Текст книги "Приключения Ромена Кальбри"

Глава IV
Опасная прогулка

За шесть лет плаваний отца я привык к тому, что его место за столом оставалось незанятым. Но теперь, после катастрофы, эта пустота производила удручающее впечатление.

После смерти отца мы не впали в нищету, потому что у нас был домик и немного земли, но моя мать теперь была вынуждена работать изо всех сил, чтобы сводить концы с концами. Она и раньше славилась своим умением гладить. В нашей местности чепчики считались лучшим головным убором для дам, и мама никогда не оставалась без работы.

Братья Леге сочли своей обязанностью помочь несчастной вдове.

– Вы будете приходить на работу к моему брату раз в две недели, – сказал старший Леге, – и ко мне раз в две недели. Тогда четыре дня в месяц у вас всегда будут оплачены. А иметь твердый заработок в наше время – это что-нибудь да значит!

На этом их помощь и заканчивалась. Нельзя сказать, чтобы жизнь человека была оценена слишком дорого!

В будние дни я почти все свое время проводил вне дома. У меня были свободны утро и вечер, часы до и после школы, и я мог делать все, что хотел.

Я любил гулять по дамбе или по песчаному пляжу – это зависело от того, был ли на море прилив или отлив. Как ни старалась мать удержать меня дома, все было напрасно: я всегда находил предлог убежать, а потом оправдаться. Хорошо еще, что я не пропускал уроков. Но когда возвращались суда из Ньюфаундленда, и в дни больших приливов и больших отливов, если только погода не была очень уж дурной, я обязательно убегал на берег.

Как-то перед большим отливом я пропустил школу. Тогда-то и произошло событие, оказавшее большое влияние на всю мою жизнь.

Это было в конце сентября, в пятницу, когда во время отлива обнажились скалы, обычно не выступавшие из воды. Утром, вместо того чтобы идти в школу, я отправился на берег, где в ожидании отлива принялся завтракать. До отступления воды оставалось еще больше двух часов.

Вода пока прибывала и надвигалась на скалы, как при наводнении: стоило только отвести глаза от какого-нибудь камня, как через минуту его уже было не найти: он тонул в пелене брызг и мутной воды. Вода поднималась быстро, но спокойно. Казалось, скалы сами погружаются в воду; полоса белой пены отделяла голубое море от желтого песчаного пляжа. На далеком горизонте взгляд терялся в глубине бесконечного пространства. Сегодня видно было гораздо дальше, чем обычно: можно было рассмотреть мыс Вошель и верхушку горы Аваль, которые бывают видны только в самые ясные дни.

Море стояло еще высоко слишком долго, и мое терпение с трудом выносило такое испытание. Наконец-то начался отлив. Я спрятал между камнями свою корзинку и сабо и босиком последовал за отливом. Я шел по мокрому песку, оставляя глубокие следы, которые быстро заполнялись водой.

Почти весь наш берег был песчаным, хотя там и сям попадались группы камней и скал, которые море при всей своей разрушительной силе никак не могло уничтожить. Эти скалы во время прилива образовывали маленькие островки. На одном из них я поискал под водорослями краба, но не нашел. И тут меня кто-то окликнул.

Те, у кого совесть нечиста, не отличаются храбростью, и я, увильнувший от учебы, тоже испугался. Однако, подняв глаза, успокоился: тот, кто меня окликнул, не мог послать меня в школу. Это был старик с белой бородой по прозвищу Воскресенье; его так называли потому, что слугу его звали Суббота. На самом же деле имя старика было господин де Бигорель. Он жил на маленьком островке в четверти часа ходьбы от Пор-Дье. Когда-то этот остров соединялся с землей тонким перешейком, но де Бигорель велел перекопать его, и теперь это был настоящий остров, омываемый со всех сторон водой.

Де Бигорель слыл у нас чудаком. Он всегда ходил с раскрытым огромным зонтом и жил в уединении. Особенно окружающих поражала смесь суровости и доброты в его обращении с людьми.

– Эй, малый, – крикнул он мне, – что ты там делаешь?

– Вы же видите, ищу крабов.

– Оставь своих крабов в покое и пойдем со мной. Ты понесешь мои сети и не раскаешься в этом.

Я молчал, но он все понял по моему лицу.

– Как, ты не хочешь?

– Это потому…

– Молчи, я сам тебе скажу, почему ты не хочешь. Скажи только, как тебя зовут?

– Ромен Кальбри.

– Ты сын того самого Кальбри, что погиб в прошлом году? Да, твой отец был таким человеком, каких мало…

Я гордился своим отцом. И эти слова заставили меня посмотреть на де Бигореля более благосклонно.

– Тебе примерно десять лет, – продолжал он, кладя руку мне на голову и пристально вглядываясь в мои глаза, – сегодня пятница, и уже полдень, значит, ты не ходил нынче в школу.

Я покраснел и потупился.

– Знаешь, об этом нетрудно догадаться, и теперь я тебе скажу, почему ты не хочешь сопровождать меня. Не бойся, глупыш, я не колдун. Ты хочешь воспользоваться отливом, чтобы наловить рыбы, не так ли?

– Вы угадали, а еще – чтобы добраться до Собачьей Головы.

Собачьей Головой называлась скала, которая бывала видна очень редко, только при сильном отливе.

– Тогда нам по пути, я тоже иду к Собачьей Голове. Возьми мои сети и следуй за мной.

И я пошел за ним, не произнося ни слова, обескураженный тем, что старик так легко все угадал. Хотя я видел его не однажды, но разговаривать с ним мне еще не приходилось, и я не знал, что, встречаясь с людьми, де Бигорель любил открывать им их сокровенные тайны. Благодаря тонкой наблюдательности и многолетнему опыту общения с людьми старик почти всегда угадывал истину и открыто высказывал свое впечатление, каким бы оно ни было – приятным или оскорбительным.

Де Бигорель заставил меня рассказать о себе больше, чем я собирался. По крайней мере, я отвечал на все вопросы, которые он не уставал мне задавать. Не прошло и четверти часа с тех пор, как я пошел за ним, а он уже знал решительно все, что я мог сообщить ему о себе, об отце и матери и вообще обо всем нашем семействе. То, что я рассказал ему о дяде-генерале, его особенно заинтересовало.

– Любопытно, – сказал он, – страсть к приключениям, нормандская кровь смешана с финикийской… А откуда взялось имя «Кальбри», из какого языка?

Беседа не мешала нам исследовать берег, по которому мы шли, и время от времени подбирать раковины и травы и складывать их в сеть.

– Как это называется? – спрашивал он всякий раз, когда клал в сеть раковину, водоросли или иные дары моря.

Увы, мне нечего было ответить. Мне были хорошо знакомы все эти травы и раковины, но названий ни одной из них я не знал.

– Ты сын своей страны, – говорил старик терпеливо, – ты такой же, как все: вы считаете, что море существует лишь для того, чтобы похищать его дары и разорять его. Оно ваш вечный враг, от которого всегда надо защищаться, и вы совсем не хотите видеть, что море – такая же кормилица, как и земля, и леса. Долины и горы в море так же населены животными, как и наши леса на земле. Как жаль, что вам этот бесконечный горизонт, эти облака и волны напоминают только о бурях и кораблекрушениях…

Он говорил так горячо, что совершенно преодолел мою детскую застенчивость. Мне сейчас уже не передать в точности всего того, что он говорил. Я плохо помню его слова, многого я не понимал, но выражение лица де Бигореля, его голос и фигура так врезались в мою память, будто я и сейчас вижу его: под зонтиком, с протянутой к морю рукой и увлекательной речью на устах.

– Подойди сюда, – продолжал он, показывая мне трещину в скале, откуда еще не ушла вода, – я постараюсь дать тебе хоть немного понять, что такое море. Скажи, что это такое?

Он указал пальцем на что-то вроде маленького стебелька, торчавшего у подножия камня. Конец стебелька оканчивался желтой коронкой, белоснежные края которой свешивались длинной бахромой.

– Что это? Трава или животное? Ты не можешь сказать, не правда ли? Это животное! Если мы немного посидим тут, то увидим, как оно начнет двигаться. Ты знаешь, что растения не могут двигаться самостоятельно. Присмотрись, и ты увидишь, что этот «цветок» постепенно начнет то удлиняться, то сокращаться, то покачиваться. Ученые называют его морским анемоном. Если ты хочешь убедиться, что это животное, поймай мне креветку. Ты знаешь, что цветы не едят креветок, не правда ли?

Говоря это, он взял креветку и бросил ее в коронку анемона. Коронка закрылась и поглотила креветку.

В одной яме, полной воды, я поймал маленького ската. Он зарыл свои плавники в песок, в надежде спрятаться от нас, но белые и бурые пятна на его спине выдали его мне. Я принес его де Бигорелю.

– Ты нашел этого ската, потому что он похож на пестрый мрамор. Эта пестрота выдает его и прожорливым рыбам. В глубине моря идет непрерывная всеобщая война, где одни убивают других, как это слишком часто бывает и на земле. Только люди делают это для собственного удовольствия и славы. А этот бедный скат, который плавает так плохо, не замедлил бы исчезнуть с лица земли, если бы природа не позаботилась о нем. Взгляни на его хвост: он снабжен колючими иглами, и так хорошо, что когда он убегает, его нельзя поймать за хвост. Пятна его привлекают неприятеля, а хвост его защищает. В природе существует закон равновесия, запомни это, даже если пока ты и не поймешь этого.

Я был поражен. Вы сами можете представить, какое впечатление произвел этот урок на мальчика, любознательного по натуре, но не знающего, где искать ответы на все возникающие у него вопросы.

Следуя за отливом, мы наконец достигли Собачьей Головы. Долго ли мы там оставались, я не знаю, ибо не замечал времени. Я бегал от скалы к скале, от камня к камню, приносил старику раковины и растения, которые видел впервые. Я наполнял свои карманы всевозможными предметами, которые казались мне такими интересными, но уже через минуту заменял их новыми, еще более диковинными, а те, в свою очередь, замещал другими.

Вдруг, оторвавшись от своего занятия и подняв глаза, я не увидел берега – он исчез в тумане. Небо стало бледно-серым, а море было так спокойно, что мы едва слышали его шум.

Будь я один, я бы немедленно вернулся на берег, потому что знал, как трудно найти дорогу к берегу по отмели во время тумана. Но де Бигорель не торопил меня, и я не осмелился предложить старику вернуться.

Между тем туман сгущался и приближался к нам.

– Ах, туман, туман, – наконец сказал де Бигорель. – Если мы не хотим погибнуть, то должны поспешить назад. Бери сетку. Идем.

Но тут облако тумана догнало нас и ушло вперед, и теперь мы уже ничего не видели – ни берега, ни моря в пятидесяти шагах позади нас; мы словно потонули в сером сыром тумане.

– Море там. Значит, нам надо идти вперед, – решил де Бигорель.

Идти вперед по песку, не имея никаких ориентиров, ни какой-нибудь колеи, ни следов или заметной покатости, чтобы почувствовать, спускаемся мы или поднимаемся, было очень трудно. Положение наше было весьма серьезным: нам нужно было пройти, по крайней мере, километра три, чтобы достигнуть безопасного места. После десяти минут ходу мы дошли до группы камней.

– Это Зеленые камни, – сказал я.

– Нет, это камни Пульду, – возразил де Бигорель.

– Нет, господин де Бигорель, это Зеленые камни.

Он потрепал меня по щеке:

– Кажется, у тебя упрямая голова.

Нам было очень важно знать, кто из нас прав. Если это были Зеленые камни, то идти следовало направо, а если бы мы были у камней Пульду, то нужно взять влево.

Днем эти камни легко было узнать, даже ночью при лунном свете я бы их не спутал, но в тумане мы видели только, что камни покрыты водорослями, и больше ничего.

– Давай прислушаемся, – предложил де Бигорель, – нет ли каких звуков со стороны берега. Это нам укажет, куда идти.

Но как мы ни напрягали слух, ничего не услышали. Мы словно потонули в белой вате, которая закрыла нам глаза и заткнула уши.

– И все-таки это Пульду, – сказал де Бигорель.

Я больше ему не перечил, и мы пошли налево.

– Иди-ка рядом со мной, дитя мое, – сказал он ласково, – дай мне руку: так мы не потеряем друг друга. И давай пойдем в ногу.

Так прошло еще минут десять.

До нас донесся слабый шум прибоя. Мы ошиблись: то были действительно Зеленые камни, и сейчас мы шли к морю и оказались от него всего в нескольких шагах.

– Ты был прав, – вздохнул старик, – нам следовало идти направо. Вернемся.

Вернемся куда? Как узнать, куда идти? Мы знали только, где море, потому что слышали, как волны мягко разбивались о берег. Но если мы удалимся от моря, то снова ничего не услышим и не будем знать, направляемся мы к берегу или от него.

Между тем темнота все более сгущалась, к туману прибавился сумрак приближающейся ночи, и мы уже не видели, куда ступали, а де Бигорель едва мог различить стрелку на своих часах. Было уже шесть. Начинался прилив.

– Нам надо спешить, – сказал де Бигорель, – иначе волна нас догонит. Море идет быстрее нас, оно движется семимильными шагами.

Он почувствовал, что моя рука дрожит, что мне страшно.

– Не бойся, дитя мое, ветер сейчас подует с берега и разгонит туман. Скоро зажгут маяк, и мы увидим его.

Но меня ничем нельзя было успокоить. Я чувствовал, что маяка мы не увидим. К тому же я вспомнил, что в прошлом году три женщины, неожиданно застигнутые туманом, утонули в море, и их нашли только через неделю. Я видел, как их принесли в Пор-Дье, и теперь они мерещились мне – страшные, в зеленоватых лохмотьях тины.

Как я ни старался удержаться, но все-таки заплакал. Де Бигорель не рассердился и постарался успокоить меня ласковыми словами.

– Давай покричим, – предложил он. – Если там есть таможенный сторож, он нас услышит и ответит нам. Должна же быть хоть какая-то польза от этого грубияна!

Мы принялись кричать: он – своим сильным голосом, а я – слабым и прерывающимся от слез. Но никто нам не отвечал, даже эхо. Эта мертвая тишина усиливала мой страх: мне казалось, что я уже умер и теперь бреду по дну моря.

– Идем, – сказал старик. – Ты еще можешь идти?

Он взял меня за руку, и мы пошли наудачу. Время от времени он обращался ко мне с какими-нибудь словами ободрения, чтобы я не раскисал, однако я чувствовал, что он беспокоится и сам не верит своим словам.

Прошло еще около получаса. В отчаянии я вырвал свою руку из ладони старика и с рыданиями упал на песок:

– Оставьте меня, я умру здесь!

– Ну, пойдем же, мой милый, уже начался прилив. Ну, не плачь, не плачь… Разве ты можешь умереть? Ведь у тебя есть мама. Вставай же, пойдем.

Но все было напрасно – я не поддавался на его уговоры.

Старик призадумался, но тут я вдруг громко вскрикнул.

– Что, дитя мое?

– Тут, тут… Наклонитесь ко мне!

– Ты, может быть, хочешь, чтобы я тебя взял на руки?

– Нет, нет. Дотроньтесь вот здесь.

И, схватив его руку, я положил ее на песок.

– Ну, и что же?

– Вы чувствуете? Вода!

Наш берег был покрыт мелким глубоким песком. Во время отлива вода, которую песок впитывал в себя, как губка, сбегала каплями, соединяясь в маленькие, почти невидимые ручейки, и все это по уклону сбегало к морю. Это и были те струйки, течению которых сейчас мешала моя рука.

– Берег там, я чувствую, откуда течет вода!

В ту же минуту я вскочил: надежда возвратила мне силы, теперь де Бигорелю не приходилось меня подгонять.

Я пошел вперед. Иногда я наклонялся, чтобы пощупать песок и определить направление, откуда течет вода.

– Ты молодец, – сказал де Бигорель, – правильно сообразил, как можно найти направление в тумане. Если бы не это, я думаю, мы погибли бы.

Но вскоре мне показалось, что струйки воды уже не бегут к морю. Мы прошли еще несколько шагов, я потрогал песок, но рука моя была суха.

– Воды больше нет, – сказал я с горечью.

Де Бигорель тоже наклонился, положил обе руки на песок, но не нашел благословенной влаги.

В это время я услышал шум воды, а потом и старик его услышал.

– Ты ошибаешься, мы идем к морю.

– Нет, нет, я вас уверяю, если бы мы шли к морю, песок был бы совсем мокрым!

Мы стояли в нерешительности. Де Бигорель вынул часы, в темноте стрелок не было видно. Он заставил их позвонить: пробило шесть часов и три четверти.

– Вода прибывает больше часа.

– Тогда вы должны согласиться, что мы идем к берегу.

И как бы в ответ на мои слова мы услышали глухое журчание. Не было никакого сомнения, что прилив не мог нас догнать.

– Это может быть проток, – заметил де Бигорель.

– Я в этом уверен, – ответил я.

Берег, покрытый сыпучим песком, не был совершенно ровным: на нем были небольшие бугры, разделенные долинками. Все эти неровности не мешали берегу издали казаться гладким, но они были заметны, когда поднималась вода: во время прилива она наполняла сначала долины, а бугры оставались некоторое время сухими и становились островками.

Мы стояли перед такой долинкой, превратившейся в проток. Глубок ли он – вот в чем был теперь вопрос.

– Надо перейти проток, – сказал де Бигорель, – держись за меня хорошенько.

Я колебался.

– Ты боишься замочить ноги, – сказал он, – но надо выбирать: пожертвовать головой или ногами. Я предпочитаю ноги.

– Я не об этом. В воде мы можем потерять направление.

– Так ты хочешь остаться, чтобы тебя захватило море?

– Нет. Сделаем так: вы переходите первым, я останусь здесь и буду кричать, а вы будете ориентироваться по моему голосу. Когда вы окажетесь на другом берегу протока, вы будете кричать мне, и я пойду на ваш голос.

– Иди ты первый.

– Нет, я плаваю лучше вас.

– Ты умный мальчик, дай я тебя поцелую.

И он поцеловал меня как сына. Я был очень тронут.

Нельзя было терять ни минуты: море прибывало быстро, все слышнее и слышнее становился его шум. Де Бигорель вошел в воду, а я стал кричать.

– Нет, не кричи, – сказал он, исчезая в тумане, – лучше пой.

И я запел:

 
Он со всеми был знаком,
Его звали простаком.
Как собой он был хорош –
На мешок с мукой похож.
Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!
На мешок с мукой похож.
 

Я замолчал и прислушался.

– Вы еще идете?

– Да, мой милый, и кажется, начинаю выходить на противоположный берег протока. Пой еще.

Я набрал полные легкие воздуха и продолжил:

 
Были глазки, словно плошки,
А не видели ни крошки.
Рот его был до ушей,
Хоть завязочки пришей.
Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!
Хоть завязочки пришей.
 

Я хотел уже начинать петь третий куплет, но тут де Бигорель крикнул:

– Ну, теперь твоя очередь. Мне вода доходила до пояса, и она все прибывает. Иди на мой голос!

И он запел арию без слов, печальную, как погребальная месса.

Я вошел в воду и, поскольку был гораздо меньше де Бигореля, скоро потерял опору под ногами и поплыл. Течение было довольно быстрое, поэтому плыть прямо было трудно. Мне понадобилась целая четверть часа, чтобы переплыть проток.

– Теперь мы можем себя вознаградить, – сказал де Бигорель, – мы это заслужили.

Но едва он достал свою табакерку, как я услышал вздох разочарования:

– Мой табак превратился в кофейную гущу, а часы вертят свои колеса, словно водяная мельница. Что бы на это сказал мой верный Суббота?

Не знаю почему, но я совершенно перестал бояться. Мне казалось, что опасность миновала. Но это было не так. Нам оставалось пройти гораздо больше, чем мы уже прошли, и в любую минуту мы могли погибнуть.

Туман казался еще гуще, наступала ночь. Мы шли, не слыша ни малейшего шума, по которому могли бы догадаться, где берег. Ни мычания коров, ни удара кнута, ни скрипа телеги – одна лишь мертвая тишина перед нами. А позади раздавался глухой рокот моря, которое подбиралось к нам все ближе и ближе.

Море было нашим единственным путеводителем, но таким сомнительным и вероломным. Если мы пойдем быстро, то отойдем от него далеко и потеряемся, не слыша его шума. Если пойдем медленно, море нас может поглотить прежде, чем мы достигнем крутого берега, где вода будет прибывать медленнее.

Мы шли, держась за руки. Я постоянно наклонялся, чтобы пощупать песок, но бегущей воды больше не было. Надежда, которую я почувствовал, когда мы переплыли проток, вновь была готова покинуть меня.

Вдруг мы оба разом остановились: звон колокола долетел до нашего слуха сквозь туман, который окружал нас со всех сторон. После перерыва в две-три секунды звон повторился еще и еще раз. Это звонят в Пор-Дье. Нам надо идти туда, откуда идет звон, и мы будем спасены!

– Поспешим, – сказал де Бигорель, – потому что вечерний звон длится недолго!

С каким волнением мы бежали без передышки и считали удары колокола! Мы оба молчали, но я понимал, что мы еще не избежим опасности, если звон прекратится прежде, чем мы достигнем крутизны.

Когда звон утих, мы все еще были на песке. Может быть, галька, которой была усеяна крутизна, находилась в нескольких шагах от нас; может быть, нам достаточно сделать шаг, чтобы оказаться на гальке, но как узнать, с какой она стороны? В такой темноте мы можем сбиться с дороги и попадем в море, так и не дойдя до берега.

– Остановимся, – сказал де Бигорель, – не будем больше полагаться на удачу. Пощупай песок. Каков он?

Я положил обе руки на песок – он был совершенно сух.

– Ты не считал, сколько ложбинок мы перешли?

– Нет, не считал.

– Значит, неизвестно, сколько их еще впереди. Если бы мы перешли все, то нам осталось бы только подождать моря и идти впереди него.

– Да, это так, но если мы перешли не все?

Он ничего не ответил, но я и сам все понимал. Если между нами и берегом есть углубления, то прилив вскоре наполнит их водой и нам придется плыть. Нас может унести течение и даже разбить о скалы, и мы пропадем.

Мы стояли безмолвно, не зная, что предпринять, не смея двинуться ни вперед, ни назад, ни направо, ни налево. Оставаясь на месте, мы, по крайней мере, знали, что деревня впереди, как если бы видели ее своими глазами. Между тем стоит нам сделать один шаг, и мы подвергнем себя всевозможным случайностям.

Теперь у нас была только одна надежда – на ветер: если он разгонит туман, мы увидим маяк. Рассчитывать на то, что с берега раздастся хоть какой-то шум, который послужит нам ориентиром, не приходилось. Мы знали, что находимся на юге по отношению к деревне, перед пустынным утесом, где не было ничего, что могло бы издавать достаточно громкие звуки. Кругом царствовали покой и тишина, а непроницаемый туман еще более сгущал ночную тьму.

И вдруг совершенно неожиданно опять раздался звон колоколов, да еще с перезвоном: вероятно, в церкви кого-то крестили. Это было настоящее чудо: на крестинах звонят долго, около получаса, а иногда даже и дольше. Не сговариваясь, мы кинулись вперед, вскоре добежали до гальки и по ней наконец вышли на шоссе, которое раньше соединяло остров де Бигореля с берегом. Спасены!

Де Бигорель уговаривал меня зайти к нему обогреться, но как он ни настаивал, я отказался, поскольку спешил домой: мать могла уже вернуться.

– Ну, хорошо, милый, беги домой и скажи маме, что завтра я зайду к ней.

Мне не хотелось, чтобы старик приходил к нам. От него мать узнает, где я провел день, но как я мог помешать ему?

Мать еще не вернулась, я успел переодеться в сухое и наслаждался теплом у пылающего очага, который разжег сам.

На другой день вечером де Бигорель пришел к нам. Я подстерегал его приход, и, услышав его шаги, хотел убежать.

– Ваш мальчик рассказал вам, что он делал вчера? – спросил старик, усаживаясь.

– Нет, ничего.

– Он пропустил вчера все уроки.

Моя бедная мать посмотрела на меня с грустью и беспокойством, ожидая услышать целую обвинительную речь против меня.

– Ах, Ромен! – сказала она печально.

– Не браните его, – перебил он, – потому что он спас мне жизнь. Ну, иди же сюда, дитя мое, не бойся. У вас прекрасный сын, госпожа Кальбри, и вы можете им гордиться.

И он рассказал, как он нашел меня накануне на берегу моря и как нас застиг туман.

– Без него я бы погиб, – продолжал он. – Я сначала сердился, потому что мальчик ничего не знает, даже название актинии. Но когда мы были в опасности, моя ученость не помогла нам, и если бы не пришла на помощь сообразительность и наблюдательность Ромена, то эти самые актинии, крабы и омары теперь изучали бы на дне морском то, что от меня осталось. Я обязан жизнью вашему сыну и хочу наградить его.

Мать жестом попросила его не беспокоиться.

– Не спорьте, – сказал он. – То, что я хочу вам предложить, достойно вашей гордости и той услуги, которую мне оказал ваш малыш. У вас растет любознательный сын, а у меня нет детей. Я полюбил его, и нам будет хорошо вдвоем.

Мать стала отказываться от этого предложения. Она считала, что не может его принять.

– Позвольте, – старик протянул к ней руку, – я вам сейчас объясню, почему вы отказываетесь: вы страстно любите своего сына. Ради него самого и ради памяти своего мужа вы хотите сберечь мальчика, потому что он составляет все ваше счастье. Правильно? А теперь я попытаюсь вам доказать, что вы должны отдать Ромена мне. Он очень умный и способный мальчик, его надо непременно учить, а в Пор-Дье этого сделать нельзя, и не только в силу ваших стесненных обстоятельств. Чтобы учить сына, вам все равно придется отослать его из дома. К тому же мальчик обладает независимым характером, он отважен и требует неусыпного надзора. Подумайте об этом, не отвечайте мне сразу, подумайте и рассудите здраво, когда ваше материнское сердце успокоится. Я приду за ответом завтра вечером.

Де Бигорель ушел. Мы сели ужинать. Мать ничего не ела и долго смотрела на меня, а когда наши глаза встречались, она отворачивалась к огню.

Отправляясь спать, я подошел проститься с ней и почувствовал ее слезы на своих щеках. Почему она плакала? Были ли это слезы гордости от того, что рассказал ей де Бигорель, или слезы отчаяния, поскольку мы должны были расстаться?

Я думал о нашем расставании, и эта мысль беспокоила меня все сильнее.

– Не плачь, мамочка, – сказал я, обнимая ее, – я не покину тебя.

– Но это необходимо для твоей пользы, мой милый мальчик. Де Бигорель совершенно прав. Надо согласиться.