Текст книги "Крест и король"

Глава 11

Внутри большого здания, имевшего форму корабля, жрецы Пути собрались в священный круг. От внешнего мира его отгораживала белая бечева с низками ягод дикой рябины, к весне утративших былую яркость. В кругу сидело больше сорока жрецов – впервые собралось так много людей, в основном из Норвегии, где Путь был особенно силен, но также из Дании и Швеции. Прибыло даже несколько новообращенных и проповедников с островов Северной Атлантики, из Ирландии и Фризии, где Путь зародился почти два столетия назад. Был и один англичанин, лекарь Хунд, его по протекции Ингульфа официально приобщили к Пути за неделю до круга.

На краю огороженного участка стояло серебряное копье Одина, на другом – полыхал костер Локи. По традиции, как только собрание начиналось, в этот костер уже нельзя было подкладывать дрова, и мероприятие должно было закончиться, когда в кострище угасал последний уголек.

Вальгрим Мудрый стоял около копья, не касаясь его, поскольку ни один человек не имел права притязать на это оружие, однако напоминая собравшимся, что здесь он единственный жрец, отважившийся на рискованное служение Одину. Он посвятил себя Богу Повешенных, Предателю Воинов, а не добродушным одомашненным богам, вроде Тора, крестьянского помощника, или Фрейра, дарующего плодовитость людям и скоту.

В десяти шагах позади Вальгрима, почти невидимое в полумраке у закрытых ставнями окон, высилось резное кресло с подлокотниками и балдахином, украшенным изображением переплетенных драконов. В тени угадывалось бледное лицо, низко надвинутый золотой венец отбрасывал красноватые отблески огня: это был король Олаф, гостеприимный покровитель Пути, приглашенный для наблюдения и совета, однако лишенный права голосовать и высказываться без особой просьбы.

Скрип сидений и гул приглушенных разговоров постепенно затихали. Вальгрим медлил, дожидаясь удобного момента. Знал, что у него есть противники, и хотел использовать все свои преимущества. Единственный из собравшихся, кто стоял, он обводил взглядом круг. Постепенно все взоры обратились к нему.

– Наш Путь подошел к трудному выбору, – неожиданно произнес он и сделал паузу. – У нас появился первый лжепророк.

«Это мы как раз и должны проверить», – подумал Торвин. Но позволил Вальгриму продолжать. Лучше обсуждать вопрос в открытую.

– Вот уже полтораста лет существует Путь. Поначалу дело двигалось медленно и только в одном месте, на Севере, где мудрость ярла Радборда дала всходы. Теперь у нас есть последователи во многих странах. Последователи среди чужих народов, говорящие на чужих языках. Даже среди крещенных в детстве христианами. Кто же усомнится, что это и есть великое благо? Но мы должны помнить о своей цели и предназначении. Да и о своих видениях. Радборд знал, что нас, тех, кто служит истинным богам, затмят последователи Христа, если мы не будем поступать так же, как они: проповедовать наше учение, объяснять, откуда пришли наши души и что станется с ними. И если не будем делать кое-что сверх того: открыто обсуждать любые вопросы, а не твердить на манер христианских попов, что тот, кто им не подчиняется во всем, обречен на вечные муки единственно за этот грех непослушания. Такова наша первейшая цель. Уберечься самим и защитить нашу паству и учение от врагов, которые намерены все это уничтожить. Но вслед за целью появляются видения. У меня их не было, но среди нас есть те, кто лицезрел. Разные люди. – Вальгрим обвел взглядом круг, время от времени кому-то кивая, – давал всем понять, что имеет в виду совершенно определенных людей, способных подтвердить его слова. – Разные люди видели одно и то же. Это были картины другого мира, в котором все страны, в том числе и наша, молятся христианскому богу. Но люди там живут хуже рабов, в такой тесноте, что не вздохнуть свободно. Живут под властью правителей, которые прячутся от своих подданных и посылают их воевать, как свиней на бойню. Хуже того, наши мудрецы и прорицатели сказали, что это Скульд – мир, который наступит, если мы не помешаем. И мы должны помешать! Есть другой мир, который видели мудрые. Да этот мир видел и я сам! – Оглядывая присутствующих, Вальгрим тряс седой бородой. – Мир загадочный – мы узрели только части его и не всё поняли. Я говорю о людях, плавающих во мгле безвоздушного простора, где-то между мирами. Сначала подумал, что это худшие из грешников, изгнанные из всех миров, потому что даже змей Нихдёгг брезговал глодать их кости. Но потом я увидел лица и понял: это лица людей, свершающих некое великое деяние. И некоторые из этих вершителей были нашей крови, говорили на нашем языке; такие знатные путешественники, что любой живущий ныне шкипер против них просто мальчишка. Я не ведаю, как это получилось или получится, но ведаю, что таков настоящий путь для настоящих мужчин: это не путь для убоявшихся Христа. Так что до конца своих дней я должен искать новые знания. И вот еще что я скажу. Почему мы должны вступить на этот путь? Есть причина, помимо нашего стремления к знаниям, власти и славе. И заключается она в том, что мы не одиноки.

Вальгрим снова оглядел собравшихся, стараясь усилить впечатление от последних слов, передать свою убежденность слушателям, которые до сих пор во всем с ним соглашались.

– Всем известно, что рядом с нами живет потаенный народ. Неопасный для обитателей нижних поселков, лишь иногда опасный для охотников в горах и детей, играющих у воды. Но это не единственный народ, который спрятан. Мы знаем: где-то живут существа, могуществом равные богам, не тролли и никсы, а сами iötnar – враги богов и людей. И есть еще отродья Локи, те, у кого не одна шкура и кто способен появляться в разных обличьях: полулюди, полудраконы, полукиты.

Мы верим, что придет великий день, когда люди и боги выступят против гигантов и потаенных народов – и на стороне врагов тоже будет немало людей, христопоклонников и перебежчиков. Тех, кто поддался заблуждению. Для этого Один и берет к себе воинов, чтобы составить войско, которое выйдет из Валгаллы в Судный день. Будут и другие войска: отряд Тора из Трудвангара, Хеймдалля из Химинбьорга и другие – моряки, лыжники, лекари и лучники. Но воинство Одина окажется самым могучим и сильным, на него вся наша надежда.

Мы не смеем распылять свои силы. Исход битвы еще не решен. Если Путь сейчас сделает неправильный выбор, мы будем разбиты и рассеяны. Я заявляю, что одноглазый англичанин, который носит копье Одина, а сам не чтит Одина, – лжепророк, сбивающий нас с истинного пути. Ныне мы должны отвергнуть его, чтобы выполнить свое истинное предназначение – восславить единого короля, о ком пророки вещают, что он придет с Севера. Единого короля, который изменит мир и в Судный день превратит поражение в победу.

Вальгрим остановился и гордо поправил на широкой груди брелок в виде копья. Он ждал возражений, и они последовали – со стороны тех, на чью поддержку он надеялся. Виглейк Провидец зашевелился на табурете, взглянул на свой необычный амулет – чашу Суттунга, хранителя меда, бога вдохновения, – и заговорил:

– Сказанное тобою о видениях, Вальгрим, может быть правдой, но мы видим одно, а понимаем другое. И если ты не сможешь отрицать то, о чем я уже рассказывал, изволь объяснить мне, что это означает. Как нам известно, наш брат Фарман видел одноглазого англичанина, когда у того еще было два глаза. В видении появился Асгард, обитель богов, и англичанин там был в роли Вёлунда, хромого кузнеца богов. И Фарман узрел, что Прародитель Живущих, Отец Всего Сущего с ним разговаривает. Никто раньше не наблюдал, чтобы смертный удостоился подобного. Так почему же я не могу считать, что у этого человека божественное предназначение?

Вальгрим кивнул:

– Я знаю, что твои видения истинны, Виглейк, и видения Фармана тоже. Ты лицезрел в прошлом месяце смерть тиранов, и торговые суда уже успели принести нам весть, что это и в самом деле произошло. И я не оспариваю, что ты видел одноглазого в обличье Вёлунда. Но как ты только что сказал, видеть – это одно, а понимать – другое. О чем же свидетельствует история Вёлунда?

Он снова огляделся, убедившись, что слушатели, как всегда, живо интересуются священными преданиями.

– Мы все знаем, что жена Вёлунда была лебедью и после того, как она оставила мужа, его захватил Нидуд, владыка народа ньяров. Нидуд хотел, чтобы Вёлунд поработал у него кузнецом, но боялся, что тот сбежит, поэтому перерезал ему сухожилия и заставил работать в Севарстёде. И что же делал там Вёлунд?

Голос Вальгрима понизился до распевного баса жреца Пути:

 
Сидит он,
не спит он,
все молотом бьет —
скоро скует он
для Нидуда ковы.
 

– Он сделал королю золотые браслеты, и ожерелья с самоцветами, и чаши для эля, и мудреные полозья для саней. Он выковал меч – такой острый, что резал полотно, и такой прочный, что мог перерубить наковальню. Но что сделал Вёлунд, когда два маленьких сына Нидуда пришли посмотреть на чудеса? Заманил их в кузницу, обещав показать диковинки, открыть свой ларец.

Снова Вальгрим заговорил нараспев:

 
Встали у скрыни,
ключи спросили, —
алчба их сгубила,
как внутрь заглянули[4]4
  Перевод В. Тихомирова.


[Закрыть].
 

– Вёлунд убил их, закопал их тела под кузницей, из зубов сделал ожерелье, из черепов – кубки, из ясных глаз – броши. И все это отдал Нидуду. А когда дочь Нидуда пришла починить кольцо, что он сделал? Опоил ее пивом, изнасиловал, вышвырнул вон.

Она, плача, пожаловалась отцу. Тот отправился за головой Вёлунда. А Вёлунд, трэлл с перерезанными сухожилиями, надел крылья, которые сделал в своей кузнице, и улетел. Что за хитрость он выковал для Нидуда? Он выковал месть. Поэтому его так зовут – Вёлунд. От слова «хитрость», vel.

Собравшиеся сидели молча, размышляя над давно известной им историей.

– И теперь я вас спрашиваю, – сказал Вальгрим, – кто герой этого предания? Вёлунд с его коварством, как нас убеждали? Или Нидуд, пытающийся противоборствовать ему? Я говорю тебе, Виглейк: что до англичанина, так он Вёлунд, это ясно. А мы – Нидуд! Он убьет наших сыновей и изнасилует дочерей. То есть отвратит нас от нашего дела и заставит служить его замыслам. Нидуд сделал только одну ошибку, когда попытался использовать искусство Вёлунда и уверовал в собственную безопасность, хотя враг всего лишь хромал. Ему следовало убить Вёлунда и сделать это наверняка! Потому что люди вроде Вёлунда или англичанина опасны, даже когда искалечены. Ведь они подобны жене Вёлунда, лебеди: это люди не с одной шкурой. И не лебедем обернется этот англичанин, а скорее драконом или курганным чудовищем, мертвяком. Хагбарт, я спрашиваю тебя: разве он не сказал, что уже бывал в могиле?

Круг взволнованно зашевелился, оценивая неожиданное заявление Вальгрима. Все увидели медленный, неохотный кивок Хагбарта.

Торвин не выдержал, как и предвидел Вальгрим:

– Это все верно, но ты же просто играешь словами. Конечно, парень раньше бывал в могиле – достал из нее сокровище королей. Он раскопал курган киркой и героически выбрался наружу. Он не жил в усыпальнице. Будь здесь Вига-Бранд, он бы тебя высмеял за одно предложение оставить деньги в могиле. Я призываю всех вас: смотрите глубже слов. Смотрите на поступки. Шеф Сигвардссон – давайте будем называть парня его настоящим именем – целую страну обратил в нашу веру, избавил ее от христианских храмов. Если где и остались католические священники, то лишь подобные нам, те, что сами себя кормят и работают для своей паствы. Он убил Ивара Рагнарссона. И можно ли сомневаться, что он стремится к знанию, все отдаст ради знания? – Торвин, призывая к молчанию, поднял руку. – Если не верите мне, тогда слушайте.

Снаружи, откуда-то поблизости, до жрецов доносились знакомые звуки, но совсем не те, какие можно было бы ожидать во время священного круга. Над окрестностями святилища, над слежавшимся и утоптанным снегом неслось лязганье тяжелого молота, тонущее в шумном пыхтении кузнечных мехов. Где-то работали кузнецы.

В кузнице Шеф как раз закончил тщательную перековку и закаливание меча, подаренного им дитмаршенцу Карли. Теперь части меча – клинок, перекладина, рукоять и ее головка – остывали перед сборкой. За дело взялся Удд. Коротышка решил кое-что показать товарищам. Стоя у горна, он отдавал указания, а Шеф, одетый только в штаны и кожаный фартук, клещами ворочал куски железа и стали. Квикка припал на колено, работая с мехами, которые гнали воздух к раскаленному в горне древесному углю. Остальные семь английских катапультистов, Озмод, Хама и прочие, а также Карли сидели на корточках вдоль стен, наслаждаясь теплом и вставляя свои замечания.

– Хорошо, – сказал Удд, – уже все красные. Отложи в сторону первую полоску.

Шеф взял раскаленную докрасна полосу железа – заготовку для кинжала или наконечника копья – и осторожно положил на края глиняной миски, не давая металлу соприкоснуться с мерзлой землей пола.

– Возьми следующую и сунь в снежную кашу.

Шеф щипцами поднял раскаленную полосу и сунул в полурастаявший снег, которым несколько минут назад наполнили кожаное ведро на улице. С яростным шипением поднялось облачко пара.

– Когда остынет, достань и согни руками.

Шеф выждал минуту-другую, выудил полоску и осторожно проверил, ушел ли из нее жар. После чего стал гнуть. Он прекрасно знал, что произойдет, но не мешал Удду провести демонстрацию по-своему. На руках Шефа проступили бугры мускулов, и металлическая полоска внезапно лопнула.

– Теперь попробуй другую.

Эту, все еще горячую, несмотря на морозный воздух, Шеф обернул тряпками. На сей раз сила не потребовалась. Полоска гнулась в руках, словно прутик, и совсем не пружинила, оставаясь согнутой.

– Тот же самый металл, – назидательно сказал Удд. – Если закален, он твердый и хрупкий, подходящий для клинка, но не упругий. А если просто остыл, легко гнется. Ни твердости, ни упругости.

– Пользы как от стариковского члена, – сказал говорливый катапультист.

– Побольше, чем от твоего, – съязвил Карли.

– Заткнитесь! – велел им Удд, чья удаль проявлялась только в металлургии. – А теперь, Шеф… государь, хотел я сказать, – возьми согнутую полосу. Распрями ее. Положи снова в огонь и нагревай до красного каления. Теперь закали.

Снова шипение и облачко пара.

– Верни на огонь. Но в этот раз не доводи докрасна. Нагревай осторожно – полегче с мехами, Квикка. Разогрей до цвета вишни.

Удд близоруко прищурился:

– Вот так, достаточно. Вынь ее и дай остыть самой.

Шеф выполнил распоряжение, но на этот раз он не мог предугадать в точности, что же получится. Как опытный кузнец, он прекрасно знал о необходимости закалки металла и об опасности его отжига, то есть нагрева и медленного охлаждения. Однако, чтобы вещь стала и твердой и упругой, да еще и гнулась, он всегда соединял пруты по-разному обработанного металла. Мысль о том, чтобы сделать с отожженным прутом что-то еще, просто никогда не приходила ему в голову. Не понимал он и смысла третьего слабого нагревания.

Пока металл остывал, Шеф с удовлетворением разглядывал вновь появившиеся на его руках мозоли. Руки слишком изнежились, пока он играл в короля.

– Отлично! – сказал Удд. – Попробуй теперь.

Шеф взял стальную пластину и согнул в руках. Она мощно пружинила, не поддаваясь попыткам изменить ее форму.

– Вот как ты делаешь луки для арбалетов, – отметил он.

– Примерно так, государь. Но эта полоса – для другого. – Удд благоговейно понизил голос. – Я отродясь не видел железа лучше. Чтобы получить его из руды, требуется в два, нет, в четыре раза меньше работы, чем мы привыкли. Сколько времени надо кузнецу в Англии для выплавки десяти фунтов железа?

– Два дня, – прикинул Шеф.

– А здесь ты получишь за то же самое время и при такой же работе добрых сорок фунтов. Я теперь понял, почему викинги так хорошо вооружены. У них железо лучше. Для его выплавки нужно меньше времени и угля. Поэтому каждый, а не только богач, может себе позволить железные инструменты и оружие. Это доброе железо добывают в Ярнбераланде, за горами далеко на востоке. Люди Пути говорят, что у них там рудник и рабочие. Но мы открыли еще одну вещь, государь.

Посередине горна лежало то, что Шеф поначалу принял за кучку золы. Удд длинными щипцами вынул, протащил по земляному полу, споро сбил окалину, под которой оказалась металлическая пластинка.

– Она много часов пробыла в горне, с прошлой ночи. Я все время поддерживал огонь, пока вы там храпели.

– Карли не храпел, он ходил по бабам.

– Заткнись, Фрита! Эта пластина обработана так же, как и та полоска: отжиг, потом закаливание, и она стала упругой и крепкой. Я снова ее нагрел и долго держал на огне. И все время, пока она лежала в горне, обкладывал ее древесным углем. Теперь, государь, когда она остынет, попробуй пробить ее своим копьем, большой сулицей, которую ты взял у Змеиного Глаза.

Шеф недоуменно задрал бровь. Массивный наконечник Гунгнира был сделан из лучшей стали, какую он когда-либо встречал. Пластинка, над которой потрудился Удд, имела толщину от силы в одну восьмую дюйма, то есть была чуть тоньше брони, защищающей руку воина под серединой щита. Если делать броню толще, щитом ворочать будет нелегко. Шеф нисколько не сомневался, что стальной наконечник копья пробьет пластинку насквозь.

Когда та остыла, Удд прикрепил ее к бревенчатой стене кузницы.

– Бей копьем, государь.

Шеф сделал шаг назад, поудобней ухватился за древко, вообразил, что перед ним смертельный враг. Левой ногой шагнул вперед, ударил плечом и всем корпусом, стараясь пробить и пластину, и стену и загнать наконечник еще на фут глубже, как учил его Бранд.

Наконечник лязгнул о металл, спружинило древко. Шеф недоверчиво смотрел на тонкую пластинку. Ни царапины, ни вмятины. Он оглядел острие Гунгнира. Треугольный кончик смялся на добрых полдюйма.

– Это очень хорошая сталь, – бесхитростно пояснил Удд. – Я было решил делать из нее кольчуги. Но оказалось, что ее не обработать. Не гнется. А вот если сначала сделать кольчугу, а потом ее нагреть…

– Или сделать тонкие лепестки вроде этого и просто нашить…

Задумчивое молчание прервал один из катапультистов:

– Все равно не понимаю, как это получается из одного и того же металла? Эти жесткие и хрупкие, те мягкие и гнутся, эти пружинят, а некоторые такие твердые, что их ничем не поцарапать. Отчего же получается такая разница? Что-то переходит в сталь из воды?

– Кое-кто из викингов в этом уверен, – ответил Удд. – Они считают, что для закаливания лучше всего подходит кровь раба.

Бывшие рабы переглянулись при мысли о судьбе, которой счастливо избежали.

– А некоторые пробуют масло. В этом может быть какой-то смысл. Из-за пара. Видели, как капелька скачет на раскаленном железе? Вода старается убежать от жара, а когда ты закаливаешь сталь, тебе не нужно, чтобы вода убегала. Так что масло, наверное, лучше. Но я думаю, дело не в этом. Дело в нагреве и охлаждении. И еще это как-то связано с древесным углем. Когда металл соприкасается с углем, что-то переходит от одного к другому. Так я думаю.

Шеф подошел к двери и взглянул на заснеженные острова и фьорд, все еще скованный толстым льдом. Он знал, что на одном из самых дальних островов живет королева Рагнхильда, которую он по приезде видел на пристани, живет вместе с сыном, а ее муж уехал собирать дань в Восточном Фолде. Она на острове, который называется Дроттнингхольм – Остров королевы. Он смотрел, как пар от его дыхания оседает в морозном воздухе, и размышлял о капле, прыгающей на раскаленном металле, о железе, шипящем в ведре с водой, о людях, дышащих на ладони, чтобы согреться, об испарениях, поднимающихся от разгоряченных тел на холоде. Что же такое пар?

По снегу к нему шли два человека и несли на жерди бадью. Было в этом что-то странное. Такую работу поручают трэллам, но эти мужчины не были трэллами: слишком высокие, хорошо одетые, вдобавок с мечом на поясе. Шеф услышал, что Квикка приставил Карли к мехам, а сам взялся выполнять указания Удда. В промежутках между неумелыми ударами молота слышно было поскрипывание кожаных сапог на снегу.

Двое подошли к двери кузницы, осторожно опустили бадью. Шеф обнаружил, что не может поймать их взгляд, – такое часто бывало у него с норвежцами.

– Я Стейн, из стражи королевы Рагнхильды, – произнес один.

– Не знал, что стражники носят ведра, – заметил Шеф.

Стейн рассердился. Шум в кузнице прекратился, как только молодцы Шефа заслышали разговор, и он знал, что друзья сгрудились в дверном проеме, готовые прийти на помощь.

– Это особенная бадья, – сказал Стейн, умерив норов. – Подарок от королевы тебе, Ивароубийца. Зимний эль. Знаешь, что это такое, южанин? Мы варим самое крепкое пиво, а потом в сильный мороз выставляем бочки наружу. Вода в пиве замерзает, мы снимаем лед и выбрасываем. Чем дольше так делаешь, тем больше воды уйдет и тем крепче будет эль. Такое пиво – для героев вроде тебя, если и вправду это ты убил Ивара.

Лицо Стейна выражало сомнение, которое усилилось, когда Квикка и прочие высыпали наружу, заглядывая в бадью с коричневатой жидкостью. Никто из них не доставал норвежцам до плеча, и даже крепыш Карли по сравнению с северянами выглядел хилым.

Стейн пошарил у себя на поясе:

– Это пиво для тебя или для твоих людей, как хочешь. Но королева сказала, что ты сошел на берег с пустыми руками, поэтому прислала кубок. Он только для тебя. Для тебя одного.

Он отвязал подарок и протянул Шефу. Тот недоуменно повертел кубок в руках. Судя по пафосу Стейна, вещи впору быть золотой или серебряной, а это простая долбленая кружка из бука, какая найдется в хозяйстве у любого керла. Перевернув, он увидел на дне надпись рунами. Послание.

Стейн с сопровождающим ушли, не дожидаясь благодарностей. Шеф собрался с мыслями и повернулся к товарищам:

– Ладно, вернемся в тепло. Фрита, сбегай к хижине и возьми там кружки и ковшик, если найдешь. Давайте хоть выпьем, что ли. Да, Удд, накали пару пластин – интересно, каков этот эль на вкус, когда горячий. Для этой страны – самое то. Хама, берись за мехи. Озмод, подбрось в горн угля.

Вольноотпущенники засуетились, а Шеф подошел к свету, чтобы прочесть нацарапанную на дне кружки надпись. Руны были норвежские, известные ему от Торвина, но непривычного вида. Постепенно он разгадал смысл написанного.

«Bru er varthat, en iss er thykkr». «Мост охраняется, но лед толстый».

Какой мост? Шеф снова посмотрел на фьорд. Острова окружал плотный лед. Приглядевшись, он различил тонкие полосы между клочками суши: длинные бревенчатые гати, положенные на воду осенью и вмерзшие в лед. Самый дальний остров – Дроттнингхольм. Королева сказала, что он придет к ней, когда она позовет. И вот позвала. Шеф вдруг заметил, что Карли с недоумением наблюдает за ним. Для него одного, сказала королева. Но когда надо мартовским котом продираться через кусты, лучше, наверное, взять с собой опытного в таких делах приятеля.

В священном круге накалились страсти. Тем более что настало время принять окончательное решение. Из костра давно не вырывались языки пламени, и теперь лишь несколько углей светились в темноте. Подбрасывать топливо нельзя, и нельзя продолжать совет после того, как угаснет последняя искра.

– Так что ты предлагаешь? – спросил Вальгрим у Торвина.

Возглавив в ходе споров противоборствующие стороны, эти двое яростно нападали друг на друга. За Торвина было большинство жрецов Тора, Ньёрда и Идун, людей здравомыслящих, посвятивших себя практичным искусствам: кузнечному делу, мореплаванию, кораблестроению, траволечению и костоправству. В число последователей Торвина входили и иностранные жрецы, фризцы, те, для кого норманнский не был родным языком. Против выступали Вальгрим, единственный жрец Одина, и большинство жрецов Фрейра, а также жрецы Улля, Хеймдалля, Тира и прочих второстепенных богов, которых почитали лишь в самой Норвегии, в самых отдаленных и глухих ее местах.

– Пусть парень вернется в Англию, – сразу же ответил Торвин, – и возьмет с собой как можно больше наших. Пусть его королевство станет самым могущественным на Севере, страной, где мы сможем обеспечивать себя всем необходимым и набирать сторонников. Оттуда будем грозить христианам. Раньше нам не удавалось увлечь их на свою сторону, – наоборот, их священники проникали в наши страны и увозили наших последователей. Давайте поддерживать этот первый серьезный успех, которого мы добились.

– А что предлагаешь ты, Вальгрим?

Великан тоже откликнулся без промедления:

– Повесить его на дереве как жертву Одину. Собрать с помощью короля Олафа и короля Хальвдана как можно больше кораблей и захватить его королевство, прежде чем англичане узнают, что сталось с их королем. А потом сделать, как ты сказал, Торвин. Только во главе будут стоять жрецы Пути, а не какие-то там незаконнорожденные.

– Если повесишь его на дереве, ты отвергнешь посланца богов!

– Он не может быть посланцем богов. Он не норманн, даже не датчанин. И самое главное – это признаешь даже ты, Торвин, – он может носить нагрудный амулет, его могут посещать видения, но он не верует. У него нет настоящей веры!

– Ты говоришь как христианин!

Лицо Вальгрима побагровело, он рванулся к Торвину, который схватился за свой церемониальный молот. Другие жрецы вскочили на ноги, чтобы не дать сцепиться этим двоим, но тут в морозном воздухе разлетелся голос человека, который молчал во время жарких споров, – голос Виглейка Провидца.

– Ты, Вальгрим, говоришь об отправке флота, а ты, Торвин, твердишь об управлении королевством. Так не пора ли, пока не погас костер, спросить совета у короля и флотоводца? Ты выслушал нас, король Олаф Альв Гейрстадира. Что можешь посоветовать?

Человек, утопавший в резном кресле, встал и подошел к самой бечеве, ограждающей святой круг. Лицо Олафа было печально, измучено заботами. Лежала на нем печать величия – но не было той решимости, которая отличает каждого норманнского шкипера и ярла, не говоря уже о королях. Казалось, его глаза глядят куда-то вдаль и прозревают неведомое остальным.

– Разрешено ли мне говорить? – спросил Олаф и дождался одобрительного гула всего собрания. – Коли так, выслушав сказанное обеими сторонами, я скажу следующее.

Думаю, все вы знаете, хотя не сказали бы мне этого в лицо, что я человек, потерявший удачу. Удачу своей семьи. Могу вам сказать, что я не терял ее и не отдавал. Я только предчувствовал, что она уйдет, и она ушла. От других людей я отличаюсь только тем, что знал это заранее, а не обнаружил спустя много времени. Об удаче мне известно немало.

Кое-кто говорит, что удача семьи – hamingja, как мы ее называем, – похожа на огромную вооруженную женщину, которую счастливчики могут увидеть, как они видят духов земли. Ходят разговоры о людях, которые видели, как дух-хранитель их оставил и ушел к другому. Это может быть правдой. Но это не то, что видел я. В сущности, я не видел ничего – не считая сна о великом древе, про который вы все, несомненно, слышали.

То, что я ощущал, было похоже на то, что ощущаешь в воздухе перед вспышкой молнии. Я знал, что молния сверкнет, что она унесет от меня удачу к кому-то другому. И я знал, что этот другой – из семьи моего брата. В юности я думал, что это сам мой брат, Хальвдан. Позже узнал: это не он. Вплоть до самого последнего времени я полагал, что это сын моего брата Харальд, которого прозвали Светловолосым.

Теперь я снова не уверен. Потому что у меня опять появилось это ощущение – ощущение перед вспышкой молнии. Мне думается, что удача в очередной раз должна перейти, совсем уйти из моего рода – и, может быть, к англичанину Шефу.

Слушатели заерзали, а сторонники Вальгрима с сомнением переглянулись.

– Однако я ошибался раньше, насчет Хальвдана. Может быть, я ошибаюсь и сейчас. Но думаю, не полностью. С течением лет мне все яснее и яснее, что удача – это не такая вещь, которая либо есть у человека, либо нет, подобно его юности и силе. Она больше похожа на свет – тусклый свет остался, каким и был, но больше не виден, потому что его затмевает более яркий свет. Это как фитиль, догоревший к утру. Хотя не исключено, что более яркий свет отбирает яркость у тусклого, даже гасит его.

Я слышал историю англичанина Шефа. Он принес несчастье своему королю Ятмунду. Он не спасовал перед удачей Ивара. Мне говорили, что его выручил один из богорожденных, король Альфред, потомок Одина. Вскоре после этого король превратился в нищего, его самого пришлось спасать.

Я думаю, этот юноша притягивает счастье других. Куда он приходит, оттуда уходит удача. Он способен забрать ее даже из моей крови – я считал, что в ней еще осталась удача Норвегии, и она действительно была в моих жилах, пока вы не привезли его сюда.

– Все это просто слова! – рыкнул Вальгрим. – Нам нужны доказательства.

– Доказательства даст испытание. Давайте противопоставим удачу Шефа удаче Хальвдана и Харальда, удаче королев Азы и Рагнхильды.

– И как это сделать?

– Соглашайтесь на испытание, и я объясню. Но соглашайтесь быстрее, пока не погас костер.

Сорок жрецов взглянули на крошечную мерцающую точку, все, что осталось от костра, и загалдели разом. Затем нехотя и Торвин, и Вальгрим кивнули. Жрец Тира опустился на колени и принялся дуть на последний уголек, а король Олаф заговорил вновь. Прежде чем он закончил, Вальгрим неодобрительно затряс головой.

– Слишком неопределенно, – проворчал он. – Мне нужен ясный знак.

– Знак может оказаться яснее, чем ты хочешь, Вальгрим. Я говорил о свете и об удаче. Есть и другой способ объяснить. Некоторые верят, что нить нашей жизни прядут три пряхи: Урд, Вертанди и Скульд. Но они прядут не одну нить, а скорее грандиозное полотно, где нити пересекаются друг с другом. И там, где они пересекаются, они перетираются. Опасайся человека, у которого нить жизни крепче твоей, Вальгрим! Особенно когда его нить пересекает твою.

Виглейк шевельнулся и заговорил:

– Я видел прях. Их станки из черепов, их челноки – мечи и копья, их нити – человеческие кишки.

– В мире Скульд это так, – объявил Торвин. – Это мы и намерены изменить.