Текст книги "Крест и король"

Глава 5

Дьякон Эркенберт сидел в поле, на самом солнцепеке, у высокого стола, разложив перед собой перья и пергаменты. Близился к завершению тяжкий труд, занявший почти весь день. Тяжкий, но благодарный. Эркенберт наслаждался чувством собственной значимости. Он с почтением, едва ли не с благоговением перебирал листы из толстой стопки, исписанные именами. За каждым именем – просьба о принятии в новый орден, основанный архиепископом Запада: орден Копья, или, на здешнем языке, Lanzenorden.

За время долгого путешествия на север, из Кёльна в Гамбург, Эркенберт понял, что существуют особые обстоятельства, благоприятствующие созданию ордена монахов-воинов именно здесь, в Германии. В его родной Нортумбрии, как и во всей пронизанной родственными связями Англии, таны, которые составляли костяк любой армии, годились только для одного – удобно устроиться на землях, пожалованных им королем. А затем горы своротить, лишь бы не только удержать эти земли за собой, как бы ни стали таны стары, толсты и непригодны к воинской службе, но и удостовериться, что поместья честь честью перейдут к их детям. Иногда они посылали сыновей служить вместо себя, иногда стремились попасть в фавор к королю или духовенству, поддерживая законы и любую хартию, которой требовалось присягнуть тем или иным образом. И хотя они делали все это и даже посылали своих дочерей для похотливых услад к некоторым магнатам, в Англии вряд ли можно было найти клочок земли, на который не претендовал бы сын какого-нибудь аристократа или сына аристократа и в конце концов не оказывался бы обманут в своих ожиданиях.

Не так в Германии. Сословию воинов здесь не разрешалось оседать на земле и устраиваться с удобствами. Им полагалось нести службу. В противном случае замену находили немедленно. Воину средних лет следовало самому позаботиться о том времени, когда ослабеет держащая меч рука, – ведь князь не считал себя ничем обязанным перед своими людьми. Что касается сыновей воинов, многие из них не имели никаких надежд на будущее. И не зря, холодно подумал Эркенберт, при всех своих заботах о чистоте крови они больше подобны смердам или керлам, чем благородным, ведь у них можно отобрать собственность в любой момент. Такие люди, благодаря их воинственности, толпами будут рваться в орден, который даст им, словно черным монахам, кров и товарищескую поддержку до самой смерти.

И все же Эркенберт и его товарищи не имели бы такого успеха при наборе рекрутов, если бы не красноречие архиепископа Римберта. Десятки раз на пути из Кёльна в Гамбург дьякон слышал, как тот скликает толпы в каждом городе, где они останавливались, и внимал его проповедям.

Архиепископ всегда цитировал евангелиста Матфея: «Я посылаю вас, как овец среди волков».

Он напоминал слушателям, что Христос запретил апостолу Петру сопротивляться воинам, которые пришли за Ним в Гефсиманский сад, и требовал от своих учеников подставлять другую щеку, и если кто-то принудит их пройти с ним одно поприще, то пройти два.

Он развивал эту тему, пока на лицах воинственных слушателей не появлялись признаки сомнения и неодобрения.

И тогда архиепископ заявлял, что сказанное Христом – истина несомненная. Но что будет, если человек заставит тебя нести его ношу одну милю и ты добровольно пронесешь ее две мили, а потом он вместо благодарности обругает тебя и прикажет нести еще две мили, еще десять, еще двадцать? Что, если ты подставишь другую щеку, а враг ударит по ней снова, и снова, и снова – своим хлыстом, как пса? Толпа начинала гневно колыхаться и роптать, а Римберт кротко спрашивал слушателей о причине их гнева. Разве то, о чем он рассказывает, не в сотни раз меньше унижений и обид, которые они терпят от северных язычников? И тогда Римберт говорил о том, чему был свидетелем за долгие годы своего апостольского служения на Севере: изнасилованные дочери и жены, мужчины, угнанные в рабство до самой смерти, христиане на коленях в снегу, оплакивающие свою судьбу – стать жертвами на алтарях языческих богов в Оденсе, или Каупанге, или, хуже всего, в шведской Уппсале. Когда мог, Римберт называл по имени мужчин и женщин именно из этого города или из этих мест – запас душераздирающих историй он имел неисчерпаемый, и кто бы его не имел, подумал Эркенберт, после тридцати лет несения безнадежной и бессмысленной миссии обращения язычников.

И когда гнев толпы достигал высшей точки, когда служивые в ней свирепели, потрясали кулаками и кидали оземь свои кожаные шапки, Римберт изрекал то самое: «Я посылаю вас, как овец среди волков». «Да, – говорил он, – шедшие со мной добрые священники, из которых и десятой части не вернулось домой, были агнцами – и агнцами они останутся. Но с этих пор, – тут в его голосе звенела сталь, – посылая овец своих, я прослежу, чтобы рядом с каждой овцой шли… нет, не другие овцы и даже не волки. Огромный пес, гигантский мастиф немецкой породы, в крепком шипастом ошейнике, и следом еще двадцать таких же. Вот тогда посмотрим, как северные волки отнесутся к проповеди агнца! Может быть, тогда они расслышат его блеянье».

И Римберт шутил и играл словами, иногда даже подражал бараньему голосу, смешил слушателей, позволяя им освободиться от напряжения и ярости. А потом спокойно и неторопливо излагал свой замысел. Посылать миссию за миссией на Север, к самым дружественно настроенным языческим королям и князьям. Во главе каждой миссии – образованный и благочестивый священник, как это и было всегда, но вот новое: духовное лицо сопровождает сильный отряд телохранителей, людей благородного происхождения и рыцарского звания, без жен и детей или прочих привязанностей, воинов, хорошо владеющих мечом, копьем и булавой, умеющих править боевым конем одними шенкелями, держа в руках щит и пику, – бойцов, с которыми даже северные пираты предпочитают не связываться.

А потом, завоевав полное внимание слушателей, Римберт рассказывал о Святом Копье: когда оно вернется в империю, вместе с ним прибудет и дух Карла Великого и снова поведет христиан к победе над врагами. А сейчас помощники архиепископа готовы выслушать всех желающих вступить в орден Копья и отобрать достойных.

Поэтому Эркенберт и держал в руках толстую стопку листов пергамента, исписанных столбцами: имена кандидатов, свидетельства их благородного происхождения, – ведь простолюдина или сына простолюдина нельзя принимать ни при каких обстоятельствах; перечни богатств, которые эти люди готовы пожертвовать ордену, и описания их личного оружия и амуниции. В свое время некоторых вычеркнут из списков, других примут. Большинство вычеркнут. И многих – не из-за бедности или сомнительного происхождения, а из-за испытания, которое устраивает для них ваффенмайстер архиепископа, его военный советник. Как только Эркенберт записывает данные, кандидаты расходятся по обширному полю у деревянного частокола неоднократно разграбленного Гамбурга. Здесь они дерутся на тупых мечах и со щитами. На коне преодолевают сложную полосу препятствий, с чучелами, которых нужно поразить копьем. Сходятся в рукопашной схватке на ринге. И повсюду бродит седой ваффенмайстер или его старшины – наблюдает, сравнивает, запоминает имена.

Эркенберт бросил взгляд на Арно, советника архиепископа Гюнтера, посланного во владения Римберта с задачей наблюдать, оценивать и докладывать. Они улыбнулись друг другу. Один невысокий и темноволосый, другой долговязый и белокурый, оба любили поворочать мозгами и ревностно относились к делу.

– Архиепископ легко сможет набрать первую сотню, – сообщил Эркенберт.

Прежде чем Арно ответил, раздался другой голос:

– Теперь надо набрать только девяносто девять.

Дьякон и советник из-за своих столов уставились на новоприбывшего.

Рост невелик, отметил Эркенберт, чувствительный к этой подробности. Но у незнакомца были чрезвычайно широкие плечи, размах которых подчеркивала его тонкая, прямо девичья талия. Он был одет в кожаную куртку с подбивкой, какие всадники носят под кольчугами. Эркенберт заметил, что в верхнюю часть жакета для уширения вшиты вставки, аккуратно, но без попытки подобрать цвет. Кроме жакета, на вошедшем была, кажется, только фланелевая рубашка из самых дешевых и поношенные шерстяные штаны.

Глаза у незнакомца пронзительно-голубые, волосы такие же светлые, как у Арно, но стоят ежиком. «Я видел лица опасные и видел лица безумные, – подумал Эркенберт, вспоминая Ивара Бескостного. – Но более сурового лица не встречал». Оно казалось высеченным из камня, кожа обтягивала выпирающие кости. Шея с бугром сзади, как у бульдога, голова даже выглядит маленькой.

Эркенберт обрел голос:

– Ты это о чем?

– Ну смотри, архиепископу нужно сто человек, я один, а сто без одного будет – слышал про науку арифметику? – девяносто девять.

От такой дерзости Эркенберт вспыхнул:

– Я знаю арифметику. Но ты еще не принят. Сначала нам нужно узнать твое имя и имена твоих родителей и еще много других вещей. И ты должен показать, что умеешь, нашему ваффенмайстеру. В любом случае сегодня ты уже опоздал.

Он почувствовал руку у себя на плече. Арно заговорил мягко и вкрадчиво:

– Ты совершенно прав, брат, но, думаю, в данном случае мы можем сделать исключение. Сей юный herra известен мне, да и всем здесь. Это Бруно, сын Регинбальда, графа Мархеса. Его знатность, безусловно, позволяет претендовать на честь вступления в наш орден.

Эркенберт раздраженно взялся за пергамент:

– Превосходно! Если все делать как полагается, мы должны теперь спросить об имуществе и доходах, которые кандидат намерен передать ордену. – Он начал писать. – Бруно, сын графа, должен быть, естественно, Бруно фон?..

– Бруно фон ниоткуда, – последовал спокойный ответ.

Эркенберт почувствовал, что его запястье схвачено огромной ручищей – стальная окова под мягкой кожей.

– Я у графа третий сын, земель не унаследовал. У меня нет ничего, кроме рук, оружия и коня. Но позволь спросить кое о чем тебя, малыш с бумагами. Ты бойко говоришь на немецком, но ручаюсь, ты не из наших. И я ничего не слышал о твоем знатном роде. Я удивлен: кто же этот человек, имеющий право решать, кому быть, а кому не быть риттером святого ордена? Никаких обид, надеюсь.

Арно поспешил вмешаться:

– Бруно, этот ученый дьякон – англичанин. Он сражался в армии папы, которая была разбита, и пришел рассказать нам об этом. А еще он видел смерть знаменитых викингов, Ивара Бескостного и Рагнара Мохнатые Штаны. Мы узнали от него много полезного, и он всецело предан нашему делу.

Отпустив Эркенберта, юноша отступил, и на его чеканном лице появился интерес.

– Ладно-ладно. Я готов принять англичанина как собрата. И этот малыш-англичанин – без обид, приятель, у каждого из нас есть свои сильные стороны – сказал одну очень правильную вещь. Я действительно должен показаться ваффенмайстеру. – Он обернулся и крикнул: – Данкварт! Где ты, старый мерзавец? Какие там у тебя испытания? Хотя ладно, не надо. Я сам все вижу.

Пока Бруно разговаривал с Эркенбертом, активность на плацу замерла. Ваффенмайстер, старшины и не выбывшие до сих пор кандидаты прекратили упражняться и подошли посмотреть на новичка. Они освободили проход для Бруно, когда тот ринулся от стола.

В четыре прыжка Бруно подскочил к огромному черному жеребцу, который вольно пасся неподалеку. В седло он взлетел, не касаясь стремян, подхватил воткнутое в землю копье и устремился к полосе с препятствиями и мишенями. Когда конь перепрыгивал через первый плетень, Эркенберт увидел, что Бруно держит левую руку за спиной – показывает, что не воспользуется щитом. Поводья были брошены, седок вел жеребца только коленями и пятками. Удар копьем с верхнего замаха, мгновенный разворот и скачок. Сквозь поднявшуюся над полем пыль Эркенберт мог различить только с треском разлетающиеся мишени и черного кентавра, берущего барьер за барьером. Более искушенные наблюдатели криками приветствовали каждый удар. Через какие-то мгновения конь вернулся, всадник соскочил на землю, тяжело дыша и широко улыбаясь.

– Я выдержал это испытание, Данкварт? Тогда скажи тому человечку с бумагами, ведь это все не в счет, пока он не отметит. Но послушай-ка, Данкварт, сейчас я могу показаться настоящему знатоку, который видел кровавые сражения и поединки великих воинов. Я хочу узнать его мнение. Кто сегодня был лучшим с мечом и щитом?

Седой ваффенмайстер равнодушно ткнул в сторону кандидата, который под конец бился уже с его старшинами. Высокий юноша в белой одежде поверх кольчуги.

– Вот этот, Бруно. Он очень хорош.

Бруно подошел к предполагаемому противнику, обеими руками обхватил его кисть и вгляделся в лицо с пытливой нежностью, как дама в лицо любовника.

– Ты согласен? – спросил он.

Высокий рыцарь кивнул. Старшины подали каждому тяжелый щит, какие носят всадники, и длинный меч с затупленным лезвием и аккуратно сточенным острием. Два рыцаря разошлись на шаг и принялись настороженно кружить, каждый уходил от меча противника вправо.

Эркенберт, мало понимавший в воинских испытаниях, успел заметить только сверкание стали и услышать троекратный лязг: это ударил высокий юноша – вниз, вверх, слева, – молниеносно орудуя тяжелым мечом. Три жесткие атаки. Бруно парировал не щитом, а мечом, крутя запястьем, чтобы клинки встречались под правильным углом. Под четвертый удар он поднырнул и, вздернув щит, верхним его краем подцепил опускающийся меч у самой рукояти. Теряя равновесие, высокий юноша шагнул назад, и меч Бруно взвился. Мгновение казалось, что Бруно атакует сразу тремя мечами; высокий отчаянно отбивал удары со всех сторон. И вот его щит опущен, меч поднят, а сам он присел, чтобы отразить выпад, но того не последовало. Казалось, Бруно даже замер на миг, прикидывая, как лучше ударить.

Его стремительный выпад был незаметен для глаза. Глухой стук, судорожный вздох, и высокий юноша валится навзничь. Через секунду Эркенберт сообразил, что Бруно не вложил в удар всю силу, намеренно расслабил запястье в последний момент.

Бруно отбросил оружие и помог противнику подняться все с той же пытливой нежностью. Похлопал по щекам, заглянул в глаза, помахал ладонью – помутнели ли глаза? Вот на его лице отразилось облегчение, он отступил назад с улыбкой:

– Отличный бой, юноша. Рад, что мы будем братьями в ордене. Я потом объясню тебе этот трюк с ложным выпадом, ему научиться нетрудно.

Бруно огляделся, услышав аплодисменты зрителей, и показал, что делит их со своим противником.

Вот еще одна особенность этих германцев, подумал Эркенберт, вспоминая неискоренимую спесь своих соотечественников. Здесь люди сходятся легко. Они любят объединяться в товарищества, с общим котлом и бочкой пива. И выбирают себе вождя, который не стремится выделиться. Сила это или слабость?

Бруно снова подошел к столу, в его глазах сверкало веселье.

– Теперь вы меня запишете? – спросил он.

Арно потянулся за пером и пергаментом, а Бруно рассмеялся и, наклонившись к Эркенберту, сказал с неожиданной серьезностью:

– Вот что, друг. Говорят, ты видел великих воинов, Ивара Бескостного и даже Убийцу Бранда. Может ли такой, как я, сравниться с ними? Скажи правду, я не обижусь.

Эркенберт колебался. Он видел Ивара в схватке с лучшими воинами Мерсии, хоть и с приличного расстояния. Вблизи наблюдал поединок на сходнях между Иваром и Брандом. Дьякон вспомнил змеиную увертливость Ивара, его неожиданную в худощавом теле силу. Сравнил с тем, чему стал свидетелем только что, оценил размах плеч и повадку стоящего перед ним воина.

– Ивар очень быстро двигался, – наконец произнес Эркенберт. – От ударов скорее уклонялся, чем отбивал их, и все время готов был нанести ответный. Думаю, на открытом пространстве ты бы его одолел, потому что ты сильнее. Но ведь Ивар мертв.

Бруно кивнул:

– А каков Бранд, тот, кто убил Ивара?

– Бескостного убил не Бранд. Ивар оказался слишком быстрым для Бранда, как бы тот ни был могуч. Нет, – всколыхнулась в сердце Эркенберта ненависть, – Ивара победил другой. Сын керла, одержимый дьяволом. У него есть только собачья кличка Шеф, ведь он не знает, кто его отец. В честном бою ты победишь сотню таких, как он. И его теперь зовут королем!

В голубых глазах сквозила задумчивость.

– В честном бою или нет, но, по твоим словам, он сразил великого воина. Это не может быть случайностью. Таких людей никогда не следует презирать. Говорят, что главное достояние короля – его удача.

Когда Шеф выбрался на берег, у него зуб на зуб не попадал от холода. Из-за прилива дважды пришлось плыть, недолго, но каждый раз промокая до нитки. Солнца, чтобы обсушиться в его лучах, уже не было. Бахрома водорослей отметила верхнюю черту прилива, за ней тянулась невысокая дамба, явно рукотворная. Шеф вскарабкался на нее и окинул взглядом море в тщетной надежде обнаружить разыскивающий его «Норфолк» и через какой-нибудь час блаженствовать: сухая одежда и одеяло, ломоть хлеба с сыром, может быть, костер на песке и надежная охрана вокруг. В этот момент он не мог себе представить большего счастья для короля.

Море было пустым. Сумеречный свет стер все краски – серая вода, серое небо, серые отмели, медленно исчезающие в сумраке. Пока Шеф добирался до берега, он не слышал звуков сражения, но это ничего не значило. Может быть, «Норфолк» еще не снялся с мели. Или снялся и вступил в поединок с «Франи ормром». Или ушел в открытое море. Здесь надеяться не на что.

Шеф повернулся в сторону суши, вгляделся в бесцветную равнину. Вспаханные поля со всходами ячменя. Примерно в сотне ярдов за ними едва заметные темные пятнышки, которые вполне могут быть пасущимися коровами. И все исполнено благостного покоя. Здесь, на краю пиратского моря, живут сильные и смелые воины? Или рабы викингов? Или местный люд полагается на отмели, стерегущие врага со стороны моря? В любом случае с этого побережья много не возьмешь: плоское как доска, защищенное от прилива только шестифутовой дамбой, сырое, топкое и унылое.

А хуже всего, что обогреться тут негде. В лесу Шеф нашел бы для защиты от ветра упавшее дерево, сделал бы на сырой земле подстилку из веток, а то и нагреб бы на себя прошлогоднюю листву. Здесь же не видать ничего, кроме слякоти и мокрой травы.

Однако распаханные поля и луга с коровами доказывали, что где-то неподалеку деревня. Крестьяне не ходят пахать дальше чем за пару миль от дома, и рачительный земледелец в страдный день не потратит лишнего времени на перегон стада волов утром и вечером. Значит, есть надежда разыскать дом, в котором обязательно будет очаг.

Шеф высматривал малейший проблеск света. Ничегошеньки. Этого следовало ожидать. У кого есть свет и огонь, у того хватит ума их спрятать. Шеф повернул налево, по той единственной причине, что так было дальше от земель христиан и Гамбурга вниз по Эльбе, и бодро двинулся вдоль дамбы. Если понадобится, решил он, можно идти всю ночь. Одежду он рано или поздно высушит прямо на себе. К утру голод станет волчьим, много сил уйдет на борьбу с холодом, но это можно перенести. Он неплохо подкормился за те месяцы, что был королем, а до этого ярлом. Теперь можно и порастрясти запасы. А вот если ляжет спать в поле, к утру будет мертв.

Через несколько минут ходьбы Шеф заметил, что пересекает тропинку. Он остановился. Не пойти ли по ней? Если жители здесь враждебны, он умрет задолго до рассвета.

Дробь дождевых капель по плечам подсказала решение. Он осторожно тронулся по тропе, единственным глазом вглядываясь в темноту.

Деревенька оказалась скопищем лачуг, их невысокие стены с трудом различались на фоне неба. Шеф задумался. Ни дома для господина, ни церкви для священника. Это хорошо. Хижины разных размеров: одни длинные, другие покороче. Ближайшая к нему – из самых коротких. Зимой эти люди, как и крестьяне в Норфолке, держат скот в доме. Если дом маленький, значит скота мало. А разве не легче найти сочувствие у бедных?

Он осторожно направился к ближайшей, самой маленькой хижине. За деревянными ставнями виднелся свет.

Шеф острием вверх воткнул в землю копье Змеиного Глаза, вынул из-за пояса меч и взял его за клинок. Правой рукой постучал в хлипкую дверь. Внутри засуетились, забурчали. Со скрипом дверь отворилась.

Шеф шагнул в полуосвещенный дверной проем, неся меч на протянутых руках в знак мирных намерений. И вдруг обнаружил, что лежит на спине, созерцая небо. Удара он не почувствовал, даже не представлял себе, что случилось. Руки и ноги нахально игнорировали его настойчивые попытки пошевелиться.

Потом Шеф ощутил, что его схватили за шиворот и приподняли; в уши ворвались слова грубого, но разборчивого диалекта:

– Теперь порядок, заходи. Да встань ты на ноги, дай посмотреть на тебя при свете.

Ноги подгибались. Шеф, ухватившись за чье-то плечо, ввалился внутрь и рухнул на табурет перед очагом с догорающими поленьями.

Какое-то время он ничего не замечал, кроме тепла, протягивая к огню ладони и пытаясь с ним слиться. Когда от одежды пошел пар, он тряхнул головой, неуверенно встал и осмотрелся. На него пялился приземистый крепыш, руки в боки, с кудрявым чубчиком и выражением неистребимой смешливости на лице. Судя по величине его бородки, он был даже моложе, чем Шеф. Позади виднелось старшее поколение семьи, мужчина и женщина, они держались тревожно и недоверчиво.

Попытавшись заговорить, Шеф понял, что челюсть онемела. На правой стороне подбородка он нащупал шишку.

– Что ты сделал? – спросил он.

Крепыш еще шире расплылся в улыбке, замедленно показал прямой удар кулаком с поддержкой всем корпусом.

– Дал тумака, – ответил он. – Ты сам нарывался.

Шеф стал усиленно соображать. В Англии, да и в среде викингов, люди не так уж редко тузили друг друга кулаками, но военным спортом считалась борьба. Пока кто-то размахивался и бил рукой, и дряхлый старик успел бы уклониться. И, даже входя в темную комнату, Шеф должен был заметить свинг правой и среагировать. Тем более что не бывает ударов, сбивающих с ног. Драка на кулачках – это долгая и неуклюжая возня, почему воины ее и презирают. Однако Шеф не успел ничего ни увидеть, ни почувствовать, пока не очутился на земле.

– Не удивляйся, – сказал старик в углу. – Наш Карли со всеми так делает. Он в этом первый на деревне. Но лучше расскажи, кто ты и откуда, а то он снова стукнет.

– Я отстал от корабля, – ответил Шеф. – Пришлось пешком и вплавь добираться до вашего берега.

– Ты из викингов? Твоя речь больше похожа на нашу.

– Я англичанин. Но долго был среди норманнов и понимаю их язык. И с фризцами я тоже имел дело. Вы говорите совсем как они. Вы фризцы? Свободные фризцы? – уточнил Шеф, вспомнив, как любят называть себя островитяне.

Засмеялась даже старуха.

– Свободные фризцы, – сказал юный крепыш, – живут на песчаных отмелях и стремглав бегут от смерти всякий раз, как завидят парус. Нет, мы германцы.

– Люди архиепископа? – настороженно поинтересовался Шеф.

Он уже увидел свой меч, поставленный кем-то в угол. Если ответ будет неправильным, Шеф рванется за оружием и попытается сразу убить крепыша.

Они опять засмеялись:

– Нет. У нас кто христиане, кто молится старым богам, а кто и никаким. Но никто не хочет платить десятину или кланяться хозяину. Мы люди земли Дитмаршен, – гордо закончил юноша.

Шеф никогда не слышал такого названия. Но кивнул.

– Я промок и замерз. И голоден, – добавил он. – Можно до утра остаться в вашем доме?

– Добро пожаловать, спи у очага, – сказал старик, которого Шеф счел отцом крепыша и хозяином дома. – А что до голода, мы и сами с ним знакомы. Завтра ты должен будешь явиться на деревенский сход.

«Я уже был под судом викингов, – подумал Шеф. – Но может быть, в Дитмаршене суд милостивее, чем в Великой армии».

Потирая распухшую щеку, он пристроился у очага. Было слышно, как хозяева укладываются спать.