Текст книги "Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника"

Глава XV. Свидание

о дня страшного решения, принятого княжной Скирмундой, прошло шесть дней. Удивительная весть о том, что дочь знаменитого князя Эйрагольского, которую все считали почти христианкой, объявила себя вайделоткой, быстро облетела всю Литву, и со всех концов Жмуди и Литвы потянулись к Эйрагольскому замку целые толпы вайделоток, сигонтов и вообще закоренелых язычников, желавших принять участие в торжественной процессии, с которой должна была отправиться княжна Скирмунда из родимого замка в дальнюю Полунгу.

Молодой князь Давид, очень обласканный князем Вингалою и его молодым племянником, совсем теперь оправился от раны, нанесённой ему рыцарем, и серьёзно подумывал об отъезде из замка, где готовилось языческое торжество. Ему, как христианину, было и неловко, и небезопасно даже присутствовать при этой языческой демонстрации, а между тем, сердце ему подсказывало, что нельзя уехать, не повидавшись с той, которая только ради него решилась на такой героический подвиг.

Однажды в глухую полночь кто-то тихонько стукнул в дверь его опочивальни. Он спросил, а в ответ ему послышался шёпот старой кормилицы княжны Скирмунды.

Как, какими чарами, какими обещаниями удалось княжне упросить старую Германду тайком пробраться в покои князя и вызвать его на свидание – не знаю, но через несколько минут князь в глубокой тьме пробирался вслед за старухой по крутым лестницам в её комнату, которая прилегала, как мы помним, к терему княжны.

Когда они очутились, наконец, в этой маленькой комнатке, чуть освещённой светом серебряной лампады, горевшей перед изображением Прауримы, старуха скользнула в двери, и через минуту, на пороге, бледная, как привидение, появилась княжна, вся закутанная в длинные белые одежды вайделотки.

Князь хотел броситься к ней, сжать её в своих богатырских объятиях, но взгляд её, печальный, трогательный, словно умоляющий приковал его на месте.

– Опоздал! – прошептала она печально, но укора не было слышно в её голосе. – Не судьба! – добавила она, протягивая руку. – Я хотела проститься с тобой навеки! Навеки! – Голос её дрогнул.

– Зачем говорить так? Разве я не здесь, перед тобой, разве я не люблю тебя? – с жаром заговорил Давид. – Разве ваш криве-кривейто не может разрешить тебя от клятвы! Говори же, говори, ведь бабка твоя Бирута тоже была вайделоткой.

– Всё это так, радость моя, жизнь моя. Да только то, что было возможно Кейстуту, льву литовскому, такому же поклоннику великого Перкунаса, как и сама Бирута, то недоступно тебе, смоленскому витязю. Лидутко, я его знаю, за все сокровища мира не согласится на брак вайделотки с христианином. Наконец, мой отец. Он проклянёт, убьёт меня, если я только осмелюсь подумать об этом браке.

– То же говорила и Бирута, однако же!..

– Нет, ты меня не понимаешь. Старый Лидзейко согласился признать брак только тогда, когда не мог поступить иначе: Бируту Кейстут увез силой и спрятал в Троках; поневоле Лидзейке пришлось покориться и признать то, что уже совершилось.

– О, свет глаз моих, Скирмунда, – чуть не вскрикнул князь Давид, бросаясь к ней, – если только за этим дело стоит, украду я тебя, вырву из рук вайделотов, умчу тебя к себе в Смоленск, там тебя не найдут, не отнимут!.. И Бог благословит наш союз.

– Как ты ещё молод, мой ненаглядный! – печально проговорила Скирмунда, покачав головой, – увезти меня, когда? Откуда? Уж не теперь ли, когда меня окружают и берегут в этих стенах две тысячи ратников отца и двое железных ворот. Не из Полунги ли, где за тройной оградой вечно на стороже пять тысяч литвин да двести вайделотов?

– Но тебя на днях повезут в Полунгу, я нападу из засады ночью, я отобью, украду тебя.

– Украдёшь, отобьёшь, когда меня будет провожать дружина отца и несметная толпа народа. Допустим даже, что нам удастся бежать, но куда и каким путём? Через Литву? Чтобы нас захватили в первой деревне?! Через крыжацкие земли?.. Страшно и подумать!.. Дорого бы они дали, чтобы иметь дочь князя Вингалы заложницей! Нет, князь, не иди против судьбы! Прощай на век. Видно, не судили нам боги счастья вдвоём. Прощай!

Князь Давид бросился на колени перед тою, которая в эту минуту была для него дороже жизни, дороже всего на свете, он схватил её руку и стал покрывать горячими поцелуями.

– Нет, нет, – говорил он словно в забытьи, – не отдам тебя без боя! Здесь ли, по дороге ли, из Полунги ли, но достану, выкраду тебя, только поклянись мне ты, что если мне удастся добраться до тебя, ты последуешь за мною без боязни, без рассуждения! Жить один раз, умереть один раз, так лучше умереть вместе, чем умирать долгие годы в тяжёлой разлуке, не так ли, моя дорогая, моя радость? Говори, говори, дай мне надежду, иначе я руки на себя наложу, душу свою погублю! О, Скирмунда! Как я люблю тебя! Не лишай же меня дорогой надежды!

Скирмунда печально слушала горячие речи своего милого. Она понимала, что безрассудно бороться против стихийных сил, которыми теперь она окружена, понимала, что не может же князь Давид с горстью людей биться с целым фанатически настроенным народом, понимала, и вдруг какая-то дикая решимость охватила всё её существо. «Умирать, так умирать!» – только на груди любимого человека, – мелькнуло у неё в голове, и она тихо прошептала:

– Делай, как знаешь, мой дорогой, мой ненаглядный, помни и верь, что за тобой пойду всюду, и на счастье, и на смерть! Делай, как знаешь! Что ты ни принесешь мне, приму без ропота. Я сумею страдать и умереть, если надо!

С восторгом, с какой-то дикой радостью благодарил князь Давид свою суженую. Одним ласковым словом она пробудила и укрепила в нём решимость вырвать её из тяжёлой неволи.

– Помни же, помни, – твердил он в сотый раз, – не с пути, так из Полунги отобью тебя, моя радость. Хитростию ли, силою, а ты будешь моей женою. Отец посердится и простит, ведь сам Витовт Кейстутович за меня! А теперь дай мне хоть насмотреться на глаза твои ясные, слушать не наслушаться речей твоих медовых!

Ещё долго бы говорил князь на эту тему, если бы не появление старой кормилицы, пришедшей сказать влюбленным, что петухи пропели во второй раз и что пора расстаться.

Князь схватил за обе руки Скирмунду.

– О, поклянись мне ещё раз не принадлежать никому другому, кроме меня! – страстно проговорил он.

– Клянусь тебе самим Перкунасом, великой Прауримой, вечным Зничем, клянусь моей любовью к тебе. Я не буду женой другого человека, кроме тебя!

Князь ещё раз упал к её ногам, покрывая жаркими поцелуями её белые руки. Скирмунда тихо нагнулась и поцеловала его в голову. Горячая слеза скатилась с её ресницы. Она больше не могла промолвить ни слова от волнения и, шатаясь, пошла в свою комнату. На пороге она остановилась, пристально взглянула прямо в глаза молодого человека, словно с этим взглядом хотела передать ему всю душу, потом быстро отвернулась и исчезла.

Князь стоял как окаменелый. Старуха мамка должна была схватить его за руку, чтобы заставить очнуться. Он был как пьяный или разбитый параличом, и только с неимоверными усилиями ей удалось удалить его из комнаты.

Тихо, с теми же предосторожностями повела она его по лестницам и тёмным переходам замка – и как раз вовремя. Восток уже начинал бледнеть, первые лучи зари пробивали густую тьму летней ночи.

На следующий день князь Давид заявил через постельничего князю Вингале, что он уезжает и просит его отпустить с миром. Старый князь был отчасти рад этому отъезду. Он знал, что Давид Глебович состоит под особым благоволением великого князя и потому не решался намекнуть ему об отъезде, а между тем языческая церемония отъезда новой вайделотки из родительского дома не допускала присутствия иноверца.

После обычных фраз сожаления и прощания князь Вингала обнял Давида Глебовича и поцеловал его.

– Передай брату – проговорил он тихо, чтобы не слышали присутствующее, – что я больше не могу терпеть насилия крыжаков и что если он с ними церемонится, так я начну действовать за свой счёт и за свою голову. Они у меня спалили три слободы и захватили знатный полон, я пошлю к ним требовать возврата. Если не согласятся, клянусь Перкунасом и всеми адскими богами, испеку пленного рыцаря под стенами самого Штейнгаузена, сжарю живого в латах и доспехах и вместе с ним штук двадцать пленных крыжаков!

– Но ведь это же война! – воскликнул князь смоленский.

– Лучше война, чем такое состояние! Так жить нет больше сил! Помни, так и скажи великому князю: прошу не в службу, а в дружбу!

Эта просьба ставила князя Давида в крайне фальшивое положение. Как мы видели, задавшись мыслию освободить княжну во что бы то ни стало, он нарочно хотел уехать из замка, чтобы иметь руки развязанными, но у него и в помыслах не было ехать на Вильню. Между тем, отправляясь на Смоленск, т. е. на родину, ему другого пути не было, как через границу великого князя литовского.

Хитрить и лгать было рискованно, это могло только возбудить сомнения, а князю Давиду опаснее всего было подать малейший повод к опасениям! Нечего делать, нужно было ехать на Вильню. Да это было и к лучшему. Когда, простившись с князем Вингалой и его племянником, Давид Глебович сел на коня и по опускному мосту выехал из замка, он просто ахнул от удивления. Вокруг всего Эйрагольского замка кочевало в палатках и наскоро сделанных шалашах несколько тысяч народа, сошедшегося посмотреть на невиданное зрелище.

Князь тут же, с первого взгляда понял, что нет никакой возможности не только отбить, но даже просто увидать хоть издали свою невесту среди этой многочисленной толпы, пришедшей, очевидно, для того, чтобы сопровождать торжественный поезд вайделоток.

Как человек крайне энергичный и решительный, он сразу переменил план атаки. Он поедет теперь к Витовту передать ему слова и грамоту князя Вингалы и затем выпросится у великого князя на охоту в заповедных пущах. Лесами и болотами он проберется в Полунгу, подкупит золотом новгородского или свейского /шведского/ корабельщика и выкрадет свою Скирмунду из самого храма Прауримы. Ему раньше этого довелось быть в Полунге, и он помнил очень хорошо, что вайделотки пользовались относительной свободой, что они даже порой катались на лодках по взморью. Во всяком случае – этот план был исполнимее нападения с десятью товарищами на многотысячную толпу.

В море быстрота корабля спасала от преследования, а здесь! Князь даже не делал сравнения и шибко погнал коня по виленской дороге.

Глава XVI. Поезд вайделотки

С утра для назначенного дня отъезда громадная толпа придворных, бояр, соседних владетелей, криве, вайделотов и сигонт собралась во дворе и в приёмных покоях Эйрагольского замка. Все были одеты в белые костюмы, и только на одних вайделотах и криве этот цвет был перемешан с зелёным.

Наконец приехал и сам криве-кривейто и медленно пошёл на крыльцо. Все пали ниц перед этим олицетворением высшей духовной власти.

Криве-кривейто поднял свой жезл, украшенный наверху тройной кривулей, и как бы благословил им народ.

– О литвины, излюбленные дети Перкунаса, да будет над вами его благодать! – заговорил он торжественно. – Дети мои, сейчас вы будете присутствовать при величайшем торжестве, которое редко даётся в удел смертным. Сейчас дочь земного властителя покинет дом своего отца, чтобы идти в жилище великой богини Прауримы. Она посвящает себя, как вайделотка, на служение богам нашим. Она будет перед великим Зничем молиться о нашей литовской земле. Да благословит её сам великий громовержец Перкунас, да не гаснет огонь в руках её, да не исчезнет память о ней из рода в род!

Он кончил. Громадная толпа народа заколыхалась. На пороге, покрытая непроницаемым белым покрывалом, появилась Скирмунда. Её вёл под руки отец. Он был сам бледнее смерти, и только глаза его бросали молнии.

– О, великий служитель громовержца Перкунаса! – обратился он к криве-кривейто, – вот дочь моя Скирмунда, она вольной волею пошла на служение великой богине Прауриме. Сдаю её на твои руки и отныне прекращается моя власть над нею. Прощай, Скирмунда, пусть хранят тебя боги!

Скирмунда покорно склонила голову, и отец запечатлел последний поцелуй на её лбу. Отныне ни один смертный уже не дерзал прикоснуться к ней.

Криве-кривейто взял её руку из рук отца и привёл её в круг вайделоток, стоявших на крыльце. Те окружили её и запели гимн Прауримы. Вайделоты затрубили в трубы и ударили в бубны. Криве-кривейто поднял свою кривулю, шествие тронулось.

Два дня, шаг за шагом, подвигалась эта процессия; наконец, к вечеру третьего дня поезд подошёл к довольно широкой речке, быстро катящей свои волны в высоких и мало доступных берегах.

Вингала предложил остановиться на ночь по эту сторону и, по обыкновению, укрепить лагерь и выставить стражу. Криве-кривейто настаивал переправиться на пароме и лодках на ту сторону, так как противоположный берег был гораздо выше и представлял более здоровый ночлег.

Начали переправляться. Едва только первые группы вайделотов успели переправиться на пароме и следующим рейсом были перевезены на тот берег вайделотки и их повозки, как вдруг с того берега донеслись дикие крики отчаянья. Вингала, бывший ещё на этом берегу, вздрогнул и бросился к лодке.

По ту сторону происходило что-то ужасное. Человек десять латников, в шлемах с опущенными забралами, прорубались сквозь толпу вайделотов, старавшихся защитить повозки вайделоток. Несколько десятков вершников и лучников поражали литвин стрелами.

Вся масса народа, оставшаяся на этой стороне, поражённая ужасом, чувствовала собственное бессилие и не могла подать помощи. Единственный паром был на той стороне, а несколько долблёных лодок едва могли поднять по два человека каждая.

Завидя опасность, которой подвергалась дочь, князь Вингала превратился в дикого зверя, он выхватил меч и бросился с обрыва к реке.

У берега была всего одна лодка и та была уже занята. Броситься к ней, выбросить из неё уже усевшегося вайделота, занять его место и приказать гребцу править – было делом одного мгновенья.

– Греби! Греби! Или ты жизнью поплатишься, если я опоздаю! – крикнул он перевозчику и лодка полетела.

Глава XVII. Бой и плен

Но князь Вингала опоздал.

Смятые дружным натиском врагов, плохо вооружённые вайделоты не выдержали, и латники прорубились до самых повозок, занятых вайделотками.

Рыцари (это были они) на этот раз не надели своих белых плащей, с вышитыми чёрными крестами. Они боялись, что в этом костюме их скорее заметят, а они в великой тайне держали план своего нападения.

Один из изменников, жмудин, указал на эту переправу как на такое место, где удобнее всего поставить засаду, так как силы литвин будут разъединены. И он не ошибся. Даже сам командор не предполагал, что удача будет стоить так мало. В бою с вайделотами и прислугой рыцари не потеряли ни одного человека, только у лучников было двое раненых. Как хищные вороны, бросились они на оставшиеся без прикрытия возы с драгоценными сосудами и всевозможными дорогими вещами, которые везли в храм богини как вклад за новую вайделотку.

Граф Брауншвейг, комтур замка Штейнгаузен

Несчастные девы Знича, видя гибель своих и неминуемую опасность, подняли отчаянный крик. Страшные всадники были уже близко; они видели эти ужасные фигуры, закованные в железо, эти железные шлемы с опущенными забралами. Спасенья не было! Они были безоружны!

При первом звуке тревоги сердце у Скирмунды словно упало.

– Это он! Это он! – радостно подсказывало её сердце, и она без страха и без отчаянья следила за оборотами боя. Она была вполне уверена, что эта засада – дело рук князя Давида и старалась узнать его в одной из закованных в латы фигур.

Уже тогда, когда последние защитники бросили оружие и побежали, а рыцари были в нескольких шагах, несчастная увидела, что ошиблась. Бежать и спасаться было некогда. Две вайделотки, более решительные, успели соскочить и спрятаться в непроходимой чаще кустов. Скирмунда хотела последовать их примеру, но было уже поздно!

– Хильф Готт! – гаркнул у ней над ухом громкий голос командора, и рука его в железной перчатке опустилась на её плечо.

Скирмунда вскрикнула, как змея, вырвалась у него из рук и хотела бежать, но он вновь обхватил её руками, она снова увернулась, выхватила кинжал, висевший у пояса и с размаха ударила в грудь рыцаря. Кинжал сломился о стальной панцирь.

– Ого! Моя кошечка, как ты царапаешься, – со смехом проговорил тот. – Так не годится, надо будет ноготочки обстричь.

– Скирмунда! Скирмунда! Дочь моя – вдруг загремел сзади их голос князя Вингалы.

– Я здесь! Отец, спаси, спаси меня! – крикнула несчастная и сделала страшное усилие, но всё напрасно; могучей рукой вскинул её рыцарь на седло и дал шпоры коню.

С бешеным криком бежал за ним Вингала, но что же мог сделать он, пеший, против рыцаря на коне, да ещё закованного в латы.

– Сюда! Сюда! За мной! За мной! – кричал рыцарь, увлекая Скирмунду, и поскакал по дороге к конвенту.

Через несколько минут все братья рыцари, узнав голос своего командора графа Брауншвейга, скакали вслед за ним, и скоро дружными усилиями несчастная княжна была наглухо завёрнута в рыцарские плащи и лишена не только всякой возможности сопротивления, но даже и движения.

Похищение Скирмунды

– Наш план удался блистательно, спасибо капеллану – он надоумил.

– Не совсем, – заметил брат госпитальер, – нам не удалось отбить брата Эрлиха, его здесь не было!

– Зато удалось взять заложницу, и пока она будет у нас, я ручаюсь за жизнь не только брата Эрлиха, но и всех пленных гербовых!

– Ваша правда, брат командор, – теперь мы уже можем предписать наши условия этому старому волку князю Вингале!

– Ой, не знаете вы его! – воскликнул госпитальер, – я боюсь, чтобы дело не пошло совсем наоборот, – он вместо выкупа бросится на нас войной.

– И разобьёт свой лоб о башни Штейнгаузена, – заметил не без хвастливости командор.

– Вашими бы устами…

– Неужели же ты думаешь, брат госпитальер, что наш замок когда-либо может пасть перед всей литовской сволочью, веди её не только что Вингала, а даже сам Витольд?

– На случай мастера нет. Мало ли замков за последнее время отбили литовцы.

Немецкий кнехт убивает вайделотку

– Стыдно так говорить тебе, брат госпитальер. Если ты сам трусишь этой сволочи – литовцев, так не смущай сердца других. Долг каждого крейцхера умереть, сражаясь за крест и святую веру!

Брат госпитальер умолк. Да и говорить больше было не о чем. Весь день, проведённый в засаде, затем этот ночной бой и поспешное отступление порядочно-таки утомили рыцарей, уже более суток не снимавших тяжёлых доспехов. А останавливаться на ночлег было бы очень рискованно. Лазутчики доносили им, что несметные толпы литвин и жмудин собрались на это невиданное зрелище, и само собой, они могли броситься в погоню за похитителями княжны-вайделотки.

До замка оставалось уже недалеко, вдали по просеке мелькнул шпиль над высокой башней, и заблестел, при первых лучах загоравшейся зари.

– Штейнгаузен! – радостно заметил брат-госпитальер и перекрестился.

Его примеру последовали другие. Очевидно было, что вблизи от замка каждый почувствовал нравственное облегчение. Ободрённые близостью конюшен, лошади фыркали и бежали ещё быстрее!

Вдруг лошадь одного из рыцарей сделала отчаянный прыжок и ринулась в сторону.

– Брат Карл! – в ужасе воскликнул госпитальер, – твоя лошадь ранена. При свете зажигающейся зари, он увидал стрелу, вонзившуюся в круп лошади товарища. Но брат Карл уже не слышал этого крика. Он лежал сброшенный раненым конем и громко взывал о помощи.

В ту же секунду дикий крик торжества и ненависти донёсся до ушей убегающих рыцарей и несколько стрел просвистали в воздухе, с треском отскакивая от лат и шлемов или проносясь мимо.

– Погоня! Погоня! Скорей к воротам! – крикнул командор и стал гнать коня. Возвращаться для спасения одного упавшего рыцаря – значило рисковать жизнью нескольких других. Сзади слышался ясный топот огромного числа лошадей, даже крики погони слышались всё ближе и ближе, стрелы так и свистали вокруг рыцарей.

С вершины башни над воротами заметили возвращающихся рыцарей и погоню. Оставшийся в замке рыцарь приказал трубить в рог, и этот звук ободрил товарищей, не рассчитывавших уже спастись. Теперь они знали, что их увидели и что ворота замка открыты.

Ещё минута, и громкий топот копыт рыцарских коней по дощатому подъемному мосту доказал, что они уже в замке, и в ту минуту, когда последний всадник проскакал мост, он с громким скрипом поднялся на цепях, и перед преследующими открылся глубокий, полный водою ров.

– Пали мортиру! – крикнул распоряжавшийся защитой замка рыцарь, и целый столб огня и дыма вырвался из пасти чугунного чудовища, подобно гигантской лягушке, лежавшего на вершине надворотной башни. Раздался оглушительный треск и гром, и несколько огромных каменьев, словно каменный дождь, полетели в сторону нападавшей толпы преследователей. Поражённые паническим страхом, литовские лошади бросились в сторону, сбрасывая не менее испуганных седоков.

– Вперёд! Вперёд! – гремел среди откачнувшейся литовской толпы голос старого Вингалы, успевшего добыть коня и броситься в преследованье.

– Вперёд! Вперёд! Там моя дочь!

– Вперёд! Вперёд! Там жрица богини Прауримы, там её дева-вайделотка! Спасите её! Спасите её! – кричали сам криве-кривейто и подручные ему криве.

Но всё было напрасно. У отряда литовцев, бросившихся в погоню за немцами, не было ни стенобитных машин, ни пушек, никакого снаряда воинского, а такой замок, как Штейнгаузен, нельзя было взять открытой силой.

Напрасно князь и криве возбуждали к нападению прибывших с ними литвин, – всё было напрасно. Твердыни рыцарского замка словно смеялись над их усилиями, а мортиры одна за другою изрыгали пламя, разнося смерть и ужас!