Текст книги "Развод. Излечение травмы утраты и предательства"

Часть II. Психотерапия и консультирование

Введение

Принимая во внимание страдания, которые испытывают дети из-за разлуки с родителями, естественным будет предоставить им соответствующее квалифицированное терапевтическое сопровождение и поддержку. Помимо того факта, что многие из этих детей и подростков всячески защищаются от любых опросов, консультаций или терапии, начало терапии часто терпит неудачу из-за отсутствия способностей или желания родителей сотрудничать.

В Австрии ситуация особенно трудна, поскольку здесь, в отличие от Германии, у семей нет ни законного права на (бесплатное) консультирование и терапию, ни комплексного регулирования оплаты психотерапии с помощью системы медицинского страхования. В результате наблюдается серьезная нехватка предложений терапии, но даже при достаточности мест большинство семей не смогло бы себе позволить оплатить частные услуги[42]42
  Точечные меры поддержки, такие как предоставляемое Министерством социального обеспечения «пособие для сопровождения семей при раздельном проживании и разводе», конечно, приветствуются, но их явно недостаточно для покрытия имеющихся потребностей.


[Закрыть].

Однако давайте предположим, что все эти препятствия устранены: квалифицированный терапевт найден, родители сотрудничают, курс терапии оплачен, а ребенок готов к ней. Действительно ли сделано самое главное? Или, другими словами, действительно ли курс терапии – лучшее, что может случиться с ребенком разведенных родителей?

Прочитав предыдущие главы, можно ощутить неуверенность. Потому что при рассмотрении того, что необходимо детям во время и после расставания родителей, «успех» расставания (развода) – т. е. сохранение возможностей долгосрочного развития ребенка – кажется зависящим в первую очередь от родителей.

Этому вопросу посвящена глава 5. В следующей, шестой главе рассматриваются проблемы и возможности работы с расставшимися родителями на основе венской концепции психоаналитически-педагогического консультирования по вопросам воспитания в рамках рабочей группы по психоаналитической педагогике[43]43
  Рабочая группа по психоаналитической педагогике существует с 1996 года и занимается распространением и развитием психоаналитической педагогики на практике, в теории и исследованиях. Кроме того, четырехлетняя программа магистерской подготовки готовит педагогов и психологов по направлению «специалист по психоаналитически-педагогическому консультированию», некоторые из них работают в государственных учреждениях, другие – в частных консультационных центрах по вопросам воспитания детей (в настоящее время в Вене существует 22 таких центра). О рабочей группе см.: Figdor, 2008a и вебсайт www.app-wien.at. О методе психоаналитически-педагогического консультирования см.: Figdor, 1995a, 1999a, 2000a, 2008b; Neudecker, 2008.


[Закрыть]. Отправной точкой этой концепции являются именно те обсуждавшиеся в главе 3 эмоциональное сопротивление и проблемы, которые в кризисной ситуации мешают родителям дать своим детям то, что им нужно.

Разумеется, эту главу не следует воспринимать так, как если бы венская концепция была единственным способом работы с родителями в интересах развития детей. Читателю следует рассматривать ее как отчет о проделанной работе, как рассказ о (хорошо зарекомендовавшей себя) возможности решения некоторых особенно типичных проблем в консультировании расставшихся родителей. Возможно, вы найдете здесь полезные мысли, даже если ваша профессиональная направленность не связана с психоанализом.

Глава 5. Можно ли вообще проводить терапию детям разведенных родителей?

Примечание редактора немецкого издания: переработанная версия доклада на симпозиуме Швейцарской ассоциации психоанализа детей и подростков на тему «Психотерапия для детей из разведенных семей», прочитанного 15 мая 2004 года в Люцерне.

Уважаемые дамы и господа!

В первой части данного доклада я попытаюсь объяснить свой скептицизм по отношению к психотерапии детей разведенных родителей – вне зависимости от методики и формата, т. е. проводится ли она индивидуально или в группах, и даже более того – почему я рассматриваю психотерапию детей, переживших расставание или развод родителей, абсолютным противопоказанием.

Во второй части я изложу доводы, почему я считаю психотерапевтическую помощь детям разведенных родителей ценной и даже незаменимой поддержкой.

Третья же часть отвечает за объединение этих двух не совпадающих точек зрения с целью придания вам немного большей уверенности в вашей работе психотерапевта, посредника или консультанта в вопросе о том, нужно ли (или когда именно нужно) инициировать профессиональную работу с детьми.

Самая популярная программа в Австрии для групп из детей разведенных родителей называется «Радуги». Сейчас по всей стране работает более ста таких групп. Программа хорошо структурирована и детально проработана дидактически для каждой возрастной группы и каждой из четырнадцати встреч. Когда представители «Радуг» рассказывают о себе, они всегда подчеркивают, что речь идет не о психотерапии, а (лишь) о социально-педагогических группах, куда в принципе не принимаются «нуждающиеся в психотерапии» дети.

Если задаться вопросом о том, как можно выяснить такую потребность в психотерапии, вскоре становится понятно, что на практике, по сути, существует два критерия: отсутствие способности к интеграции в группу и (или) другие явные симптомы. В таком случае, если ребенок «демонстрирует нарушения (в поведении)», ему требуется психотерапевтическая (а не социально-педагогическая) помощь.

Беспокойство в этой точке зрения вызывает не исключение из группы мешающих детей – я очень ценю работу «Радуг», – ибо почему дети, которые могут извлечь из них пользу, должны страдать от тех детей, которые в настоящий момент явно шокированы форматом и методикой? Скорее, беспокойство вызывает патологизация «недостаточной способности к интеграции» или «поведенческих проблем», наводящая на мысль о том, что сотрудничающие и не имеющие нарушений дети находятся в лучшем психическом состоянии.

С другой стороны, если иметь в виду, что расставание родителей должно означать сильное нарушение душевного равновесия для каждого достаточно здорового с психической точки зрения ребенка, то именно дети, не реагирующие или почти не реагирующие на это событие, на самом деле должны беспокоить нас гораздо больше. Означает ли это, что такие дети не способны наладить интенсивные внутренние отношения со своими родителями или покидающим их родителем (что, разумеется, бывает только у мизерного количества детей), либо что они не могут выразить свой шок, который будет замечен и понят окружающими, либо что они уже заняты подавлением чувства потери, стыда, вины, печали и гнева?

Таким образом, мы добрались до первой причины, наполняющей меня скептицизмом в отношении показаний к психотерапии: я считаю чрезвычайно важным дать ясно понять детям разведенных родителей, что они не виноваты в тех трудностях, с которыми сталкиваются в настоящий момент с самими собой, родителями, в школе и т. д.; что с ними все нормально, что «сумасшедшие» не они, а обстоятельства жизни их родителей; поэтому им не нужно никакой «терапии», потому что они ничем не больны, и что их реакция совершенно понятна!

Другой, еще более важной причиной, по которой я считаю психотерапию для детей разведенных родителей – не только поведенческую, но и психоаналитически ориентированную – совершенно противопоказанной, является ответ на вопрос, что́ на самом деле нужно этим детям, чтобы справиться с таким событием без травмирующих последствий для своего развития и иметь возможность использовать шанс, который таит в себе разлука?[44]44
  О шансах разлуки см.: Figdor, 1997a.


[Закрыть] Вкратце[45]45
  См. главы 2 и 3.


[Закрыть], это:

♦ избавление от чувства вины;

♦ уверенность в том, что ни один из родителей не винит его в своем расставании;

♦ уверенность в сохранении любви обоих родителей;

♦ уверенность в том, что он (полностью) не потеряет папу (маму), даже если больше с ним (ней) не живет;

♦ уверенность в том, что он может любить папу и маму, не обижая никого из них и не боясь их возмездия (наказания или потери любви);

♦ и наконец, – аспект, которым и сегодня все еще постоянно пренебрегают, – достаточная степень рационального понимания того, что́ на самом деле произошло и почему.

Только когда с этой мучительной неопределенностью будет покончено, ребенок сможет уверенно начинать новую жизнь и отношения. А теперь вопрос: можно ли получить необходимый для устранения этой неопределенности опыт во время психотерапии?

♦ Как терапевт я могу сказать ребенку о моей убежденности в том, что дети никогда не виноваты в расставании родителей. Это приносит определенное облегчение. Но настоящее успокоение в том, что ни мама, ни папа его не винят, ребенок, конечно же, должен получить от родителей.

♦ Я совершенно точно не могу обещать ребенку, что он никогда не потеряет своих папу или маму и что ни один из них не будет иметь ничего против его отношений с другим родителем.

♦ Я также не могу побудить ребенка показать свою печаль, страх и гнев родителям, потому что они это поймут.

♦ И я не могу объяснить ребенку, почему он больше не может жить с мамой и папой.

Во время этого кризиса детям нужны в первую очередь не катарсические игры и не интерпретирующие ситуацию аналитики, а весьма незамысловатые послания родителей. Поэтому первое и самое важное профессиональное вмешательство состоит в работе с родителями. Они должны понимать, что́ происходит с ребенком, какими вопросами и заботами он поглощен и какой необходимый опыт общения с ними ему необходимо получить для предотвращения развития патологий.

Если учесть, что «забота» психотерапевта о ребенке вызывает у многих родителей обнадеживающее чувство, будто «все, что нужно ребенку, сделано», – т. е. они считают, что делегировали профессионалам все, необходимое от них ребенку, – то можно прийти к следующему выводу: по возможности нужно отказывать родителям в их выраженном желании отправить своих детей на терапию, чтобы они осознали свою ответственность.

Возможно, вы заметили, что мой отказ от психотерапии сопровождался явно ограниченным понятием того, что составляет суть (психоаналитической) психотерапии: обеспечение эмоциональной разрядки и (ставшее возможным благодаря интерпретирующему аналитику) осознание вытесненных проявлений психики и их защиты. Но мы также можем описать терапевтический процесс иначе, чем с помощью катарсиса или «топической» модели Фрейда[46]46
  В так называемой топической модели Фрейд различает психические содержания и процессы в отношении осознания и способности к осознанию – и относит их либо к сознанию, либо к предсознательному, либо к бессознательному.


[Закрыть]: в контексте психоаналитической теории конфликта мы ожидаем от психотерапии снижения пугающих эмоций в связи с внутренними конфликтами и изменения защиты от заведомо не подверженных чужому влиянию «симптомов» – к гибко управляемым предрасположенностям к действию, которые могут учитывать как внутренние конфликты, так и (адаптационные) требования внешнего мира. Эта функция психоаналитической терапии также находит свое отражение в знаменитом требовании Фрейда к психоанализу: «Где было “оно”, должно стать “я”»[47]47
  Фрейд З. Лекции по введению в психоанализ и Новый цикл. М.: СТД. 2006. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Со скорее когнитивно-психологической точки зрения можно также увидеть терапевтически действенное в процессе повторной символизации (или ресимволизации), в котором аналитик – теперь в рамках теории объектных отношений[48]48
  Об «объектных отношениях» см. сноску 5. Под «теорией объектных отношений» понимаются те начавшиеся после Фрейда дополнения к теории психоанализа, которые больше не выводят (в особенности раннее) развитие ребенка из развития влечений, а считают, что каждое индивидуальное явление, включая развитие влечений, всегда происходит в контексте особых объектных отношений (и наоборот).


[Закрыть] – предоставляет пациенту посредством формата психоанализа своего рода переходное пространство (Винникотт) между внутренней и внешней реальностью и становится «контейнером» (Бион), собирающим необузданные или расщепленные проявления влечений и эмоции, отслеживающим их, соединяющим их со своим (аналитика) собственным, символически выраженным миром чувств и идей и «возвращающим» их пациенту в этой «переработанной» форме (например, посредством интерпретации или просто через позицию аналитика). В этой, теперь уже символически сообщаемой, форме инстинкты и эмоции больше не захлестывают пациента, им также не приходится больше действовать неконтролируемо или превращаться в симптомы. Потому что теперь они передаваемы и интегрируемы как в самой психике (вместе с другими проявлениями, рациональными инсайтами и суждениями), так и в соответствии с требованиями внешнего мира.

Что же означает такой расширенный теоретический взгляд на терапевтические процессы для нашей темы «Психотерапия для детей разведенных родителей»?

Давайте вернемся к тому опыту, который пришлось пережить детям из-за расставания родителей, чтобы восстановить эмоциональное равновесие («Я не виноват», «Папа не исчезнет», «Оба родителя продолжают любить меня» и т. д.). Опыт должен создаваться из взаимодействия родителей и детей. Это взаимодействие также можно рассматривать как своего рода диалог действий, в котором реакции детей на расставание, а также их симптомы представляют собой вопросы, а реакции родителей на поведение детей – ответы. Насколько легко этот диалог может зайти в тупик, можно увидеть на примере одного из самых распространенных симптомов переживания разлуки у детей, а именно упрямства или отказа выполнять родительские требования (особенно когда они исходят от матери).

Представим, что мать просит ребенка унести свои игрушки из гостиной. Ребенок молча разворачивается, идет в детскую и включает компьютер. Мать идет вслед за ним и повторяет свою просьбу. Во время последовавшей затем ссоры ребенок кричит на мать и оскорбляет ее. Такое поведение можно понимать также как ряд посланий матери:

♦ «Ты отобрала у меня моего папу, я этого не заслужил!»

♦ «Если ты действительно любишь меня, то примешь меня таким, какой я есть!»

♦ «Тебе есть что заглаживать, поэтому тебе следует особенно постараться исполнять мои желания».

♦ «Конечно, я больше не верю, что я по-прежнему для тебя самое главное на свете, – скорее, ты думаешь только о себе! Тогда тебе не стоит ничего ждать и от меня!»

♦ «Кроме того, я боюсь, что папа может разочароваться во мне и больше не захочет меня (так часто) видеть, так что мне придется встать на его сторону. А это значит – сопротивляться тебе».

Этот список может варьироваться и расширяться. Однако за всеми мыслями, частично сознательными, а частично скрытыми в размытых эмоциональных состояниях и импульсах поведения, скрывается одна общая мысль, которую можно сформулировать в виде вопроса: «Так ли это на самом деле?», – соответствующего полному надежды требованию: «Докажи мне, что это не так!»

Чтобы реакция матери помогла ребенку, она в соответствии с этим должна содержать следующие послания:

♦ «Никто тебя не винит, напротив, я знаю, что мы причинили тебе большую боль».

♦ «Мы этого не хотели, но не могли поступить иначе. Но мы постараемся сделать все, чтобы тебе стало легче».

♦ «Можешь не беспокоиться о папе!»

♦ «Но я понимаю, что сейчас тебе очень плохо, и понимаю твой гнев на меня. Тебе не нужно бояться, что я злюсь на тебя за это или что я тоже хочу тебя бросить».

♦ И главная мысль: «Я (мы) всегда тебя люблю (любим)!»

Естественно, что такие послания можно передать с помощью различных действий, в зависимости от ситуации, личности матери и ребенка, а также его возраста. Мать может погладить упрямца по голове и просто сказать: «Все будет хорошо!» или же «намекнуть»: «Я знаю, что ты сейчас на меня очень злишься!» Возможно, тут же или позднее, вечером, появится возможность добавить: «Иди ко мне, давай сядем и поговорим об этом!» – или: «Тебе грустно из-за папы? Хочешь ему позвонить?» Разумеется, возможные «ответы» предполагают, что мать действительно понимает эти «закодированные» послания и вопросы ребенка в (ре)конструированном мною смысле и что она находится в эмоциональном состоянии, позволяющем ей с такой любовью реагировать на провокации ребенка.

Думаю, в такой ситуации вам несложно идентифицировать себя с обычной матерью. Поэтому вам известно: шансы на то, что она поведет себя так, как я только что описал, ничтожно малы. Скорее следует ожидать, что она сама не очень хорошо себя чувствует, ее нервы на пределе и ей нужен отдых; что она болезненно реагирует на любую форму агрессии после связанных с расставанием конфликтов, действительно не может закрыть глаза на тот факт, что ребенок занимает не ее сторону в спорах с бывшим партнером; что она сама нуждается в любви ребенка – единственного, что у нее осталось, – и чувствует себя сильно обиженной его упрямством, воспринимаемым ею как отвержение. Так что, по всей вероятности, она не отреагирует так, как я указал, а выйдет из себя, накричит на ребенка, возможно, выключит компьютер и (или) уйдет из комнаты (т. е. от ребенка), а может быть, потеряет контроль над собой, дав волю рукам или закричав: «Я больше не могу тебя выносить!»

Вряд ли нужно объяснять, что́ это значит для «диалога». Ребенок видит роковое подтверждение своих опасений. Так что эта сцена не только не означает успокоение матерью ребенка, но и увеличивает его страхи и отчаяние. С учетом того, что сцены, подобные описанной, вероятно, будут повторяться снова и снова в похожей форме, можно предвидеть, что наступивший после развода кризис, скорее всего, закончится плачевно[49]49
  Я подробно описал такое развитие конфликта, ведущее к развитию невротических диспозиций через регрессивный процесс деструктуризации и последующей посттравматической защиты, в другой книге (Фигдор Г. Дети разведенных родителей: между травмой и надеждой).


[Закрыть] (среди частых вторичных последствий – например, обвинение отца или посещений ребенком отца в причине ссор и, следовательно, попытки ограничения или даже предотвращения матерью этих контактов, в результате чего ребенок уже действительно теряет отца, т. е. и это его опасение подтверждается – я даже не хочу сейчас начинать об этом говорить).

Что можно почерпнуть из такого наблюдения? Во-первых, мы, естественно, убеждаемся в значимости родительской работы, заключающейся не только в способности матери и отца поговорить о собственной тяжелой эмоциональной ситуации, но и отчасти также в ее осознании ими в принципе. Зачастую это приводит к тому, что при взаимодействии с детьми данные чувства в меньшей степени придется проявлять наугад. Кроме того, консультант по вопросам воспитания может осуществлять ценную «переводческую работу» между ребенком и родителями, давая, таким образом, последним понимание (по крайней мере, когнитивное) поведения детей.

Однако, во-вторых, мы видим, насколько трудно даются родителям понимание детей и соответствующие «ответы». Если бы ребенок, почувствовав гнев, печаль и страх после упреков матери, начал плакать и говорить: «Ты подлая, ты меня больше не любишь. И папа тоже!», – то можно предположить, что большинство матерей тут же «переключились» бы, так как смогли бы ощутить скрытое за агрессией и за отказами страдание.

Но как раз это соображение должно привести к модификации занятой вначале критической позиции по вопросу о нужности или ненужности психотерапии. Рассматривая психотерапевтический процесс более дифференцированно, как я попытался сделать в начале данного раздела (психотерапию как изменение в динамике защиты, как «переходное пространство», а терапевта как «контейнер», с помощью которого символизируются и передаются проявления психики), мы сознаем, что во время психотерапии ребенок может приобрести именно те «компетенции», которые облегчили бы родителям задачу предоставления ему как раз той их помощи, в которой он нуждается – благодаря его умению объяснить ее родителям (и себе).

1. Первоочередной мерой для обеспечения возможности развития детей после расставания или развода родителей, как и прежде, является (в более широком смысле) педагогическое консультирование родителей.

Оно решает три задачи:

♦ сделать ситуацию и поведение ребенка понятными для родителей («переводческая работа»);

♦ предоставить родителям место для решения собственных эмоциональных проблем, чтобы хотя бы немного облегчить взаимодействие между ними и детьми;

♦ (я нарочно не упомянул об этом в докладе) снять напряженность в отношениях отца и матери, чтобы дети могли общаться с обоими, не испытывая чувства вины или страха. Это не обязательно означает необходимость дополнительного проведения родительской терапии. Такое снятие напряженности – почти обычное следствие педагогической работы: оно мешает родителям ставить непонятные реакции детей в вину другому родителю; кроме того, оно возвращает регрессировавших в своем взаимном конфликте родителей к своим взрослым обязанностям[50]50
  О регрессии родителей в конфликте расставания и вытекающих из него выводах для консультирования см. главу 7.


[Закрыть].

2. Из моих объяснений также видно, что медиация не может быть альтернативой педагогическому консультированию.

Медиация – альтернатива (к которой необходимо стремиться) состязательному судебному разбирательству, направленному на урегулирование по взаимному согласию, главным образом, внешних рамочных условий. Ее задача – облегчение совместно принятых родителями решений по поводу этих условий, но она не способна заменить педагогическую помощь, как я пытался показать[51]51
  См. также следующую главу.


[Закрыть].

3. Мы должны уточнить, что психотерапевтическая помощь детям является важным дополнением к работе родителей, потому что помогает детям донести свои мысли, заботы и чувства до родителей.

Косвенно она тем самым также помогает родителям не только правильно понимать своих реагирующих на разлуку детей, но также не упустить из виду проблемы не реагирующих вовне детей. В связи с этим определение показаний к психотерапии зависит прежде всего от степени успеха инициированного и контролируемого консультантом «помогающего диалога» между родителями и ребенком, но совершенно точно не от наличия или степени выраженности каких-либо симптомов!

4. В непонятной детям ситуации им нужны объяснения, которые не позволят им подменить знания фантазиями, обычно гораздо более мрачными и опасными, чем реальность.

Прежде всего речь идет об объяснениях:

♦ причин неудачи брака родителей (чтобы предотвратить появление чувства вины);

♦ того, что причины, по которым расстались родители, были не одной, а двумя иногда совершенно разными историями, а именно – историями матери и отца, и что обе истории могут претендовать на (субъективную) правду (во избежание впадения ребенка в отчаяние и безвыходные внутренние конфликты в поисках истины, а также виновного, лживого родителя);

♦ особенностей любовных отношений между мужчиной и женщиной, отличающихся от любовных отношений между родителями и ребенком, главным образом, ролью сексуальности и тем обстоятельством, что это такая любовь, которая может испариться (во-первых, чтобы ребенок хотя бы немного понял поначалу необъяснимое отвращение родителей друг к другу, а также чтобы не искал вину в себе; во-вторых, чтобы избежать лежащего на поверхности вывода: «Если любовь может так быстро пройти, значит, нужно иметь в виду, что завтра или послезавтра мама или папа тоже больше не будут меня любить»);

♦ причин, по которым следует пойти к терапевту или на групповые занятия. При этом, как я уже подчеркивал, важно очень четко донести до ребенка, что проблема не в нем, но, учитывая то, что сделали с ним родители, он нуждается в поддержке и заслуживает ее. И он должен знать, что оба родителя согласны оказать эту поддержку – причем именно по данным причинам (во избежание дальнейшего конфликта лояльностей по отношению к родителям или одному из них);

♦ и наконец, также того, чего ожидать в ходе любых судебных разбирательств между родителями: вызова в органы опеки, к судье, психологического тестирования, диагностического обследования в рамках педагогического консультирования родителей. Что это такое? Как это проходит? Какие последствия имеет? Какие у меня права? Насколько я защищен от того, чтобы своими словами не обидеть, не испортить отношения или даже не подвергнуть опасности никого из родителей? Кому я могу доверить свои желания?

В идеальном случае удается (эмоционально и рационально) научить родителей предоставлять детям удовлетворительные ответы на все эти вопросы. В большинстве случаев такая просветительская работа будет происходить в виде разделения работы между родителями, терапевтами (группой детей) или, возможно, назначенным детским опекуном (законным представителем в судебном процессе)[52]52
  О назначении детского соопекуна или законного представителя ребенка в судебном процессе см. главу 14.


[Закрыть] ребенка.

5. Функции психотерапевта при работе с детьми разведенных родителей – к которым также относится кое-что из упомянутого выше «просвещения» – требуют от него сосредоточения на имеющихся у терапии возможностях видения, понимания и снятия напряженности применительно к тому, что нужно ребенку для понимания ситуации и налаживания «диалога» с родителями в кратчайшие сроки.

Это означает гораздо большее структурирование терапевтической работы – но, с другой стороны, было бы совершенно неправильно позволять терапевтическому процессу развиваться автономно тем же образом, как это обычно бывает в психоаналитической работе с «нормальными невротическими» детьми. Такое как тематическое, так и методическое структурирование вместе с тем стирает в остальном очень четкое различие между психотерапией и социально-педагогической помощью. Это означает, не больше и не меньше, что дополняющую работу с родителями «психотерапевтическую» поддержку детям могут оказывать как детские психотерапевты, так и социальные педагоги. Решающим фактором является не вид их профессиональной подготовки, а – помимо опыта помощи детям – знание того, что́ нужно детям до (во время, после) расставания родителей.

6. Решение о наиболее подходящем формате (индивидуальные или групповые занятия; психотерапевт или социальный педагог) можно принять прагматично.

Какие доступные варианты имеются в настоящее время? Ребенку легче работать в группе или индивидуально? Проникся ли уже ребенок в ходе проведенной диагностики доверием к рассматриваемому специалисту и хочет ли он ходить к нему по собственной инициативе? (Такие предпочтения со стороны детей значительно увеличивают шансы на успех выполняемой работы, поэтому им лучше по возможности следовать.)

«Можно ли вообще проводить терапию для детей разведенных родителей?» Ответ на этот вопрос будет отрицательным, если ожидается, что детская психотерапия сможет защитить ребенка от негативных последствий развода, независимо от того, что делают родители. Конечно, ответ будет отрицательным и потому, что разлука как таковая, связанные с ней разочарования и условия жизни, изменившиеся и в большинстве своем ставшие более сложными, не могут пройти бесследно. И терапией нельзя злоупотреблять для достижения скорейшей социальной (повторной) адаптации.

С другой стороны, высококвалифицированная психотерапевтическая или социально-педагогическая поддержка детей, наряду с педагогической работой с родителями, играет важную роль в наших усилиях по заживлению нанесенных детям ран настолько, чтобы они не мешали им в нынешней или будущей жизни, а также чтобы созданные в результате расставания родителей (дополнительные) возможности развития могли быть использованы в долгосрочной перспективе.