Текст книги "Ангел-Маг"

10

Камера была одной из лучших во всей Башне. Высоко расположенная, снабженная даже окошком. Правда, стрельчатым, узеньким и вдобавок забранным железными прутьями, вделанными глубоко в камень. Тем не менее в него проникали воздух и дневной свет. То, чего камеры внизу были полностью лишены.

Так, по крайней мере, сказала Доротее тюремщица, просившая называть ее Матушкой. Это была румяная, остролицая, сухопарая женщина средних лет. С тяжелыми руками и в фартуке, покрытом пятнами, которые подозрительно смахивали на кровавые. Она разливалась соловьем о выгодах и удобствах Доротеиной камеры, объясняя девушке, как той повезло оказаться у кардинала просто гостьей, не узницей!

Еще Матушка обмолвилась, что сама Рошфор лично вручила ей кошелек на еду и иные расходы для Доротеи. Без денежных вливаний со стороны, пояснила она, простая, но съедобная пища, предоставленная студентке, живо сменилась бы лежалым хлебом и водой. А еще не стало бы ни двух колючих шерстяных одеял, ни соломенного тюфяка. Так-то вот!

Главным благом, конечно, было окно, выходившее на юго-восток. Правда, с весьма ограниченным обзором. Собственно Звездной Крепости почти не было видно, разве что макушку бастиона короля Дениза да равелин Четвертого часа. Город тоже особо разглядеть не удавалось, лишь несколько домов на окраине да ближние деревни с полями, пастбищами и длинным пологим холмом, закрывавшим все остальное.

Зато Доротея могла видеть небо со всеми его величественными чудесами. Птиц, солнце, дождь, облака. А ночью в окне появятся звезды. Может, даже в ангельские пределы получится заглянуть…

Доротее понравилось смотреть между прутьями. Все равно здесь больше нечего было делать. Ей не давали ни книг, ни принадлежностей для рисования и письма. Помимо тюфяка с одеялами, у нее имелась деревянная миска и такая же ложка – вот и весь скарб. Туалетом служила неглубокая канавка с левой стороны камеры. Утром и вечером Матушка приносила по ведерку воды: для питья, умывания и для смыва. Вода всегда была мутная, полная крохотных насекомых… однако для питья вполне годилась.

После двух дней такой жизни Доротея начала уже привыкать к распорядку, когда внезапно все изменилось. Матушка отперла ее дверь около полудня, хотя прежде появлялась лишь на рассвете и в сумерках.

– Тебе разрешена прогулка по площади, – объявила тюремщица, судя по гримасе очень недовольная столь милостивым распоряжением. Она ткнула большим пальцем через плечо. – Чтоб вернулась засветло, и не смей ничего с собой приносить! Все равно будешь обыскана!

Доротея не двинулась с места. Ее внимание было посвящено на редкость удачной композиции: синее небо, одинокое облачко… все это в обрамлении стрельчатого окна. Какой дивный фон для иконы ангела по имени Лайлараэль, в чьем ведении пребывал воздух! Этого ангела призывали ловцы губок и люди сходного промысла, чтобы иметь возможность подольше пребывать под водой…

– Оглохла никак? – взревела Матушка. – Тебе выйти разрешили! Давай, шевелись!

Доротея не отзывалась, пока тюремщица не подошла вплотную и не хлопнула ее по плечу.

– Что?.. Ах да, – сказала девушка и улыбнулась. – Простите, пожалуйста, совсем задумалась… Я буду готова через минуту.

– Странная ты, вот это точно, – пробурчала тюремщица. – Вы с Рошфор, часом, не родственники?

– М-м-м? – Доротея с трудом оторвалась от окошка. Облачко успело рассеяться, и чистое небо уже не представляло такой интерес. – Нет, у меня в Лютейсе никого из родных нет…

– С чего бы тогда особые привилегии, – продолжала ворчать Матушка. – Гости всякие, понимаешь… временные жильцы… То ли дело было раньше! Уж как закатают тебя в Башню, так закатают!.. Собралась, что ли? Иди давай! А то вдруг больше не выпустят, Рошфор там, не Рошфор!

– Спасибо вам, – сказала Доротея. Взяла и рассеянно чмокнула Матушку в лоб. Тюремщица аж шарахнулась и чуть не стукнула ее в ответ, заподозрив насмешку… однако сдержалась. Рошфор действительно назначила Доротее особый, весьма смягченный режим. С какой стати – Матушка не знала, но на всякий случай с Доротеей следовало обращаться крайне осторожно. Да и поцелуй казался совершенно невинным…

– А… как мне выйти? – спросила Доротея. – Когда меня сюда вели, я по сторонам не очень смотрела…

Матушка лишь покачала головой и первой вышла за дверь.

– Куда катится мир! – пробормотала она. И добавила громче: – Пошли провожу!

Она повела Доротею винтовой лестницей, начинавшейся в юго-западному углу. Пять этажей вниз – и они прошли стражницкую, где на них с пониманием посмотрел супруг тюремщицы, известный как Дядюшка. Двое поборников кардинала оставили игру в кости и тоже посмотрели на Доротею, но ничего не сказали. Матушка отметила про себя их пристальные взгляды. Нет, в этой «гостье кардинала» точно было что-то особенное!

Миновав стражницкую, они прошли подъемный мост и вступили на деревянную лестницу, выстроенную в качестве временной лет пятнадцать назад. Со дня на день ее собирались заменить каменной.

Доротея помедлила, с наслаждением жмурясь на солнечный свет. Она буквально купалась в океане тепла и света, составлявшем разительный контраст с тем тоненьким лучом, который проникал в ее окошко. Подобно большинству иконотворцев, она предпочитала работать при дневном свете. Поэтому ее так завораживали мастерские Бельхоллы с их стеклами, доведенными до ангельского совершенства: под таким кровом можно было трудиться с полным ощущением открытого неба над головой.

– Вниз по ступенькам, – сказала Матушка. – Кто пристанет, всем отвечай: я, мол, в Башне у ее высокопреосвященства гощу. И не забудь – засветло возвращайся!

– То есть я могу просто взять и пойти? – спросила Доротея. – Я правда не совсем в заключении, а в гостях? Что-то не разберусь…

– И я тоже, – сказала Матушка. Отхаркнула и сплюнула через перила.

– Взять и пойти… и пойти, – задумчиво произнесла Доротея. – Обратно в Бельхоллу… к своей работе…

Матушка покачала головой:

– Ты в Звездной Крепости, а отсюда так просто не выйдешь. Даже если получится, тебя сразу арестуют… то есть пригласят вернуться обратно.

– Я всего лишь делаю иконы, – сказала Доротея. – Не понимаю…

– Никто никогда не понимает, – вновь сплюнула Матушка.

Доротея устремила взгляд вперед, на площадь. Бок башни мешал просмотру, но она различила здания и насыпные грядки, где трудилось несколько отверженцев. По правую руку, торча макушкой над укреплениями, возносился равелин Второго часа – впечатляющее сооружение из земли, обложенной камнем. По крыше маршировали солдаты. Они возникали из невидимого отсюда люка или прохода и, обойдя вдоль края, снова пропадали с глаз.

– Ступай, что ли, – сказала Матушка.

Доротея кивнула и послушно зашагала по лестнице вниз. В кончиках пальцев покалывало. Она знала этот зуд, означавший, что она уже более суток не рисовала и не мастерила. Причем речь шла совсем не обязательно об иконе, хотя создание икон Доротея предпочитала всему остальному. Она любила лепить, ваять, возиться с любыми найденными предметами… в общем, творить. Ангельская магия ей тоже нравилась, но для Доротеи она представляла собой всего лишь вид творчества.

Покалывание в пальцах побудило Доротею ускорить шаг. Никто ведь напрямую не запрещал ей рисовать вне стен тюрьмы! Наверняка это можно, если только она не будет делать иконы?.. У нее осталось в кошельке несколько ливров: хватит на покупку бумаги и угольных палочек. Наверняка они здесь у кого-нибудь да найдутся! У архитектора, чертежника… может, у артиллериста… у начинающего поэта, в конце концов! Она сможет рисовать забавные карикатуры и продавать их. Так она подрабатывала в Трамерейне, чтобы покупать бумагу, а если повезет – краски, кисти…

Доротея заторопилась. Перспектива обзавестись рисовальными принадлежностями манила ее. Опять за работу! Какое счастье!

Она не заметила юного отверженца, который таился у подножия лестницы, а затем последовал за ней, то отставая, то забегая вперед, словно играя в какую-то игру. Столь сложные маневры, впрочем, неизменно выводили его на позицию ярдах в двенадцати за спиной Доротеи, и двигался он в том же направлении, что и девушка.

Симеон боялся, как бы его не отправили прямиком в Башню, но вместо этого оказался в удобно обставленной комнате где-то глубоко в подземельях под казармами поборников, стоявшими на Циферблате. Там, сидя в мягком кресле, под светом двух или трех десятков длинных красных свечей, горевших в тяжелых канделябрах на соседнем столе, он подвергся допросу.

Допрашивал его усталого вида магистр с преждевременно побелевшими волосами, оттенявшими его темную, цвета красного дерева, кожу, почти не тронутую морщинами. Используя икону, висевшую на плохо позолоченной шейной цепи, магистр призвал ангела, чье присутствие Симеон ощутил как холодное пожатие, стиснувшее виски. Сопровождалось оно очень низкими басовыми нотами, совсем не похожими на светлый звон арфовых струн, сопутствовавший появлению большинства других ангелов.

Симеону пришлось в который раз описать случившееся накануне.

– Он рассказывает правду, какой он ее себе представляет, – доложил магистр капитану Рошфор. Та развалилась в кресле неподалеку, потягивая вино из серебряного графина, предназначенного для пива. – Я учел возможность вмешательства более могущественного ангела в его память, но Ларквиниэль не обнаружил следов изменений. Значит, то, о чем он говорит, имело место в действительности. – Служащий помедлил, затем потянулся к закрытым створкам иконы, приколотой к одежде. – Следует ли мне вызвать Переастора для более глубокого исследования?

Симеон не знал, что представлял собой Ларквиниэль. Скорее всего, это был серафим или херувим. А вот что касается Переастора… этот был из Владычеств. Такого мимоходом не вызовешь, а расплачиваться дознавателю придется как минимум месяцем, откроенным от жизненного срока.

– Нет нужды, – отставляя графин, сказала Рошфор. – Другое дело, если бы его во лжи уличили… Деранэ, ты все записала?

Кислолицая служительница, сидевшая за письменным столом в углу, лишь кивнула, занося последние слова в большую книгу, прикрепленную к ее поясу цепью. Посыпав страницу песком, чтобы просохли чернила, писец закрыла фолиант.

– Благодарю, сьёр Хабил, – сказала магистру Рошфор. Тот поклонился и подал знак писцу. Женщина вновь кивнула и вместе с магистром вышла за дверь.

У Симеона на языке вертелся жгучий вопрос, но он счел за благо последовать примеру писца и промолчал. Рошфор, однако, уловила его состояние.

– Я кое-чего не понимаю относительно тебя, и мне это не нравится, доктор МакНил, – сказала она. – Я могу допустить, что на магистра Делазана, учитывая его долги и уйму недоброжелателей, впрямь напустили зверолюда. Дело, как я говорила, не самое обычное, но и небывалым не назовешь. Но вот с какой стати отверженцам тебя выручать? Кровавые потеки пытались замыть, но, судя по их размерам, самое меньшее один из лженосильщиков погиб с Делазаном. Вот спрашивается, кто отмывал кровь? Что вообще там делали отверженцы? Зачем похитили тела?.. Подобные загадки очень не нравятся ни ее высокопреосвященству, ни лично мне…

– Я не знаю, сьёр, – сказал Симеон.

– Полагаю, следует установить за тобой наблюдение, – сказала Рошфор. – Посмотрим, что будет дальше.

Симеон рассеянно кивнул. Предполагаемая слежка выглядела самой безобидной из его нынешних незадач. После стычки с магистром Фоксом он крепко задумался о собственном будущем. Декан был трусом и хвастуном, но об осторожности не забывал никогда. И может быть, действительно располагал поддержкой конклава. Значит, для того чтобы вернуть свое место в больнице, Симеону понадобится вмешательство кого-то более влиятельного…

Вот только возвращаться в госпиталь он не хотел.

– Думаю, сьёр, присматривать за мной… и за теми, кто меня окружает… будет проще в месте наподобие этого, – выговорил он наконец.

Глаза Рошфор сузились.

– Я знаю, в Звездной Крепости тоже лечебница есть, – торопливо продолжал Симеон. – Там магистры из нашей больницы время от времени работают. Вот я и подумал, что, возможно…

– А-а, все ясно, – сказала Рошфор. – Магистр Фокс тебя вроде как отчислил, но его решение ничего не значит. Ты можешь вернуться в больницу, как будто ничего не произошло.

– Я не хочу туда возвращаться, – сказал Симеон. – Я был готов ждать, но они там ничему полезному особо не учат. Зато здесь, в лечебнице, которой руководит магистр Хазурен…

– Вот теперь все действительно ясно, – сказала Рошфор.

Доктор-магистр Хазурен была личным врачом королевы. И вероятно, самым знаменитым целителем во всем Сарансе, хотя некогда приехала из Дахазарана.

– А если тебе не разрешат работать и заниматься в лечебнице, тогда что? – спросила Рошфор. – И назад в больницу не возьмут?

– Полагаю… полагаю, мне придется возвратиться в Лутейн, – ответил Симеон, очень постаравшись не показать, какое отчаяние охватило его. Собственно учеба в госпитале не являлась для него особой необходимостью, но вот что касается отметки о прохождении оной… Множеству пациентов было вынь да положь «настоящего доктора из Лютейса». Так вот, если он сможет сказать, что учился у самой доктора-магистра Хазурен, личного врача королевы…

– Налицо совпадение государственных интересов с личными устремлениями, – констатировала Рошфор.

Подойдя к столу, она быстро набросала несколько слов на листке плотной бумаги, поставила подпись и небрежно скрепила печатью: капнула воска с ближайшей свечи и приложила эфес кинжала.

– Отдашь главному администратору лечебницы, – велела она, вручая записку Симеону. – Это твоя рекомендация доктору-магистру Хазурен. Будешь продолжать учебу под ее началом и помогать в лечебнице… жалованье тебе положат как обычному доктору-новичку.

– Ух ты… спасибо вам большое, – запинаясь, выговорил Симеон и принял записку.

– Мое решение еще будет утверждаться ее высокопреосвященством, – предупредила Рошфор. – Нельзя исключать, что оно окажется отменено или пересмотрено.

Симеон согласно кивнул, но до конца не прочувствовал. Это не шло ни в какое сравнение с самыми смелыми его ожиданиями. Едва попав в госпиталь, он увидел, как Хазурен успешно прооперировала вдавленный перелом черепа… обходясь притом без ангельской помощи. Симеону и во сне не снилась непосредственная учеба у такого врача. Ее уровень превосходил возможности обычных докторов-магистров больницы настолько же, насколько Башня возвышалась над крепостным рвом. А теперь он начнет работать в ее лечебнице! И ему еще за это будут платить! В отличие от госпиталя, предоставлявшего лишь стол и жилье…

– Чего доброго, ты и мне сумеешь помочь, – почти как о чем-то незначительном проговорила Рошфор. – Если случится что-нибудь необычное, вроде того как те отверженцы тебя от чудища спасли… ты уж дай мне знать. По возможности незамедлительно. В любое время суток. Вот, возьми жетон…

– Да, сьёр, – сказал Симеон.

Однако за жетоном сразу не потянулся, сообразив: вот она, цена его трудоустройства у Хазурен. Если он примет условия, придется стать у Рошфор чем-то вроде осведомителя. Этому инстинктивно противилось все его существо, но он постарался волевым порядком отодвинуть эмоции. В конце концов, у него ни перед кем не имелось особых обязательств. Рошфор же была офицером кардинала, а кардинал – главным министром королевы. Если бы королева приказала ему, Симеону, шпионить ради своей страны, он бы исполнил приказ. Так в чем разница?

Чувство, правда, было такое, словно он покупался и продавался…

– Ну? – спросила Рошфор.

Симеон принял маленький серебряный медальон, который протягивала ему капитан. На одной стороне поблескивал герб кардинала. На другой – стилизованное изображение Ашалаэли.

– Если что, покажешь любому поборнику, и мне сразу передадут. Твои иконы, врачебные инструменты и все остальное имущество тебе привезут, – сказала Рошфор. – Покои медицинского персонала – там же, в лечебнице. Скажешь служителю, я велела устроить тебя где получше.

– Слушаюсь, сьёр.

Симеон встал и, заметив, что навис над Рошфор, поспешно склонился. Ему пришлось вновь пересмотреть свое мнение о капитане кардинальских поборников. Сперва эта женщина показалась ему довольно доброжелательной. Потом, на барже, изрядно перепугала его. Теперь же выступила более-менее как благодетельница. Правда, не вполне бескорыстная.

Симеон очень надеялся, что ему никогда и ни о чем не придется ей доносить.

Капитан Рошфор небрежно махнула рукой в пурпурной перчатке. Симеон вновь поклонился и вышел из комнаты. Едва перешагнув порог, он остановился в некоторой растерянности. Влево и вправо тянулся темный коридор. Прямо впереди находилась лестница, по правую руку виднелась еще одна тяжелая железная дверь.

– Тебе сюда, – сказала одна из поборниц, бывшая с ним на барже. Она казалась ненамного старше его самого, но выглядела куда более выдержанной, собранной. Этакая будущая Рошфор. Она взяла снабженный линзой фонарь и направила узкий луч вдоль коридора. – Я провожу тебя до выхода на Циферблат и покажу, где лечебница.

– Спасибо, – пробормотал Симеон.

Следом за женщиной он вышел в хорошо освещенную комнату, полную писцов, которые занимались разбором каких-то непонятных бумаг. Потом вверх по длинной лестнице, вырубленной в скале. И еще через стражницкую, где несколько поборников в очередь стреляли из маленького арбалета вроде того, которым та отверженка в больнице пыталась сразить зверолюда. Целью служила небольшая дыня или тыква, водруженная на конторку.

Миновав стражницкую, они вышли через ворота, устроенные по всей форме: с часовыми-поборниками, бойницами для стрелков и опускной решеткой, ныне поднятой. Прошли мостик и по открытой лестнице достигли огромного внутреннего двора – площади Циферблат с ее миниатюрным городком.

– Видишь медный шпиль храма? – спросила поборница. Она не стала уточнять, что храм принадлежал Ашалаэли, иного здесь находиться попросту не могло.

Симеон кивнул.

– Вот туда и иди. Лечебница немного севернее. Увидишь беленое здание через улицу от таверны.

– Спасибо еще раз, – сказал Симеон.

– Может, еще как-нибудь меня заштопаешь, – подмигнула поборница. Симеон не до конца понял, что она имела в виду, но на всякий случай улыбнулся в ответ. Игривое подмигивание удивило его: поборники славились пуританским целомудрием. Полная противоположность гвардии короля. И в несколько меньшей степени – мушкетерам.

– Буду рад… – пробормотал Симеон и поправился: – То есть буду рад, если штопать не понадобится.

– Это всегда происходит, рано или поздно, – заметила поборница. Вновь подмигнула и развернулась на каблуке – ножны хлопнули по изящному бедру.

Симеон на миг уставился ей вслед. Пристыженно покраснев, устремил взгляд на храмовый шпиль и пошел, куда было велено.

11

Таверна была одним из старейших зданий на Циферблате. Она стояла последней в плоском блоке из шести домов, выстроенных, когда крепость отсутствовала еще даже в проекте. Назначение здания было очевидно с первого взгляда: у передней двери красовались большущие бочки. Две использовались как импровизированные столы. Кругом одной из них сгрудились чумазые каменщики, другую заняло трио королевских гвардейцев, отколовшееся от многочисленной братии, засевшей внутри. Гвардейцев легко было отличить по темно-зеленым камзолам, бледно-зеленым штанам с рубашками и накидкам – опять же зеленым, только другого оттенка. Накидки украшала вышитая золотом эмблема: корона о пяти зубцах, разрубаемая мечом. Каменщики пили пиво из деревянных кружек, гвардейцы – вино, разлитое в бутыли. Тех и других обслуживали проворные отверженцы – юноши и девушки в серых передниках и чепцах.

Шум в таверне стоял неистовый. Солдаты пили, играли в кости, спорили, хохотали… в общем, веселились кто как умел. Отзвуки неслись на улицу сквозь открытые окна, забранные толстыми железными прутьями. Над дверью красовалась большая вывеска, полинявшая до такой степени, что изначальные шесть золотых чаш превратились в обычные бесформенные и бесцветные пятна.

Сейчас вывеску как раз красили заново. Наверху приставной лестницы, ради страховки привязанной к одной из больших бочек, устроилась живописица в одеянии школяра из Бельхоллы. Учитывая контингент в таверне, предосторожность казалась вовсе не лишней. Помимо веревок, безопасность художника обеспечивал мальчишка – кухонный приспешник из отверженцев.

– Осторожно! – верещал он, стоя внизу. – Лестницу не заденьте!

– А тут полно народа, – заметил Анри. Он был очень доволен собой, поскольку все же сумел найти выход из тоннелей под казармами мушкетеров. А про то, что вышли они на поверхность вовсе не там, где он ожидал, – прямо в аптекарский огородик лечебницы, через улицу от винной лавки и ярдах в двухстах от мушкетерских казарм, – сознаваться перед Агнес он вовсе не собирался. – И все сплошь гвардейцы короля…

– Они большей частью внутри, – сказала Агнес и указала рукой. – Возле третьей бочки вроде есть место. Там, рядом с каменщиками. С ними никто не связывается… У тебя небось тоже от пыли в горле першит? Лично у меня все внутри точно смоленой бумагой покрылось!

– Тебе разве не нужно появиться в казарме? – спросил Анри.

Путешествуя по лестницам и переходам при свете иконы Агнес, они неплохо побеседовали. Болтать с мушкетером оказалось легко, даже несмотря на ее пристрастное мнение по разным вопросам. Анри уже беспокоился о том, что произойдет, когда она узнает о его службе у кардинала, а вовсе не у королевы. Он собирался сказать ей начистоту, чтобы сразу все прояснить, но случая не подворачивалось. Или просто мужества недоставало.

– Ну, на глоточек вина у меня время найдется, – жизнерадостно заявила Агнес. – Францони велела рано не появляться.

– Францони! Первая шпага королевы! – изумился Анри. – Ты с ней виделась?

– Я с ней дралась, – гордо заявила Агнес. – Так я завоевала свое место кадета.

– Тебе пришлось победить саму Францони? – спросил Анри, ожидая, пока удастся перейти улицу.

Мимо тянулась группа в десяток садовников, все одетые в красновато-бурые робы и широкополые шляпы. Они несли саженцы в кадках. За садовниками двигались отверженцы, впряженные в низкую тележку с огромной дубовой балкой, без сомнения предназначенной для Нового дворца. Зрелище устыдило Анри, ведь ему следовало бы уже доложиться архитектору… однако недостаточно сильно, чтобы бросить все и мчаться по делам.

– У нас кончилось вничью, – сказала Агнес, когда наконец они перебежали улицу и заняли места у единственной свободной бочки. – Это если совсем коротко… Эй! Мальчик! Две бутылки лучшего вина!

Звонкий, уверенный голос легко перекрыл общий гул. Несколько человек оглянулось, в том числе и трое гвардейцев. Изрядно нагрузившиеся, они взирали на Анри и Агнес как на что-то крайне предосудительное. Двое, широколицый мужчина с маленькими глазами и рослая темнокожая женщина, презрительно кривившая рот, направились к новоприбывшим.

– Сегодня вторник, – сказал мордастый, недобро поглядывая на Агнес. Он был так пьян, что даже покачивался.

– А я-то гадаю, который нынче день, – отвечала Агнес. – Думала, понедельник, но грызли меня смутные сомнения…

– По вторникам тут гвардейцы королевские пьют, – продолжил мужчина. И сделал жест рукой: кыш, мол, кыш! – Обойдемся как-нибудь без деревенских крутышек и… душонок чернильных…

Агнес оглядела свою непрезентабельную кожаную экипировку. Подняла бровь. Анри тоже себя оглядел: нигде ни пятнышка чернил. Мордастый побагровел еще больше. Ухмылка женщины стала еще ехидней.

– Гвардейцы? – спросила Агнес. – Вы тут во всем зеленом, я было подумала – вы садовники вроде тех, что улицей шли…

Она увернулась от неуклюжего удара и отскочила, смеясь: мужик развернулся, увлекаемый собственным замахом. Прежде чем он восстановил равновесие, Агнес пнула его сзади под колено, и он свалился с воплем боли и ярости. Женщина, стоявшая позади, потянулась за шпагой, но не успела вытащить оружие – могучая каменщица заключила ее в медвежьи объятия.

– Нет, – сказала труженица. Мышцы на ее запыленных руках вздулись стальными канатами. – Никаких клинков.

– Гвардейцы! На помощь! – завизжала женщина, извиваясь в неодолимой хватке.

Их третий товарищ, настроенный более сдержанно, со вздохом встал, но стакан с вином не поставил. Веселый шум в таверне вдруг прекратился, и воцарилась тишина, напоминавшая затишье перед бурей. Потом разом заскрипели отодвигаемые стулья и табуреты, что-то упало: гвардейцы изготовились рвануться наружу.

Однако, прежде чем это успело произойти, стремянка художницы, подновлявшей вывеску, неожиданно свалилась, точно угодив между бочками и поперек двери. Створка открывалась наружу, бочки стояли крепко… так что дверь оказалась начисто перекрыта. Художница из Бельхоллы, сидевшая на стремянке, повисла на руках, держась за штырь с вывеской, после чего спрыгнула наземь.

Как раз в момент ее приземления мордастый гвардеец поднялся и вновь кинулся на Агнес. Та отвлеклась на падающую стремянку, так что удар, возможно, попал бы в цель – но Анри шагнул вперед, поймал руку мужчины и бросил его через бедро, применив навык деревенской борьбы. Этот прием любили отрабатывать на нем его старшие братья – пока он сам его отменно не выучил. Гвардеец тяжело свалился наземь… и более не пытался подняться.

Женщина-гвардеец, схваченная каменщицей, попыталась вновь закричать, а чуть позже изумление на ее лице сменилось паникой – железные руки так стиснули ее, что не удавалось даже вздохнуть. Каменщица терпеливо дождалась, пока рывки жертвы не стали судорожными и постепенно не стихли. Тогда она бережно уложила потерявшую сознание задиру на землю рядом с товарищем.

Внутри таверны дружно взревели, что-то с грохотом и треском врезалось в дверь, стремянка жалобно застонала. Запертые нашли что-то, сгодившееся в качестве тарана.

Третий гвардеец не стал ни на кого нападать. Он просто подошел, слегка запинаясь и допивая из бутылки вино, туда, где лежали его беспомощные друзья.

– В-вы бы ш-ш-шли себе, – кое-как выговорил он и замахал руками так энергично, что не смог устоять и свалился, оставшись сидеть спиной к одной из бочек. Бутылку, что интересно, он так и не выронил. – Реб-бята… вас не п-поймут…

– Чего не поймут? – спросила Агнес. – Я готова биться с любым числом…

– Нет, нет, – сказала могучая каменщица и указала на своих товарищей, собиравших свои фартуки и молотки. – Охолони, девочка. Они с полудня вино хлещут. Тут не драка будет, тут до убийства дойдет. Пошли-ка лучше отсюда!

С этими словами рабочие дружно зашагали прочь. Из таверны вновь громыхнуло, раздались торжествующие крики. Стремянка хрустнула, но окончательно не развалилась.

– Она права, – сказал Анри, озираясь.

Если уходить прямо по улице, их заметят и начнется погоня. Все ближайшие лавочки гвардейцы тоже, несомненно, обшарят… Продавцы это, видимо, понимали. Тут и там запирались двери, на окнах захлопывались ставни.

Лишь на той стороне улицы виднелись открытые ворота.

– Лечебница, – сказал Анри, указывая рукой.

Он уже шагнул в том направлении, но остановился, потому что ни Агнес, ни художница не двинулись с места. Они смотрели одна на другую. Агнес – прикрыв глаза от солнца рукой, художница – с дружелюбной, но несколько рассеянной улыбкой.

– Идемте!

Что подействовало – крик Анри или третий удар, разнесший многострадальную стремянку? Во всяком случае, девушки наконец вернулись к реальности, и все втроем они опрометью бросились через улицу.

Увы, считаные секунды задержки сыграли свою роль. Передовые гвардейцы, вывалившиеся из двери, заметили беглецов и сообразили, куда те направляются. Поднялся вселенский шум; полупьяные гвардейцы рвались в погоню, налетали друг на дружку, спотыкались и падали.

Где-то зазвонил колокол, – похоже, это призывали подмогу; правда, Анри понятия не имел, кто кого собирался выручать. И вообще, что происходило, когда королевские гвардейцы начинали буянить? Кто мог и умел призвать их к порядку?

Беглецы влетели в ворота, опередив преследователей на десяток шагов. Захлопнув створки, уронили на место запорный брус. Весьма вовремя!

Агнес посмотрела влево, вправо, потом вверх, на стену.

Ворота загудели – кто-то врезался в них с той стороны. Раздался крик боли. Гвардейцы собственными телами таранили дубовое полотно.

– Если они подкатят бочки или еще стремянку найдут, через минуту окажутся здесь, – сказала Агнес.

– Не додумаются, они слишком пьяны, – ответил Анри.

Он и сам оглядывал внутренний дворик, ища другой ход наружу. Собственно лечебница представляла собой внушительное здание с белеными стенами и высокими арочными окнами. Виднелись еще одни ворота, стоявшие полуоткрытыми. Анри счел, что это выход в аптекарский огородик, тот самый, куда они с Агнес выбрались после блужданий по подземельям. Если получится проникнуть туда, они окажутся…

– Не слишком пьяны, – возразила Агнес, указывая рукой.

Наверху стены показались двое молодых гвардейцев. Заметив предполагаемых противников, они спрыгнули во двор и тотчас схватились за шпаги. Выглядело это скорее смешно, нежели грозно: что бы ни говорила Агнес, а назюзюкались они изрядно.

Агнес обнажила шпагу и вышла вперед, заслоняя Анри и художницу.

– Она одна только с оружием, – сказала рослая женщина-гвардеец. Пышные рыжие волосы падали ей на лицо: шляпу она потеряла, прыгая со стены.

– Ага, – согласился второй. Его тонкие усики и крохотная, тщательно ухоженная бородка явно только что пробились. Судя по гладкой золотистой коже, пареньку едва минуло семнадцать. – А это… ну… это важно?

– Двое на одного – это не дело, – неверным языком выговорила женщина, опуская шпагу. – Так мы не играем…

– Ага, – подтвердил парень.

– Будем драться по очереди, – сказала женщина. Посмотрела на Агнес и добавила: – И еще надо выяснить, дворянка ли ты. Я – Дебёй, кадет королевской гвардии, и я с кем попало не бьюсь…

– Моя фамилия Дескарэй, – сказала Агнес. – Я кадет мушкетеров королевы. Мне только еще форму не выдали.

– О! Мушкетерка! – проговорила женщина. – Тогда все в порядке. Сейчас я тебя атакую. Мне только надо…

Глаза у нее разъехались в разные стороны, устремляясь куда-то мимо Агнес. Та едва сдерживала улыбку: ей еще не приходилось видеть, чтобы кто-то, до такой степени наклюкавшись, еще стоял на ногах. В данном случае стояние было относительное. Скорее качание сразу в двух плоскостях.

– Нижайше прошу прощения, – делая шаг вперед, учтиво вмешался Анри. – Не будет ли мне позволено предложить выход из положения, касающегося наличия у нас лишь одной шпаги?

– А ты еще кто такой? – спросил мальчишка-гвардеец. Он пытался вложить шпагу назад в ножны, никак не мог попасть клинком в устье и в итоге кружился на месте, как пес, ловящий собственный хвост. – Я вот Деможирон… только не маркиз. Маркиз – это моя сестра…