Текст книги "Хижина дяди Тома"

– Да, дядя Том, – серьезно сказал Джордж, – обещаю тебе.

– Не забудьте этого обещания, мастер Джордж! Мальчики ваших лет нередко начинают своевольничать, такова уж природа. Но дети, получившие такое хорошее воспитание, как вы, должны относиться к родителям с уважением… Вы не обиделись на меня, мастер Джордж?

– Конечно, нет, дядя Том! Ты всегда давал мне одни добрые советы.

– На то ведь я и старше вас, мастер Джордж, – мягко проводя своей большой сильной рукой по кудрявой голове мальчика, сказал Том. Голос его звучал нежно и ласково, словно голос женщины. – Я ведь вас хорошо знаю, – продолжал он. – О мастер Джордж, у вас все преимущества: вы получаете образование, умеете читать и писать… Вы станете большим, ученым и добрым человеком. Все люди на плантации, и прежде всего ваши родители, будут гордиться вами. Будьте хорошим хозяином, как ваш отец, и добросердечным, как ваша мать… Никогда не забывайте о вашем долге перед людьми, оказавшимися в ваших руках.

– Я постараюсь быть хорошим человеком, дядя Том… Я хочу стать настоящим человеком. Но ты, дядя Том, не падай духом! Я верну тебя домой. Когда я вырасту, я перестрою твой дом, и у тебя будет гостиная с ковром. О, ты еще хорошо поживешь, дядя Том!

Из дверей кузницы вышел Хеллей, неся наручники.

– Послушайте, вы, – высокомерно обратился к нему Джордж. – Я расскажу моим родителям, как вы обращаетесь с дядей Томом!

– Расскажите, расскажите, – сказал торговец.

– Хоть бы постыдились! – продолжал Джордж. – Всю жизнь скупать мужчин и женщин и сажать их на цепь, как скот. Это гнусное ремесло!

– Пока, благодарение Господу, находятся люди, которые покупают этих мужчин и женщин, я могу торговать ими. Это примерно одно и то же.

– Когда я буду взрослым, – воскликнул Джордж, – я не стану делать ни того ни другого! Мне стыдно сейчас, что я родом из Кентукки, а раньше я этим гордился. – Он вытянулся, упираясь в стремена, словно желая проверить, какое впечатление его слова произвели на штат Кентукки.

– Прощай, дядя Том! – проговорил он вдруг с болью в голосе. – Прощай – и не падай духом!

– Прощайте, мастер Джордж, прощайте! – сказал Том, глядя на него с нежностью и восхищением. – Да благословит вас Бог! В Кентукки не много таких, как вы! – воскликнул он в горячем порыве.

Джордж ускакал. Том смотрел ему вслед, пока стук лошадиных копыт не затих вдали. Это был последний отголосок родных краев!..

– А теперь послушай, что я тебе скажу, – произнес Хеллей, подходя к повозке и бросая на дно ее наручники. – Тебе будет у меня хорошо, как и всем моим неграм, если ты будешь вести себя прилично. Я со своими неграми обращаюсь хорошо, поскольку это в моих силах.

Тебе лучше всего примириться с тем, что произошло, и не устраивать мне никаких штук. К тому же это все равно было бы напрасно: я наизусть знаю все ваши негритянские фокусы; если негры ведут себя спокойно и не пытаются бежать, им у меня живется хоть куда. Если же они фокусничают – что ж, тогда вина не моя, а их собственная.

Том спокойно ответил, что бежать не собирается.

Здесь мы временно простимся с Томом, чтобы проследить за приключениями других героев нашего повествования.

Глава XI
Живая собственность проявляет непокорность

Был поздний дождливый вечер, когда у дверей маленького деревенского трактира в Кентукки остановился какой-то приезжий. В общей комнате к этому времени собралось уже довольно смешанное общество. Ненастная погода принудила немало людей искать убежища под гостеприимным кровом трактира. Долговязые, ширококостные кентуккийцы в охотничьих блузах сидели, со свойственной им бесцеремонностью развалившись на стульях и вытянув длинные ноги чуть ли не до середины комнаты. Составленные в углу охотничьи ружья, сваленные в угол патронташи и сумки и возившиеся на полу охотничьи собаки и чернокожие ребятишки дополняли картину. По обе стороны очага, далеко откинувшись на спинки стульев, восседали два длинноногих джентльмена в шляпах, положив ноги в забрызганных грязью сапогах на полку камина.

Читателю необходимо знать, что такова излюбленная поза посетителей трактиров на Западе. Они склонны считать, что это усиливает их умственную деятельность и обогащает ее новыми мыслями.

Стоявший за стойкой трактирщик, как и большинство жителей этих мест, был человек высокого роста. Физиономия у него была добродушная, приветливая. Вся его крупная фигура поражала своей гибкостью. Он был в очень высокой шляпе, только частично покрывавшей его густую шевелюру.

Нужно сказать, что все в этой комнате были в шляпах – этой неотъемлемой эмблеме мужского достоинства в Кентукки. Будь то соломенная шляпа или пальмовая плетенка, касторовая шляпа или лоснящийся цилиндр, но каждая из них соответствовала особенностям характера их владельца. Шляпа характеризует человека. У одних шляпа дерзко склонялась набок – это были весельчаки, беззастенчивые шутники или хитрецы. У других шляпа была надвинута на самый нос – это были люди непокладистые, упрямые, скандалисты, они носили шляпу так, как они желали ее носить, ни с кем не считаясь. Третьи, у кого шляпа сидела на затылке, – были люди живые и подвижные, всем интересующиеся и стремящиеся все видеть. Были и явно легкомысленные люди, надевавшие шляпу как попало.

Да, шляпа такая вещь, которую нелишним было бы изучить самому Шекспиру!

Несколько негров, прекрасно чувствующих себя в своих широких штанах и явно стесненных своими узкими рубашками, скользили между посетителями, стремясь неукоснительно выполнять все распоряжения своего хозяина и его гостей.

Добавьте к этой картине яркий огонь, пылавший в широкой пасти камина и рассыпавшийся тысячью искр, раскрытые двери и окна, занавески, вздуваемые сильным ветром, – и у вас составится полное представление о всех прелестях кентуккийской таверны.

Предки современных кентуккийцев были отважными охотниками. Они проводили ночи в лесу, под открытым небом, и звезды служили им светильниками. Поэтому их потомки смотрят на дом, как на палатку, всюду сидят в шляпах, всюду готовы растянуться, кладут ноги в сапогах на полочку камина или на спинку стула, как их предки – на поваленное дерево. И летом и зимой они держат окна и двери открытыми, чтобы иметь столько воздуха, сколько необходимо для их широких легких. С небрежным благодушием называют всех заезжих людей «чужестранцами», а в общем это самые простодушные, самые покладистые и веселые люди на свете.

Такова была компания, которая представилась глазам нашего приезжего, когда он вошел в таверну. Приезжий был невысокий, коренастый пожилой человек, одетый довольно изысканно. Вид у него был добродушный и благожелательный.

Все внимание его было сосредоточено на саквояже и зонтике, которые он сам внес в комнату, упорно не подпуская к ним никого из негров, настойчиво предлагавших свои услуги. Окинув комнату внимательным взглядом, в котором сквозило некоторое беспокойство, он забрался в самый теплый угол подле очага, положил свои вещи под стул и уселся наконец, с опаской поглядывая на почтенную особу – по всем признакам заезжего скотопромышленника, каблуки сапог которого украшали противоположный угол камина: человек этот поплевывал направо и налево с такой силой и энергией, которая способна была напугать любого приличного джентльмена, не обладающего достаточно крепкими нервами.

– Как дела, чужестранец? – развязно осведомился длинноногий, обращаясь к приезжему и вежливо приветствуя его плевком табачного сока и жвачки.

– Ничего, благодарю вас, – ответил приезжий, поспешно отодвигаясь.

– Какие новости? – продолжал сидевший у камина, вытаскивая из кармана кисет и длинный охотничий нож.

– Никаких, насколько мне известно, – ответил приезжий.

– Жуете? – спросил словоохотливый собеседник, с неотразимым благодушием протягивая приезжему кусок табаку.

– Нет, благодарю вас, мне это вредно, – ответил приезжий, отодвигая от себя табак.

– Вот как? Не употребляете? – с удивлением переспросил длинноногий джентльмен, набивая табаком собственный рот.

Заметив наконец, что приезжий поспешно отодвигается каждый раз, как струя табачного сока направляется в его сторону, приветливый сосед, изменив прицел, принялся обстреливать каминную решетку, проявляя при этом тактическую изобретательность, достаточную для занятия какого-нибудь важного стратегического пункта.

– Что там такое? – с любопытством спросил приезжий, увидев, что часть присутствующих столпилась вокруг наклеенного на стене объявления.

– Сбежал какой-то негр! – был лаконический ответ, брошенный одним из стоявших перед плакатом.

Мистер Вильсон – так звали приезжего джентльмена – поднялся и, бережно убрав в сторону свой саквояж и зонтик, вынул очки, надел их и, подойдя к объявлению, прочел следующее:

Из дома нижеподписавшегося сбежал невольник-мулат по имени Джордж; рост – шесть футов, цвет кожи почти белый, волосы каштановые, вьющиеся, умен, хорошо говорит, умеет писать и читать. По всей вероятности, попытается выдать себя за белого. На плечах и спине – глубокие рубцы. На правой руке выжжена буква «Г».

Четыреста долларов тому, кто доставит его живьем. Столько же, если будет официально доказано, что он убит.

Мистер Вильсон прочитал объявление от начала до конца, словно изучая его.

Длинноногий скотопромышленник, до сих пор осаждавший каминную решетку, поднялся, вытянувшись во весь свой огромный рост, подошел к объявлению и решительно выстрелил в него густой струей табачного сока.

– Вот вся цена этой штуке, – буркнул он, снова усаживаясь на место.

– Что вы сделали! – с возмущением воскликнул хозяин.

– Я поступил бы так же с тем, кто написал это объявление, если бы он только оказался здесь, – сказал долговязый. – Человек, который владеет таким ценным рабом и так скверно с ним обращается, ничего другого не заслуживает. Раб бежал от него, и хорошо сделал!.. Такие объявления – позор для Кентукки. Вот мое мнение, если оно кого-нибудь интересует. У меня, сэр, целое стадо рабов, – продолжал скотопромышленник. – «Мальчики, – постоянно говорю я им, – можете убираться, улепетывать, бежать, когда вам будет угодно! Я и не подумаю гнаться за вами». И вот таким способом я удерживаю их при себе. Более того, у меня лежат готовые акты об освобождении на случай моей смерти. Они знают это. И могу вас уверить, чужестранец, во всем районе нет ни одного хозяина, которому негры приносили бы такой доход, как мне. Мои невольники не раз ездили в Цинциннати с конями стоимостью в пятьсот долларов и привозили мне деньги до последнего цента. Я и не ожидал другого. Обращайтесь с ними, как с собаками, они и работать и поступать будут, как собаки. Обращайтесь с ними, как с людьми, и они будут вести себя, как люди, и работать, как люди.

– Мне кажется, друг мой, что вы правы, – сказал мистер Вильсон. – Невольник, приметы которого здесь сообщают, личность необыкновенная. Ошибки здесь быть не может. Он лет шесть работал у меня на ткацкой фабрике и был лучшим мастером. Более того: он человек изобретательный. Он изобрел машину для очистки конопли. Это великолепная машина. Сейчас она применяется и на других фабриках. Патентом же пользуется его хозяин.

– Ну, конечно, пользуется, будьте уверены! – подтвердил длинноногий. – И наживает на нем немало денег. И ведь не постеснялся выжечь на правой руке такого раба особое тавро! Если мне только повезет и я встречу этого прохвоста, я наложу на него метку не хуже той, что он поставил на руке этого несчастного, ручаюсь вам! И он не скоро от нее избавится.

– Но с этими способными невольниками всегда бездна хлопот, – произнес человек сомнительного вида, стоявший в противоположном конце комнаты. – Потому-то их и приходится драть кнутом и метить каленым железом. Если бы они вели себя как следует, этого бы не понадобилось.

– Другими словами, – сухо бросил скотопромышленник, – Бог создал их людьми, а вы стараетесь превратить их в скотов!

– Все эти умные невольники никакой выгоды своим хозяевам не приносят, – упрямо продолжал тот, под щитом своего невежества даже не замечая презрения в словах собеседника. – К чему все эти способности? Они служат им только для того, чтобы затмить своих господ. У меня было несколько таких вот способных рабов, я всех их продал туда, на низовья реки. Все равно сбежали бы рано или поздно.

– Лучше бы вы уж просто убили их, хоть души их отпустили бы на свободу! – резко бросил скотопромышленник.

Но разговор неожиданно прервался. К таверне подъехал небольшой изящный кабриолет. В экипаже сидел хорошо одетый, приличного вида человек. Лошадью правил его цветной слуга.

Все общество рассматривало приехавшего с тем особым вниманием, с которым люди, вынужденные дождливой погодой к безделью, рассматривают каждого вновь прибывшего. Это был человек очень высокого роста, смуглолицый, с прекрасными черными глазами, похожий на испанца. Его вьющиеся волосы были также черны, но какого-то тусклого цвета. Тонкие, изумительно очерченные губы, орлиный нос и на редкость пропорциональная фигура поразили всех присутствующих. Красиво и непринужденно поклонившись, он вошел в комнату и, жестом указав слуге, куда поставить чемоданы, медленно, держа шляпу в руке, направился к стойке. В книгу приезжающих он записался под именем Генри Бутлера из Окленда. Повернувшись, он заметил объявление и с видом величайшего равнодушия пробежал его глазами.

– Послушай, Джим, – сказал он, обращаясь к своему слуге, – не кажется ли тебе, что мы поблизости от Барнана встретили какого-то парня, подходящего к этому описанию?

– Да, мастер, – ответил слуга. – Только я не разглядел его руку.

– И я тоже не обратил внимания, – произнес незнакомец, зевнув со скучающим видом.

Вернувшись к хозяину, он попросил отвести ему отдельную комнату, так как ему срочно нужно написать несколько писем.

Хозяин подобострастно поспешил удовлетворить его требование. Изо всех углов, шумя, словно стая вспугнутой дичи, поднялась толпа негров – мужчин и женщин, взрослых и детей, в порыве неудержимой услужливости бросившихся приготовлять комнату для приезжего господина. Сам он между тем, взяв стул, уселся посреди комнаты и вступил в оживленный разговор со своими соседями.

Фабриканта Вильсона томило странное, почти мучительное любопытство. Ему казалось, что он узнает этого человека, этого Бутлера, что он где-то встречал его… точно же вспомнить ничего не мог. Когда незнакомец говорил, улыбался, Вильсон не мог оторвать от него взгляда, но, встретив черные, блестящие, спокойные глаза незнакомца, поспешно отворачивался. Вдруг, совершенно неожиданно, правда, словно молния, прорезала мозг Вильсона. Поднявшись, он с удивленным и почти испуганным видом приблизился к Бутлеру.

– Да, да, разумеется, – растерянно, словно во сне, пробормотал Вильсон.

В эту минуту появившийся откуда-то негритенок доложил, что комната джентльмена готова.

– Джим, присмотри за вещами! – небрежно бросил джентльмен и, обращаясь к Вильсону, добавил: – Я был бы счастлив побеседовать с вами несколько минут. Пройдемте ко мне в комнату, если вы ничего не имеете против.

Мистер Вильсон последовал за ним, не отдавая себе даже отчета в своих действиях. Они вошли в большую комнату во втором этаже, где в камине горел яркий огонь. Слуги заканчивали уборку.

Когда все было в порядке и слуги удалились, молодой человек запер дверь и решительным жестом положил ключ в карман. Затем, обернувшись и скрестив на груди руки, он взглянул прямо в глаза мистера Вильсона.

– Джордж! – воскликнул фабрикант.

– Да, Джордж, – произнес молодой человек. – Мне кажется, маскарад мой довольно удачен, – добавил он с улыбкой. – Ореховый отвар придал моей коже красивый смуглый оттенок, волосы я выкрасил в черный цвет. Как видите, приметы мои вовсе не совпадают с теми, которые перечислены в объявлении.

– Ах, Джордж, ты играешь в очень опасную игру! Я бы не советовал тебе идти по этому пути.

– Я готов нести ответственность за свои поступки, – сказал Джордж, и горделивая улыбка пробежала по его устам.

Джордж по отцу был белый. Его мать принадлежала к числу тех несчастных, которых редкая красота как бы предназначает к тому, чтобы стать рабынями страстей их хозяев и матерями детей, которым никогда не суждено знать своего отца. От одной из самых знатных семей в Кентукки Джордж унаследовал неукротимость и смелость нрава, а от матери – еле уловимый желтоватый оттенок кожи, искупавшийся чудесными черными глазами. Слегка изменив цвет кожи и волос, он превратился в настоящего испанца. Изящество и благородство манер были ему свойственны от природы, поэтому для него и не представило особого труда разыграть рискованную роль, выбранную им: роль путешествующего джентльмена.

Мистер Вильсон, по существу добрый, но в то же время осторожный и робкий старик, мелкими шажками бегал взад и вперед по комнате, колеблясь между желанием помочь Джорджу и воспитанным с детства страхом перед законом, который нужно заставлять уважать.

Не останавливаясь и продолжая расхаживать по комнате, он наконец заговорил:

– Итак, Джордж, ты сбежал, сбежал от своего законного владельца? Я не удивляюсь, Джордж, нет, но я огорчен. Да, Джордж, в самом деле, мне кажется… что я обязан сказать тебе это… мой долг тебе это сказать…

– Чем, собственно, вы огорчены? – спросил Джордж спокойно.

– Тем, что ты восстал против законов своей страны.

– Моей страны? – спросил Джордж, и выражение горечи и гнева искривило его губы. – Моей страны! Для меня родной страной может быть только могила. И лучше бы мне уж покоиться на дне ее!

– Что ты, Джордж! О нет, нет, не надо таких слов! Это греховные слова, они противоречат Святому Писанию. Джордж, у тебя дурной хозяин, я это знаю. Он вел себя скверно по отношению к тебе, и я не собираюсь защищать его. Но ведь тебе известно, что ангел приказал Агари вернуться к Сарре[11]11
  Автор имеет в виду библейское сказание о том, как выгнанная из дома хозяйкой Саррой служанка Агарь встречает в пустыне ангела, который повелевает ей вернуться домой.


[Закрыть] и покориться ей? Ты ведь знаешь…

– Не напоминайте мне о Библии, мистер Вильсон! – вскрикнул Джордж, и в глазах его вспыхнули огоньки. – Я не очень-то верю тому, что в ней написано. Напоминать о Библии человеку, находящемуся в таком положении, как я, ни к чему: пожелав стать свободным, я не совершил греха.

– Ну, конечно, конечно, Джордж! Твои чувства вполне естественны… И все же я не имею права толкать тебя на этот путь… Да, дорогой мой мальчик, я болею душой за тебя. Твое положение очень, очень тягостно… Но апостол сказал: да останется всякий человек там, куда он поставлен. И мы обязаны покоряться воле провидения. Разве не так, Джордж?

Джордж стоял, высоко подняв голову, с горькой улыбкой на губах.

– Хотел бы я знать, мистер Вильсон, – начал он, – если, скажем, индейцы похитили бы вас, оторвали бы вас от вашей жены и детей, если б захотели заставить вас всю жизнь молотить рожь, – скажите, вы тогда тоже считали бы, что ваш долг оставаться в том положении, в которое вас поставило провидение? Я склонен думать, что вы в первой встретившейся вам лошади увидели бы неоспоримое небесное знамение и, оседлав ее, умчались бы куда глаза глядят. Не так ли?

Эта неожиданная логика заставила старика широко раскрыть глаза. Он не был глубоким мыслителем, но все же у него хватило здравого смысла поступить так, как поступают философы: ничего не сказать, когда сказать нечего. Продолжая тщательно разглаживать складки на своем зонтике, он вновь приступил к увещеванию.

– Ты знаешь, Джордж, – сказал он, – что я всегда был тебе другом и все, что я говорю, говорю из желания тебе добра. Ты подвергаешь себя ужасной опасности, и у тебя почти нет шансов на благополучный исход. Если тебя поймают, положение твое будет хуже, чем когда-либо. Они будут тебя истязать, бить и затем продадут на Юг.

– Мистер Вильсон, – сказал Джордж, – все это мне известно. Я подвергаюсь большой опасности, но… – Он расстегнул сюртук, и Вильсон увидел заткнутые за пояс два пистолета и кинжал. – Как видите, – произнес Джордж, – я готов ко всему. На Юг я не дам себя отправить ни при каких обстоятельствах. Если дело дойдет до этого – что ж, шесть футов земли я себе добуду… В первый и последний раз в жизни стану собственником земли в Кентукки!

– Джордж, ты просто в ужасном состоянии! Неужели же ты хочешь пойти наперекор всем законам своей родины?

– Снова «моя родина», мистер Вильсон! Родина есть у вас, но какая родина у меня или у любого другого, рожденного матерью-невольницей? Какие законы существуют для нас? Не мы издаем эти законы, и никто не спрашивает нашего согласия на их издание. Нам нет до них никакого дела! Все их отношение к нам сводится лишь к тому, что они способствуют нашему угнетению и порабощению.

Мистера Вильсона легко можно было сравнить с добрым тюком хлопка: он был так же мягок, неустойчив и так же легко вспыхивал. Ему было от всей души жалко Джорджа, и он даже смутно догадывался о чувствах, руководивших этим беглым рабом. Тем не менее он считал своим священным долгом наставить его на путь истинный.

– Джордж, – заговорил он снова, – все это очень дурно. Как друг, я обязан сказать тебе, что лучше не углубляться в такие вопросы. Это вредные, очень вредные мысли для человека в твоем положении. – Мистер Вильсон уселся на стул и в волнении принялся крутить ручку своего зонтика.

– Мистер Вильсон, – сказал Джордж, решительно усаживаясь напротив него. – Поглядите на меня хорошенько. Разве я не сижу перед вами, словно я такой же человек, как и вы? Взгляните на мое лицо, на мои руки, фигуру, разве я хуже любого другого? У меня был отец, мистер Вильсон, какой-то господин из Кентукки, которому до меня не было дела, настолько не было дела, что он даже не позаботился о том, чтобы я после его смерти не был продан вместе с собаками и лошадьми, принадлежавшими ему. Мать моя и семеро ее детей были при мне выставлены на продажу. На глазах матери по одному продали всех ее детей, всех – разным хозяевам! Я был самым младшим. Она бросилась на колени перед моим хозяином, моля его купить ее вместе со мной, чтоб у нее осталось хоть одно-единственное дитя. И тогда он ногой оттолкнул ее… Я видел все и слышал ее вопли и стоны, когда меня привязывали к лошади и увозили в имение хозяина.

– И тогда?..

– Хозяин позже купил мою старшую сестру. Она была хорошей, благочестивой девушкой и такая же красивая, какой в юности была моя мать. Она была хорошо воспитана и умела хорошо держаться. Вначале я радовался, что около меня будет близкий человек, но затем мне пришлось лишь горевать об этом. Я стоял за дверью и слышал, как ее избивали кнутом. Сердце мое обливалось кровью от сознания моего бессилия. И били ее только за то, что она желала вести жизнь честной девушки, на что ваши законы не дают права девушке-рабыне. В последний раз я видел ее скованной цепями, вместе с целым гуртом других рабов; их везли на продажу в Новый Орлеан, хотя они ни в чем не провинились. Больше я о моей сестре ничего не знаю… Я подрастал. Уходил год за годом. У меня не было ни одной живой души, которая оказывала бы мне больше внимания, чем собаке. Меня морили голодом, бранили, избивали. Я бывал иногда так голоден, что радовался, если находил кость, брошенную собакам. Я плакал иногда целые ночи напролет, но плакал не потому, что был голоден, и не потому, что меня били кнутом. Нет, я плакал при воспоминании о матери, о сестре и еще оттого, что не было у меня на свете никого, кого бы я мог любить. Мне неведомы были ни радость, ни утешение. Никогда ни от кого не слышал я ласкового слова, пока не попал на вашу фабрику. Вы относились ко мне хорошо, мистер Вильсон, вы советовали мне учиться грамоте и пытаться пробить себе путь в жизни. Вы знаете, как я вам за это благодарен. Затем я встретил ту, которая стала моей женой. Когда я понял, что и она любит меня, когда женился на ней, я просто поверить не мог, что все это действительность, – так безмерно я был счастлив… Но чем же это кончилось? Пришел мой хозяин, увел меня с работы, оторвал от друзей, от всего, что мне было дорого. И за что? Только за то, что, по его словам, я забыл, кто я такой! Он научит меня помнить, говорил он, что я только негр. В конце концов он решил разлучить меня с женой и приказал мне жениться на другой женщине. И на все это ваш закон дает ему право! Вот видите, мистер Вильсон, все мерзости, которые разбили сердце моей матери, сердце моей сестры, моей жены и мое собственное, – все они совершались с разрешения вашего закона. А вы называете это законами моей родины! У меня нет родины, как не было отца. Но я найду себе родину. От вашей родины я требую только одного: чтобы мне не препятствовали мирно покинуть ее. Если я доберусь до Канады, где законы будут меня защищать, она станет моей родиной, и я подчинюсь ее законам. Если же кто-либо попытается остановить меня, – пусть поостережется: я пойду на все. За свою свободу я буду бороться до последнего издыхания. Вы рассказывали, что ваши предки поступали именно так. Если у них было на это право, то и у меня оно есть.

Говоря это, Джордж вскочил на ноги и, выразительно жестикулируя, зашагал по комнате. Глаза его сверкали, на ресницах повисли слезинки. Добродушный старик, к которому были обращены эти слова, глубоко взволнованный, вытащил большой желтый шелковый платок и принялся им обмахиваться.

– Чтоб их всех черт побрал! – выпалил он вдруг. – Разве я не говорил всегда: проклятые старые подлецы! Да простит меня бог, неужели это я так выругался? Ну иди, иди, Джордж, только берегись, мальчик, не стреляй в людей, если только… Ну… я хотел сказать, что лучше уж тебе ни в кого не стрелять… Я, по крайней мере, на твоем месте стрелял бы так, чтобы не попасть, знаешь… А где же твоя жена, Джордж? – спросил он вдруг, в волнении поднимаясь со стула.

– Исчезла, бежала вместе с ребенком бог весть куда. Она направилась на Север. И когда мы встретимся, и встретимся ли вообще в этой жизни – этого никто не скажет!..

– Возможно ли? Кто мог бы подумать! Такие добрые хозяева!

– Добрые хозяева иногда попадают в лапы кредиторов, и законы нашей страны позволяют им оторвать ребенка от груди матери и продать его, чтобы покрыть долги хозяина, – с горечью произнес Джордж.

– Да, да, – пробормотал добрый старик, шаря в карманах. – Возможно, я поступаю необдуманно, но… к черту! Я вовсе не хочу ничего обдумывать, – неожиданно добавил он. – Поэтому возьми вот это, Джордж, – сказал он, вытаскивая из бумажника пачку денег и протягивая ее Джорджу.

– Нет, добрый мой господин Вильсон, – сказал Джордж, – вы и так очень много сделали для меня, и этот поступок может навлечь на вас неприятности. У меня, надеюсь, хватит денег на то, чтобы добраться в такое место, где я буду в безопасности.

– Нет, ты должен их принять от меня, – настаивал Вильсон. – Деньги могут оказать тебе большую помощь. Чем больше их окажется на руках в трудную минуту, тем лучше, лишь бы это не были деньги, добытые нечестным путем.

– Хорошо, я возьму их, но только с условием, что возвращу их вам при первой возможности.

– А теперь, Джордж, скажи мне: сколько времени ты еще рассчитываешь так разъезжать? Надеюсь, не долго и не далеко? Ты великолепно играешь свою роль, но все это чересчур рискованно. Кто такой твой спутник?

– Человек, преданный мне. Год назад он бежал в Канаду, но несколько времени спустя он узнал, что его хозяин, взбешенный его побегом, подверг его старуху мать страшным истязаниям. Он проделал весь путь обратно, чтобы утешить ее и, если удастся, увезти.

– Ему это удалось?

– Пока нет. Он бродил в окрестностях, но ему еще не представилось случая встретить ее. Сейчас он проводит меня до Огайо и познакомит с друзьями, которые помогли и ему. Затем он вернется за ней.

– Опасно, очень опасно! – проговорил Вильсон.

Джордж пренебрежительно улыбнулся.

Старик почти с восхищением окинул его взглядом с головы до ног.

– Джордж, – сказал он, – ты необычайно изменился. Ты говоришь, держишься, будто стал совершенно другим человеком.

– Все дело в том, сэр, что я свободный человек, – ответил Джордж гордо.

– Будь осторожен. Тебя могут схватить. Спасение еще далеко.

– Если дойдет до этого – что ж, в могиле все люди равны и свободны, мистер Вильсон.

– Твоя дерзость просто поражает меня, – снова заговорил Вильсон. – Показаться здесь, в одной из ближайших таверн…

– Но, мистер Вильсон, в том-то и штука: эта таверна находится так близко от плантации, что им никогда в голову не придет искать меня здесь. Меня будут искать где-нибудь подальше… Да, кроме того, ведь даже вы с трудом узнали меня. Хозяин же Джима живет не в этих краях, Джима здесь никто не знает, да его уже и искать перестали. Меня же по приметам, указанным в объявлении, вряд ли узнают.

– А метка у тебя на руке?

Джордж стянул перчатку и показал свежий рубец от раны, видимо недавно затянувшейся.

– Это прощальный подарок мистера Гарриса, – сказал он. – Недели две тому назад ему вдруг пришло в голову наложить на меня эту печать, так как он предчувствовал, что я попытаюсь бежать. Замечательно, не правда ли? – сказал он, вновь натягивая перчатку.

– Кровь стынет в жилах, когда я думаю обо всем этом! Твое положение… опасности… О Господи!

– Моя кровь стыла годами, сейчас она закипела ключом, – сказал Джордж возбужденно.

– Мистер Вильсон, – заговорил он после некоторого молчания. – Я заметил, что вы узнали меня, и решил поговорить с вами. Но теперь прощайте, я уеду завтра на рассвете, а следующую ночь я надеюсь уже спокойно спать в Огайо. Я буду передвигаться днем, останавливаться в лучших гостиницах, обедать за одним столом с важными господами. Итак, прощайте! Если вы услышите, что меня поймали, – знайте, что меня нет в живых.

Джордж протянул руку мистеру Вильсону с достоинством владетельного принца. Добрый старик горячо пожал ее и, робко оглядевшись, взял свой зонтик и вышел.

Джордж несколько секунд стоял в задумчивости, не отводя взгляда от закрывшейся двери. Внезапно какая-то мысль мелькнула в его мозгу, он бросился к двери и распахнул ее.

– Мистер Вильсон! – крикнул он. – Еще одно слово.

Вильсон вернулся. Джордж, как и в первый раз, запер дверь на ключ. Некоторое время он простоял в нерешительности, опустив глаза. Затем, словно сделав над собой усилие, поднял голову.

– Мистер Вильсон, – сказал он, – вы вели себя по отношению ко мне как друг. Разрешите мне попросить вас сделать еще одно доброе дело.

– Я слушаю тебя, Джордж.

– То, что вы говорили раньше, сэр, – правда. Надо мной нависла страшная опасность. Если я умру… у меня на всем свете нет никого, кто заплакал бы обо мне… – Слышно было, с каким трудом дыхание вырывалось из его груди. Он постарался овладеть собой и продолжал: – Меня бросят в яму, как собаку, и никто даже не вспомнит обо мне… никто, кроме моей бедной жены. Бедняжка, как она будет горевать… Не согласитесь ли вы каким-нибудь способом переслать ей эту булавку? Она подарила ее мне однажды на Рождество. Дорогая моя деточка… Передайте ей эту вещицу и скажите, что я ее любил до самого конца. Вы сделаете это, сэр? Сделаете? – проговорил он срывающимся голосом.