Текст книги "Фабрика офицеров"
Автор книги: Ганс Кирст
Жанр: Современная проза
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 9 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
– Ничего не было, – подозрительно горячо заверила Барбара. – Абсолютно ничего. – И потупилась.
– Ну хорошо! – заявила Фелицита Фрей. – Ты можешь продолжать свою работу.
Барбара удалилась. И сделала это с облегчением. Майор задумчиво посмотрел ей вслед. У нее действительно соблазнительная фигура, подумал он. И этот подонок Крафт заметил это в первый же вечер.
– Ну? – с вызовом спросила Фелицита. – И ты не собираешься ничего предпринять? Завтра может быть уже поздно.
Майор Фрей хмуро кивнул. Потом он решительно снял телефонную трубку и связался с казармой. Когда коммутатор школы ответил, что произошло не сразу, он назвал свое имя и звание, затем откашлялся и потребовал связать его с генералом.
– Модерзон, – сразу же прозвучал ясный, спокойный голос.
– Я очень прошу извинить меня, господин генерал, что я так поздно…
– Никаких объяснений, – заявил генерал, – переходите к сути дела.
– Господин генерал, после долгих размышлений я принял решение просить господина генерала воздержаться от назначения обер-лейтенанта Крафта офицером-инструктором в мой курс.
– Не согласен, – произнес генерал и положил трубку.
– Что меня привлекает, – заявил капитан Ратсхельм, – так это благородная, изысканная обходительность, царящая в доме майора Фрея.
– А что привлекает меня, – сказал Федерс, – так это потрясающая близорукость, царящая в этом мире.
Они поднимались на холм по дороге к казарме. В середине шагал капитан Ратсхельм, справа от него капитан Федерс, слева – обер-лейтенант Крафт. Со стороны они являли собой картину, полную мира и согласия: воспитатели будущих офицеров, дружно шагая, весело переговариваются между собой.
Под подошвами скрипел снег. Ночь была ясной, и все вокруг казалось зачарованным: черные контуры деревьев, дома, казавшиеся игрушечными, небо, усеянное сверкающими звездами. «Немецкая зимняя ночь», – подумал Ратсхельм. Затем он снова обратился к Федерсу и задушевно сказал:
– Вы недооцениваете всего этого, дорогой Федерс. Наш майор и его уважаемая супруга сохраняют нетленные ценности. Они сохраняют то, что должно быть сохранено, – домашний очаг, достоинство, гармонию между людьми.
– Плоскую болтовню, сладковатые разглагольствования и досужую навязчивость! – продолжил Федерс. – Короче говоря, эти люди не в своем уме – и они неодиноки.
– Я прошу вас, Федерс, вы ведь говорите о своем майоре, – упрекнул его капитан Ратсхельм.
– Я говорю о состоянии, – продолжал Федерс, – которое называю близорукостью, – это широко распространенная эпидемия. Каждый видит лишь настолько, насколько позволяет ему его горизонт. А он очень узок.
– Дорогой Федерс, мы должны стараться прожить свою жизнь преданно, скромно и самоотверженно, – умиротворяюще проговорил Ратсхельм.
– Чепуха! – оборвал его Федерс. – Мы должны смотреть на мир открытыми глазами и видеть его таким, какой он на самом деле, вместе с грязью, кровью и гноем! Видеть дальше своего горизонта – вот в чем дело. Там, за высотой 201, находится Берлин – и почти каждую ночь там умирает несколько тысяч людей. Их разносит на куски, они сгорают, задыхаются, истекают кровью. И за несколько сот километров проходит Восточный фронт. В то время как мы расцеловываем ручки и вежливо улыбаемся, там подыхают тысячи людей, раздавленные гусеницами танков, испепеленные огнеметами, а мы любуемся собой, своей изысканной воспитанностью.
– Вы ожесточены, капитан Федерс, – произнес Ратсхельм, – и я вас хорошо понимаю.
– Если вы сейчас еще начнете намекать на мою честь, то я скажу вам все, что я о вас думаю.
– Да у меня и в мыслях не было этого, – поспешил заверить его Ратсхельм. – Я просто намеревался высказать свою точку зрения. Но иногда бывает действительно очень трудно иметь с вами дело.
– Жаль, что только иногда, – сказал Федерс. – Я ведь всего-навсего слабый, усталый человек, которому все опротивело. А самое главное – я не Крафт: наш друг даже на ходу может спать. Или вы, может быть, натура глубокомыслящая?
– Глубокомыслие меня особенно не волнует, – сказал обер-лейтенант, – я в общем-то сужу больше по мелким признакам. Помните? Эта девица, Барбара, смеялась!
– Точно! – повеселел вдруг Федерс. – А я чуть было не забыл! Малютка ликовала, как неповоротливая кухарка, которую ущипнули за задницу.
– Не понимаю, – огорошенно сказал Ратсхельм, – если я не ошибаюсь, то господа ведут речь о фрейлейн Барбаре Бендлер-Требиц, племяннице госпожи Фрей. Она смеялась, ну и что же, что здесь такого?
– Важно, почему она смеялась, – объяснил Федерс. – Она смеялась потому, что наш друг Крафт действительно ущипнул ее за задницу.
Ратсхельм с ужасом вымолвил:
– Как вы могли такое сделать, господин обер-лейтенант Крафт? Я считаю ваши действия в этом доме исключительно вульгарными!
– Конечно, – промолвил Крафт, – пожалуй, вы правы. Но малютка была рада этому! В этом доме. А это показательно. Вы не находите?
«Не согласен», – сказал генерал. Больше ни одного слова…
Майор Фрей, герой многих битв, светский человек, почувствовал себя погибшим. Отказ генерала в такой резкой форме мог повлечь за собой совершенно немыслимые последствия. Генерал всегда казался недосягаемым, но таким резким и сдержанным Фрей его еще не знал.
– Боюсь, что я только что совершил непоправимую ошибку. И виноват в этом обер-лейтенант Крафт, – глухо произнес майор.
– Я чувствовала, – с триумфом сказала его жена, – что этот человек не приносит людям добра.
– Возможно, что ты и права, – с беспокойством возразил майор, – но было бы лучше, если бы ты не вмешивалась в это!
И он стал мысленно искать выход.
– Но ты же знаешь, из каких побуждений я это делаю, – удивилась она, – и до сих пор ты всегда соглашался со мной.
– Возможно, это было ошибкой, – глухо промолвил майор. Он все еще мучительно, до боли в голове, пытался найти выход, но быстро понял, что это бессмысленно. Он избегал смотреть на жену, которая так разочаровала его на этот раз.
Его взгляд беспокойно скользил по ковру с розами. Он был недостаточно внимателен к жене. Он должен был лучше знать особенности ее характера. Она была слишком чувствительна относительно некоторых вещей. Часами она могла говорить о болезнях, ранениях и смерти, но иногда одно-единственное прикосновение почти лишало ее рассудка.
При этом она была благородна, очень благородна – майор был убежден в этом. В том деликатном вопросе она любила нежность, романтичность, рыцарскую преданность, нежную музыку, услужливое ожидание пажей. Мимоза! Но достойная уважения, необычайного уважения. Ей не хватает, и основательно, чувства реальности. Черт подери! Офицеры ведь не миннезингеры, не говоря уж о Крафте, из-за которого он сел в лужу.
– Фелицита, мне кажется, тебе не следует слишком уж усердствовать в роли бедной, добродетельной овечки – особенно когда ты сталкиваешься с жестокой действительностью. Бог мой, да пойми ты наконец: военная школа – это ведь не теплица для нежных сердец.
Фелицита посмотрела на своего мужа, как на батрака, который вторгся в ее покои. Она величественно подняла свой овечий нос и заявила:
– Это не тот тон, которым следует со мной говорить, Арчибальд.
– Ах, оставь! – возразил он; Фрей еще находился в шоковом состоянии, в которое привел его своими словами Модерзон. – Если бы ты не влезла со своим дурацким сексуальным комплексом, мне бы не пришлось выслушивать этот резкий отказ генерала.
– Мне жаль тебя, – сказала она, – и мне очень прискорбно, что ты стараешься свалить на меня свою несостоятельность.
Овечий нос поднялся еще выше, стал еще более величественным, описал поворот на 180 градусов и был вынесен из комнаты. Убедительная картина гордого негодования. Дверь захлопнулась, и майор остался один.
«Этот обер-лейтенант Крафт, – подумал майор с раздражением, – не только ставит под угрозу мою семью, из-за него у меня могут быть теперь неприятности с генералом. К черту этого Крафта!»
8. Фенрихи заблуждаются
– Достать ручные гранаты – новенький идет! – резко крикнул один из фенрихов. – Точите штыки и самописки, ибо на карту поставлено все! Идиоты и самоубийцы – на фронт, солдаты – в укрытия!
Кричавший оглядел всех, ожидая одобрения. Однако никто не смеялся. На остряков в данный момент спроса не было. Новый офицер-воспитатель мог стать новой главой на курсах – возможно, даже абсолютно новым началом. Это наводило на размышления.
Фенрихи учебного отделения «Хайнрих» поодиночке и небольшими группами входили в классную комнату № 13. Они садились на свои места, открывали портфели и раскладывали перед собой блокноты для записей. Все это делалось механически, уверенными движениями, как навертывание болта на какой-либо фабрике, как поворот рычага после сигнала к началу работы.
До сих пор все было точно регламентировано: подъем, утренняя зарядка, умывание, завтрак, уборка помещений, приход на занятия. А вот начались осложнения; могло случиться непредвиденное, возможно, могло произойти невозможное – каждый неверный ответ мог привести к плохой оценке, каждое неверное движение – к отрицательному замечанию.
– Внимание! – закричал фенрих Крамер, назначенный командиром учебного отделения. – Нового зовут Крафт, обер-лейтенант Крафт! – Он узнал его имя от писаря начальника потока. – Его кто-нибудь знает?
Никто из курсантов его не знал. Они потратили больше чем достаточно времени, чтобы познакомиться с прежним офицером-инструктором, преподавателем тактики, начальником потока, начальником курса, то есть со всеми теми, кто имел решающее слово при их производстве в офицеры. Остальные их не интересовали.
– Не позднее чем через час, – заявил с чувством превосходства фенрих Хохбауэр, – мы будем точно знать, как нам себя вести. До тех же пор я советую быть крайне сдержанными. И чтобы никто не поспешил подлизаться к новому.
Это был не только совет, это было предупреждение. Курсанты из окружения Хохбауэра закивали головой. Требование это было весьма обоснованным: не рекомендуется встречать начальника с наивной доверчивостью, если этот начальник имеет своей задачей подвергнуть вас строгой, многонедельной, интенсивной проверке.
Фенрихи учебного отделения «Хайнрих» в это утро были необычно смирными. Они беспокойно ерзали на своих местах и с опаской поглядывали в сторону доски, возле которой стоял стол ведущего урок офицера.
За средним столом переднего ряда сидел фенрих Хохбауэр. Рядом с ним было место командира учебного отделения из числа обучающихся. Оба тихо перешептывались. Хохбауэр давал Крамеру, советы, Крамер одобрительно кивал.
Курсанты Редниц и Меслер сидели, конечно, в самом заднем ряду и вели себя спокойнее остальных: они пока что не внесли почти никакого вклада в жизнь учебного потока, ни душой, ни телом, – стало быть, и терять им было нечего.
– Почему мы, собственно говоря, так волнуемся, детки? – весело спросил Редниц. – Ведь вполне может быть, что новый офицер окажется исключительно свойским парнем. Вполне возможно, что он в какой-то степени ограничен или обладает доброй толикой тупости. В конце концов, он ведь офицер – а от них можно ожидать всего, чего угодно.
– Поживем – увидим, – внушительно изрек Хохбауэр. – Поспешные выводы в данном случае противопоказаны, не Так ли, Крамер?
– Абсолютно противопоказаны, – согласился с ним командир отделения.
– А что, – поинтересовался Меслер, – если новый будет того же калибра, что и лейтенант Барков?
– Тогда мы вынуждены будем снова положиться на бога, на нашего фенриха Хохбауэра и на эффективность быстрогорящего бикфордова шнура, – заявил Редниц.
Хохбауэр поднялся с места и выпрямился. Курсанты в передних рядах раздвинулись и посторонились в ожидании. Наступила гнетущая тишина. Были слышны только тяжелые шаги.
Хохбауэр шел по проходу между столами к задним рядам. Крамер следовал за ним. К нему присоединились еще два фенриха – Амфортас и Андреас, образуя как бы прикрытие с тыла. Атмосфера в плохо отапливаемом помещении накалялась.
– Что это за представления с раннего утра?! – воскликнул Меслер, высматривая путь к отступлению.
Редниц тоже встал. Он немного побледнел, но выглядел все же бодро. Он подождал, пока Хохбауэр подойдет к нему. Затем с заметным трудом улыбнулся еще приветливее. Он не был робким: слишком хорошо познакомился на фронте с бессмысленными случайностями, чтобы испугаться какого-то воинственного мальчишки. И хотя они были с Хохбауэром почти ровесниками, он чувствовал себя в сравнении с ним стариком.
– Редниц, – с явной угрозой произнес Хохбауэр, – мне не нравятся твои подлые намеки.
– А ты не слушай их!
– Они задевают мою честь, – сказал Хохбауэр.
– Велика беда! – ответил Редниц.
Курсант Редниц посмотрел вокруг, увидел плоские, серые лица своих товарищей и не заметил в них ничего, что бы говорило в его пользу. Но с благодарностью ощутил на своей руке руку Меслера. Он также увидел, что похожий на бульдога курсант Эгон Вебер занимает положение, удобное для драки, в которую он ввяжется не ради дружбы, а ради удовольствия. Однако конечный эффект был тот же самый.
– Ты сейчас же извинишься перед Хохбауэром, – потребовал Крамер от Редница.
Амфортас и Андреас энергично поддержали его.
– В этой ситуации шуткам не место.
– В этом вопросе наши мнения случайно совпадают, – согласился с ними Редниц. – Стало быть, осталось только втолковать это Хохбауэру.
Фенрихи смотрели на спорящих со все возрастающим беспокойством. Они чувствовали, что это может повести к лишним осложнениям. Положение в потоке и без того было сложным; им никак не нужны были распри в их собственных рядах – это было опасно и отнимало много времени.
Большинство фенрихов уважали Крамера как командира отделения. Он, унтер-офицер с большим стажем, был достаточно опытен и не был пройдохой, верховодящим с помощью интриг. Он был довольно порядочен и честно ишачил. Лучшего командира они вряд ли могли бы найти.
Но фенрихи терпели также и Хохбауэра в качестве заместителя командира отделения, так как быстро поняли, что он относится к числу самых честолюбивых молодых людей во всей стране. Его ничем нельзя было остановить или угомонить, кроме как уступить ему. И то, что Хохбауэр был хорошим спортсменом и суперидеалистом, было дополнительной причиной того, почему фенрихи уступали ему дорогу.
Таковы были в принципе соображения обучающихся. Они приветствовали самый удобный путь, а неизбежный воспринимали как должное. Поэтому вызывающее поведение Редница и Меслера казалось им безответственным. Простой инстинкт самосохранения не давал им следовать за этими аутсайдерами.
– Я жду, – сказал Хохбауэр и посмотрел на Редница как на насекомое.
– Пожалуйста, можешь ждать, пока не пустишь корней, – ответил Редниц.
– Даю тебе пять секунд, – продолжал Хохбауэр. – Затем мое терпение лопнет.
– Будь благоразумен, Редниц, – умолял его Крамер. – Мы ведь товарищи и тянем здесь одну лямку. Извинись – и дело с концом.
– Посторонись, Крамер! – решительно произнес Хохбауэр. – С такими людьми нужно говорить по-немецки.
Крамер продолжал увещевать. Хохбауэр протиснулся вперед. Его лейб-гвардия – Амфортас и Андреас последовали за ним. И вдруг все застыли на месте и прислушались.
– Идет! – крикнул кто-то хриплым от волнения голосом.
Это был фенрих Бемке. Склонный к поэзии и поэтому очень пригодный для выполнения всяких особо каверзных поручений юноша. На этот раз его назначили дозорным.
– Идет! – провозгласил он еще раз.
– Внимание! – с облегчением крикнул Крамер. – Все по местам, друзья!
В классную комнату вошел капитан Ратсхельм. За ним следовал обер-лейтенант Крафт. Фенрих Крамер доложил:
– Учебное отделение «Хайнрих» в количестве сорока человек полностью присутствует на занятиях!
– Благодарю! – сказал Ратсхельм. – Вольно!
– Вольно! – крикнул Крамер.
Фенрихи отставили левую ногу и ждали. Каждому было ясно, что капитан Ратсхельм только что подал неуставную команду. Но он мог себе это позволить: он не был фенрихом.
– Прикажите садиться, – исправил свою ошибку Ратсхельм.
– Садись! – крикнул Крамер.
Фенрихи сели. Они сидели прямо, положив кисти рук на край стола – как и положено в присутствии офицера. Осторожно стали рассматривать обер-лейтенанта Крафта. При этом они ни на минуту не забывали делать вид, что все их внимание обращено на капитана Ратсхельма, как старшего по званию.
Капитан Ратсхельм с воодушевлением произнес:
– Господа, мне выпала честь представить вам вашего нового офицера-воспитателя господина обер-лейтенанта Крафта. Я уверен, что вы будете относиться к нему с уважением и доверием.
Ратсхельм с вызывающим оптимизмом обвел всех глазами и заключил:
– Господин обер-лейтенант Крафт, я передаю вам ваше учебное отделение и желаю вам больших успехов.
Фенрихи со смешанным чувством следили за церемониалом, происходящим у них на глазах: краткое рукопожатие офицеров, сияющий взгляд Ратсхельма, скупая улыбка Крафта. Затем Ратсхельм удалился, оставив отделение наедине с новым офицером-воспитателем.
Фенрихи не смогли с ходу составить о нем четкого представления. Он казался немного неуклюжим, лицо его было серьезным, взгляд, казалось, равнодушно скользил мимо них. Ничего примечательного. Однако как раз это усиливало чувство неуверенности: они не могли разобраться, что их ожидает. Им казалось, что теперь все возможно, и, конечно, самое худшее.
Глаза обер-лейтенанта видели сорок обращенных к нему лиц – бесформенных, бесцветных, однообразных. Рассмотреть их подробно он в данный момент не мог. Ему показалось, что в заднем ряду на него смотрят чьи-то приветливые глаза, однако при попытке рассмотреть получше он их не обнаружил. Напротив, он увидел выжидающее равнодушие, настороженную сдержанность и осторожное недоверие.
– Итак, господа, – произнес обер-лейтенант, – давайте познакомимся. Я – ваш новый офицер-воспитатель обер-лейтенант Крафт, 1916 года рождения, место рождения – город Штеттин. Мой отец был почтовым служащим. Я работал в одном имении полевым инспектором и главным кассиром. Затем был призван в армию. Это все. Теперь ваша очередь. Начнем с командира учебного отделения.
Недоверие фенрихов возросло. Они почувствовали себя жертвами. Они думали, что новый офицер сразу приступит к занятиям. В этом случае обер-лейтенант был бы обучающим, и они смогли бы спокойно присмотреться к нему.
Вместо этого обер-лейтенант Крафт потребовал сольных выступлений, и цель у них могла быть только одна: как можно лучше присмотреться к каждому из них в отдельности. А что они узнают после этого о своем новом офицере-инструкторе? Ничего. О том, что он из их ответов тоже не очень много узнает о них, они не думали.
Между тем поднялся командир учебного отделения и доложил кратко хрипловатым, немного лающим голосом, привыкшим подавать команды:
– Крамер, Отто, фенрих. Родился в 1920 году в Нюрнберге. Отец – механик на фотозаводе. Унтер-офицер-сверхсрочник.
– Какие-нибудь особые интересы? Особые таланты? Хобби?
– Никаких, господин обер-лейтенант, – скромно заявил Крамер и, довольный, сел на место. Он был солдатом, и ничего больше, и счел важным сообщить об этом. Он был уверен, что все сделал хорошо. Он, кстати, всегда был уверен в этом, пока кто-нибудь из начальства не заявлял обратного. Но такое с ним случалось редко.
Крафт перевел взгляд с грубого лица Крамера на его соседа. Он увидел юношу с привлекательными, ясными и, можно сказать, благородными чертами лица.
– Пожалуйста, следующий, – сказал он ободряюще.
Хохбауэр встал во весь свой внушительный рост и сказал:
– Фенрих Хохбауэр, господин обер-лейтенант, по имени Гейнц. Родился в 1923 году в Розенхайме. Отец – комендант крепости в Пронтаузене, кавалер орденов: Pour le merite и Blutorden. После окончания школы я добровольно пошел на фронт. Особые интересы: история и философия.
Хохбауэр сказал об этом как о само собой разумеющемся, без важничания, почти небрежно. Но при этом он следил за обер-лейтенантом. Ему очень хотелось узнать, какое впечатление произвели его слова. И ему показалось, что они произвели впечатление. Взгляд обер-лейтенанта прямо-таки мечтательно покоился на Хохбауэре.
– Прошу следующего, – произнес Крафт.
– Фенрих Вебер Эгон, родился в 1922 году. Мой отец был пекарем в Вердау, там, где я родился, но его уже нет в живых: он умер от разрыва сердца в 1933 году, прямо во время работы, его как раз выбрали главой союза ремесленников нашего района; член партии с 1927 или 1926 года. Я тоже по профессии пекарь, у нас несколько филиалов. Мое любимое занятие – мотоспорт.
Цифры, имена, даты, названия населенных пунктов, профессий, указания, объяснения, утверждения, политические, человеческие, военные подробности – все это кружилось в помещении, наваливалось на Крафта. После шестого названия населенного пункта первые он уже начисто забыл. После девятого имени он уже не помнил третьего и четвертого. Он смотрел в худые, гладкие, круглые, острые, нежные, грубые лица; он слышал тихие, грубые, резкие, нежные и лающие голоса – и все это сменилось полным безразличием.
Крафт рассматривал помещение, стены которого были обшиты досками, потолки подпирались деревянными стойками, полы – сколочены из досок. Куда ни посмотри, везде дерево. Истертое, ободранное, покрытое выбоинами дерево, пропитанное олифой и покрытое масляной краской, коричневое, всех оттенков: от желтовато-коричневого до коричневато-черного. Пахнущее хвоей, скипидаром и затхлой водой.
Крафт почувствовал, что этот метод не приблизит его к обучающимся и не даст ему никаких поучительных сведений. Урок подходил к концу, а результат был плачевным. Он посмотрел на часы, и ему захотелось, чтобы скорее все кончилось.
Возрастающее недовольство обер-лейтенант автоматически перенес на свое отделение. Фенрихи тоже ждали конца урока, который не принес им ничего, кроме скуки и неясности. Они помрачнели, начали беспокойно ерзать на местах. Те, кто отбарабанил свою молитву, впали в мрачное размышление. Кто-то даже зевнул, и не только продолжительно, но и во всеуслышание. Но офицер-инструктор делал вид, что ничего не замечает. И это фенрихи тоже считали плохим знаком.
Еще двое, подумал обер-лейтенант Крафт, и все. И он сказал автоматически:
– Итак, следующий.
И тут встал фенрих Редниц, приветливо улыбнулся и заявил:
– Прошу прощения, господин обер-лейтенант, но я боюсь, что не в состоянии сообщить исчерпывающие сведения о себе.
Крафт с интересом посмотрел на Редница. Фенрихи перестали ерзать на стульях, повернулись к Редницу и уставились на него. При этом они повернулись спиной к офицеру, что считается неслыханным неуважением, но обер-лейтенант, казалось, не замечал и этого. Обстоятельство, которое возмутило командира учебного отделения Крамера. Он начал чувствовать опасения за дисциплину, за которую был ответствен и которой можно было добиться в нужной мере только в том случае, если начальник оказывает поддержку. Если же Крафт уже сейчас допускает, чтобы фенрихи поворачивались к нему спиной, то через несколько дней они начнут разговаривать в строю или спать на занятиях.
Обер-лейтенант Крафт воспринял выходку курсанта Редница как приятное разнообразие. Он даже немного оживился и весело спросил:
– Не будете ли вы любезны объяснить мне, какого рода сведения вы не можете сообщить мне исчерпывающе?
– Дело обстоит так, – любезно начал Редниц. – В отличие от остальных моих товарищей я, к сожалению, не могу назвать своего официального отца и поэтому не знаю, какая у него была профессия.
– Вы, вероятно, хотите сказать этим, что родились внебрачно?
– Так точно, господин обер-лейтенант. Именно это.
– Такое действительно иногда случается, – весело сказал Крафт. – И я ничего плохого в этом не нахожу, тем более если принять во внимание, что официальный отец не обязательно и не во всех случаях является родным отцом. Все же я надеюсь, что этот небольшой изъян не помешает вам сообщить мне хотя бы некоторые личные данные.
Редниц засиял: обер-лейтенант начинал ему нравиться. Его откровенная радость имела и еще одно основание: он увидел сердитое лицо Хохбауэра, который смотрел на него предупреждающе. И уже ради одного этого стоило выкинуть номер.
– Родился я в 1922 году, – начал Редниц, – в Дортмунде. Моя мать была домашней работницей у одного генерального директора, из чего ни в коем случае не следует делать выводы о моем происхождении. Я посещал народную школу и один год проучился в коммерческом училище. В 1940 году я был призван в вермахт. Особые интересы: философия и история.
Обер-лейтенант Крафт улыбнулся. Хохбауэр нахмурился: заявление Редница о том, что он питает особый интерес к истории и философии, он воспринял как личный выпад. Некоторые фенрихи заухмылялись, но только потому, что улыбнулся офицер. Это всегда было отправной точкой.
Фенрих Крамер поднялся и, как командир отделения, сказал:
– Осмелюсь обратить ваше внимание, господин обер-лейтенант, на то, что время вышло.
Крафт кивнул, пытаясь скрыть чувство облегчения. Он надел портупею и фуражку и устремился к выходу.
– Встать! Смирно! – рявкнул Крамер.
Фенрихи поднялись намного бодрее, чем в начале урока. По стойке «смирно» они стояли почти небрежно. Обер-лейтенант отдал честь в пустоту и вышел.
– Не может быть, – пробормотал Крамер, – если так пойдет дальше, то он испортит все отделение.
Фенрихи посмотрели друг на друга и с облегчением рассмеялись. Настроение у них было превосходное.
– Ну что ты на это скажешь? – спросил Меслер своего друга.
– Да, – задумчиво сказал Редниц, – что я могу сказать? Мне он кажется симпатичным, но это еще ни о чем не говорит. Моя бабушка тоже симпатична.
– Друзья-спортсмены, – изрек Эгон Вебер и подошел поближе, – ясно одно: он производит неплохое впечатление, но ведет себя как баран. Что можно на это сказать?
Бемке все время качал своей головой поэта и мыслителя. По сути, он еще не составил себе ясного мнения о Крафте. Да от него этого никто и не требовал.
Крамер делал записи в классном журнале. Он чуял осложнения. Этот Крафт даже не заверил своей подписью тему и продолжительность занятия. Крамеру уже мерещилось наступление времен дезорганизации и отсутствия дисциплины.
В группе вокруг Хохбауэра царило злорадство. Амфортас и Андреас даже позволяли себе бросать презрительные взгляды, когда кто-либо произносил имя нового офицера-воспитателя.
– Пустое место, как ты считаешь, Хохбауэр?
Тот решительно согласился:
– С ним мы справимся играючи. Не позднее чем через семь дней он будет ходить у нас на поводу – или мы сделаем из него пенсионера.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?