Текст книги "Фабрика офицеров"

Но это неправда. Я не могу забыть. Как бы я ни старался – никто не может сравниться с Марион. Причем у Марион все очень просто. Ничего не бывает необычным или странным. Я прихожу – она здесь. Я хочу любить ее – она готова к этому.

Затем я лейтенант. Когда я приезжаю домой, Марион стоит на перроне. Она подходит ко мне, останавливается передо мной и смотрит на меня. «Марион, – говорю я, – ты хочешь выйти за меня замуж?» «Конечно же, ты идиот, – отвечает она, – этого я хотела всегда. Я хотела этого, когда еще была ребенком».

«Весной 1939 года я женился на Марион Михальски. С началом войны я был назначен командиром роты и после похода на Францию стал обер-лейтенантом. После ранения в январе 1943 года я был произведен в капитаны и переведен в 5-ю военную школу. Награды: рыцарский крест и т.д.»

Прибавляется опасность смерти, множатся трудности, увеличиваются неприятности – в остальном же во время войны изменяется немногое. Методы остаются. В этом и заключается ошибка. Ибо предшествующая война никогда не походит на последующую. Я гоню свою роту по мосту через Марну. Я собираю остатки еще двух рот, офицеры которых убиты. Я обороняю высоту по другую сторону реки. «Подразделение немедленно отвести назад!» – следует по радио приказ командира полка. «Отвод тактически бессмыслен; кроме того, он возможен только с большими потерями», – передаю я в штаб. «Приказываю немедленно отвести подразделение, в противном случае трибунал», – передает генерал.

Я приказываю передать: «Помехи затрудняют прием. Я остаюсь там, где есть». На следующий день генерал негодует. Каждое третье слово: «военный трибунал». Через день мне вручают рыцарский крест. «Заслужить вы его не заслужили», – заявляет генерал. «Однако я его получил», – говорю я.

Отпуск с Марион, моей женой, проходит в сплошном упоении. Наша квартира – одна-единственная комната, и мы ее почти не покидаем. Мы лежим вместе до позднего утра, и задолго до наступления вечера мы опять в постели. Так мы проводим быстро пролетающие четырнадцать дней. «Я буду любить тебя всегда», – говорю я. А Марион отвечает: «Я буду всегда тебя чувствовать – как прекрасно, когда ты со мной!» «А когда я не с тобой, Марион?» – «Тогда я чувствую тебя все равно!»

Майор медицинской службы стоит перед моей кроватью и говорит: «Ну, господин капитан, как мы себя сегодня чувствуем?» «Что со мной случилось? – спрашиваю я. – Скажите мне совершенно откровенно – что со мной?» Майор медицинской службы произносит: «Во всяком случае вам повезло. Ваше ранение не опасно для жизни. Могло бы быть и хуже».

«Пожалуйста, никаких недомолвок, господин майор медицинской службы, я хочу знать правду». Наконец он заявляет: «Все очень просто. Через несколько недель у вас все будет более или менее в порядке – вы будете себя чувствовать как рыба в воде. За исключением одной мелочи, капитан Федерс. Однако утешьтесь, мой дорогой, это такая потеря, которая с возрастом становится все менее чувствительной».

7. Жена майора возмущена

– Рано или поздно здесь каждый начинает выть по-волчьи, обер-лейтенант Крафт, – из трусости ли, благоразумия или приспособленчества.

Это произносит капитан Федерс. Он вместе с новоиспеченным офицером-инструктором вышел из казармы. Они спустились с холма в направлении Вильдлингена.

– У меня абсолютно нет актерского дарования, господин капитан. Я не могу подражать волчьему вою.

– Вы еще научитесь этому, – с уверенностью заявил капитан Федерс.

Майор Фрей, начальник 2 курса школы, приглашал на «скромный ужин в узком кругу». По правде говоря, его ужины всегда были скромными, однако «узкому кругу» всегда придавалось большое значение. У Фрея была жена, а она стремилась поддерживать знакомства. Что под этим понимал каждый из них в отдельности, оставалось в большинстве случаев туманным.

– Она, вероятно, когда-нибудь прочитала в каком-либо романе что-то о светских обязанностях офицера, но при этом не заметила, что этот литературный шедевр относился ко временам кайзера, – заявил капитан Федерс.

– Я не нахожу в том ничего особенного, господин капитан. Кайзеровские времена до сих пор не вышли из моды. У нас на фронте был командир полка, который держал себя как король гуннов собственной персоной.

Этот обер-лейтенант Крафт начал интересовать капитана Федерса. От него исходила здоровая искренность. Но тотчас же напрашивался вопрос: как долго он продержится в этой школе? Уже сегодня вечером он будет подвергнут первому испытанию. Федерс был абсолютно уверен в этом. Он ведь знал супругу майора.

– Мой дорогой Крафт, – подшучивал капитан Федерс, – что там какое-то сражение в окружении по сравнению с тыловой интригой? Там просто гасят человеческую жизнь, как свечу, и все. Здесь же человека поджаривают на костре, пока из него не получится хорошее жаркое. И при этом еще произносятся приветливые и заботливые слова.

– И вы считаете, что эти отсталые понятия должен терпеть каждый? Думаете, что никто не справится с ними?

– Я прошу вас, дорогой Крафт, постараться впредь не путать: здесь речь идет не об отсталости, а о традиции, – весело сказал капитан Федерс.

– А разве это иногда не одно и то же, господин капитан?

– Конечно же, мой дорогой, бывает и так. Традиция, между прочим, является очень удобным оправданием умственной лени, надежным щитом для тех идиотов, которые маскируют свою несостоятельность ярко выраженной любовью к преданиям. Вы не должны недооценивать таких людей, прежде всего их численности. Большая часть наших форм воспитания досталась нам от Старого Фрица; Клаузевиц считается современным автором, а Шлиффен – гениальным образцом стратега. И если до этого дойдет, то будет использоваться даже опыт последней войны, в которой мы якобы хотя и не были побеждены, но которую мы, бесспорно, проиграли. А что касается большинства принятых в обществе правил, то мы находимся на рубеже нынешнего века!

Они дружно шагали рядом. Позади них в бледном вечернем свете лежала казарма – широкая, тяжеловесная тень, господствующая на горизонте. По сравнению с ней дома города казались крохотными, как коралловые образования, прилепившиеся к скале. Невозможно было представить, что город существовал раньше казармы, что ему уже несколько столетий. Горы цемента портили панораму, а современные бетонные здания магазинов и жилых домов начали разрушать старое, достопочтенное лицо Вильдлингена-на-Майне.

– Скажите-ка, дорогой Крафт, вы хорошо владеете искусством целования руки? – поинтересовался капитан Федерс.

– Здесь что, военная школа или институт благородных девиц? – спросил Крафт.

– Вы ужасно наивны, мой дорогой. Вы, кажется, и не предполагаете, зачем, собственно, майор Фрей, начальник нашего курса, пригласил вас к себе?

– Наверняка не за тем, чтобы доставить мне радость. Возможно, он хотел просто выполнить свой общественный долг.

– Чепуха! – сказал Федерс. – Он хочет просто проверить вас.

– И вы полагаете, что для этого он хочет представить меня своей супруге.

– Совершенно верно. Они, ко всему прочему, хотят посмотреть, являетесь ли вы офицером, обладающим хорошими манерами. Ибо только такой офицер, по мнению майора, может быть воспитателем будущих офицеров. Последнее же слово остается за женой майора. И поэтому, мой дорогой, совершенство целования ручки является не просто актом вежливости, а первым убедительным доказательством ваших светских способностей.

– Неплохая шутка, – осторожно сказал Крафт.

– Вы здесь познакомитесь еще с совсем другими шуточками – за это я ручаюсь. Целование же ручки, хотя оно официально и не является обязательным, у майора Фрея считается непременной обязанностью. В особенности тогда, когда речь идет о госпоже майорше, урожденной фон Бендлер-Требиц. Милостивая государыня протянет вам, стало быть, свою клешню, вы ее схватите, я имею в виду клешню, не особенно сильно сжимая. Затем вы наклонитесь над ней, Крафт. И ради бога и майора, не делайте ошибки, не тяните к себе властным жестом клешню госпожи. Это может быть расценено как попытка к изнасилованию. Итак, вы наклоняетесь – и держитесь на расстоянии по крайней мере одного метра от дамы, иначе вы столкнетесь головами! Не вытягивая губ и не облизывая их, вы только обозначаете поцелуй. Расстояние в два-три миллиметра считается самым правильным. Понятно, мой дорогой? Потренируйтесь сегодня вечером. Ибо рано или поздно вы должны будете обучать этому ваших курсантов на уроках хорошего тона – согласно учебному плану.

– Действительно, – сказал обер-лейтенант Крафт, – я опасаюсь, что мы с вами получим массу удовольствия.

– Я не перестаю восхищаться тобой, Фелицита, просто чудесно, как ты все умеешь организовать, – говорил майор Фрей своей жене.

Госпожа Фрей скромно потупилась:

– Не стоит об этом говорить.

Об этом действительно не стоило говорить. Стол был накрыт как всегда. И вино стояло как всегда. И все эти приготовления были делом рук не госпожи Фрей, а ее племянницы. Майор это знал.

Эта племянница была в доме майора Фрея за домашнюю работницу. Она была бедной родственницей и выглядела так же. Госпожа Фрей взяла ее к себе из милости, потому что девушка была прилежной, послушной и непритязательной. Госпожа Фрей не обязана была платить ей жалованье, но она пообещала ей найти мужа – кого-либо из офицеров, естественно.

– Что за человек этот обер-лейтенант Крафт? – поинтересовалась супруга майора.

Фрей, конечно, не знал ничего определенного. Однако это не помешало ему ответить:

– Середнячок. Возможно, немного выше середнячка. Но мы его приведем в норму. Рано или поздно у нас ведь все входило в колею.

– Он женат?

– Насколько мне известно – нет.

– Я присмотрюсь к нему, – заявила Фелицита.

Майор преданно кивнул. Он знал, что это означает. Она хочет присмотреться к Крафту для того, чтобы выяснить, годится ли он в мужья ее племяннице – Барбаре Бендлер-Требиц.

– Барбара! – повелительно крикнула Фелицита. Тотчас же появилась племянница – круглое, приветливое лицо с кроткими глазами и нежный, писклявый голосок.

– Слушаю, – вежливо сказала Барбара.

– Перед приходом господ офицеров сними этот фартук. Тебе следует обращать больше внимания на свою внешность, дитя мое. Надень белый фартук. И ходи поизящнее.

– Как вам будет угодно, – промолвила Барбара и исчезла.

Майор посмотрел ей вслед и слегка покачал головой. Конечно, он не хотел этим выразить порицание. Этого он не умел делать в отношении своей жены. К ней он всегда испытывал чувство благодарности и уважения. Она вышла из привилегированной семьи и имела большое поместье в Силезии, которым управлял один ее обедневший родственник, освобожденный от военной службы.

Поистине, он обязан жене очень многим. Просто трогательной была ее забота о его военной карьере. Ни одна жена командира во всей округе не могла быть более преданной. А с какой любовью она обставила эту квартиру: Вильдлинген-на-Майне, Рыночная площадь (Марктплац), 7. Старый, красивый, построенный с большой фантазией дом, солидный, тяжеловесный и одновременно уютный и даже грациозный. Как будто специально построенный для Фелициты Фрей, урожденной Бендлер-Требиц.

– Наша Барбара, – позволил себе заметить майор, – довольно мила, но как-то странно замкнута, ты не находишь?

– Когда-нибудь она станет хорошей хозяйкой и матерью.

– Конечно, конечно, – поспешил согласиться майор, – однако ей следовало бы избрать в одежде более спортивный стиль – ведь у нее совсем неплохая фигура, даже наоборот.

– Арчибальд, – произнесла жена майора укоризненно, – ты, надеюсь, не осматриваешь у женщин их бедра?

– Конечно, намеренно я этого не делаю, – заверил майор. – Но ведь она весь день вертится здесь перед глазами. И кроме того, я точно так же, как и ты, думаю о ее будущем. И я считаю, капитан Ратсхельм был бы лучше, чем обер-лейтенант Крафт, если уж говорить откровенно.

– Время покажет, – заявила Фелицита Фрей. – Не ломай себе над этим голову. Это дело женское. Если этот Крафт окажется действительно светским человеком с хорошими манерами, почему бы нам не включить его в число избранников?

– Боюсь, что Крафт не особенно тонкий и чуткий человек, скорее он типа капитана Федерса.

– Это было бы очень плохо, – сказала майорша. – И если это действительно так, то ты не можешь допустить их в один учебный поток – одного в качестве преподавателя, другого – инструктором. Причем именно у капитана Федерса есть причины быть скромным и незаметным – если учитывать, какую жизнь ведет его жена. Ужасно, поистине ужасно. Такие люди не могут иметь отношения к военной школе. Об этом мы тоже должны при случае поговорить с тобой. Но не будем спешить. Сначала я хорошенько присмотрюсь к Крафту.

– Добро пожаловать в мою скромную обитель, – произнес майор Фрей. – Очень рад, что вы последовали моему приглашению. Входите, господа. Раздевайтесь. Устраивайтесь поудобнее.

Майор, одетый в простую гимнастерку, в которой он выглядел солидно и вместе с тем по-домашнему, поздоровался с Федерсом и Крафтом. Его рыцарский крест с дубовыми листьями сверкал даже при тусклом освещении в прихожей. Лицо его излучало благожелательность.

Оба офицера разделись. Крафт был представлен племяннице майора. Он пожал ее горячую, влажную руку и с приветливой улыбкой посмотрел в ее смущенное лицо.

Федерс произнес несколько подбадривающих слов, и смешная девица, хихикая, убежала.

– Капитан Ратсхельм прибыл только что перед вами, господа. Таким образом, собрались все. Проходите, пожалуйста. Моя жена, дорогой Крафт, жаждет познакомиться с вами.

– Это совпадает с его желанием, – заявил Федерс. И с радостью заметил, что майор слегка разозлился, а Крафт смутился. Вечер, кажется, обещал быть веселым.

Майор проводил обоих офицеров в салон. Там стоял капитан Ратсхельм с игриво-скромным выражением лица. И милостивая госпожа Фелицита Фрей, урожденная Бендлер-Требиц.

– За дело! – прошептал Федерс и выдвинул Крафта вперед.

Супруга господина майора приветствовала Крафта едва заметной улыбкой и слегка протянутой рукой. Исполненная ожидания, она стояла в декоративной, величественной позе под картиной, изображающей, возможно, одного из ее предков. Ее лицо напоминало овечье, особенно выделялся горбатый мясистый нос. В глазах застыла величественная усталость высокородного орла. Кожа была увядшей, но с помощью большого количества косметических средств шелковисто-матово блестела. И это касалось всех частей тела, не скрытых одеждой, также и рук.

И вот одну из этих рук, несмело протянутую, Крафт как раз и схватил. Он довольно бережно пожал эту руку и даже немного потряс. Он решил, что поклона вполне достаточно. В ее орлиных глазах появился ледяной блеск.

Однако обер-лейтенант Крафт произнес лишь:

– Добрый вечер, госпожа Фрей!

Федерс был восхищен. Великолепно! Первоклассно!

– Наш обер-лейтенант Крафт, – сказал майор, пытаясь быть в высшей степени светским человеком, – должен, вероятно, еще привыкнуть к нашему климату. Но это наверняка не составит для него труда при атмосфере, царящей на нашем курсе. Не правда ли, дорогой Ратсхельм?

– Так точно, господин майор, – как и следовало ожидать, немедленно заверил Ратсхельм. – Мы гордимся тем, что можем учить наших курсантов гораздо большему, чем основы военного ремесла. Мы стремимся к всестороннему воспитанию личности. Крафт это очень быстро поймет.

– Однако я хочу, – сказал майор дружески-снисходительно, – поприветствовать в наших рядах обер-лейтенанта Крафта – нашего соратника в великом и добром деле под, так сказать, педагогическим лозунгом: «Готовность быть офицером превыше всего!»

– Что господа желают выпить? – спросила милостивая государыня. Она немного побледнела. Однако от ее величия ничего не убавилось. – Не угодно ли по рюмочке портвейна?

Капитан Ратсхельм с преданной благодарностью принял предложение. Капитан Федерс с воодушевлением объявил, что это предложение является чрезвычайно хорошей идеей милостивой госпожи Фрей. Крафт только кивнул головой.

А майор Фрей заметил:

– Настоящий немец недоверчив ко всему чужому, за исключением того, что можно выпить.

Капитан Ратсхельм от души рассмеялся: его начальник произнес шутку, причем шутку остроумную.

Ужин, как и было объявлено, оказался действительно скромный. Обер-лейтенант Крафт удостоился чести сидеть рядом с хозяйкой дома. Однако это не было для него удовольствием. Ибо в то время, как остальные мужчины без стеснения опустошали тарелки с колбасой и распределяли между собой имеющееся в наличии сливочное масло, обер-лейтенант Крафт был засыпан массой вопросов.

– Вы женаты, господин обер-лейтенант?

– Нет, госпожа Фрей.

– Судя по вашему возрасту, вы должны уже быть женатым. Ведь вам уже под тридцать, не так ли? Прочные супружеские узы повышают нравственную надежность мужчины, говорится у нас. И если уж офицер сам по себе должен быть примерным, то тот, кто воспитывает офицеров, и подавно. Вы помолвлены или обручены? Имеется ли у вас – я считаю это великолепным обычаем – фотокарточка вашей избранницы? Я бы хотела ее посмотреть.

– К сожалению, я вынужден разочаровать вас, госпожа Фрей, – уклончиво ответил Крафт. И он, не задумываясь, стал искать защиту от такого любопытства во лжи, по его мнению, во имя спасения. – Однажды я был почти помолвлен, и она была из очень хорошей семьи. Однако война жестоко разорвала наши узы.

Капитан Федерс поперхнулся. Капитан Ратсхельм посмотрел на него осуждающе. Майор же продолжал есть. И поскольку жена за ним не следила, ему не нужно было выполнять ее диетические предписания.

– Стало быть, дама вашего сердца умерла? – констатировала госпожа майорша. Ибо она, очевидно, не могла себе представить другой причины расторжения уз, кроме смерти.

Обер-лейтенант Крафт давился куском черствого хлеба. Под ее испытующим взглядом он осмелился намазать его тоненьким слоем масла. При этом он с трудом кивнул головой. И этот кивок она восприняла как подтверждение ее предположений. Он был уверен, что она выразит ему свое соболезнование. Что она и сделала. И не только это. В конце концов она ведь была не просто женщиной, а женой командира, на жаргоне фенрихов «командиршей». Поэтому к своим высокопарным словам соболезнования она прибавила:

– Это, конечно, очень тяжело для вас, но вы не должны предаваться унынию, а тем более пытаться любыми средствами заглушить боль – что обычно свойственно людям низшего сорта и низших чинов. Но я, конечно, возьму и вас под свою опеку, пока вы будете в числе офицеров и сотрудников моего мужа.

– Чувствительно благодарен, госпожа Фрей, – с трудом промолвил обер-лейтенант Крафт.

– Каждую неделю я устраиваю дружескую встречу неженатых офицеров и незамужних девушек из высших кругов Вильдлингена. Разрешаю вам принимать в них участие, господин обер-лейтенант.

– Вы слишком добры ко мне, госпожа Фрей, – произнес потрясенный обер-лейтенант. Так непреклонно и полновластно им не командовала до сих пор ни одна женщина. Он с отвращением заглатывал так называемый десерт к холодному блюду, своего рода пирог-пудинг, с раздражением следя за капитаном Федерсом, который, по-видимому, от души веселился, слушая их диалог.

Выбирая удобную позу, Крафт немного пригнулся за столом и широко расставил ноги, подобно тому, как это делает японский борец, чтобы найти наиболее устойчивое положение, при этом он натолкнулся ступней на ножку стола. Вернее, он думал, что правой ногой задел ножку стола. Однако вскоре почувствовал тепло, затем податливость – и отпрянул. Это была не ножка стола, а нога милостивой государыни, до которой он дотронулся. Госпожа Фелицита не показала виду. Ее самообладание было достойно уважения. Она только немного сморщила свой овечий нос, как будто почуяла скверный запах.

– Пардон, пардон, – смущенно сказал Крафт.

– Мне кажется, – величественно изрекла Фелицита Фрей, – что мужчины могут теперь покурить.

– Хороший солдат всегда на службе, – заявил майор. – И поэтому, господа, вас вряд ли удивит, что я хочу поговорить с вами немного о служебных делах.

– Нас это действительно не удивляет, – заверил Федерс.

Мужчины сидели хотя и в старых, но внушительных кожаных креслах, которые при каждом движении неприятно скрипели. Под ними ковер, густо расцвеченный розами, вокруг них – плюш, по стенам громоздкая темно-коричневая мебель, украшенная резьбой. Всему этому название – курительная комната. Майор для проформы подал офицерам шкатулку из розового дерева, наполненную сигарами. Ратсхельм и Федерс, которые знали эту игру, с благодарностью отказались и попросили разрешения закурить свои собственные сигареты. Только Крафт механически взял предложенную сигару. К тому же ему попалась одна из представительских сигар майора. Гостеприимная улыбка хозяина все же удержалась на лице Фрея, он только наморщил лоб. Но когда Крафт откусил кончик сигары и не задумываясь выплюнул его на ковер – тут майор вздрогнул. Не из-за ковра – только пренебрежение Крафта к хорошему тону оскорбило его деликатную душу.

– Пардон, – сказал обер-лейтенант Крафт, – но я иногда забываю, что еще существует разница между салоном и окопом.

– У меня на фронте был командир, – сказал капитан Ратсхельм, – который имел обыкновение даже во время еды на передовой пользоваться белоснежной салфеткой. В любой обстановке он оставался культурным человеком.

– Когда ему придется умереть геройской смертью, вряд ли от него будет пахнуть одеколоном, – заявил Федерс.

– Господа, – произнес майор Фрей, – я считаю, что бывают вещи, которые не подлежат критике. Это бывает в том случае, когда эти вещи в некотором роде священны для нас.

И он ощупал свой рыцарский крест, чтобы убедиться, что он: а) еще на месте, б) правильно висит, то есть хорошо виден со всех сторон, и в) тем самым им все могут любоваться.

– Не будем никогда забывать, господа, что нравственная строгость – фундамент солдатской жизни, все время должна быть предметом наших забот. Ибо быть солдатом означает чувствовать себя солдатом. А офицер нашей чеканки является солдатом в совершенстве. Однако перейдем непосредственно к делу. В состав моего курса, мой дорогой Крафт, входят три учебных потока, в каждом по три учебных отделения; в каждом потоке имеется преподаватель тактики и офицер-инструктор. И я могу с уверенностью сказать, что мои офицеры относятся к числу самых замечательных офицеров всего вермахта. Вы вольетесь в их число, приняв завтра учебное отделение «Хайнрих». И я склонен утверждать, что это одно из лучших учебных отделений 6-го потока. Не так ли, господин Ратсхельм? Вы как начальник потока знаете это лучше всех.

– Так точно, господин майор. Я бы даже сказал – это самое лучшее учебное отделение за много лет. В нем несколько прекрасных фенрихов, на которых я возлагаю большие надежды. Вы согласны со мной как преподаватель тактики, Федерс?

– Вполне, – сказал капитан. – Учебное отделение «Хайнрих» состоит из стада глупых, заносчивых и коварных болванов. Они ленивы, прожорливы, любопытны и глупы, падки на баб и побрякушки. На моих занятиях они путают минометы с полевыми кухнями, пулеметы с маршевым рационом, санитаров с санитарными узлами. Они больше заботятся о жратве, чем о боеприпасах. И вера в бывшего ефрейтора кажется им важнее, чем обстоятельное знание обстановки.

Майор смущенно улыбнулся. Капитан Ратсхельм попытался сделать то же самое. Обер-лейтенант Крафт был удивлен: довольно беспечные аргументы капитана Федерса граничили с государственной изменой. Крафт с наслаждением посасывал сигару.

– Наш добрый капитан Федерс! – произнес майор и засмеялся. Однако тут же глаза его сузились, смех оборвался и голос стал более резким. – Он любит резкие формулировки и острое словцо – этим он славится у нас. Но мы все, близко знакомые с ним, знаем абсолютно точно, что он действительно думает. Ему свойственна в некотором роде конструктивная ирония, которая была свойственна также Блюхеру и Врангелю. При этом у него достаточно такта, чтобы делать подобные высказывания в самом узком кругу – это своего рода доказательство доверия, которое он к нам питает. Его выдающиеся способности в преподавании тактики помогают нам быть снисходительными к нему. И если я правильно вас понял, капитан Федерс, то вы имеете в виду следующее: фенрихи отделения «Хайнрих», которым вы преподаете тактику, имеют как солдаты еще значительные недостатки и человеческие слабости. Им срочно необходима отличная тактическая подготовка, для чего и существует военная школа. Их вера в фюрера, к нашей радости, очевидна, что является хорошей предпосылкой для их офицерской карьеры, однако одной этой веры недостаточно. Не так ли, капитан Федерс, ведь вы это хотели выразить своим высказыванием?

– Так точно, господин майор, только это, – невозмутимо ответил Федерс.

Майор снова примирительно улыбнулся. Он готов был восхищаться собой. Он был не только военным, но и дипломатом – ему, возможно, предстояла большая карьера; его работа в военной школе была превосходным трамплином для этого.

– Итак, мой дорогой Крафт, как вы думаете обращаться со своими курсантами?

– Строго, но справедливо, – сказал Крафт. Другой глупости ему в данный момент в голову не пришло.

– Какие формы воспитания вы намереваетесь применять, Крафт?

– Те, которые здесь применяются и которые вы считаете правильными, господин майор.

Майор довольно кивнул головой; последняя часть ответа Крафта ему особенно понравилась. Парень умел приспосабливаться, по крайней мере казалось, что он готов к этому. А это было всегда хорошей предпосылкой для плодотворного сотрудничества. Однако то, что майор считал своим пытливым умом, не хотело соглашаться с ним. И он спросил:

– А какому методу отдаете предпочтение вы – умелому убеждению, наглядному примеру, действенной силе?

– Смотря по тому, что будет больше подходить в сложившейся ситуации, господин майор.

Майор снова кивнул. Он не был недоволен, но и особо счастлив от ответа Крафта он тоже не был. Парень был подозрительно ловок, его нельзя было так просто взять на мушку. Требовалась осторожность. Наличие капитана Федерса среди его офицеров было уже достаточной причиной для беспокойства. А двое таких умников в одном и том же учебном отделении – это уже было небезопасно.

Однако дальнейшие раздумья майора были прерваны, так как его жена, госпожа Фелицита, сунула в комнату свой примечательный овечий нос, скупо улыбнулась и произнесла:

– Какая жалость, что господа уже вынуждены идти. Но ведь господам офицерам завтра предстоит тяжелый день.

– Арчибальд, – сказала госпожа майорша, – этот человек мне очень не нравится.

– Я тоже не в диком восторге, дорогая Фелицита, – с готовностью поддакнул Фрей. – Но, к сожалению, я не всегда могу выбирать себе сослуживцев. А этого мне просто навязали.

Майор подавил зевок и изобразил внимание. Как бы там ни было, он считался с ее советами. Следовать им ему не всегда удавалось. Но одно было ясно: Фелицита обладала ярко выраженным чутьем на пригодность или никчемность подчиненных. Это у нее было, можно сказать, врожденным, ибо многие из ее предков были генералами, владельцами рыцарских замков и государственными министрами.

– Этот человек, Арчибальд, не умеет себя вести. Он не может поцеловать руки, не умеет вести светский разговор; он неосторожно ест, просыпает пепел и ни разу не назвал меня милостивой государыней.

– Достойно сожаления, – заявил майор.

– Не думай, что я переоцениваю значение форм приличия, Арчибальд. Но ты ведь знаешь мой взгляд на это: человек большой внутренней культуры обладает также хорошими манерами. Возможно, Крафт и хорошо знает свое дело, но это иногда бывает и у некоторых плебеев. Настоящий же офицер должен обладать гораздо большим, чем простое знание своего дела. Короче говоря, Арчибальд, у меня в этом отношении большие опасения.

– У меня тоже, дорогая Фелицита. Но что же мне делать?

– Ты мог бы поговорить с генералом – еще не слишком поздно. Но уже завтра, когда этот человек вступит в должность, будет поздно.

Майор тяжело опустился в кресло, возле которого стоял телефон. Он был в смятении, он боролся с собой. Ему хотелось оградить себя от неприятностей и не разочаровать свою жену. Однако генерала не так-то легко переубедить: ему нужны веские доводы.

– Арчибальд, ты заметил, – с возмущением спросила его жена, – какие у него были глаза, когда он рассматривал меня?

– Он рассматривал тебя?

– Да, почти так, как рассматривают женщин с сомнительной репутацией. Мне было стыдно за него. У него взгляд козла, Арчибальд. Я считаю его бесстыдным и испорченным до глубины души.

– Ну что ты, дорогая Фелицита, – в замешательстве произнес майор, – он, вероятно, просто пытался немного пофлиртовать с тобой, тебе следует посмеяться над этим и расценить это как комплимент, неудачный, но все же комплимент. Он хотел, наверное, пококетничать с женой своего командира, чтобы таким неуклюжим манером понравиться тебе.

Майор внимательно посмотрел на свою жену, будучи уверенным, что он прав в своих предположениях. Ее достоинства, совершенно очевидно, носили духовный характер. И все же в его душу закралось слабое сомнение. Не каждый, говорил он себе, был человеком его формации, обладающим высоким чувством долга и моральной непогрешимостью. Он умел чувственные потребности заглушать жаждой деятельности. Однако, несомненно, имеются такие люди, даже среди его офицеров, которые склонны к заблуждениям. Он однажды читал о странной приверженности молодых людей к пожилым женщинам – а этот Крафт способен на всякое.

– Он смотрел на меня так, как будто хотел меня раздеть! – с деланным негодованием продолжала его жена.

Майор опечаленно покачал головой.

– Тебе это просто показалось, – робко предположил он.

– В таких вещах я никогда не ошибаюсь, – твердо заявила она. – И если тебе недостаточно того, что я уже сказала, то я не утаю от тебя и последнее: этот человек пытался самым безнравственным образом приставать ко мне под столом.

– Непостижимо! – произнес майор. – Но может быть, это была несчастливая случайность?

– Слишком много случайностей! – зло воскликнула Фелицита.

Она подошла к двери, открыла ее и крикнула:

– Барбара!

Барбара, племянница-служанка, тотчас же явилась. Она надела замызганный фартук, так как ее рабочий день еще не кончился. Она смотрела через майора на Фелициту и ждала.

– Барбара, – требовательно произнесла Фелицита, – когда ты помогала господам офицерам одеваться, что там у вас произошло? Ты хихикала и визжала, как индюшка. Почему?

– Ах, нет, нет, ничего не было, – сказала Барбара и покраснела.

– Ага! – воскликнула госпожа Фелицита. – Возле тебя стоял обер-лейтенант Крафт. Он что, ущипнул тебя? Если да, то за что?