Текст книги "Ричард Длинные Руки – гауграф"

Глава 14

Дверь то и дело вовсе не с дворцовым стуком распахивалась, из коридора в мои покои входили, провожаемые любопытными взглядами стражей, военачальники, знатные рыцари, лорды.

Я улыбался и широким жестом отправлял за стол, а когда кто спрашивал встревоженно, что случилось, почему созвали, объяснял с беспечной улыбкой, что отправляюсь в Брабант готовить базу для войска, так что им бы сказать своему майордому добрые слова на дорожку.

Сэр Растер спросил неодобрительно:

– Снова без свиты?

– Пусть отдыхает, – ответил я. – Я ранняя клювательная пташка.

– При таком майордоме, – сказал он внушительно, – все должны бы чирикать! Этими самыми, пташками. С крылышками которые.

– Пусть отдохнут, – ответил я и добавил таинственно. – Впереди великие дела. Еще заморятся.

Его глаза гордо блеснули, приосанился и посмотрел орлом на всякие соплеменные.

– Ого!.. Слышу звон мечей.

– Ага, – согласился я. – Так что отправлюсь спозаранку. Когда все еще спят и вообще дрыхнут.

– Пусть им будет стыдно, – сказал он понимающе.

Остальные сопели сочувствующе, понимая по-своему, вон какой работящий и заботливый майордом, я улыбался и с полускорбной миной разводил руками. Не объяснять же, что для меня пораньше – это среди ночи прыгнуть с высокой башни в темное небо, когда дремлет даже ночная стража.

Сэр Растер по-хозяйски велел слугам накрыть стол, да не картой, дурни, слово «накрыть» имеет только одно значение, а граф Ришар заинтересованно спросил:

– Я что-то ухватил насчет маркиза… Или я ослышался?

– Нет-нет, – сказал я и посмотрел на смутившегося Альвара. – Маркиз – это то же самое, что и маркграф, только постарше. Но не в титульном смысле, а в хронологическом. Но маркграф мне нравится больше, такой титул меня молодит. Но вообще-то я и маркиз, вы услышали верно. Вот такое существо двухголовое.

Ришар кивнул, хотя, как мне показалось, абсолютно ничего не понял, зато сэр Растер прислушался и громогласно изумился:

– Это как… постарше, помоложе? Вы в двух лицах?

– Хорошо бы, – сказал я, – я бы не отказался побывать даже в трех… Нет, лучше в десяти лицах. Один бы по бабам, а остальные девять занимались бы государством.

– А с сэром Растером? – спросил Макс.

– По гарпиям? – уточнил я.

Он быстро взглянул на Растера и сказал торопливо и смущенно:

– Я имел в виду красивый пир…

– Ну, ладно, – сказал я великодушно, – еще одного послал бы на пир. Для государственных дел хватит и восьми.

Сэр Ришар спросил с непониманием:

– А как же без благородной охоты, когда скачешь в азарте за оленем или встречаешь лицом к лицу разъяренного вепря?

Я махнул рукой.

– Хорошо-хорошо! Одного еще и на охоту. Для державных дел семи достаточно.

– Хороший правитель должен обладать чувством прекрасного, – сказал строго Риккардо, – потому нужно почаще слушать музыкантов, певцов, смотреть работы художников…

– Согласен, – сказал я. – Еще одного бросим развивать чувство прекрасного. Государством пусть занимаются шестеро.

– А заботы о своей душе? – спросил Будакер озадаченно. – Как-то вы странно все… Услышал бы вас отец Дитрих!

Я кивнул.

– Совершенно правы, сэр Будакер. Одного в церковь, пусть общается на высокие темы. Пять человек для государственной службы – совсем неплохо.

– Вы должны и сами повышать свое воинское умение, – озабоченно сказал Макс. – Личное! Если долго не вынимать меч из ножен, руки слабеют, а глазомер подводит.

– Вы правы, – согласился я. – Пользу физических упражнений отрицать глупо.

– Не забывайте про экономические проблемы, – робко произнес Куно. – Королевству необходима правильная финансовая система…

Я вскричал:

– Погодите, погодите!.. Еще немного, и держава останется без руководства!

Барон Альбрехт заметил:

– Это и есть самое лучшее правление. Когда народ его не чувствует.

В зал тихонько забегали слуги и шустро загромождали столы блюдами, а главное – кувшинами с вином. Растер шумно руководил приготовлениями, словно принял на себя обязанности церемониймейстера.

Куно тихохонько выскользнул из зала, все такой же, серый, незаметный. Как мне показалось, покинул пиршество с шумными гостями с великим облегчением.

Я вышел следом, у меня дела, Куно испуганно оглянулся.

– Не трусь, – сказал я успокаивающе, – я не по твою голову.

Он слабо улыбнулся.

– А по чью?

– Пока не знаю, – пробормотал я. – Хотя ты прав, надо бы… Правитель должен время от времени проявлять лютый нрав. Или впадать в приступы необузданного гнева. Чтоб боялись. Страх хоть и самое примитивное, но все-таки лучше всего работающее средство… А ты чего убежал? Для придворного контакты с окружением, как я понимаю, немаловажны.

Он развел руками.

– Ох, мне трудно привыкнуть к их обращению.

Я вскинул брови.

– Плохо обращаются?

– Как раз хорошо, – пояснил он слабо, – но это и… как это сказать, нет дистанции! А дистанция важна. Здесь же все как бы равны… А такое только в диких племенах, уж простите за откровенность. Чем выше общество, тем ступенек между людьми больше. Не хотелось бы, чтобы вы… я имею в виду не лично вас, ваша светлость, а вы все смотрелись менее развитыми…

Я поморщился, чувствуя себя уязвленным и за себя, и за своих рыцарей.

– Высота здания зависит не от количества каменных блоков.

Он сказал еще тише и совсем зажато:

– Все-таки мне кажется, вы зря ломаете установленные порядки.

– Какие именно? – осведомился я.

Он помялся, опустил взгляд и поелозил им по полу.

– Ваши соратники слишком… фамильярны с вами. Одно дело, когда вы вместе в полевом лагере перед битвой, другое – во дворце. Церемониал, уж простите, низких поклонов возник не сам по себе. Людям нужно постоянно напоминать разницу в положении.

Я отмахнулся.

– Кто низко кланяется, может ударить ниже пояса.

Он отшатнулся, шокированный.

– Сэр Ричард! Как можно?

– В нашем мире все можно, – заверил я. – Не хочу повторять ошибку Александра Великого.

– Простите?

– Завоевал великую державу, – объяснил я, – где придворные вообще ползали перед королем. А в войске Александра ему только чуть-чуть кланялись. Едва-едва, легким таким наклоном головы. И вот в завоеванной державе, где точно так же воссел в чужом дворце и объявил, что создает единую страну и один народ, одни придворные все так же по старым обычаям падали на колени, другие все так же чуть кивали… Он сам ощутил, что так неправильно, попытался уравнять, соблюдать нечто среднее. Понятно, старая гвардия возмутилась, не желая кланяться в пояс, а завоеванные не сумели оценить возможность подняться с колен и прямо смотреть властелину в глаза. Начались конфликты…

Он помялся, развел руками, снова поклонился.

– Значит, вы все оставляете на усмотрение самих кланяющихся?

– Пусть наклоны регулируют сами, – ответил я, стараясь, чтобы звучало беспечно. Сам подумал, а мудрость ли это либо попытка избежать неприятного решения, как обычно делаю, трус поганый. – У нас свобода… в некотором роде. Заодно так проще обходятся без меня, когда обстоятельства вынуждают… как вот сейчас, отбыть. А те, кто кланяется низко, без воли властелина шагу не сделают, сами утопнут и государственный корабль потопят.

Вечер сухой и ясный, хотя солнце уже зашло, однако небо полыхает таким пурпуром, облаков такие алые горы, что в наступающую ночь как-то не верится. Взлетать еще рано, хоть могу и проделать это незаметно, но лучше не исчезать среди пира. Утром рано – другое дело. Очень рано. На рассвете ближе к полночи.

На прощанье обходя свои владения, о которых надо и заботиться, кто бы подумал, а не просто грабить и насиловать всех, кто попадется, я вышел к собору, вокруг странно и пусто, потянул на себя тяжелую дверь.

В пустоте огромного зала тихо и одиноко виднеется стоящая на коленях согбенная фигура. Отец Дитрих то крестится, закидывая голову, то прижимает руки к сердцу, то смотрит на алтарь молящим взглядом, уже не выпрашивая, а требуя помощи, ибо давно уже не для себя живет, а для церкви.

– Простите, отец Дитрих, – произнес я тихо у него за спиной, – вы говорите с Богом… однако он и так читает в наших душах. От него ничего не скрыто. А молитвы нужны только нам, чтобы самим понять и сформулировать, что же хотим…

Он протянул руку, я помог подняться. Судя по его бледному лицу, на коленях простоял довольно долго.

– Зашел попрощаться? – спросил он.

– Да, отец Дитрих, – сказал я. – Вы все видите! Отбываю в Брабант. Хотя вроде бы не дело майордома готовить место для квартирования большого войска… но с другой стороны – кто, как не я, лучше других знает тамошних лордов и саму крепость?..

– Да и с герцогом пора повидаться, – напомнил он. – Родителей надо чтить.

– Да-да, святой отец.

– Что у тебя на душе, сын мой? На челе твоем тучи.

– Тревожно мне, – признался я. – Тревожно, святой отец.

– Что гнетет?

Я вздохнул тяжко.

– Двигаться в страну варваров, нести им свет Христова учения… а оно им надо? В Сен-Мари хоть понимают, от чего отвернулись и к чему принуждаем мы, а эти? Тревожно приступать к делу, за которое даже не знаю, с какого краю браться!

Он покачал головой и скорбно улыбнулся. Свет множества свечей падает на его худое лицо сбоку, впадины становятся совсем глубокими, как ущелья, а выступающие скулы сверкают, как вершины гор на утреннем солнце.

– Мне как-то пришло в голову, – проговорил он задумчиво, – что, как ни странно, но грамоту придумали неграмотные! И вообще все новое придумывается теми, кто… ну, даже не представляет во всей ясности того, что придумывает.

– Это уж точно, – сказал я.

– Конечно, – поспешил он сказать, – человек получает примерно то, что хотел, но это редко полностью соответствует тому, что задумано и что желается…

Он смотрел с вопросом в умных, не по-старчески зорких и проницательных глазах, понял ли я такую запутанную речь.

Я поспешно кивнул.

– Да-да, отец Дитрих, я понимаю. Мы живем в особые, небывалые времена. Уже тысячи лет.

Он сказал мягко:

– Сын мой, я говорю сейчас с тобой как служитель церкви. Если быть действительно праведным христианином… не тем, какими постепенно становимся, а какими должны быть, то нельзя понять и принять нравы и деяния благочестивых христиан, которые спокойно мирятся с тем, что окружающие их люди, иногда даже близкие им люди, будут в аду. Нельзя примириться с тем, что человек, с которым я сижу за одним столом, обречен на вечные адские муки. Нравственное сознание началось с Божьего вопроса: Каин, где брат твой Авель? Развитие этого сознания рано или поздно подойдет к другому Божьему вопросу: Авель, где брат твой Каин?

Я смотрел исподлобья.

– Полагаете, мы уже подошли к этой черте?

Он покачал головой.

– Человечество в целом… если и придет, то не скоро. А вот лучшие люди должны начинать отвечать на этот вопрос… уже сейчас.

Я выдавил из себя улыбку.

– Как удобно быть этим не лучшим! И спрятаться за решением неотложных вопросов экономики. Отец Дитрих, как ловец душ человеческих, полагаете ли вы, что мне нужно не затягивать с этим завоеванием маркграфства Гандерсгейм?

Он вздохнул, взгляд его смягчился, словно увидел, какую гору я держу на плечах, но тут же лицо снова стало строгим. Господь нагружает тех, в кого верит. Никчемным он не посылает испытаний вовсе, они живут весело и всю жизнь чирикают.

– Надо, – ответил он просто.

– Во благо королевства? Или мое личное?

Он покачал головой.

– Ни то, ни другое. И даже не потому, что так велел император… пусть даже и косвенно велел, не напрямую. Туда нужно идти, чтобы нести варварам веру Христа. Ибо часть из нас уже доросла до вопроса: Авель, где брат твой Каин?

Я пробормотал:

– Да это только часть. И то – меньшая.

Он посмотрел прямо в глаза.

– Меньшая всегда ведет большую. Всегда.

Я поклонился и поцеловал худую старческую руку.

– Спасибо, отец Дитрих.

Он перекрестил меня и добавил негромко и нерешительно, словно не уверенный, что я достаточно созрел и пойму:

– Все неверно понимают слова Христа: «Кто из вас без греха, первый брось в нее камень». Здесь очень хитрая ловушка, понять ее с ходу невозможно, ибо простому человеку кажется, что речь идет о безгрешных. Мол, только они могут бросить камень, остальные нет.

– А на самом деле? – спросил я заинтересованно. – Все-таки я простой, а местами и очень даже простой.

Он вздохнул.

– Да пусть там хоть целая толпа безгрешных! Но взявший камень и замахнувшийся им – уже становится грешником. Вот в чем глубинная суть слов Христа. Потому церковь запрещает брать в руки оружие монахам и священникам, а также настойчиво требует от всех остальных, чтобы перестали… замахиваться друг на друга. Это грех, этого делать нельзя. Тебе в это поверить трудно, но когда-нибудь церковь добьется своего, и все войны будут прекращены! Даже такие, как ведем сейчас мы, – праведные!

Я перекрестился, чувствуя, что делаю это совершенно добровольно, а не потому, что так надо, так принято или потому, что давно не крестился, а на это могут обратить внимание.

– Верю, отец Дитрих!

Он внимательно посмотрел на мое лицо.

– У тебя свет в глазах, сын мой… Как будто что-то прозрел небывалое.

Я медленно выдохнул воздух.

– Ничего особенного, отец Дитрих. Просто на краткий миг увидел, как это сбылось. За столетия упорной работы церковь сумела вбить даже в самые тупые головы мысль о преступности войн, и… они прекращены. Не считая мелких конфликтов. Но и те исчезнут.

Он торопливо перекрестился, пробормотал несколько слов на латыни, затем добавил:

– Сын мой, я все больше начинаю верить, что тебя послал сам Господь. Правда, не знаю, с какой целью.

– На испытание, – пробормотал я. – И для искушения. Другим, конечно.

Вместо ответа он молча перекрестил меня.

Глава 15

Вылетел я в самом деле на рассвете, хотя планировал ночью, дела задержали, солнце поднялось быстро, и палящие лучи жгут спину, по ней перекатываются горящие угольки. Я в полете вроде камбалы или скат-гнюса, распластанного до полной двумерности.

Растопыренные крылья ловят восходящие потоки, на поддержание себя в воздухе совсем не трачу сил, плыву, как огромная страшная рыба. Нет, все-таки лечу, быстро и стремительно, это внизу земля едва-едва двигается навстречу и медленно пропадает под брюхом. Я почти вижу, как подо мною медленно проворачивается огромный зеленый шар с желтыми и коричневыми проплешинами и синими венами рек.

Мне кажется, из застенка я хоть и вышел едва живым, но теперь сильнее рублю воздух крыльями. Еще быстрее и в большем диапазоне меняю тело, вообще стал сильнее и быстрее. Верно говорил Ницше: «Все, что меня не убивает, делает меня сильнее». Но все-таки я вряд ли скажу Кейдану спасибо.

С варварами, похоже, поступим по тому же сценарию, как планирую насчет троллей. Только с варварами будет намного проще. Может быть, труднее в военном отношении, но в остальном – проще. Прецедент есть. Когда-то существовали пруссы, или полабские славяне, названные так, потому что в их владениях протекала крупнейшая река региона – Лаба. Пруссы – мощнейшее объединение западных славян, где два крупных союза пруссов: бодричи и лютичи, вели кровопролитные войны друг с другом. Христианская Германия пару сотен лет вела с этими язычниками жестокие войны, стремясь завоевать, натравливая один союз славян на другой, помогая то бодричам, то лютичам. Однажды даже преуспела, покорили, но вскоре пруссы подняли восстание и, жестоко перебив все германские гарнизоны, освободились. После чего еще лет сто существовали как независимые пруссы.

И все-таки германским рыцарям удалось сломить сопротивление язычников и навязать им христианство. Пруссы онемечились, приняли не только более высокую религию и культуру, но даже язык. Парадокс в том, что онемеченные пруссы и стали костяком и образцом немецкой этики, немецкого порядка и всего немецкого, а сама Пруссия железом и кровью объединила германские княжества в единую Германию! А их река Лаба, что постепенно начала произноситься как Эльба, стала сердцем и символом Германии.

Пассионарность варваров настолько велика, что их рвение впоследствии церкви придется сдерживать, а не возжигать. Снова отец Дитрих будет в панике, но на этот раз ошалеет от счастья, а в Рим будет слать слезные письма с просьбой прислать больше священников высокого ранга для обучения и наставления громадных масс, жаждущих света Христова…

Внизу береговая линия резко изломалась: вместо плавного перехода голубого цвета моря в желтизну песка зловеще пролегла черная и злая черта древнего разлома. Титанические силы подняли прямо из моря большой участок земной коры и так оставили. Теперь это полуостров, соединенный с материком только узким перешейком, именно там и расположена крепость герцога Готфрида.

И вот так, впервые увидев Брабант целиком с большой высоты, я понял, почему его называют «зеленым клином». В голубое пространство океана словно врезали изумрудный кристалл, свежий и яркий. Если в других местах земля то серая, то желтая от песков, то здесь все закрашено сочным зеленым цветом.

Я снизился, начал замечать, что зеленый полуостров не на одном уровне с морем, а нависает на грозной и впечатляющей высоте. Понятно, почему с этой стороны брабантцы не ждут нападения, никто не вскарабкается по отвесной стене на такую высоту!

Спустившись еще, рассмотрел крохотные сторожевые башни на самом краю обрыва. В двух светятся огоньки, хотя день ясный, явно разожгли очаг. Значит, охрана бдит, за проходящими кораблями присматривают. Хотя со стороны моря высадка абсолютно невозможна, но герцог молодец, вообще не дает шансов… Как и вообще в Брабант попасть можно только через узкий перешеек, надежно перекрытый крепостью.

Странно не видеть себя, ну, да ладно, сейчас главное – чтоб не узрели другие, слишком глазастые да любопытные, что и на небо иногда смотрят.

Я пошел по крутой дуге к крепости, на всякий случай сделал полукруг на растопыренных и пошел к самой высокой башне с плоской крышей. Здесь все башни и здания прямоугольные, с плоскими крышами, увенчанными зубцами. После веселых замков Сен-Мари с их с остроконечными куполами крепость выглядит особенно суровой и мрачной, вызывающе строгой и аскетичной, как укрепление воинствующих монахов.

Со стен двух массивных четырехугольных башен свисают длинные красные полотнища, но даже они больше напоминают о пролитой крови, чем о красном солнышке.

Я сделал полукруг, быстро схватывая взглядом народ во дворе крепости, расположение часовых на стенах и башнях, замечая перемены, наконец выбрал удобное место для посадки и быстро пошел вниз, стараясь не поднимать крыльями ветра.

Когти скрежетнули по каменным плитам, я невольно сделал два быстрых шага к краю крыши, сложил крылья и торопливо обратился в человека. Сердце колотится часто-часто, но для крылатых нормально, у них и температура выше, и весь метаболизм ускоренный…

Из-за низкого бордюра слева видна привратная башня, через которую проезжал с такими трудностями в первый раз. Железная решетка опущена, мост поднят, ворота на крепком запоре, но времена меняются, я уже не тот проситель у ворот, которого со снисходительным любопытством разглядывали со стены стражники.

Я лихо сбежал по узким каменным ступенькам, прыгая через одну, по-хозяйски ступил на широкий двор, здесь не замок, а крепость, имеет место простор.

Воин внизу отпрыгнул в испуге. Я улыбнулся как можно дружелюбнее. Его затрясло, пальцы прыгали по поясу, отыскивая рукоять меча.

– Что, – осведомился я со снисходительностью государя, – задремал малость? Я уже полдня тут хожу.

Он остался с распахнутым, как у сытого пеликана, ртом, а я пошел к донжону, оглядываясь по сторонам. Где-то прозвучал голос Мартина, я остановился, хотел крикнуть ему, однако во дворе наконец заметили чужака, что появился так неожиданно, поднялся переполох, народ заметался с воплями.

Одни шарахались и прижимались к стенам, крестясь и отплевываясь, другие начали приближаться, тоже торопливо крестясь, но эти сжимают в передних лапах колья, вилы или просто палку.

У всех на лицах страх и недоверие, я улыбался и, раскинув руки, поворачивался во все стороны, давая возможность любоваться своим сюзереном.

– Трудные времена, – сказал я громко и сочувствующе. – Никому нельзя верить, так?.. Вы правы. Где сэр Мартин?

– Здесь, – раздалось за моей спиной.

В мою сторону быстро шагал в сопровождении троих настороженных воинов угрюмый и набыченный мужчина в полном рыцарском доспехе. Все такой же широкий, могучий, латы и все железо подогнано с той же крестьянской тщательностью, как раньше сидели кожаные, когда еще не был рыцарем.

На ходу поднял забрало, на меня взглянули пронзительно голубые глаза, полные недоверия. К нему подбежал молодой воин, начальник стражи снял шлем обеими руками, открывая широкий подбородок и твердый рот.

Оруженосец принял шлем и почтительно отступил.

– Рад тебя видеть, Мартин, – сказал я тепло.

Он остановился в трех шагах, воины за его спиной выставили копья и мерили меня недоверчивыми взглядами.

– Ваша светлость? – спросил он с недоверием. – Но… как? И где ваши конь и кухонная собачка?

Я засмеялся.

– Снова требуется их поручительство? Мартин, это я, а не Сумеречный Рыцарь, на которого так похож.

– Сумрачный Рыцарь, – поправил он. – Вы в самом деле…

Он запнулся, я понял и широко перекрестился.

– Это тебя устроит? Могу и молитву прочесть. Мартин, общаясь с леди Элинор, мог же я чему-то научиться? Да и старый Уэстефорд кое-что мог показать.

Он пробормотал:

– Да вы всегда очень уж быстро учитесь… И тому, чего сама хозяйка не умеет еще…

Я преодолел разделяющее нас расстояние, он чуть вздрогнул, когда я его обнял, но вздохнул с облегчением.

– Да, это вы, сэр Ричард.

– Какие-то особые признаки? – спросил я. – Пахну иначе?

Он пробормотал:

– Нет, но что-то вас отличает. Будто для вас все одинаковы: простые воины, рыцари, короли, императоры…

– Ты уже не простой воин, – сказал я. – Мне напоминать надоело. «Сэр Мартин» – это звучит! Как поживает сэр Готфрид?

Он снова вздрогнул.

– Сэр Ричард… Вы что, до сих пор его нигде не встретили?

Я ответил с досадой:

– Ты вроде не знаешь, где я был? Ах да… словом, я был еще дальше, чем ты думаешь.

– Да-да, – пробормотал он, – то-то от вас серой пахнет.

– А смолой?

Он чуть потянул носом, мотнул головой.

– Уже нет.

– Выветрилось, – пояснил я деловито. – Так что с герцогом?

– Должен бы вернуться!

Я ощутил смутную тревогу, но сказал деловито:

– Давай прикинем. Только весной герцог выехал из этих ворот. Да и то, когда дороги подсохли. В конце весны покарабкался к Перевалу. Летом вступил в пределы Армландии. Там, понятно, сразу узнал, что существует Тоннель, что его сын уже гроссграф Армландии. Вопрос: остался пировать, потому что в его честь там такое закатят… либо заторопился обратно?

Он задумался, предположил неуверенно:

– Герцог пировать умеет. Однако, думаю, должен был заспешить назад. Два-три пира и – обратно. Это больше в его характере.

– Тогда… когда он должен быть вернуться?

Он посчитал сперва на пальцах, потом задрал голову и смотрел на облака, шевеля губами.

– Полагаю, что вот-вот появится.

– Жаль, что сейчас еще не на месте, – сказал я сожалеюще. – Многое сейчас зависит от Брабанта.

Он спросил быстро:

– Сэр Ричард, здесь говорят, вы прошли в глубь королевства? А то тут такое было…

Я спросил быстро:

– Неприятности? В Брабанте?

Он покачал головой.

– Нет. Но мимо трое суток возвращались войска варваров. У нас на стенах дрались из-за мест, все хотели посмотреть, как они уходят. Что-то без песен шли! И знамена опустили. Много раненых везли. Похоже, потрепали их здорово. Впервые так возвращались! А здесь со стен уже насмотрелись…

Я отмахнулся.

– Варваров в Сен-Мари больше нет. Вообще королевство можно начинать превращать в Арндское. Об этом в Брабанте мечтали все века? Рецепт у вас есть или только мечтания? Но победа не что-то эдакое… Сложности начались потом…

Мы обогнули башню донжона, здесь у него только военное значение, плюс тюрьма внизу, а хозяйские покои вон в той башне, самой широкой, массивной и высокой. Мартин шел рядом, лицо его, некрасивое и неправильное, как отметил я еще с первой встречи, дышит силой и честностью бывалого воина, что не умеет льстить и подлаживаться. Таких ценят не за сладкий язык, а за честь и верность, за преданность и чувство долга.

Я спросил негромко:

– Как здесь?

Он вопрос понял, поморщился.

– Не люблю о таком говорить, сэр Ричард.

– Но все-таки скажи, – посоветовал я. – Если герцога еще нет, то снова я отвечаю за мир и порядок.

– Леди Элинор, – сказал он с великой неохотой, – и леди Дженнифер… не ладят.

– Причины?

Он медленно двинул плечами.

– Не знаю. Просто леди Элинор все больше забирает власти, а леди Дженнифер, как мне кажется, взрослеет и чувствует хозяйкой именно себя. К тому же, опять же по моему мнению, они начали соперничать одна с другой из-за Родриго.

– Что?

Он сказал с неловкостью:

– Он больше тянется к леди Дженнифер. Они очень подружились, а леди Элинор, можно сказать, ревнует.

– Еще бы, – буркнул я. – Родриго был для нее всем на свете.

Он посмотрел исподлобья.

– Теперь и маленький лорд обижен. Раньше мама выполняла все прихоти, теперь говорит только про герцога.

Я вздохнул.

– Да, наломал я дров. А хотел как лучше… Не знаю, чем и помочь… разве что забрать леди Дженнифер в столицу, как намеревался король Кейдан?

Он взглянул на меня с надеждой, потом помрачнел, скулы туже натянули кожу.

– Я не знаю, – проговорил он, – можно ли молодой незамужней девушке благородного происхождения покидать родительское гнездо. Разве только под венец. Даже король не может увести…

– Но ведь пробовал!

– Это было бесчинство, – напомнил он.

– И то верно… А если с разрешения отца?

Он снова думал тяжело и долго, развел руками.

– Не знаю. В таких вопросах я не силен. Охрана замка – вот мое поле. Но хорошо бы как-то их развести…

– Две медведицы в одной берлоге не ладят, – согласился я.

Он смотрел так, будто сейчас вот решу все проблемы, и все запоют, а я стиснул челюсти, понимая, что столкнулся с классическим вариантом мачехи и падчерицы. Хуже того, сам его создал, стараясь, чтобы как лучше, имея в виду, правда, прежде всего герцога. Боюсь, даже он теперь ничего не сможет, так как женские схватки проходят на уровнях, которые мужчины вообще не замечают ввиду их мелкости. Но женские никогда не заканчиваются в отличие от наших, когда драки жестокие, но короткие, а пиры во имя примирения длинные.

– У вас больше возможностей, – проговорил Мартин. – Мы надеемся на вас, сэр Ричард… Леди Дженнифер все чаще покидает крепость…

Я вскрикнул встревоженно:

– С ума сошли? В такое опасное время?

Он сказал быстро:

– Нет-нет, только через южные врата. В глубь Брабанта. Там есть леса, а также хорошие луга, можно поохотиться всласть.

– Леди Дженнифер пристрастилась к охоте?

Он замялся, ответил тихо:

– Просто не любит оставаться в крепости. Когда нет герцога, здесь правит леди Элинор.

– А сейчас она здесь?

Он покачал головой.

– Вместе с Родриго выехали с утра на охоту. Обещали вернуться к обеду, но время уже вышло… Кстати, леди Элинор сейчас смотрит на вас с балкона.

Он не поднимал головы и не смотрел в ту сторону, я зыркнул на него с пониманием.

– Понятно, – ответил я кисло. – Опять будем выламывать друг другу руки…

– Вы через это уже прошли, – напомнил он.

– Думаешь, я наслаждался?

Он пробормотал, не поднимая взгляда:

– Вряд ли…

Я вздохнул:

– Как же не люблю соревноваться с женщинами!

– А уж как не люблю я, – сказал он со вздохом. – Мое дело – охрана крепости. Все, что кроме, вгоняет в тоску.

В дверях низко поклонилась служанка, меня еще помнят, Мартин вежливо пропустил сюзерена вперед. Я медленно шел через холл, здесь все так же со второго этажа свисают длинные красные полотнища, огромные декоративные щиты на стенах, стены отделаны светлым деревом, хотя в прошлый раз, насколько помню, преобладали темные тона.

Я остановился, Мартин взглянул с ожиданием, я приподнял бровь, он проследил взглядом, вздохнул. По лестнице медленно и величаво спускается леди Элинор, прекрасная, молодая и цветущая. Голубое платье, перехваченное в поясе тонким ремешком, подчеркивает гибкую фигуру, длинные волосы ниспадают на спину, а сверху их придерживает широкий золотой обруч с синими камнями. Очень красиво, согласен, а еще и крохотные висюльки, как густые реснички, прекрасное произведение искусства.

– Леди Элинор, – сказал я первым и поклонился учтиво.

– Сэр Ричард, – ответила она с милостивой улыбкой и подала руку.

Можно бы поцеловать, но я понял как просьбу помочь сойти с последних ступеней, потому подхватил ее и бережно помог спуститься на один уровень со мной, где ей тут же пришлось вскинуть голову. Глаза ярко-синие, под цвет платья, волосы на глазах из пурпурно-красных превратились в насыщенно-желтые, прекрасный цвет близкого к заходу солнца.

Мои ноздри уловили тонкий пряный аромат благовоний. Я поймал себя на том, что с огромным удовольствием смотрю в ее безукоризненное лицо, изысканное и совершеннейшее, каких в природе не бывает.

В первый раз, когда я встретил леди Элинор, у нее была такая же идеально чистая кожа и вылепленный лучшими дизайнерами носик, аккуратный и чуть-чуть вздернутый, а глаза удивительно зеленые, обрамленные длиннющими загнутыми ресницами. Настолько зеленые, словно подсвеченные изнутри…

– Сэр Ричард? – повторила она.

Я ответил с застенчивой улыбкой, это я изобразить могу без труда:

– Простите, леди Элинор, залюбовался.

Она царственно улыбнулась.

– Вы мне льстите, сэр Ричард.

– Нисколько, – заверил я. – Прозвучит банально, если скажу, что вы самая безукоризненная женщина на свете, но это чистая правда. Хотя, конечно, безукоризненная внешность – не самое важное даже для женщины. Уверен, что герцог любит вас за нечто более ценное.

Она слегка нахмурилась, это нечто более ценное может быть и у других женщин, предпочтительнее бы соревноваться с ними именно во внешности, но снова улыбнулась и сказала таким сладким голосом, что в холл сразу начали залетать со двора в поисках меда пчелы и бабочки:

– Сэр Ричард, вы, вероятно, проделали большой путь…

– Точно, – согласился я.

– …хотя по вам это не видно, – добавила она. – Будьте моим гостем, примите ванну, а за обедом расскажете, что вас привело в нашу крепость.

Хорошо хоть не в «мою крепость», мелькнула мысль. Хотя «будьте моим гостем» уже должно насторожить, все-таки она не единственная хозяйка. Как же не хочется снова препираться и конфликтовать с женщиной.

– С удовольствием, – ответил я, сразу вспомнив, что в первый раз мне спину терла сама леди Дженнифер, прикинувшись служанкой. – Ванны у вас особенные!

Она хитро улыбнулась, словно стоит мне намекнуть, и она сама явится помочь мне омыть натруженные во время скачки на коне чресла.