриплым и угрожающим.

– Катер, – заговорил он затем, – если вы удивляетесь, что видите меня сейчас в казино, могу только сказать, что я удивляюсь вам еще больше. Потому что по идее вы должны были бы сейчас находиться на своем рабочем месте и руководить своим, мягко выражаясь, стадом баранов. Но вы, наверное, перепоручили и это кому-нибудь другому – скорее всего Крафту, как я предполагаю. Потому что у него достаточно широкие плечи. Но, Катер, они ведь так широки, что он без особых усилий может оттереть вас, если только захочет! Этот Крафт настоящая охотничья собака, если я не ошибаюсь, при нем ни один кот[2]2
  Игра слов: «катер» по-немецки означает «кот».


[Закрыть] не может чувствовать себя в безопасности.

Капитан почувствовал себя немного задетым. Он поднялся, попытался непринужденно рассмеяться и заметил:

– Вы неисправимый шутник, Федерс!

Но это прозвучало не слишком-то убедительно; Катер вышел, сказав, что пойдет позаботиться о подкреплении.

Он зашел на кухню казино и как раз собирался сам немного подкрепиться, когда следом за ним появился старший военный советник юстиции Вирман и участливо спросил:

– У вас неприятности, дорогой господин Катер?

– Не стоит и говорить об этом, – заверил тот.

– Ну, в таком случае, – заметил любезно Вирман, – вам будет легче довериться дружески настроенному по отношению к вам человеку. А на меня вы можете положиться, мой дорогой. Если речь идет о правосудии, вы не прогадаете, обратившись ко мне.

– Итак, мои дамы, – начал обер-лейтенант Крафт, – попробуйте-ка не считать меня ни мужчиной, ни офицером.

– Это для нас не так-то просто, – ответила одна из трех девушек, которых он должен был допросить.

– Все же попытайтесь, – посоветовал Крафт. – Представьте себе, что я нечто среднего рода – если хотите, сам закон. Можете говорить со мной совершенно открыто, без ложного стыда.

– А у нас его и так нету, – заметила другая девушка.

Обер-лейтенант Крафт находился в подвальном помещении штаба, так сказать, на месте преступления. В комнате стоял ряд коммутаторов, перед ними – стулья, а сверху – схемы соединения и непременный плакат «Враг подслушивает!». В одном углу – стол, на нем кофейные чашки, чайник и электрический кипятильник. Применение кипятильника, кстати, было официально запрещено во всех штабных помещениях, но не генералом Модерзоном, а капитаном Катером – поэтому на запрет никто даже не обратил внимания. В другом углу находилась походная кровать – в известной степени «орудие преступления» – старый, продавленный, заржавелый проволочный матрас с наброшенными сверху тюфяком и одеялами.

Перед Крафтом, стоявшим за коммутаторами, сидели три девушки – хорошо сформировавшиеся существа с приятными, наивными лицами и любопытными, дружелюбно глядящими глазами, – каждой было не больше двадцати лет. Они не были ни особенно смущены, ни чрезмерно взволнованы. Глядя на них, нельзя было сказать, что их мучает сознание своей вины.

– О чем же вы при этом думали, дорогие дамы? – осторожно спросил Крафт.

– А ни о чем, – ответила одна из девушек, и это прозвучало вполне убедительно.

– Прекрасно, – сказал Крафт. – Согласен, что этот случай не требует особых умственных усилий, но полностью отключить мозговую деятельность все же нельзя. Возникает, например, вопрос, почему объектом действий оказался именно унтер-офицер Кротенкопф?

Обер-лейтенант Крафт вынужден был сесть. Вся эта история казалась ему, с одной стороны, совершенно запутанной, а с другой – абсолютно простой, в зависимости от того, с какой точки зрения ее рассматривать.

– И все же, – сказал наконец Крафт, – вы дали волю своим рукам или нет?

Девушки переглянулись. Было заметно, что они успели договориться между собой, как им отвечать на вопросы. Надо отдать должное Крафту: он не собирался придавать этому делу широкого размаха и делать его подсудным.

Поэтому он ободряюще улыбнулся удивленным девушкам.

– Конечно, – заговорила одна из девушек, хорошенькое маленькое создание с наивной детской улыбкой и искренними глазами – тип плутовки периода первой мировой войны, времен наших бабушек, – конечно, мы его раздели, а потом хотели выставить за дверь, в некотором роде в знак протеста, но он заупрямился и остался здесь.

– Гляди-ка! – удивленно воскликнул Крафт. – Значит, речь идет о своего рода демонстрации?

– Конечно! – ответила девушка, казавшаяся очень простодушной. – Потому что в этой казарме жить так дальше нельзя. Здесь почти тысяча фенрихов и пятьдесят девушек, но никто не может о нас позаботиться. Повсюду запреты, запертые двери, сторожевые посты и надсмотрщики. А нам всего-то и нужно некоторое развлечение. Мы не хотим прокисать здесь! Но для нашего генерала все люди – только куклы, он и не думает принимать нас в расчет. Когда-нибудь мы должны же были об этом сказать! И тогда мы поймали этого Кротенкопфа. Не для того, чтобы что-нибудь с ним учинить, – мы только хотели устроить демонстрацию. Понимаете?

Обер-лейтенанту вся эта история начала доставлять удовольствие. Но все же он решил быть осторожным.

– Послушайте-ка меня, – заговорил он, – я хочу рассказать вам одну историю. Она произошла в то время, когда я был еще маленьким и жил в деревне. Так вот, по довольно чистому белью нашего соседа, разостланному на траве, как-то прошлись несколько гусей. Сосед подал жалобу. Но существовало несколько вариантов объяснений. Первый: гуси были рассержены. Второй: их нарочно прогнали по белью. Но, возможно, что они и просто так, сами прошли по нему! Последнее объяснение было самым лучшим и простым – и его легче всего было представить как достоверное. Рассерженные гуси или гуси, которых намеренно прогнали по белью, – из-за этого было бы поднято много шуму. А этого гуси обычно не переносят. Все понятно или объяснить поподробнее?

Девушки испытующе разглядывали Крафта. Потом вопросительно посмотрели друг на друга. Наконец та, которая выглядела наивнее всех, но была, наверное, самой продувной, сказала:

– Значит, вы считаете, что нам надо сказать, что это было простое недоразумение или что-то в этом роде?

– Не совсем так, – ответил Крафт, – но вы же, например, могли позволить себе небольшую, пусть даже рискованную игру, такую, знаете, безобидно-веселую месть своему тирану Кротенкопфу, исход которой был заранее не предусмотрен. Так вы снимете вину с себя, не возлагая ее на кого-нибудь еще. Если это было наподобие игры – тогда вам погрозят пальцем и поругают, но голову вам за это никто не снимет. Если же это было хотя бы наполовину всерьез, нападение с применением прямого или косвенного насилия, – тогда привет, милые дамы! Это уже пахнет тюрьмой. А там еще хуже, чем в казармах.

– Вы очень любезны, – благодарно отозвалась одна из девушек. Остальные кивнули утвердительно. Они сразу поняли, что попали в хорошие руки. – С вами вместе можно красть лошадей! Не так ли?

– Вполне возможно, – ответил обер-лейтенант Крафт. – Но не вздумайте обращаться ко мне, когда вам придет охота повеселее провести еще одно скучное ночное дежурство.

Когда обер-лейтенант Крафт вернулся в канцелярию роты, его уже ждали. Это был узкоплечий невысокий человечек с быстрыми, как у белки, движениями, острым носом и любопытными, внимательными глазами хищной птицы.

– Позвольте представиться: Вирман, старший военный советник юстиции. Я интересуюсь делом Кротенкопфа.

– Откуда вы о нем знаете? – осторожно спросил Крафт.

– От вашего шефа, господина Катера, – объяснил человечек мягким, но требовательным голосом. – Кроме того, это уже служит темой разговоров весьма нелестного толка в казино. Тем скорее надо покончить с этим. Ваш шеф обратился ко мне за советом, и я готов оказать ему всяческую поддержку. Случай интересует меня и с юридической и с человеческой точки зрения. Позвольте мне взглянуть на ваши протоколы допроса.

Это было уже слишком. Крафт тоже испытывал потребность чувствовать себя человеком. К тому же Вирман был ему просто несимпатичен. Елейный голос представителя военного правосудия действовал обер-лейтенанту на нервы. Поэтому Крафт коротко отрубил:

– Я считаю, что это не входит в вашу компетенцию, господин старший военный советник юстиции!

– Дорогой мой, – ответил тот, прищурив глаза, – компетентен я в этом случае или нет, об этом не вам судить. К тому же я действую по согласованию с вашим командиром роты.

– Капитан Катер не сообщил мне, однако, о своем на то согласии ни в устной, ни в письменной форме. Поэтому, пока я этого не получу, я вынужден действовать по своему усмотрению. А это значит, что этим так называемым делом я пока займусь сам – до дальнейших распоряжений, возможно, и от самого генерал-майора Модерзона.

– Вы получите их, любезнейший, – быстро отозвался Вирман. Его голос звякнул, как ржавая коса, которую пробуют, рассекая воздух. – Вы на этом настаиваете?

Крафт не без опаски рассматривал маленького колючего человечка. Даже ссылка на генерал-майора Модерзона, грозу всего Вильдлингена, казалось, не произвела на этого жаждущего дела военного юриста должного впечатления.

– Ну так что же, – въедливо продолжал Вирман, – вы сами покажете мне протоколы или же мне для этого придется привлечь генерала?

– Привлекайте, если хотите! – в бешенстве ответил Крафт. – По мне – хоть самого главнокомандующего вермахта!

– Для начала достаточно будет и генерала, – мягко возразил старший военный советник юстиции. Потом быстро, словно флюгер под порывом ветра, повернулся и исчез за дверью.

– Наверное, я могу собирать вещи, – сказал обер-лейтенант Крафт Эльфриде Радемахер. – Мои короткие гастроли в военной школе, кажется, подходят к концу.

– Нас никто не видел? – озабоченно спросила Эльфрида.

– Если бы речь шла об этом, – ответил Крафт, – то это по крайней мере было бы порядочным основанием.

– И, в конце концов, я могла бы к тому же еще и утверждать, что пыталась тебя изнасиловать. Теперь это ведь такой новый вид игры.

– Да, – ответил Крафт, – и к тому же еще одно происшествие, которое заставит генерала вылететь из кресла.

– Ну уж вылететь из кресла его ничто не заставит, – уверенно возразила Эльфрида. – Что бы ни случилось, он даже выражения лица не изменит. Недавно во время одного из обходов он зашел в помещение, где расположилась влюбленная парочка. И что же ты думаешь? Он прошел через комнату даже не моргнув глазом.

– Он ничего не сказал?

– Ни слова. Да это было и не нужно. Он сразу же узнал обоих.

– И с треском выставил их?

– Он их поженил.

– Это еще хуже, – обеспокоенно заметил Крафт.

– Мне кажется, они очень счастливы, – возразила Эльфрида и с улыбкой посмотрела в окно.

Обер-лейтенант Крафт был готов ко всему. Но последствия стычки с этим военным юристом могли быть только одни: Восточный фронт. Впрочем, сейчас ему было все равно куда, только бы вырваться из этого зверинца. Ну и крик поднимет, наверное, генерал! Обер-лейтенант пережил на своем веку немало словесных бурь, но воспринимал их всегда лишь как бесполезный барабанный треск.

Через каких-то полчаса, большую часть которых обер-лейтенант провел куря в туалете, генерал-майор, как и следовало ожидать, вызвал Крафта. Но, как ни странно, он не потребовал, чтобы обер-лейтенант явился к нему для доклада при полном параде, как это было положено по уставу. Генерал-майор пожелал лишь переговорить с Крафтом по телефону. И разговор этот был на удивление коротким.

– Вы отказались, – спросил Модерзон без какого-либо вступления, – показать старшему военному советнику юстиции Вирману материалы дела, которым сейчас занимаетесь?

– Так точно, господин генерал.

– Почему?

– Потому что я считаю, что это не входит в компетенцию господина старшего военного советника юстиции, господин генерал.

– Хорошо, – сказал Модерзон. И это было все, по крайней мере пока.