Текст книги "Война на Востоке. Дневник командира моторизованной роты. 1941—1945"

– Для них было бы лучше, если бы их убило сразу, – прошептал писарь и умер.

С большим трудом фельдфебелю удалось завести мотоцикл и доехать до нас.

Настроение моих парней трудно передать. Они неделями сражались на передовой по уши в дерьме и были не прочь отдохнуть. Однако от рассказа фельдфебеля их охватила такая ярость, что всех буквально трясло. Ими овладела жажда мести. Поэтому, когда я доложил о происшедшем в батальон и получил приказ на проведение операции по ликвидации партизан, все как один вызвались принять ней участие.

Вскоре в мое распоряжение прибыло специальное подразделение, специализировавшееся на борьбе с партизанами. Оно состояло из группы весьма странных и каких-то диких личностей в количестве шестидесяти человек смешанного национального состава – нескольких младших командиров из числа немцев и рядовых, в основном латышей и русских, умевших хорошо ориентироваться в лесистой местности. Предводителем у них был угрожающе выглядевший гауптман полиции, который с ухмылкой заявил, что за плечами подчиненных ему «урок» насчитывалось не менее пятисот лет тюремного заключения.

Операция оказалась просто ужасной, и следует признать, что, несмотря на дикий вид этой шайки матерых преступников, без них она закончилась бы для нас полной катастрофой. С их помощью нам при минимальных потерях удалось обнаружить и ликвидировать лагерь партизан. Были найдены и зверски изуродованные тела взятых ими в плен каптенармуса и двоих местных жителей. Я не хотел бы испытать что-либо подобное еще раз, господа».

Когда сапер закончил свое повествование, мы были потрясены, и в купе на долгое время воцарилось молчание.

– Интересно, почему попавших к нам в плен партизан не считают военнопленными? – наконец нарушил я гнетущую тишину.

– К ним нельзя применить защиту как к лицам, ведущим боевые действия, поскольку они не соблюдают положения, изложенные в Гаагской конвенции о законах и обычаях сухопутной войны, – отозвался майор, покачав головой.

– Значит, их можно расстреливать без суда и следствия?

– Конечно!

Тут в разговор вмешался военврач, воздерживавшийся до этой поры от участия в дискуссии.

– Их поведение не лишено определенных этических норм, – рассудительно произнес он. – Они же совершают свои деяния не из низменных чувств, а исходя из патриотизма. Позвольте и мне поведать свою историю. Возможно, это позволит вам взглянуть на данный вопрос под другим углом зрения.

Все с нетерпением посмотрели на него, и он начал свой рассказ:

«В начале этого года, тогда я еще был обер-лейтенантом медицинской службы, наш тыловой полевой госпиталь находился в шестидесяти километрах северо-западнее Орла.

Поскольку в своем госпитале я лечил и больных местных жителей, то отношение ко мне населения было не то чтобы сердечным, но все же таким, что порой я даже забывал о том, что нахожусь в стране, с которой мы воюем.

Как-то ночью меня разбудил дежурный санитар и доложил, что принесли тяжелораненого, которому срочно требовалась моя помощь. Я осмотрел его. На нем была крестьянская одежда, но на крестьянина он не походил. У него обнаружились две огнестрельные раны, самая опасная из которых располагалась рядом с сердцем. Принесшие раненого двое русских рассказывали что-то о ночном воздушном налете, но я, естественно, им не поверил. Более того, у меня не было сомнений в том, что передо мной стояли партизаны, имевшие стычку с немецкими войсками. Я долго колебался, не зная, что предпринять, поскольку оказывать медпомощь партизанам мне было не по нутру.

Потом я решил, что передо мной тяжелораненый человек, нуждающийся в помощи, и начал операцию. Она длилась два часа, и пули были извлечены. Как и предполагалось, ими оказались пули от немецких автоматов. На руку была наложена шина, а рана на груди обработана. При этом дезинфицирующих средств я не жалел.

Мой военный фельдшер и фельдфебель медико-санитарной службы, ассистировавшие мне во время операции, призадумались – им тоже было ясно, что дело тут не чисто. Но они ничего не сказали. Фельдфебель распорядился поставить койку в отдельно стоявшей избе, в которой располагались только русские, и подробно объяснил им, что надлежит делать по уходу за раненым. Оба русских, принесшие его, конечно, поняли, что разоблачены, и в ту же ночь из деревни исчезли.

Тяжелораненого я навещал дважды в день – первое время у него держалась высокая температура, и он метался в горячке. Каждый раз, идя к нему, я ожидал, что больной умер, но на пятый день обнаружил его расслабленно лежавшим на подушках. Взгляд у него был ясным. Он впервые осмысленно и вместе с тем изучающе посмотрел на меня, а потом внезапно заговорил на прекрасном немецком, гортанно выговаривая слова:

– Ты спас мне жизнь, и я благодарен тебе, доктор.

Мне сразу стало ясно, что передо мной, скорее всего, офицер высокого ранга, и поэтому, многозначительно посмотрев на него, ответил:

– Я всего лишь выполнил свой человеческий долг. Надеюсь, что это не обернется когда-нибудь мне во вред.

Больной что-то хотел сказать, но я лишь махнул рукой и добавил, что наилучшей его благодарностью будет, если он быстро встанет на ноги. Тогда раненый прикрыл глаза и отвернул голову в сторону, как бы показывая, что ему все понятно. И действительно, через три недели ночью его и след простыл.

5 июля началось наше большое летнее наступление, в ходе которого мы должны были отрезать и окружить русские войска на Курской дуге. Все пребывали в прекрасном расположении духа и чувствовали себя весьма уверенно.

Однако 13 июля до нас дошли неслыханные вести – Красная армия в полосе ответственности 2-й танковой армии, то есть в тылу наступавших немецких войск, нанесла контрудар. В результате мой госпиталь оказался переполненным ранеными, и нам пришлось разворачивать дополнительные койко-места. Я крутился как белка в колесе.

Немного прикорнуть мне удалось лишь утром 16 июля, но тут меня разбудил фельдфебель медико-санитарной службы:

– Просыпайтесь, господин обер-лейтенант! Прибыл лейтенант медицинской службы Леке! Русские напали на центральный госпиталь!

– Что? – вскочил я. – Как такое возможно? Он же находится западнее нас!

– Внезапно появились партизаны, – доложил вошедший Леке. – Они стреляли без разбору, врывались в палаты и избы, убивая раненых прямо в кроватях. К ним навстречу с флагом Красного Креста вышел майор медицинской службы, но они сбили его с ног. Тогда и раненые, и персонал, в общем, все, кто мог, бросились к лесу. Многие были застрелены, так и не добравшись до опушки. Мне повезло – я наткнулся на Петерсена с его мотоциклом, и нам удалось улизнуть. Однако поторопитесь, господин обер-лейтенант медицинской службы! Нельзя терять ни минуты!

Я несколько секунд размышлял, не зная, что предпринять, а потом скомандовал:

– Фельдфебель! Погрузите по максимуму раненых на машины! Тот, кто может, пойдет пешком!

– Куда, господин обер-лейтенант медицинской службы?

– Двигаться в юго-восточном направлении к Орлу.

Фельдфебель медико-санитарной службы выбежал на улицу, и вскоре послышался шум заводящихся моторов двух наших санитарных машин и обоих грузовиков. В следующие полчаса везде царила лихорадочная деятельность. В погрузке раненых помогали лейтенант медицинской службы и его штаб-ефрейтор, а все, кто мог самостоятельно передвигаться, под руководством военного фельдшера отправились в путь. Когда машины были уже загружены под завязку, оставалось погрузить еще двадцать тяжелораненых.

– Фельдфебель Хайтцк! Вы поведете колонну!

– Что вы задумали, господин обер-лейтенант медицинской службы?

– Я останусь с ранеными.

– Но…

– Черт побери! Не теряйте времени. Вперед! Я вам приказываю!

Лицо фельдфебеля нервно дернулось, он вытянулся по струнке, а затем подал сигнал к отправлению и прыгнул на подножку первого грузовика.

Прошло минут десять с того времени, как последняя санитарная машина скрылась за лесом. Внезапно с противоположной стороны послышался звук выстрела танковой пушки. Снаряд попал прямо в ближайшую от нас избу, она загорелась, а меня охватило какое-то странное спокойствие. Памятуя о докладе лейтенанта медицинской службы и понимая бесполезность своих действий, я попрощался с жизнью, взял в руки флаг Красного Креста и встал впереди двух палаток, в которых еще оставались раненые. Прошло несколько минут, и вдруг рядом со мной возник фельдфебель медико-санитарной службы.

– Командование колонной взял на себя лейтенант медицинской службы! – спокойно доложил он, как будто сообщая о состоянии погоды.

У меня комок подступил к горлу, и я с удовольствием обнял бы его, но ограничился только словами:

– Благодарю вас!

И тут показались русские. Они приближались к селу, идя плотной цепью и стреляя на ходу – пули так и свистели вокруг нас. Когда первые из них поравнялись с крайними избами, то стремглав кинулись в них. К нам же приблизилась другая группа, ведомая высоким как каланча сержантом. На его лице появилась презрительная улыбка, когда он заметил в моих руках флаг Красного Креста. Все происходило как в дурном сне и казалось иллюзорным. Я уже приготовился к самому худшему, ожидая выстрела, как вдруг раздался громкий окрик.

В ответ сержант обернулся и взмахнул руками – со стороны приближалась группа партизан, ведомая мужчиной в форме со знаками различия майора. Офицер громко отдал какие-то приказы, которые немедленно были переданы назад по цепочке, а потом подошел ко мне. Я указал ему на флаг, а на его бледном, слегка вытянутом лице заиграла легкая улыбка. И тут я узнал его – передо мной стоял «мой партизан».

– Как видно, доктор, ты не только хороший, но и храбрый человек, – заметил он. – Ты помог мне, а я помогу тебе!

Окружившие нас партизаны с удивлением переглянулись, увидев, как майор протянул мне руку и долго сжимал мою в крепком рукопожатии.

– Я ненавидел всех немцев, – между тем говорил он. – Из-за вас погибли мои родители. Для меня вы все были приспешниками дьявола, которых следует безжалостно уничтожать. Ты же доказал, что бывают и хорошие немцы. Отныне госпиталь находится под моей защитой. Не беспокойся, с ранеными ничего не случится.

Через несколько дней началось немецкое контрнаступление, и русские отошли, покинув село. К нашим раненым никто даже пальцем не притронулся».

Рассказ военврача окончился столь внезапно и с таким неожиданным концом, что мы трое были просто обескуражены. В купе на некоторое время повисло молчание.

– Ваше мужество, господин капитан медицинской службы, достойно всяческой похвалы, – первым подал голос сапер.

– Наш медик выказал себя прежде всего как хороший человек, – в тон ему подхватил майор. – А что может быть более достойным, чем это?

Врач совсем смутился и грубовато произнес:

– Ну что вы, господа, уж если кто и заслуживает похвалы, то это мой фельдфебель. Ведь он действовал по доброй воле, тогда как мне, как начальнику, необходимо было поступать именно так. Но рассказал я свою историю совсем по другим причинам.

– Верно, вы хотели нам доказать, что не все партизаны являются бандитами. Согласен, этот майор поступил по-рыцарски, но только потому, что был вам обязан своей жизнью, – уточнил я.

– Возможно, в этом кроется решение многих наших проблем, – задумчиво проговорил майор. – Нам необходимо научиться видеть в каждом противнике человека. Тогда, вероятно, всем станет лучше!

– Вот именно, вероятно! – пробурчал сапер, оставаясь по-прежнему безнадежным скептиком.

Поезд до Смоленска так и не доехал, остановившись от него в ста километрах на конечной станции в Орше – большое отступление немецких войск затронуло и Смоленск.

Мне надлежало прибыть в 18-ю танковую дивизию, но в Орше никто не знал, где находился ее штаб. Тогда, в надежде добраться до Смоленска, я забрался в какой-то товарняк, следовавший в восточном направлении. Однако мои надежды развеялись как дым – в полдень моя поездка закончилась в пресловутой Катыни, где были обнаружены братские могилы более четырех тысяч польских офицеров, расстрелянных Советами в мае 1940 года. Под проливным дождем, кляня всех на чем свет стоит, я со своим багажом направился к шоссе. В конечном итоге мне повезло – одна легковушка из организации Тодта[29]29
  Организация Тодта – военно-строительная организация, действовавшая в Германии во времена Третьего рейха. С 18 июля 1938 г. организация названа Гитлером по имени возглавившего ее Фрица Тодта.


[Закрыть] меня подобрала.

Во время этой поездки по усеянной воронками дороге до меня впервые дошел смысл слова «отступление» – навстречу нам в западном направлении двигались бесконечные колонны автомобилей. В случае поломки все, что не было прибито или привинчено, немецкие войска забирали с собой, а остатки взрывали. Несколько солдат гнали перед собой большое стадо коров. Пара человек, конечно, не могла подоить столь большое число буренок, и животные отчаянно мычали. Их вымя было переполнено и воспалено, а из него прямо на землю капало молоко. На бесчисленных телегах на запад двигались также эвакуировавшиеся русские. И хотя они претерпели от немцев немало зла, все равно многие из них предпочли идти вместе с нами навстречу неизвестности, чем снова оказаться под пятой ненавистной большевистской системы.

Смоленск превратился в город-призрак. Он выглядел как вымерший и производил удручающее впечатление. Во многих местах полыхали пожары.

Я доложил о своем прибытии коменданту района обороны, некоему генералу, от которого наконец узнал, где можно найти 18-ю танковую дивизию. До ее штаба мне пришлось добираться на попутках, а встреча с начальником отдела штаба дивизии по делам начальствующего состава произвела на меня и нескольких других молодых офицеров, прибывших в течение последнего дня, весьма тягостное впечатление. От дивизии осталось всего шестьсот человек, и теперь ее ожидало расформирование.

Что мне оставалось делать? Выбор был невелик – либо отправляться назад на родину в армию резерва, либо предпочесть неизвестность и остаться. Я избрал второе, и в середине октября меня перевели к истребителям танков.

На Восточном валу[30]30
  Восточный вал, также именовавшийся в фашистской Германии как «линия Пантера – Вотан» или «оборонительный рубеж «Пантера», – стратегический оборонительный рубеж немецких войск на советско-германском фронте, построенный к осени 1943 г. по прямому приказу Гитлера.


[Закрыть]

– Так-так, значит, вы – стрелок-мотоциклист! – скептически заметил гауптман Хольтмайер, пожимая мне руку. – Что ж, неплохая школа, однако как истребителю танков вам предстоит многому научиться. Я снабжу вас необходимыми наставлениями, а лейтенант Шуберт поделится с вами некоторыми важными хитростями. Лучше вам расположиться на постой у него. А теперь, как говорится, ни пуха ни пера!

С этими словами гауптман разрешил мне удалиться. Я взвалил свой багаж на плечо и пошлепал по жидкой грязи, в которую превратилась деревенская улица, к жилью командира взвода Шуберта.

Войдя в убогую крестьянскую избушку, я очутился в маленькой прихожей, своеобразном тамбуре, где на стене висело похожее на тыкву и наполненное водой приспособление для умывания хозяев дома. Из днища этого сооружения торчал стержень, заменяющий пробку, – при желании умыться необходимо было сложить руки лодочкой, поднести их к стержню и нажать на него. Когда ладони наполнялись водой, ими проводили по лицу. Можно было, удерживая стержень в нажатом состоянии, и прополоскать рот. Для экономии воды данные действия осуществлялись в комбинированном виде – сначала ее набирали в рот, а затем, прополоскав его, выпускали подогретую таким образом воду в ладони и умывались. Такое, естественно, предполагало, что русские осуществляли утренние водные процедуры, будучи полностью одетыми.

Находились и немецкие солдаты, которым такого утреннего омовения вполне хватало. Большинство же мылись с голым торсом над корытом, а чопорные русские наблюдали за этим занятием, презрительно морща носы.

– Какое бескультурье! – говорили они.

Справедливости ради и к чести русских следует заметить, что в деревне имелась баня, которую местное население посещало раз в неделю.

В избе была всего одна комната, одну стену которой занимала огромная русская печь, на которую хозяева на ночь укладывались спать. Потолок был низким, а перекошенные форточки в мизерных окнах не открывались. Таким образом, помещение проветривалось только при открытой двери, и в нем стояла ужасная вонь.

Когда я вошел, перед моими глазами предстала весьма живописная картина: на скамье возле окна рядком сидели несколько голых по пояс мужчин, которые занимались весьма важным делом – ловлей вшей. На печной лежанке восседали русская мамаша и немецкий солдат, ощипывая кур. Посередине же комнаты прикрепленный к потолку висел огромный железный котел, где кипятилось белье, а какой-то парнишка в тренировочных штанах грел его паяльной лампой, распространяя в помещении дополнительный смрад. Паренек посмотрел на меня и воскликнул:

– Ага! Еще один новенький! Приветствую тебя, о чужеземец! Проходи без стеснения в эти роскошные покои, и пусть тебя не смущает натертый до зеркального отражения паркет!

С этими словами он протянул мне руку и с улыбкой произнес:

– Я – лейтенант Шуберт, а эти бравые охотники на крупного зверя составляют половину моего взвода.

– Причем самую лучшую! – бросил один из ловцов вшей.

– Первым среди которых являешься ты, Карузо! – расхохотался Шуберт.

Я представился, а продолжавший кипятить белье лейтенант добродушно кивнул и добавил:

– Остальные имена вы узнаете сегодня вечером. Думается, что вы захотите накрыть поляну по случаю своего назначения.

Его слова были встречены бурным одобрением, а лейтенант, словно не замечая реакции своих людей, продолжил:

– Впрочем, с самым главным человеком на всем Восточном фронте вы уже знакомы. Это Карузо – наш драматический тенор, а лучше сказать – героический тенор.

– Героический тенор! Держите меня, а то я лопну от смеха! – бросил солдат, ощипывавший курицу. – Да его от фрикадельки контузить может.

– Вот и второй главный человек подал голос. Прошу любить и жаловать – наш Ястребиный Глаз, – все так же шутливо отреагировал Шуберт, а потом спросил: – А у вас, часом, нет вшей? Это очень важный вопрос.

Я покачал головой.

– Смотрите, а то вы можете прямо сейчас снять с себя белье и бросить его в котел. Нас всех вши заели.

– У меня самые элитные, могу одолжить одну пару на развод, – вновь вмешался Ястребиный Глаз.

Послышались смешки.

Вот так меня приняли в 88-м противотанковом дивизионе, а вечером я накрыл стол. Вечеринка превратилась в хорошую попойку, благо у меня имелся достаточный запас коньяка и самогонки, и в результате меня все зауважали. На вечеринке я познакомился только с двенадцатью солдатами третьего взвода, так как экипаж еще одной самоходной артиллерийской установки в полном составе находился в ремонтных мастерских.

Наряду с весельчаком и балагуром лейтенантом Шубертом обращал на себя внимание тихий и застенчивый унтер-офицер Эльзнер, который, несмотря на это, заслуженно считался асом среди наводчиков орудий, имея на своем счету девять подбитых вражеских машин. Командир же отделения управления взвода фельдфебель Боргман являлся бывалым воякой, крепко державшим своих людей в кулаке и решавшим все вопросы, не привлекая внимания начальства. А вот ефрейтор Хонер отличался тем, что повсюду таскал с собой гитару и был нарасхват на всех вечеринках и в часы досуга.

Совсем не походили на своих сослуживцев еще два колоритных персонажа. С ними-то я и познакомился, войдя в первый раз в избу. Один из них – обер-ефрейтор Франц Новак, тоже наводчик, – получил прозвище Ястребиный Глаз за то, что при любой возможности восклицал: «Смотрите внимательнее и будьте бдительнее!» Его связывала крепкая, непонятно на чем основанная дружба со старшим стрелком Требеном.

Требен был профессиональным певцом и, похоже, на самом деле выступал раньше драматическим тенором на небольших сценах. А вот назвать его героем было бы большим преувеличением[31]31
  Автор намекает на игру слов – в немецком языке «драматический тенор» пишется в одно слово (Heldentenor), которое буквально может быть переведено как «героический тенор».


[Закрыть]. Пожалуй, Требен являлся самым плохим солдатом из всех, с кем мне довелось встретиться, и в военных вопросах вечно попадал впросак. Это вызывало постоянные насмешки сослуживцев, а сам он служил мальчиком для битья у отчаявшегося его исправить фельдфебеля. Во время учебных стрельб из винтовки за неправильную изготовку для стрельбы ему досталось на орехи даже от полковника, на что этот разгильдяй ответил:

– Какая разница? В цель я все равно не попаду.

Поскольку Требен оказался совершенно неспособным к решению технических задач, его назначили посыльным. Память у него была феноменальная – даже спустя несколько часов он безошибочно слово в слово излагал тексты самых длинных сообщений. А вот способность ориентироваться на местности у него заметно хромала, и Требен во время доставки донесений постоянно сбивался с маршрута. Когда же он все же добирался до цели и безошибочно излагал текст, то надобность в этом, как правило, уже отпадала.

Ястребиного Глаза, являвшегося, как большинство обер-ефрейторов, человеком довольно грубым и вместе с тем служившего надежной опорой своего подразделения, и Карузо, эту пародию на солдата, связывали довольно своеобразные отношения. Их можно было охарактеризовать как дружественно-враждебные. Доминирующим в них являлся Ястребиный Глаз, который постоянно критиковал своего товарища, издевался над ним и использовал в своих интересах. В свою очередь, Карузо буквально считывал с глаз приятеля любое его пожелание, за что получал от всеми признанного обер-ефрейтора определенную защиту.

Все эти подробности мне стали известны во время уже упоминавшейся вечеринки по случаю моего прибытия. Под гитару ефрейтора Хонера мы пели веселые и грустные песни о девушке по имени Линден и о том, почему на Рейне так хорошо. А на свежем воздухе перед крестьянской избушкой и при усеянном звездами небе Карузо исполнил знаменитую арию Пуччини «Горели звезды». Когда он закончил, все обитатели Бурого села, и немцы, и русские, стеной окружившие нас, солдат третьего взвода, в едином порыве разразились бурными аплодисментами.

В последовавшие дни я прилежно изучал наставления для истребителей танков, а лейтенант Шуберт посвящал меня в тонкости управления самоходными артиллерийскими установками типа «Мардер»[32]32
  «Мардер» (нем. Marder, «Куница») – семейство легких немецких противотанковых САУ, широко использовавшихся в вермахте в годы Второй мировой войны.


[Закрыть]. Поэтому, когда через две недели он серьезно заболел и был вынужден отправиться на родину, я чувствовал себя уже достаточно уверенно, чтобы взять на себя командование его взводом.