Текст книги "Археологические прогулки по Риму"

Это случилось с Палатинским холмом, как и в других местах, и вот каким образом под дворцами Цезарей открыли несколько домов более древней эпохи. Один из них называется, не знаю почему, банями Ливия, и от него сохраняются еще несколько комнат. На потолках видны красивые орнаменты, группы, фигуры, арабески, выделяющиеся на золотом фоне, совокупность украшений скромных и изящных, дающих очень выгодное представление о римском искусстве во время республики. Палатинский холм во время Цицерона и Цезаря должен был быть наполнен подобными домами, но это единственный дом, от которого сохранились сколько-нибудь значительные фрагменты.

II

Дом Августа на Палатинском холме. – Превращение его во дворец. – Остатки его. – Употребление мрамора в императорскую эпоху. – Новые архитектурные приемы. – Дворец Тиберия. – Дворец Калигулы. – Криптопортик, где погиб Калигула. – Дом Ливии и его живопись. – Дворец Нерона

С империей начинается для Палатинского холма новая судьба; он становится жилищем цезарей и, по словам Тацита, центром римского мира. Во время своей молодости Август жил близ Форума; несколько позже, когда он был еще только одним из честолюбцев, добивавшихся наследия великого диктатора, он купил на Палатинском холме довольно скромный дом, принадлежавший оратору Гортензию; в нем не было ни мрамора, ни мозаики, он был украшен только посредственными портиками, поддерживавшимися каменными колоннами. Тем не менее возникновение этих императорских дворцов привело к тому, что, беспрестанно распространяясь, они покрыли весь холм. Дом Августа рос постепенно вместе со своим хозяином, и небезынтересно изучить постепенные его приращения; в ловком способе, каким он незаметно превратил частное жилище в местопребывание главы государства, мне кажется, можно найти всю политику этого искусного деятеля.

Дом Августа на Палатине

Не без основания приходится отыскивать тайную пружину всех его действий. Даже в своей частной жизни он ничего не предоставлял случаю, и известно, что он заранее записывал свои разговоры с женой, боясь сказать лишнее. Следовательно, надо думать, что, если он предпочел Палатинский холм всем остальным римским кварталам, он сделал это на каком-нибудь основании, и основание это нетрудно найти. На Палатинском холме жили, как говорили, древние римские цари. Август очень желал попасть в их общество; когда он решил расстаться с именем Октавия и выбрать новое, его соблазняло сначала имя Ромула, и он предпочел бы его другим, если бы насильственная смерть первого царя не представлялась дурным предзнаменованием для его преемника. Несомненно, что, выбирая для своего жительства холм, служивший резиденцией царей, он надеялся наследовать почет, которым окружены были эти древние предания. Поэтому он и следовавшие за ним монархи очень старались сохранить и восстановить все остававшееся на Палатинском холме от того отдаленного прошлого. Замечено было, что императорские дворцы часто с почтением отдаляются от античных развалин, и меры предосторожности, чтобы оставить их за чертой новых построек, заметны до сих пор. Несомненно, императоры считали, что почтенные памятники древних римских царей охраняли и освящали жилище новых владык империи.

Интерьер Дома Августа

Август, кроме того, избегал резких приемов; он обладал большим искусством устраивать сглаживания, умел устранять во всем скандалы и неожиданности и совершать без шума самые важные перемены. Он так же поступил и в этом случае, хотя, по-видимому, менее важном. Он знал, что императору нужен дворец и что владыка мира не может жить, как частное лицо. Он решил увеличить маленький дом Гортензия, который уже был недостаточен для его положения. После его победы над Секстом Помпеем, когда власть его была признана всей Италией, он приказал своим управляющим купить несколько домов, окружавших его дом, и снести их. Так как это разрушение могло возбудить тревогу в подозрительных умах, он сообщал, что работает не только для себя, но и для общественной пользы, и что он намеревается посвятить часть места священным зданиям. Он действительно построил там знаменитый храм Аполлона Палатинского и две библиотеки, греческую и латинскую, о которых так часто говорят писатели того времени. Внимание привлекало только великолепие этих построек, и не замечали, что в то же время увеличивался и менялся наружный вид дом монарха. Немного спустя новый дворец был уничтожен пожаром. В Риме было в обычае, что после подобного рода несчастий друзья пострадавшего складывались и помогали ему восстановить потерю; эти добровольные приношения заменяли наше страхование. Пожар представлял естественный случай показать, сколько у Августа было друзей; все римские граждане поспешили внести ему свою долю; но он не хотел принять их подношений. Он взял у них только ничтожную сумму и отстроил дом на свои средства, но воспользовался этим случаем, чтобы отстроить дом больше и великолепнее. Когда он был избран главным жрецом, он, вместо того чтобы поступить, как его предшественники, жившие близ храма Весты в отдельном здании, остался у себя и удовольствовался тем, что возвел храм Весты в своем доме. Таким образом, древний обычай, по-видимому, сохранился, и главный жрец все еще жил по соседству с божеством, покровительствовавшим Риму. В интересном и часто цитированном месте Овидий описал дом Августа в конце его царствования. Изгнанный на край света, сожалея о Риме, куда доступ ему был запрещен, бедный поэт посылает стихи, чтобы они молили за него. Он представляет их бродящими по этому городу, где они стали чужестранцами, вынужденными спрашивать дорогу у прохожих, ищущими жилище того, кто их так жестоко карает, но кто может и простить их. Указания, дающиеся им, так точны, что мы и теперь можем идти вместе с ними. Вот, прежде всего, Форум и Священная дорога. «Посмотрим, – говорят им, – здесь направо Палатинские ворота близ храма Юпитера Статора»[42]42
   Ovid. Trist. III. 1.


[Закрыть]. Несколько выше виден дом более красивый, чем остальные, и «достойный бога». Он окружен храмами, украшен оружием и гербами, венок из дубовых листьев оттеняет вход, лавры посажены по обеим сторонам двери. Эти лавры, этот гражданский венок, торжественно присужденный Августу Сенатом от имени граждан, им спасенных, обозначали жилище владыки мира.

Раскопки последних лет еще не обнаружили дворца Августа, но приведенные стихи сообщают нам, где его надо искать; он находится близ храма Юпитера, над Палатинскими воротами, т. е. в том месте, где находится сад виллы Миллс[43]43
   В 1865 году Пьетро Роза начал раскопки здания, что сейчас называется Домом Ливии. Его раскопки, часть более масштабной программы, заказанной Наполеоном III, включали поверхностные раскопки Дома Августа, расположенного к югу. В 1937 году Альфонсо Бартоли провел дальнейшие исследования местности и обнаружил археологические остатки разрушенных сводов. В 1956 году под руководством Джанфилиппо Кареттони начались обширные раскопки. Его первоначальные раскопки выявили строение, состоящее из ряда комнат, которое в настоящее время идентифицировано как часть более крупного комплекса, известного как перистиль А. Он приписал это сооружение Августу, основываясь на его близости к храму Аполлона. В первом десятилетии 2000-х годов дальнейшая работа показала, что первоначальный перистиль был частью гораздо большего дома. Программа реставрации была завершена в 2008 году, открыв доступ общественности. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Там в 1775 г. произведены были раскопки аббатом Ранкурелем, которому принадлежало это место, и под развалинами нашли двухэтажный дом, расположение которого легко было распознать. Верхний этаж, конечно, сильно пострадал, но нижний почти вполне сохранился. Обломки наполняли несколько зал; другие были пусты, по ним можно было пройти и, что хуже, их можно было опустошить. Они сохранили еще штукатурку, ценный пол, мраморную обшивку, приделанную к стенам стальными скобами. Прелестная живопись, изящнее помпейской, украшала потолки. Великолепные статуи, в том числе ватиканский Аполлон Савроктон («Убивающий ящерицу». – Примеч. ред.), были найдены нетронутыми. Там не оставили ни одной художественной вещи, из которой надеялись извлечь выгоду; что касается обломков колонн и пола, их сняли без всяких предосторожностей, нагрузили ими несколько возов и продали гуртом торговцу мрамором на Саmро Vассіnо. Владелец, ревнивый любитель и вместе с тем ловкий купец, скрывал по возможности свою находку. Он не позволял другим археологам подойти к ней, и рассказывают, что знаменитый Пиронези, пожелавший ее увидеть, проник в сад ночью, как вор, рискуя быть растерзанным собаками, и что он нарисовал развалины при лунном свете. Сохранился план, поспешно снятый им во время его рискованного похождения, и, что еще важнее, план архитектора Барбери, руководившего раскопками под наблюдением Ранкуреля, (он воспроизведен в Monumenti antichi inediti di Roma от 1785 г.)

При первом же взгляде на план Барбери видно, что этот дом, в котором с достаточною вероятностью признали дворец Августа, походил в общем своем расположены на все римские дома. В нем находился внутренний двор или перистиль, окруженный колоннами, куда выходили разные покои дворца. Эти покои состояли из ряда комнат круглых, квадратных, прямоугольных, соответствующих довольно точно друг другу, в которых архитектор старался соединить разнообразие с симметрией. Там нашли даже две восьмиугольные залы с такими капризными формами, что они напомнили видевшим их странные постройки Борронини. Первоначально удивило, что эти многочисленные залы или комнаты в общем довольно узки и ни одна не была достаточно обширна для официальных приемов; но Август, как известно, старался жить у себя, как простой гражданин; он желал, чтобы его считали человеком экономным и умеренным: он спал на низкой и жесткой постели, он носил исключительно платье, сотканное его женой и дочерью, за обедом ему никогда не подавали больше трех кушаний, и он говорит в своих письмах, что иногда постился по утрам с большим рвением, чем иудей, справляющий субботу. Однако есть некоторое лицемерие в этой простоте, выставляющейся напоказ. Хотя он принимал скромный вид, дом его, как видно, отличался внутри роскошью. Этот монарх, восхвалявший постоянно древние обычаи, тем не менее, произвел революцию в нравах и обычаях своего времени; никто больше него не способствовал развитию роскоши, о которой он говорил с сожалением. Рассказывают, что по его приказанию перед Сенатом и народом читали древнюю речь Рутилия против тех, кто одержим манией построек; он забывал, что сам внушил вкус к ним и показал пример своими великолепными постройками и что значительная часть упреков, которые он делал другим, могла быть обращена на него самого.

«Я застал Рим кирпичным, – говорил он иногда, – я оставляю его мраморным». Йордан справедливо замечает, что эта метафора была истиной. До Августа мрамор редко употреблялся в римских постройках; со времен империи он стал общеупотребительным. Не только монарх украшал им свои дома, в Помпеях мрамор встречался в лавках валяльщиков и виноторговцев; но особенно много его на Палатинском холме; нигде не попадается он в таком количестве, и трудно было бы понять, каким путем архитекторы, строившие дворцы Цезарей, могли так легко добывать редкие и ценные породы, привозившиеся изо всех стран мира, если бы открытие, сделанное несколько лет тому назад, не помогло понять это. На берегу Тибра, недалеко от странной горы Тестаччио, образовавшейся из черепков разбитых ваз, в 1867 г. нашли древний римский порт. До сих пор видны кольца, к которым привязывали суда, ступени, по которым вносили и сносили грузы. Вокруг порта были устроены обширные кладовые, куда временно складывали товары после их выгрузки. Когда их открыли, в них находилось еще значительное количество мраморных глыб, которые начали полировать. Надписи, вырезанные на этих глыбах, а также на камнях древней стены Сервия, дают нам любопытные указания на их происхождение и способ, каким они были препровождены в Рим. Каменоломни, самые знаменитые во всем мире, те, что доставляли лучший мрамор, принадлежали императорам; ими пользовались они исключительно для своих построек. Работы, в каменоломнях предпринимавшиеся, и нужное для этого количество рабочих стали так значительны при Траяне, что образовали отдельное управление, зависевшее несомненно от частных доменов. Каждой каменоломней заведовал управляющий императора, которому подчинены были разные чиновники, смотрители, художники. Рабочих было очень много, и они состояли большей частью из людей, приговоренных по суду к каторжным работам; эти несчастные, мало приспособленные к такому труду, живыми погребались в ненавистных пещерах под жестоким руководством рабов или вольноотпущенников. Это был один из самых суровых приговоров, которые мог вынести судья, и во время гонений его очень часто применяли к христианам. Мало было добыть мрамор из каменоломни, надо было доставить его в Рим. Из портов Греции и Азии, Александрии и Карфагена выходили постоянно тяжелые суда, нагруженные громадными глыбами, пересекавшие море с неимоверным трудом и со всевозможными опасностями. Так как большие суда не могли подниматься вверх по Тибру, они останавливались в Остии; поэтому правительство установило там целое учреждение, принимавшее мрамор и отправлявшее его в Рим. Глыбы средней величины помещали на обыкновенные барки, но приходилось строить специальные суда для монолитных колонн, для колоссальных статуй или гранитных обелисков. Значительны были расходы, вызывавшиеся этими сложными операциями, и плата, которую приходилось выдавать тысячам рабочих чиновников и матросов. Представьте себе, во что обходился мрамор с того дня, когда он выходил из каменоломни, до того дня, когда приносили его в мастерскую художника. Но необходимо было поражать толпу и давать ей восхищаться все новыми чудесами; необходимо было, чтобы это общественное довольство, так часто упоминаемое в надписях и на медалях, бросалось всем в глаза. Чтобы не обвиняли во лжи декреты Сената, прославлявшего при вступлении на престол каждого императора восстановленное благополучие и упроченный мир империи, чтобы дать наглядное доказательство этого благополучия, нужно было беспрестанно увеличивать празднества и памятники. Таким образом, великолепие стало со времен Августа политическим учреждением и способом управлять миром.

Этой политике способствовали счастливые обстоятельства; в то самое время, когда монархи принялись за эти великолепные сооружения, чтобы занять и ослепить народы, в архитектуре происходила своего рода революция, делавшая эту роскошь более доступной. В течение нескольких веков, говорит Шуази в своем ученом труде («Lʼart de bвtir chez les Romains»), римляне употребляли для своих памятников громадные каменные глыбы, отесанные или неотесанные, но всегда поставленные друг на друга без цемента. Они никогда не отказывались вполне от этого способа, где каждый камень напоминает об осиленной трудности и дает всей совокупности здания вид могущественный и величественный; но, так как этот способ отличался трудоемкостью и дороговизной, они со времени империи предпочли другой способ. Вместо того чтобы составлять корпус своих памятников из больших камней, плотно сложенных друг на друга, они стали пользоваться неоднородным материалом, собранным фрагментами и скрепленным раствором. Этот способ, который они, несомненно, не изобрели (я только что упоминал, что они ничего не изобретали), но из которого они первые сделали систематическое и общее употребление, представлял значительные выгоды людям, желавшим строить быстро и выгодно. Он позволял им возводить колоссальные своды при помощи обычных рабочих, использовавших булыжник и известь. Мы не знаем, откуда они позаимствовали этот способ и какой период проб и ошибок они прошли раньше, чем научились им пользоваться. Шуази замечает, что Пантеон – один из древнейших и красивейших памятников, построенных по этому способу. Следовательно, он доходит до совершенства около первого века империи. Среди общего упадка искусства, говорит Шуази, добрые традиции римской архитектуры продолжались без изменений, как и без развития. При Антонинах строили так же, как и при первых Цезарях. Употребление этих экономических и быстрых приемов, которыми с успехом пользовались вплоть до последнего дня Рима, сделало возможным большие постройки империи.

Дворец Тиберия на Палатине. Фото конца XIX в.

Тиберий не был так щедр, как Август, и он не любил так построек; тем не менее о нем сохранилось некоторое воспоминание на Палатинском холме. Он, по-видимому, не жил в том же доме, как его предшественник, он имел свой отдельный дворец, носивший его имя (domus Tiberiana). Он несколько раз упоминается в рассказах историков, и из их сообщений мы узнаем о его местоположении. Среди этих рассказов есть те, которые не забываются; по словам Тацита, 15 января 69 г. император Гальба совершал жертвоприношение в храме Аполлона, близ дворца Августа. Рядом с ним стоял его друг Отон, желавший завладеть империей. Боги ему не содействовали, знаки, наблюдаемые во внутренностях животных, были ему неблагоприятны, и аруспиций предсказывал императору неминуемую гибель. Отон радовался, зная, что близок взрыв заговора, подготовленного его друзьями против старого императора. Вдруг один вольноотпущенник приходит за ним и по условленному знаку уводит его с собой. Отон, опираясь на его руку, проходит через дом Тиберия, сходит оттуда на Велабр и, поворачивая направо к Форуму, подходит к храму Сатурна, к золотому миллиарию, откуда начинались все дороги империи. Там встречает он двадцать три солдата преторианской гвардии, провозглашающих его императором, сажающих его на носилки и несущих его в лагерь, в то время как Гальба, по словам Тацита, продолжал утомлять своими молитвами богов империи, ему уже не принадлежавшей[44]44
   Tacitus. Hist. I. 27.


[Закрыть]. Значит, дом Тиберия должен был находиться на северной стороне Палатинского холма со стороны Велабра. Он, по всей вероятности, был старым жилищем его семейства, которое он расширил ввиду своего нового положения. До настоящего времени сохраняются только несколько узких комнат, служивших, вероятно, помещением для рабов; может быть, от него найдут больше, когда произведут раскопки в садах, все еще прикрывающих античные здания.

Несколько выше в углу Палатинского холма, обращенном к Форуму, находился дворец Калигулы. Говорят, что он был великолепен, что он был украшен живописью и статуями, взятыми из всех знаменитых храмов Греции. Но Палатинского холма было недостаточно для Калигулы; он распространил свои постройки вплоть до Форума и сделал из храма Кастора сени своего дома. Слыша постоянно, что он бог, он стал серьезно относиться к своей божественности и считал себя наравне со всеми обитателями Олимпа. Не довольствуясь тем, что соорудил храм себе одному, где ему приносили в жертву павлинов, попугаев и редкостных птиц, он желал получать часть даров, приносившихся всем остальным богам, его коллегам; он часто приходил в храм Кастора, важно усаживался между богами Диоскурами и таким образом предоставлял себя поклонению народа. Рассказывают, что однажды в толпе верующих он заметил смеявшегося сапожника и спросил его, желая, вероятно, дать ему возможность поправить свой поступок, какое он производит на него впечатление. «Впечатление большого дурака», – ответил сапожник. Довольно удивительно, что Калигула простил ему дерзкий ответ. Но однажды он рассердился на Юпитера Капитолийского, великого римского бога, которого он обвинял наверно в недостаточной почтительности. Часто видели, как он в ярости шептал на ухо деревянной статуе грозные слова. «Надо, чтобы один из нас исчез», – повторял он, и опасались, что он прикажет отрубить голову почтенной статуе и заменит ее своей, как вдруг он успокоился. Юпитер, по его словам, попросил у него прощения, и, резко перейдя от бешенства к крайностям страсти, он стал неразлучным со своим новым другом. Чтобы находиться поближе от него и иметь возможность посещать его во всякое время, он построил висячий мост над самыми высокими зданиями Форума, соединявший Палатинский холм с Капитолием.

Смерть Калигулы. Гравюра XIX в.

Мост этот был рано разрушен; но память о Калигуле сохранилась на Палатине; она связана с другими развалинами императорского жилища, обнаруженными во время раскопок. Недалеко от древних ворот Porta Mugonia, близ храма Юпитера Статора, нашли один из проходов, названных римлянами криптопортиками, которыe находились под землей и по которым можно было переходить из одного дома в другой, не пересекая улиц или площадей. Это один из самых длинных известных нам проходов; он начинается у самой Палатинской улицы, идет на расстоянии более 100 метров вдоль домов Тиберия и Калигулы, затем внезапно поворачивает направо и продолжается до того места, где он приводил к одному дворцу, теперь разрушенному. Он был тщательно разукрашен, и свет в него падал через отверстия, проделанные в своде. При этом сомнительном свете 24 января 41 года произошло ужасное событие, подробно рассказанное историком Иосифом Флавием[45]45
   Josephus. Antiq. Jud XIX. I. 15.


[Закрыть]. Калигулу, говорят, сначала все римляне очень любили, так что в течение трех месяцев совершили больше 160 тысяч жертвоприношений, чтобы отблагодарить богов за его восшествие на престол; но трех лет было достаточно, чтобы весь мир начал бояться и возненавидел его; поэтому под руководством военного трибуна Кассия Хереи[46]46
   Гай Кассий Херея – офицер Преторианской гвардии времен правления императора Калигулы, военный трибун. – Примеч. ред.


[Закрыть] составился заговор с целью освободить империю от Калигулы. Несмотря на то что Херея уже не был молод, он сохранял привычку элегантно одеваться и выражаться и имел беспечный и изнеженный вид, вследствие чего он казался менее напористым, чем он был в действительности; под наружностью франта скрывалась душа воина; это был, кроме того, республиканец, помнивший о прежнем правлении, но он был из тех людей, которые наперерыв восхваляли новое правление. Калигула, беспощадный и жестокий, не переставал наносить ему оскорбления. Когда трибун по обычаю приходил к нему, чтобы узнать ночной пароль (пароль для императорской стражи. – Примеч. ред.), император, желая посмеяться над его женственной стыдливостью, называл ему грубое или грязное слово, которое давало повод солдатам и офицерам насмехаться над Хереей. Император выбирал его для неприятных поручений. Раз он поручил ему подвергнуть пытке актрису, любовника которой хотели погубить; но актриса, несмотря на страшнейшие страдания, отказалась сказать что бы то ни было, что могло бы повредить любимому человеку. Херея, недовольный этим и другими поручениями, стыдясь навязываемой ему роли, негодуя на наносимые оскорбления, решил убить государя. После долгих колебаний решено было привести план в исполнение во время Палатинских игр, дававшихся в честь Августа. Игры эти праздновались внизу холма, близ того места, где впоследствии возведена была арка Тита. На этом месте ставили временный театр из досок, и несколько дней там теснилась толпа. В назначенный день она была многочисленнее обыкновенная, потому что вечером собирались дать особенное зрелище, представление сцен в аду труппой египтян и эфиопов. Около полудня император обыкновенно на короткое время возвращался во дворец, чтобы поесть и отдохнуть; тут ждали его заговорщики. Он вышел из театра со своим дядей Клавдием и несколькими друзьями в предшествии германских воинов, составлявших его гвардию. Пройдя Палатинские ворота, он дал своим спутникам пройти в улицу, ведшую ко дворцу, а сам свернул в криптопортик; он хотел увидеть детей знатных фамилий, выписанных им из Азии для игр, которые он собирался дать народу. В этом уединенном месте их обучали петь гимны и плясать пиррих. Херея, бывший дежурным трибуном, бросился за ним; он отослал любопытствующих и придворных, говоря, что император желает быть один, и пошел за ним с заговорщиками. Затем, подойдя к нему, в то время как он разговаривал с молодежью, он нанес ему удар мечом по голове. Калигула, только раненый, поднялся, ничего не говоря, и хотел убежать. Но его тотчас же окружили сообщники Хереи и нанесли ему тридцать ударов кинжалами. На шум прибежали солдаты гвардии, и заговорщики, которые не могли уже возвратиться вспять, потому что они встретились бы с офицерами и германцами, шедшими отомстить за него, продолжали идти по портику вплоть до того места, где стоял, по словам Иосифа Флавия, дом Германика, и там им легко было убежать.

Историки рассказывают об ужасных беспорядках, последовавших за смертью императора. Сожалевшие о нем германцы убивали всех, кого встречали на своем пути, вокруг портика и дворца; невинные и виновные падали вместе под их ударами. В это время слух о происшествии стал распространяться в театре. Никто не решался ему поверить, хотя все желали его. Какое ужасное было это время, говорит Светоний, видно из того, что горожане вообразили, будто сам император распространил слух о своей смерти, чтобы получить повод казнить тех, кто окажется доволен этим слухом. В театре распространялись самые странные слухи; не знали, что предпринять, никто не имел храбрости проявить свои чувства или покинуть свое место, когда пришли германцы; все более и более пьянея от крови и гнева и видя повсюду сообщников убийц, они грозили броситься на безоружную толпу. Успокоить их стоило большого труда, и зрители спаслись среди невообразимого беспорядка.

Криптопортик, где произошли эти трагические события, почти вполне сохранился. По нему можно пройти от начала до конца и в воображении легко представить себе страшную сцену, там происходившую 18 веков тому назад. Видишь перед собой этого монарха, истощенного всевозможными излишествами, этого 29‑летнего старца, каким Сенека и Светоний описали его чертами незабываемыми: маленькая голова на громадном теле, впалые глаза, бледный цвет лица, дикий взгляд, физиономия, которую природа сделала зловещей и которой по странному кокетству он старался придать еще более страшный вид. Можно следовать за убийцами с того момента, когда они проникают в портик, до той минуты, когда они спасаются через дом Германика, прося убежища у отца, после того как они убили сына. Этот дом по счастливой случайности, может быть, существует еще, потому что некоторые ученые думают, что это тот дом, который нашли почти целым в конце портика.

Он был открыт Розой в 1869 г., и это, несомненно, один из любопытнейших остатков Палатинского холма. Много спорили о том, кому этот дом принадлежал. Вследствие близости к дворцу Тиберия естественно было предположить, что это был его семейный дом, в котором он родился, который отец завещал ему умирая. Это было действительно первое название, которое ему дали; но несколько позже нашли в фундаменте кусок свинца от водопровода, на котором можно было прочесть вырезанные в нескольких местах слова: Juliae Rugustae. Имя это – по всей вероятности, имя владельца – носили разные лица, прежде всего Ливия, жена Августа, и Леон Ренье уверен, что о ней-то и идет речь. Следовательно, дом на Палатинском холме – тот самый, куда удалилась Ливия после смерти мужа; там, по мнению Ренье, она провела в одиночестве и грусти последние годы своей жизни, ненавидимая сыном, который стыдился, что обязан ей своим величием. С другой стороны, по мнению Висконти и Ланчиани, наш маленький дом – это тот, о котором говорит Иосиф Флавий и через который спаслись убийцы Калигулы, и они решаются назвать его домом Германика. Как бы мы ни относились к этим мнениям, которые возможно согласовать между собой, дом этот во всяком случае древнее портика; некоторые подробности архитектуры указывают, что он относится к концу республики или первым годам империи. Он продолжал существовать среди перемен, происходивших на Палатине; все более и более скрытый и погребенный среди этих больших дворцов, которые строили вокруг него, он имел счастье пережить их. Весь нижний этаж прекрасно сохранился. Вокруг атрия, куда спускаешься по нескольким ступеням, расположены четыре залы, покрытые до сих пор самой красивой и самой нетронутой живописью, найденной в Риме. Вдоль карнизов виднеются элегантные арабески, гирлянды листьев и цветов, переплетенные крылатыми гениями, фантастические пейзажи прекрасного вкуса. Посредине стен видно пять больших фресок на различные сюжеты. Меньшие по размеру и качеству представляют сцены посвящений и магии. Другая, имеющая около 3 метров высоты, представляет римскую улицу, видную из открытого окна. Это была манера увеличить комнату, сделать ее веселее и придать римским комнатам вид на улицу, которого у них обыкновенно не было. Обычай этот существует до сих пор. «Все путешествовавшие по Италии, – говорит Перро[47]47
   Жорж Перро (1832–1914) – французский археолог, эллинист. – Примеч. ред.


[Закрыть], – знают, какое пристрастие сохранили итальянцы к обману глаз, к этим перспективам, какие их декораторы употребляют с редким искусством. Входишь во двор и перед собой на стене видишь вместо серого тусклого цвета штукатурки или яркой белизны известки удаляющуюся улицу, окаймленную красивыми зданиями или садом, рощи, наполненные птицами, летающими по листьям, беседки, где висит спелый виноград. Глаз, хоть и не введенный в заблуждение, испытывает все-таки большое удовольствие от этой подтасовки; приятно наслаждаться иллюзией, которая в зависимости от искусства художника может продолжаться дольше и меньше. От художников, украшавших дома императорского Рима, вплоть до тех, которые в настоящее время разрисовывают стены домов в Генуе, Милане, Падуе и Болонье, идет непрерывная традиция, наследие, передаваемое из века в век, несмотря на все политические превратности».

Дом Ливии. Фото конца XIX в.

Вид Палатина представляет собой улицу с домами, где в каждом этаже видны открытые террасы или балконы под крышей, опирающейся на колонны, как современная лоджия. Люди, высунувшись из окна, смотрят на прохожих; женщина вышла из своей двери, и, так как ее сопровождает молодая девушка с блюдом в руках, на которое клали священные хлеба, можно предположить, что они обе шли сделать приношение в соседний храм. Это значит реальный пейзаж, точно воспроизведенный уголок Рима, где мы находим то, чего недостает в Помпеях, – дома в несколько этажей.

Дом Ливии. Интерьер одной из комнат

Две остальные картины мифологические. На одной представлен Полифем, преследующий Галатею. Великан наполовину поглощен волнами, и, чтобы показать, что он обуреваем своею страстью, живописец поставил за ним маленького бескрылого Амура, стоящего на его плечах и правящего им при помощи двух лент. Галатея убегает, сидя на гиппокампе (морская лошадь с рыбьим хвостом. – Примеч. ред.), она поворачивается в сторону Циклопа; ее правая рука опирается на круп лошади, в то время как в левой, обнимающей шею лошади, она держит красную мантию, спускающуюся до бедра. Красная драпировка и черная грива гиппокампа выделяют белизну тела нимфы. На заднем плане виден морской пролив среди высоких берегов. Горы покрыты деревьями, вода сохраняет свою прозрачность. «Я не знаю другого античного пейзажа, – говорит Перро, – где было бы более удачное и широкое изображение природы». Другая фреска, лучшая по исполнению, представляет Ио в тот момент, когда Гермес освобождает ее от Аргуса. Ничего не может быть элегантнее и грациознее позы молодой девушки: она в отчаянии, глаза ее обращены к небу, одежда в беспорядке, она едва удерживает на груди плащ, готовый улететь. За ней крадется Гермес, скрытый скалой от Ио и ее стража, в то время как бдительный Аргус не теряет из виду свою жертву и, кажется, готов броситься на освободителя, появления которого он опасается. «Эта картина, – говорит один из лучших знатоков античной живописи, Гельбиг[48]48
   Вольфганг Гельбиг (1839–1915) – немецкий антиковед, археолог. – Примеч. ред.


[Закрыть], – обнаруживает руку, необыкновенно искусно выполненную, контуры ее тонко, но вместе с тем вполне определенно очерчены; гамма цветов, которая держится в тонах сравнительно светлых, производит гармоничное впечатление, на котором глаз отдыхает. Трудно было бы найти в Помпее фигуру, которую можно было бы поставить наряду с палатинской Ио; пропорции ее более стройны и нежны, колорит более прозрачный и нежный, чем у кампанских живописцев. Следует ли объяснить большую тонкость замысла и исполнения тем, что римские живописцы имели более возможности, чем провинциальные, видеть и изучать греческие оригиналы? Следует ли принимать во внимание влияние, которое должны были оказывать на римских художников реальный мир, их окружавший, и изящество светских женщин большого города? На это я не решаюсь дать положительного ответа».