Текст книги "Битва в космосе"

ГЛАВА 9

Завывающий южный ветер дул так сильно, что подхваченные им большие хлопья снега долго летели над землей почти горизонтально, прежде чем упасть. Реатур стоял посреди поля, широко раскинув руки.

– Наконец-то погода меняется к лучшему, – произнес он удовлетворенно. – Вряд ли надолго, но все равно хорошо. Ох, как мне надоела жара!

– Жара? – пробормотала стоявшая рядом человечья самка. Сегодня Луиза напялила на себя еще больше фальшивой кожи, чем обычно. Даже глаза прикрыла двумя пластинами, соединенными друг с другом и прозрачными как лед.

– Такой приятный южный ветерок, – продолжал хозяин владения, энергично жестикулируя, – очень полезен. Он помогает стенам моего замка оставаться твердыми.

– Приятный южный ветерок, – эхом отозвалась Луиза и вздохнула, в точности как взрослый самец омало. – Я рада, что холод может быть полезен хоть для что-то.

– Это не холод, – возразил Реатур, и человечья самка вздохнула еще раз.

«Да, – подумал он, – как видно, под понятием „хорошая погода“ мы и они подразумеваем совсем разные вещи». Какие же все-таки странные эти человеки! Вон идут еще трое… Приглядевшись, Реатур узнал Ирва, Пэт и Сару. Идут и болтают о чем-то на своем языке.

– Ну что, сегодня удачно? – крикнул хозяин владения.

Когда все трое, вздрогнув, обернулись, он увидел, что спереди их внешние покровы сильно забрызганы элочьей кровью. Ветер донес до него ее знакомый запах, смесь ароматов почкования и смерти. Обоняние не подвело Реатура, поскольку мгновение спустя Сара угрюмо ответила:

– Не очень.

– Частично, – поправила ее Пэт. – Почкование уже начинаться, когда мы добираться до загона элока. Не иметь много времени подготовиться. Надеемся, следующая попытка лучше.

Человеки повторяли примерно одно и то же с тех пор, как Сара впервые попробовала спасти самку элока. «Ничего у них не выйдет», – мрачно подумал Реатур. Будто подхватив его мысль в воздухе, как снежинку, Сара сказала:

– Нам пока не везет. Если бы эта самка была Ламра, Ламра умирать.

– Как много времени осталось до ее почкования? – спросил Ирв. Постоянно общаясь с омало, он уже довольно хорошо владел их языком.

– Два раза по восемнадцать и еще половина восемнадцати дней, – ненадолго задумавшись, ответил Реатур. Когда Сара в первый раз заговорила с ним о том, что попытается спасти Ламру, он долго колебался, прежде чем согласиться, и сделал это в основном из соображений вежливости. А теперь… Попытки проваливались одна за другой, надежда на успех улетучивалась, а Реатур все сильнее переживал, хватаясь за эту призрачную надежду всеми шестью руками. Смысла в своих переживаниях он не видел, но уже привык к тому, что всякий здравый смысл тает, когда человеки прикасаются к нему.

– Пойду чиститься, – сказала Пэт, дотронувшись до своей залитой кровью одежды, и направилась в сторону летающего дома. Сделав несколько шагов, она обернулась. – Жалко, нет горячая вода.

Последняя фраза сбила хозяина владения с толку. Почти так же его когда-то поразила Сарина идея насчет того, что Ламра может остаться в живых после почкования.

По его мнению, вода обладала единственным достоинством: мыться ею было удобнее, чем льдом или снегом. Но ГОРЯЧАЯ вода? Горячая вода пригодна в качестве оружия на войне – ею приятно обдавать противника или подмывать толстые ледяные стены вражеского замка. Неужели Пэт действительно хотела бы в ней помыться? Реатур знал, что человеки любят тепло и даже жару, но, проклятье, не до такой же степени! Наверняка в их владении не строят домов изо льда.

* * *

Самцы-скармеры тащили к Каньону Йотун готовые лодки. В хвосте процессии, весело насвистывая, шагал Олег Лопатин. Остальные члены экипажа «Циолковского» очень удивились бы, услышь они этот свист. Тем не менее Лопатин считал, что у него есть все причины для хорошего настроения.

Во-первых, идти ему сейчас было гораздо легче, чем воинам. Конечно, на плече у него висел АК-74, а за спиной – тяжелый рюкзак, но их вес смешно сравнивать с весом лодок, каждую из которых волокли шесть аборигенов. Ничто так не согревает душу, как наблюдение за теми, у кого работа труднее, чем у тебя.

Во-вторых, вскоре Лопатину предстояло заняться тем, о чем должен мечтать любой советский офицер. Он будет воевать с американцами – не с теми далекими и отстраненными врагами, которые держат руки на кнопках запуска ядерных боеголовок, а с реальными, теплыми на ощупь янки, все вооружение которых – пяток пистолетов.

Итак, гэбэшник насвистывал.

Фральк обратил к нему второй глазной стебель.

– Каким образом ты издаешь такие необычные звуки, Олег Борисович? – спросил он на хорошем русском.

– Надо немного округлить губы, – начал было Лопатин, но затем махнул рукой. – Ладно, не обращай внимания. Твой рот, мой рот – неодинаковые.

– Это уж точно, – вздохнул Фральк, после чего все же попробовал с шипением втянуть воздух и выпустить его изо рта.

На свист этот звук совершенно не походил, зато чем-то напомнил Лопатину утечку пара из поврежденного вентиля. Иллюзия была бы полной, если бы при дыхании изо рта у Фралька вырывался дымок. Дымок не вырывался – дыхание слишком холодное.

Тут гэбэшник мысленно отметил третью причину своего приподнятого настроения – «маршируя» вместе со скармерами, он почти не мерз.

Вскоре отряд добрался до места. Лодки тотчас уложили на землю, и воины, усевшись в них, принялись «насухую» упражняться в гребле. У некоторых получалось неплохо, другие же то и дело сбивались с ритма, особенно когда поворачивали к гулявшему рядом Лопатину по три, а то и по четыре глазных стебля. В отличие от гэбэшника, им не грозило почти мгновенное окоченение в случае, если лодка перевернется и выбросит седоков в ледяную воду, бурлящую в Каньоне Йотун. С другой стороны, опять же в отличие от него, никто из самцов не умел плавать.

В том, что многие скармеры утонут при переправе, Лопатин не сомневался. Понимали это и Хогрэм с Фральком. Последний, видимо, понял раньше всех, потому что уже давно отобрал для своей лодки лучших гребцов. Не додумайся он сам, Лопатин посоветовал бы ему сделать это, поскольку в той же лодке предстояло плыть и ему. Когда дело касается спасения собственной шкуры, все разумные существа мыслят одинаково.

Рев потока доносился со стороны каньона с утра, но где-то на середине пути Лопатин так свыкся с ним, что перестал обращать на него внимание. Точно так же в Москве он игнорировал уличный шум. Но теперь, стоя неподалеку от ущелья, ему удалось различить в общем гуле зловещий скрежет льдин. Если лодка наткнется на одну из них, то и лучшие гребцы не спасут.

Мысль об этом только укрепилась, когда Лопатин осторожно глянул вниз с края каньона и сквозь кружащий над ним снег увидел здоровенные куски льда, несомые бурным потоком.

Лопатин поспешно отошел от края и поискал глазами Фралька. Тот в данный момент был всецело поглощен надзором за подготовкой к спуску лодок на воду. Бригады самцов начали работу над разравниванием и расширением тропы еще до начала наводнения, но даже сейчас она не была абсолютно гладкой и достаточно широкой. Крутой, и обледенелой, это да. Спуск лодок с воинами на воду представлялся Лопатину дельцем весьма нелегким. Впрочем, это забота Фралька, а не его.

Старший из старших проявил себя неплохим организатором. Самцы, тянущие лодки на веревках, сменяли друг друга с почти балетной точностью. Но самое главное – доставка лодок непосредственно к воде – было еще впереди.

Но и в выполнении этой задачи Фральк оказался на высоте. Больше ориентирующийся в электронике, чем в механике, Лопатин все же по достоинству оценил творческое решение старшего из старших: приблизившись к краю каньона, самцы-«тащилыцики» мигом превращались в «держальщиков», заходя сзади лодок и придерживая их, чтобы они не устремлялись вниз быстрее, чем требовалось.

Лопатин вытащил «никои» из чехла и быстро сделал несколько снимков. Он хотел взять с собой единственную на «Циолковском» видеокамеру, но Толмасов не разрешил. В общем-то, правильно сделал: дорогостоящая японская игрушка могла погибнуть при переправе или же на восточной стороне ущелья, где передряг будет достаточно.

Понаблюдав за спуском еще несколько минут, гэбэшник понял, что сравнение с балетом здесь, пожалуй, не совсем верно. Скорее, такая математическая слаженность напоминала о показательных выступлениях гимнастов-комсомольцев во время праздничных торжеств на Красной площади

– Олег Борисович, тебе пора бы уж и вниз спуститься, а не глазеть здесь без толку, – заметил Фральк, повизгивая от волнения.

Лопатин почувствовал, что краснеет, хотя к лицу то и дело липли хлопья снега.

– Ты прав, старший из старших. Прошу прощения, – сказал он и начал осторожно спускаться по склону, всякий раз тщательно прощупывая почву шипованными подошвами сапог, которые надел вместо валенок.

– Эй, осторожнее там! – орал на самцов Фральк, неутомимый и строгий, как милиционер-регулировщик на Калининском Проспекте. – Смотри не запутай веревки, ты, порождение артритного элока!

Спускаться становилось все труднее, и Лопатин впервые позавидовал минервитянам с их шестью ногами. Скармеры цеплялись когтями за крошечные трещины и, даже упав, успевали ухватиться за что-нибудь одной из шести рук.

Мимо, едва не задев гэбэшника, пронесся Фральк.

– Нет, идиоты! Не отпускайте веревки! Не отпускайте, – крикнул он, теперь уже обращаясь к самцам, добравшимся до конца тропы и собиравшимся спустить первую лодку на воду.

Слишком поздно. Лодка уже устремилась вниз по течению. Провинившиеся воины опасливо поглядывали на нее и на старшего из старших, который не замедлил обрушить на них поток проклятий. Лопатин тихонько рассмеялся. Он не понял и половины из того, что орал Фральк, но интонацию узнал сразу – так в армии сержант-старослужащий поливает матерщиной солдата-первогодка.

Спускаясь, гэбэшник поравнялся с самцом, шагавшим по крутой тропе неторопливо и твердо. Явно ветеран: шкура разукрашена бледными шрамами, копье и щит – старые и тусклые, а не блестящие, как у большинства скармеров.

– Именно я, Джуксал, учил этого мальчишку боевому искусству, – неожиданно обратился он к Лопатину. – Он даже говорит сейчас, как настоящий воин, верно?

– Да. Как воин-вождь.

– Именно я обучил его всему, – повторил Джуксал, хвастливый, как любой старый рубака. Когда Лопатин был моложе, то слышал массу разных историй о войне с фашистами от старика-соседа по лестничной площадке. Гэбэшнику чем-то нравился этот дед, любитель кефира и домино, но к россказням его он относился с профессиональным цинизмом – почти сплошь вранье.

Сейчас он вспомнил, как старик, побывавший под Сталинградом – о чем, кстати, свидетельствовала медаль, – делился с ним воспоминаниями об исторической битве: «Хреновей всего пришлось, когда немцы прижали нас к Волге… Из-за ледохода сидели без боеприпасов и провианта. Оно и понятно – как с другого берега доберешься? По льдинам не больно попрыгаешь».

Наконец Лопатин спустился к воде и застыл, глядя вперед. Потом он посмотрел на готовые к спуску лодки. Желание садиться в одну из них и плыть в ней навстречу неизвестности и возможной смерти быстро улетучилось. Да тут еще эта история… Врал старик. Явно заливал, как всегда. Тьфу, черт!

* * *

Хмуря брови, Брэгг изучал последнее фото, полученное с одного из оставленных на орбите метеорологическо-картографических спутников. За время экспедиции Ирв подметил в арсенале командира целый спектр таких вот «нахмуриваний» – сейчас, например, сдвинутые к переносице брови означали, что Эллиот размышляет над по-настоящему серьезной проблемой.

– Что на сей раз? – спросил антрополог.

– Не пойму, – ответил Брэгг; его брови слегка изогнулись, что теперь означало неуверенность.

– На-ка, посмотри, может, ты сообразишь. – Он наклонился к Ирву и шариковой ручкой ткнул в снимок.

– Темная линия? – спросил Ирв.

– Да, – Брэгг кивнул. – Раньше ее здесь не было. Это место немного западнее Каньона Йотун.

– Я узнал его, – приглядевшись, антрополог тоже сдвинул брови. – И все же, как ты думаешь, что бы это могло быть?

– Черт его знает… На этом снимке не разберешь. Облака мешают, да и разрешающая способность у камеры не ахти какая. Надо было требовать, чтобы нам дали спецаппаратуру из Пентагона.

– Кто мог предположить, что в определенный момент качество снимков потребует такой резкости? Все равно что карточную масть за сто футов угадывать.

– Никто не мог, – ответил Брэгг. – И напрасно. Знаешь, эта линия вполне может оказаться скармерским войском в походном порядке.

– Полагаешь? – Ирв помрачнел еще больше. – Как бы нам выяснить поточнее?

– Спросил у больного… – Командир на секунду задумался, затем включил рацию.

– Кого хочешь вызвать?

– Фрэнка, – сказал Брэгг и заговорил в микрофон: – Фрэнк? Ты где? Отзовись, будь добр.

– Ваш покорный слуга здесь, карабкается по стене каньона, – ответил геолог через минуту. – Полчаса назад наткнулся на любопытную окаменелость. В чем дело, Эллиот?

– Точно не знаю, но может статься, что скармеры выступили в поход. Если это так, то скоро они будут на нашей стороне каньона. Думаю, тебе лучше побыстрее выбираться.

– Ты уверен, что они выступили? – спросил Фрэнк. – Не хочу уходить. Интересный слой.

– Не могу сказать, что уверен, – неохотно признал Брэгг.

– Тогда я остаюсь, – заявил Фрэнк.

Брэгг саданул кулаком по колену и оглянулся на Ирва. «Прикажи ему возвращаться», – хотел сказать антрополог, но не успел; командир снова заговорил в микрофон: – Обещай, что будешь начеку. Слышишь меня, Фрэнк?

– Обещаю, хотя насчет чека тебе лучше сразу обратиться к русским. На всякий случай.

– Не время шутить, – фыркнул Брэгг. – Конец связи. – Он положил микрофон на стол и покачал головой. – Остряк, мать твою. Опасность-то рядом.

– Фрэнк почешется только тогда, когда увидит ее в упор, – пробурчал Ирв, вспомнив слова Пэт, сказанные ею в ту ночь, когда Сара летала через каньон к русским. С тех пор он старался думать о Пэт только как о коллеге, но изредка нет-нет, да и вспоминал ее жадные объятия и мягкие губы.

– Я знаю, – голос Брэгга выдернул Ирва из эротических грез. – Но мои фантазии еще не повод для того, чтобы приказывать ему вернуться. У него своя работа в каньоне. Любимая работа.

– Не спорю.

Брэгг ответил Ирву пристальным взглядом.

– Считаешь, что мне все же следовало отдать приказ?

– Да. Впрочем, чисто логически ты прав.

– Ну, если чисто логически… – хмыкнул Брэгг. – Ох, не нравится мне что-то в моей правоте. Перебор с логикой.

* * *

Приезжавшие в Штаты сановники КГБ любили провести часок-другой в «Диснейлэнде», этом легендарном символе бесящегося с жира загнивающего Запада. Один подполковник рассказывал Лопатину об аттракционе под названием «Бешеные скачки мистера Тоуда». Бортинженер «Циолковского» понятия не имел, что за сказка из англо-американского фольклора послужила основой этого аттракциона и насколько бешеные скачки предпочитал этот самый «мистер Жаба», но был абсолютно уверен, что путешествие, которое он совершал в данный момент, могло бы привести в ужас любое земноводное, когда-либо вылуплявшееся из икринки.

Лодку мотало так, будто она была игрушечным корабликом, гоняемым в ванне не в меру бойким трехгодовалым ребенком. Если бы Лопатин обладал способностью менять цвет кожи, то наверняка посинел бы так же, как сидевшие рядом самцы-скармеры. Он стал всерьез подозревать, что Толмасов позволил ему сопровождать скармеров в твердой надежде на его погибель. Чтобы не сойти с ума, гэбэшник начал раздумывать о том, как бы получше отомстить коварному полковнику после возвращения на Землю.

«Если я ВЕРНУСЬ на Землю», – мысленно добавил Лопатин. Сейчас он и ломаного гроша не дал бы за свои шансы добраться до восточной стороны Каньона Йотун, не говоря уже о возвращении домой. Совсем недавно два ледяных валуна едва не расплющили лодку, еще один – к счастью, сравнительно небольшой – Лопатину удалось оттолкнуть веслом.

«Флагманской» лодке везло пока что больше, чем многим другим. Одну лодку вместе с пассажирами раскрошил на мелкие кусочки устрашающих размеров ломоть айсберга. Паре самцов удалось уцепиться за проплывавшую мимо корягу, остальные просто исчезли.

Наблюдая за происходящим круглыми от страха глазами, Лопатин погрузился в какое-то тупое оцепенение. Он прекрасно понимал, что если свалится в воду, то неминуемо погибнет, даже если и ухватится за что-то. Вода здесь была ледяной, как во владивостокской гавани в декабре. В этом плане минервитяне имели перед ним свои преимущества. Любая незаледеневшая жидкая субстанция казалась им теплой. Они могли утонуть, но не замерзнуть. В общем-то, хрен редьки не слаще.

От летящих в лицо ледяных брызг закоченел и едва не отваливался нос, а когда Лопатин склонился и начал пригоршнями вычерпывать воду из лодки, холод укусил его за пальцы через кожаные, подбитые изнутри мехом, перчатки. Да и ноги так замерзли, что казались чужими.

– Гребите! – вдруг заорал Фральк. – Гребите сильнее, вонючие испражнения элоков! – Гэбэшник поднял голову и увидел, что прямо на лодку надвигается настоящая ледяная гора.

– Божья матерь! – вскричал он истошно. Родню дьявола ему по роду службы доводилось поминать частенько, а вот господних родственников… Да, наверное, никогда. Хорошо, что никто из своих не слышал. Минервитяне – не в счет.

Лопатин выхватил у сидевшего справа самца весло и начал грести сам. Гребец из него был неважнецкий, но полагаться в деле собственного спасения на неуклюжего и напуганного шестирукого придурка он не хотел. Медленно, мучительно медленно лодка вроде как подалась в сторону, в то время как голубовато-белая скала, величественная, словно вдовствующая королева, спокойно покачивалась на воде, равнодушная к судьбе трущегося внизу искусственного насекомого.

Воин, у которого Лопатин столь грубо позаимствовал весло, испустил пронзительный вопль ужаса и прыгнул за борт. Остальные, удвоив усилия, налегли на весла. Гэбэшник уперся глазами в пол и греб, греб, греб.

Удастся ли избежать столкновения? Он старался не думать об этом, боясь сглазить, но каким-то седьмым чувством осознавал, что да, удастся. Спустя несколько секунд волна, отбежавшая от айсберга, задрала корму лодки…

Гора все-таки продефилировала мимо, и крики самцов на плывущих сзади лодках известили о том, что теперь опасность угрожает им. «Еще несколько таких штучек, и всей флотилии кранты», – подумал Лопатин, прислушиваясь к бешеному стуку своего сердца.

– Что, вода всегда такая? – спросил Фральк уже не синий, а фиолетовый.

– Надеюсь, нет, – ответил Лопатин, сам тот еще моряк. Пережитый вместе страх перед неминуемой гибелью, казалось, сблизил его с Фральком больше, чем учебные стрельбы. Неожиданно он подумал о том, что самым доступным способом для старшего из старших разжиться «Калашниковым» для клана было бы вытащить автомат из его, Лопатина, мертвых окоченевших рук.

Восточная стена Каньона Йотун заполняла собой все больше неба впереди. Фральк заметил это и начал понемногу зеленеть.

– У нас получится, Олег Борисович, – произнес он довольно спокойно.

– Да, – Лопатин оглянулся. – И у большинства остальных тоже.

Фральк уже понял это и гордо заметил:

– Вполне достаточно самцов для большого боя.

Лопатин кивнул, внимательно приглядываясь к берегу в поисках места, удобного, чтобы причалить.

– Вон там! – крикнул он на скармерском, указывая рукой. – Правьте туда. Там хороший причал.

– Хороший… что, Олег Борисович? – спросил Фральк. – Скажи мне, что означает новое слово.

– Хорошее место, чтобы ставить лодка, – нетерпеливо повторил Лопатин и снова вытянул руку. – Тот кусок скала, что выступает в воду, защищать лодку от самые сильные потоки, когда она с другой стороны выступа.

– О, – старший из старших не поленился уважительно расшириться. – Отличная мысль. Мне бы не пришло в голову. Я рад, что ты с нами.

Еще через несколько минут, когда лодка причалила и ее привязали к большому валуну, Фральк забрался на него и торжественно заявил:

– Я вернулся, омало, как и обещал! – Самцы в лодке замахали руками и восторженно загикали.

Не испытывая никаких чувств, кроме легкого шока и желания помочиться, Лопатин быстро выбрался на сушу вслед за Фральком.

* * *

Джуксал поднимался вверх по склону. Подобно Лопатину, он не видел смысла оставаться в лодке хотя бы на мгновение дольше, чем требовалось. То же самое он думал теперь обо всем Ущелье Эрвис. Омало могли запросто перебить всех скармеров, застань они их здесь – в естественной ловушке на дне провала. Сейчас нужно как можно скорее вывести воинов вверх, на равнинную местность.

Воинов?.. Джуксаловы руки сжали копье так крепко, что когти впились в древко. Сколько ни называй кучку крестьян и дворцовой челяди – пусть и вооруженную топорами и копьями – войском, воинственней они от этого не станут. Вот будет чудо, если у этих больных недержанием масси хватит ума и выучки, чтобы двинуться в наступление толпой, а не группами, на которые они сейчас разбиты, и сделать все, что им сказано.

Больше всего Джуксала сейчас беспокоили омало. Стоят ли на восточном краю дозорные отряды и сколько в них самцов? Если они заподозрят неладное и достаточно быстро повернут глазные стебли в нужном направлении, скармерам придется туговато. Правда, кто поверит, что можно пересечь Ущелье Эрвис во время летнего наводнения? Год назад Джуксал и сам бы презрительно рассмеялся, если бы услышал подобное. Глупые омало тоже не верят, даже не предполагают… А когда поверят, будет слишком поздно что-либо делать.

Снегопад, кажется, усиливался. «Вали побольше», – подумал воин, глядя на небо. Снег помог бы замаскировать лодки и взбирающихся вверх по отвесной стене Ущелья Эрвис скармерских самцов. Проклятье, если омало не полнейшие идиоты, они, разумеется, выставили дозоры. Никто не доживает до старости, если считает своих врагов идиотами. Джуксал идиотом не был.

Словно в ответ на его мысли сверху что-то шевельнулось. Беззвучно выругавшись, воин нырнул за большой камень и осторожно высунул из-за него глазной стебель, пытаясь разглядеть источник шума. Животное? Или самец омало? Теперь сыпавший с неба густой снег мешал ему.

– Ну ладно, посмотрим, кому эта встреча доставит больше неприятностей, – прошептал ветеран, крепче сжимая копье, достаточно длинное и острое, чтобы даже кронг призадумался, бросаться ли в атаку.

Расширившись, будто приветствуя Хогрэма, Джуксал метнулся под прикрытие другого валуна. Выставил наружу глазной стебель… и опять практически ничего не смог разглядеть. Будь там самец омало, он уже поднял бы тревогу. Зверь?

Сквозь бормотание ветра Джуксал услышал звук, который никакой зверь издавать не мог: СТУК-СТУК-СТУК. Молоток стучал о камень. Стало быть, все же самец и, судя по всему, даже не догадывается, что где-то поблизости от него находится скармерский воин.

Джуксал устремился вперед, тихо, как крадущийся к бегунку зосид.

* * *

Руставели нервно оглянулся через плечо, входя в рубку «Циолковского». Он имел с десяток законных причин, чтобы прийти сюда днем. Ворошилов, как всегда, работал в своей лаборатории в дальнем конце корабля и плевал на весь окружающий мир. И все же Руставели нервничал.

– Штирлиц из меня плохой, – пробормотал он по-грузински, прислушиваясь к учащенному биению своего сердца. Лишняя осторожность не помешает – золотое правило преступника. Может, и преступника, но не предателя. Нет, не предателя.

Биолог снова оглянулся. Коридор был пуст – из лаборатории доносился еле слышный звон пробирок. Руставели включил радиопередатчик и быстро нашел нужную частоту.

– Алло, «Афина», вас вызывает «Циолковский», – тихо проговорил он, держа микрофон у самых губ. – Алло, «Афина»…

– «Афина» слушает. На связи Луиза Брэгг, – ее ответ тоже прозвучал едва слышно: Руставели вывел регулятор громкости вниз почти до отказа. Правда, магнитофон автоматически записывал разговор, но думать об этом не было времени. – Ваш вызов незапланированный, «Циолковский». Что случилось?

– Флот скармеров пересекает Каньон Йотун, вот что. С ними Олег Лопатин. Он прихватил с собой своего лучшего дружка «Калашникова», а язык, на котором говорит последний, я полагаю, вам известен… Все. Конец связи.

Рука его потянулась к выключателю передатчика и… застыла над ним. Индикатор питания погас сам по себе. Руставели заскрипел зубами. Вот же дерьмо, испортился еще раз…

И тут из коридора донесся звук шагов. Спустя секунду Ворошилов появился на пороге и застыл, привалившись плечом к косяку.

– Глупо, Шота Михайлович, – сказал он, покачав головой.

– О чем вы? – спросил Руставели, изо всех сил изображая невинное удивление и все еще надеясь вывернуться. – Проклятое радио опять подложило нам свинью. Отрубилось. Я как раз проверял передатчик…

– И для проверки связались с янки, – закончил Ворошилов.

Биолог сник.

– Мне следовало догадаться, что поломка случилась слишком уж вовремя.

– Да, следовало, – согласился химик. – Надеюсь, мне удалось вырубить сеть прежде, чем ты наболтал лишнего, но я не уверен. А ты удивил меня, Шота.

– Безмерно рад, – пробормотал Руставели, приходя в себя. – Ты шпионил за мной.

С достоинством, несколько необычным для признания подобного обвинения, Ворошилов кивнул.

– А это означает, что ты гэбэшник.

Ворошилов снова кивнул.

– Но ведь вы не станете с кем-либо делиться своим открытием, верно, Шота Михайлович? К чему? Это не относится к делу. Кем бы я ни был, я поступил бы точно так же, застукав вас у передатчика.

– Но почему? Вы ненавидите Лопатина… – выпалил Руставели, чувствуя, что вот-вот тронется. С Лопатиным-то все было ясно с самого начала – гэбэшник как гэбэшник, – но Ворошилов?..

– Лопатин – свинья, – отчеканил химик. Потом, тщательно подбирая слова, продолжил: – Но он выполняет приказы, полученные не только от полковника Толмасова, но и от всей нашей Родины. Вы не имеете права мешать ему выполнить его миссию.

– Нет? А что если его шестипалый корефан начнет палить в американцев? Юрий Иванович, миссис Левитт рисковала собой, перелетая через каньон, чтобы помочь Валере. Неужели я не могу отплатить им хотя бы тем, что предупрежу об опасности?

Ворошилов нахмурился. Выглядел он, как всегда, эдаким старательным, незлобливым тихоней. «С мотором пламенным в груди», – подумал Руставели. К сорока годам пора бы и научиться разбираться в людях. Хотя чего уж теперь…

– Лопатин и САМ, вполне вероятно, подвергнется опасности, – ответил химик. – Брэгг ушел от ответа, когда его спросили, снабжал ли он минервитян стрелковым оружием. Если бы он прямо сказал «нет», Толмасов, возможно, оставил бы Лопатина здесь. А так ему пришлось сопровождать Фралька.

– А как ты думаешь, что сказала бы Катя, если бы узнала, что ты столь доблестно прервал связь? – спросил Руставели. – Как ты считаешь? – До сего момента он никогда не задумывался о том, что у сотрудника КГБ могут быть какие-то чувства, что гэбэшник может любить, страдать… Или, как все нормальные люди, приходить после работы домой к жене и детям и, плюхнувшись в кресло, жалобно сообщать супруге о том, какой тяжелый сегодня выдался денек.

Но Ворошилов… Может, он и ОТТУДА, но парень совсем неплохой. И – на этот счет Руставели мог заключить любое пари – действительно любит Катю Захарову. Очень любит.

– Не знаю, – ответил химик после долгого молчания. Он был явно расстроен. Затем кивнул на умолкший передатчик – В любом случае, говорить об этом сейчас слишком поздно.

Ворошилов круто развернулся и ушел в лабораторию, к своим пробиркам, анализам… » И к магнитофону с секретным переключателем», – про себя добавил Руставели.

– Дерьмо! – громко сказал грузин и что есть силы треснул по спинке кресла, но боли не ощутил: оно было обито поролоном. – Дерьмо!

* * *

Стук, стук, стук. Фрэнк опустился на колени, так, чтобы можно было работать геологическим молотком с большей точностью и аккуратностью. На такой мелкозернистый конгломерат он наткнулся впервые и собирал образцы с особым старанием.

Колени мерзли даже в утепленных штанах. Фрэнк вздохнул. Как же его задрал этот чертов холод! Уроженец Лос-Анджелеса, проживший там тридцать пять лет, он не имел опыта жизни в холодильнике. А когда на отборочной комиссии его спросили об отношении к морозному климату, Фрэнк, честными глазами глядя в лицо пожилому профессору, соврал, что на холод ему плевать. Профессора ответ удовлетворил.

Пэт тоже была родом из Калифорнии, но к минервитянской холодрыге относилась вполне нормально. По крайней мере, Фрэнку так казалось. Последнее время он частенько задавался вопросом, насколько вообще Пэт свойственна скрытность. Занимаясь с женой сексом, он иногда испытывал странные, не самые приятные ощущения, какую-то неуверенность, что ли… И это после стольких лет совместной жизни! Ладно, все как-нибудь перетрясется.

Краем глаза Фрэнк уловил какое-то движение и поднял голову. Что за черт, откуда здесь взялся минервитянин?

– Что ты делать здесь, самец клана Реатурова? – спросил он на языке омало.

Самец не ответил, но подошел поближе. Как ему удалось подкрасться так незаметно ? Неожиданно на поясе у Фрэнка запищала рация. В тот же момент он увидел в руках у минервитянина копья.

– Фрэнк! – кричала, срывая голос, Луиза в микрофон. – Ты где? Отзовись, Фрэнк!

* * *

– Боже мой, – выдохнул Лопатин, когда раздувшийся от гордости Джуксал показал ему окровавленные наконечники копий.

– У него был с собой маленький молоток, но я не дал ему возможности им воспользоваться. – Он поднял одну из рук, и в ней сверкнул геологический молоток, взятый у убитого.

– Боже мой, – повторил Лопатин. Теоретически ему очень нравилась идея войны с американцами, но теперь, когда минервитянин воплотил ее на практике, это повергло его в совершеннейший шок. Он закрыл лицо руками.

– Не позволяй своим глазным стеблям поникать, Олег Борисович, – сказал Фральк. – Ты же сам говорил, что человеки на этой стороне ущелья враждебны твоему великому клану.

– Да, но…

Мысли о катастрофических последствиях инцидента огненными красками расцвели в мозгу Лопатина. Янки точно решат, что именно он убил их товарища. По крайней мере, у него на их месте сомнений не возникло бы. Если в момент убийства поблизости шатался человек с автоматом, кому придет в голову вспоминать об аборигенах и об их жалких копьях? Впрочем, как выяснилось, не таких уж и жалких…

Лопатин усиленно ворочал мозгами. Профессиональная привычка хранить все в тайне глубоко, до мозга костей, въелась в его нутро, и теперь он понимал, что здесь она может сослужить ему плохую службу. Надо обязательно сообщить о случившемся на «Циолковский» и заявить, что он, Лопатин, не имеет к убийству американца никакого отношения. Главное не молчать. Нет ничего хуже молчания.