Текст книги "Война на Востоке. Дневник командира моторизованной роты. 1941—1945"

Нас отвели в резерв в Загваздино, и мы надеялись хоть день провести спокойно. Однако не успел я сесть пообедать, как в землянку с шумом ворвался наш связной Требен.

– Русские атаковали высоту 196! – доложил он. – 230-й полк затребовал поддержку. Приказ командира роты – третьему взводу установить связь с пехотой на высоте и действовать по обстановке!

– Приготовиться! – скомандовал я. – Выступаем через пятнадцать минут! Мы с фельдфебелем Боргманом и Требеном следуем на вездеходе впереди! Ктонцель! Вы поведете самоходки к лощине, двигаясь за нами!

Когда мы сели в вездеход, стало теплее и начал опускаться туман.

– Погода нам явно благоприятствует! – порадовался я. – При таком тумане нас не заметят!

– Ну, не знаю, – озабоченно пробормотал Боргман. – Русские этим тоже наверняка воспользуются.

На шоссе, ведущем в Боброво, видимость не превышала двухсот метров, и мы благополучно прибыли в лощину. Остановившись возле САУ Нолта, я решил уточнить обстановку.

– Судя по всему, на высоте 196 опять идут тяжелые бои. Но как там обстоят дела – неизвестно.

Это было все, что удалось узнать у Нолта. На мой вопрос о том, где располагается командный пункт батальона пехоты, он неопределенно махнул рукой в юго-восточном направлении и пробормотал:

– По сведениям одного раненого, где-то там, перед высотой.

Возле перевязочного пункта нам повстречался пехотный фельдфебель, который снабдил нас более подробными сведениями:

– КП примерно в километре отсюда. Следуйте по проселочной дороге до избы, там сверните на юго-восток и двигайтесь вверх по склону. Вы выедете на относительно ровную поверхность. Русские обычно ее хорошо просматривают, но в таком тумане они вас не заметят. Дальше надо ехать до высоты, где справа от нее и находится командный пункт. Точнее, находился. Сейчас, возможно, там уже иваны.

Тут подъехали и остальные машины моего взвода. Я вскарабкался в свою самоходку и дал знак к началу движения. В кильватере за моей САУ следовали вездеход и вторая самоходка.

Мы доехали до избы, которую описал фельдфебель, взяли левее, стали подниматься по склону и вскоре оказались на плоской площадке. Туман был настолько плотным, что разобрать, где находится друг, а где враг, было невозможно. Линии траншей оборонительного рубежа «Пантера» отсюда находились примерно в полутора километрах, но я понимал, что немецких солдат в них уже не было.

Я достал компас, чтобы свериться с картой, обнаружил, что мы отклонились на восток, и хотел было скомандовать, чтобы взвод отвернул на юг, как вдруг в тумане возникли какие-то фигуры.

– Держи пулемет наготове! – похлопав по плечу заряжающего, приказал я, но в тот же момент понял, что это были немецкие солдаты.

Увидев наши самоходки, они стали размахивать руками и радостно кричать. В одном из укрытий находился офицер, и я распорядился остановиться возле него, чтобы уточнить обстановку.

– Хуже и быть не может! – заявил он. – Мы вполне могли бы продолжать удерживать эту более или менее закрытую запасную тыловую позицию, но возле высоты 196, похоже, образовалась дыра. Хорошо, если нашему командиру гауптману Цинсмайстеру удалось ее заштопать. Русские находятся где-то прямо перед нами. Будьте осторожны – при таком тумане и неприкрытом правом фланге иваны легко могут сюда просочиться!

Я поблагодарил офицера за полученные сведения и дал знак к дальнейшему движению. Мы взяли чуть южнее и медленно поехали, держась как можно ближе к позициям пехоты. С тактической точки зрения это являлось полнейшим идиотизмом, но мне доставляло особую радость видеть, какое большое моральное воздействие оказывало на пехотинцев одно простое наше появление – их лица просветлялись, и они начинали с воодушевлением махать нам руками.

Вскоре должна была показаться эта проклятая высота 196, и мы с озабоченностью обнаружили, что солдат в траншеях становилось все меньше и меньше, а потом, за исключением одного пулеметного расчета, окопы оказались и вовсе пустыми. Прикрытие правого фланга обеспечивала всего одна пулеметная точка!

Я подъехал к этой точке поближе и увидел полные надежды глаза пехотинцев.

– Наконец-то подоспела помощь! – взволнованно воскликнул унтер-офицер. – Самое время!

Судя по поведению пехотинцев, они находились в большом напряжении.

– Да, мы для этого и прибыли, – поспешил я их успокоить. – А каково положение на правом фланге? У вас ведь нет соседей справа?

Тогда унтер-офицер постарался обрисовать сложившееся положение:

– Видите вон там, чуть правее склон, поднимающийся наверх? Это и есть высота 196, которую русские, вероятно, уже захватили. Второй ротой, непосредственно ее занимавшей, видимо, пришлось пожертвовать. Справа от склона расположена лощина, в которой находился командный пункт батальона. А вот там ли он еще, я не знаю.

Я решил ехать дальше, надеясь на помощь Всевышнего и туман. Мы уже повернули самоходки в сторону лощины, и тут унтер-офицер Эльзнер неуверенно покачал головой:

– Все это может закончиться для нас весьма плачевно, если у Иванов есть противотанковые пушки.

– По такой холмистой местности им вряд ли удалось притащить с собой пушки, – поспешил я успокоить свой экипаж, да и себя самого тоже.

Очертания высоты слева от нас проступали все отчетливее, и на ее вершине никого видно не было. Местность начала снижаться, и перед нами возникла лощина.

– Смотрите! К нам как угорелый бежит какой-то унтер-офицер! Значит, кое-кто из наших здесь все же есть! – облегченно воскликнул заряжающий Волны.

– Срочно нужна помощь! – задыхаясь, проговорил унтер-офицер, запрыгнув на трап в задней части самоходки. – Там, в лощине, из последних сил держатся командир и передовой наблюдатель.

Мы взяли курс на указанное место, а пехотинец все никак не мог успокоиться, сбивчиво рассказывая о последних событиях – об атаках и контратаках, о том, что рота разбежалась, а их осталось всего трое, и они подумывали тоже бросить позиции.

Тут из укрытия вместе с артиллеристом вылез гауптман пехоты. Я спрыгнул с самоходки и доложил командиру батальона о своем прибытии. Мы пожали друг другу руки, и гауптман еще раз рассказал о бегстве второй роты, не скрывая при этом, что этим он очень расстроен.

– Где-то там, на высоте, окопались русские, – заявил комбат. – Предположительно силами до батальона. Тяжелого вооружения у них нет, и я убежден, что с помощью ваших самоходок мы их оттуда прогоним. К тому же фельдфебель Зайб из артиллерийского дивизиона постоянно поддерживает связь со своим подразделением, и оно может поддержать нас огнем.

– Наши самоходки – не штурмовые машины, господин гауптман, – ответил я. – И самое плохое заключается в том, что у нас нет пехотного сопровождения. Однако давайте рискнем.

Немного подумав, я обратился к Боргману:

– Идите к Кюнцелю. Мы заберемся сбоку на высоту в ста метрах отсюда, но не слишком высоко, чтобы занять позиции на обратном склоне. Как только покажутся Иваны, наши самоходки откроют по ним огонь из всех видов оружия. Выдвигаемся через пять минут. А вы, Требен, пойдете со мной!

Карузо вскарабкался в узкий боевой отсек и постарался ужаться как можно больше. Боргман передал мои распоряжения Кюнцелю, тот поднял вверх руку в знак того, что все понял, и машины тронулись.

Мы пересекли лощину и достигли полого поднимавшегося склона высоты 196. Между тем туман начал таять. Гауптман и артиллерист пристроились на лесенках самоходок, а унтер-офицер следовал за нами в пешем порядке. САУ поднимались по изгибам склона достаточно медленно, но потом события стали развиваться до ужаса стремительно.

Когда начала просматриваться вершина высоты, я был настолько ошарашен количеством пехоты противника, что несколько поздно подал команду остановиться. И хотя самоходка встала как вкопанная, проехала она довольно далеко.

– Огонь! – закричал я.

В то же мгновение прогремел выстрел, и снаряд ударил по скоплению русских примерно в ста метрах от нас. Застрочил и пулемет, ствол которого в руках Требена плясал из стороны в сторону. Короткого взгляда в сторону мне было достаточно, чтобы убедиться в том, что Ктонцель также вступил в бой. Между тем передовой наблюдатель спрыгнул с борта и принялся внимательно вглядываться в бинокль.

Когда Эльзнер сделал третий выстрел, в рядах русских началась паника, и те, кто был к нам ближе, бросились наутек.

– Они сматываются! – восторженно закричал гауптман со своим унтер-офицером.

В этот момент послышался хлесткий удар о щитовое прикрытие самоходки, а через короткое время еще один, и мне стало понятно, что по нас начали стрелять из противотанкового ружья.

– Меня зацепило! – вскрикнул Волны, держась за правую сторону груди.

Послышались еще удары, за щитком вспыхнули искры, а гауптман со стоном свалился с самоходки. Схватился за плечо и унтер-офицер.

Стало ясно, что надо уходить.

– Требен! Быстро спешиться и оттащить гауптмана в сторону! – скомандовал я.

Карузо спрыгнул с САУ и помог унтер-офицеру укрыть комбата за самоходкой.

– «Ястреб-2», прием! – начал я по радио вызывать свою вторую машину.

Однако ответа не последовало.

– Требен! Дуй к Кюнцелю и передай мой приказ на отход – у русских есть противотанковые ружья.

С этими словами я переключился на бортовую связь и распорядился:

– Хонер, давай потихоньку назад!

Самоходка рывком взяла с места, и в этот момент послышалось еще несколько ударов о щитовое прикрытие, а я почувствовал сильный толчок в правое бедро. Однако через пятьдесят метров мы были уже вне линии огня.

Тогда я приказал остановиться, чтобы дождаться артиллериста и унтер-офицера, тащивших гауптмана. После того как его уложили спереди САУ, передовой наблюдатель стремглав бросился вниз в лощину к своему полевому телефону.

Тем временем Требен остановился в двадцати метрах от второй самоходки и закричал, передавая мой приказ. Боргман поднял руку в знак того, что понял, и «утка» начала пятиться. Никто не мог сказать, почему Карузо не стал поторапливаться с возвращением. Всем только показалось, что его внезапно сильно огрело по голове, и он рухнул как подкошенный.

До сих пор артиллерия обеих сторон себя почти никак не проявляла. Однако появление наших самоходок оказало такое же воздействие, как в том случае, когда кто-то сует палку в осиное гнездо, – в неприятельском тылу послышался грохот от артиллерийских выстрелов нескольких батарей. В этот момент один из солдат расчета САУ Ктонцеля спрыгнул с борта и подбежал к Требену. Им оказался не кто иной, как Ястребиный Глаз, который словно пушинку взвалил не подававшего признаков жизни Карузо себе на плечо и поспешил назад к своей самоходке. Тут послышался визг снаряда, и Новак мгновенно бросился на землю, закрыв телом своего друга. Снаряды ударили совсем рядом, подняв в воздух тучи снега, перемешанного с пылью, а осколки с громким лязгом застучали по броне. Огненный ураган бушевал минут десять, но укрывшимся на обратном склоне самоходкам навредить он не мог. Однако всех не оставляла мысль: «Что с Карузо и Ястребиным Глазом?»

При первом же перерыве в стрельбе Боргман вместе с заряжающим Фридом ринулись к ним. И – о, чудо – Требен, хотя и с трудом, поднялся на ноги. Его стошнило, но он самостоятельно поплелся вслед за обоими спасателями, которые осторожно перенесли Франца Новака к самоходке и положили его на носовую броню. Требен же пристроился рядом с ним.

Вскоре обе самоходки стояли уже в лощине, где и выяснилась причина отсутствия радиосвязи с Кюнцелем – выстрелом из противотанкового ружья повредило соединение кабеля над боевой рубкой.

Половина взвода оказались ранены. Причем в наиболее тяжелом состоянии находился Новак – осколком ему разворотило спину, и водитель Бемер, имевший некоторые познания в медицине и делавший ему перевязку, озабоченно покачал головой. Множественные осколочные ранения в грудь получил и гауптман. Требена же просто оглушило осколком, ударившим по касательной по его каске, и он отделался только большой ссадиной. У остальных повреждения оказались еще легче. В частности, у меня обнаружилось вполне безобидное ранение в бедро – осколком вырвало лишь небольшой кусок мяса.

Тяжелораненых осторожно перенесли и заботливо разместили в самоходке Кюнцеля, и я отправил Боргмана вместе с Бемером назад в лощину возле Боброво.

Не успела самоходка отъехать, как открыла ответный огонь немецкая артиллерия. Снаряды с жутким воем проносились у нас над головой и с грохотом взрывались на высоте 196, поднимая в воздух огромные фонтаны грязи. Так продолжалось минут десять. Русские в долгу не остались, обрушив град мин в лощину впереди, а также на обратный склон позади нас. Затем обе стороны прекратили стрельбу, и вокруг пятерых одиноких мужчин – четырех истребителей танков и одного артиллериста – воцарилась глубокая тишина.

Внезапно сзади послышались голоса, и показалась растянувшаяся по фронту стрелковая цепь. Это шел в атаку резервный батальон! Пехотинцы не обращали внимания на неприятельскую стрельбу, и их возгласы раздавались то тут, то там. Вскоре они прошли мимо нас и стали подниматься по склону на высоту 196. Тогда артиллерийский передовой наблюдатель бросился к своему телефону и принялся передавать координаты для стрельбы. В результате пехотинцы, достигнув округлой вершины высоты, получили мощную огневую поддержку. Стреляя из автоматов и пулеметов, они стали забрасывать противника ручными гранатами и с громкими криками «Ура!» ринулись на неприятеля, исчезнув из нашего поля зрения.

Когда подошло несколько штурмовых орудий поддержки пехоты, я попрощался с фельдфебелем Зайбом и двинулся назад в лощину возле Боброво, где меня осмотрел обер-лейтенант медицинской службы.

– У вас осколок в ноге! Быстро спускайте штаны! – сурово прикрикнул он и, не дав мне опомниться, воткнул в мое мягкое место иглу шприца.

Тогда я поинтересовался судьбой раненых.

– Могло быть и хуже, – ответил врач. – Гауптман Цинсмайстер тоже быстро поправится, а вот у вашего обер-ефрейтора дела похуже. Его уже отправили в полевой госпиталь в Орше.

Когда мы направились в Загваздино, начало темнеть. По прибытии я доложил своему ротному лейтенанту Брюкеру о том, что произошло.

– О многом я уже слышал в полку. Пехотинцы очень хвалили действия истребителей танков. Без вас, возможно, могла произойти настоящая катастрофа. Следовательно, ваши усилия не прошли даром! Жаль только Ястребиного Глаза, а ведь все считали, что пули его не берут, – заметил Брюкер.

Он помолчал немного и добавил:

– Завтра вы возвращаетесь в Боброво. Ваш второй взвод понес потери, и вам передаются две самоходки.

Вернувшись в наше расположение, я застал там и старшего стрелка Требена. Он был бледным как смерть и страдал от головных болей. Но больше всего Карузо беспокоила судьба его друга Новака.

В четверг на пятый день оборонительных боев я со своим вторым взводом на рассвете вновь занял уже привычные огневые позиции. Второй же эшелон в лощине составлял третий взвод.

До этого, когда в темноте мы двигались по шоссе, у нас сложилось впечатление, что в селе Боброво слышатся выстрелы. Пару раз над нами даже пролетели снаряды пехотной артиллерии. Я доложил об этом командиру роты пехоты, а тот по средствам связи немедленно передал мою информацию соседней пехотной роте. В свою очередь и соседи ввели нас в курс дела. Оказалось, что на рассвете русские скрытно просочились через оборонительные позиции «Пантера» восточнее села Боброво. Возможно, речь шла о прощупывании нашей обороны в селе и обстановки на шоссе силами разведывательных групп. Однако если Иванам удалось бы перерезать дорогу, то мы могли с нашими самоходками и распрощаться.

В десять часов утра мне поступил приказ прояснить ситуацию в селе. Тогда я оставил третий взвод на развилке, а сам со своим взводом пересек шоссе возле кладбища. Не доезжая до села пятидесяти метров, мы со стороны стали тщательно осматривать палисадники. Внезапно из воронки от разорвавшегося снаряда выскочило несколько солдат, которые стремглав помчались в нашу сторону.

– Хорошо, что вы появились! – возбужденно крикнул один из них, спрятавшись за самоходкой. – Русские застали нас врасплох во время сна. Мы и опомниться не успели, как они были уже в наших траншеях. Однако в темноте нам удалось уйти. Кое-кто из них спрятался в домах.

С этими словами он рукой указал на восток. Словно в подтверждение сказанного длинная очередь прошлась по нашей броне, и послышалось мерное стаккато пулемета «Максим». Мы непроизвольно втянули головы – обстановка действительно оказалась щекотливой. Нельзя же было без разбору стрелять по домам, ведь там могли оказаться наши люди. Тут мой заряжающий указал на стог сена.

– Пулемет располагается за этой кучей, я видел вспышки от выстрелов! – воскликнул он и дал длинную очередь из пулемета по стогу сена.

В воздух полетела сухая трава, а заряжающий торжествующе прокричал:

– Кажется, попал!

Я обернулся к пехотинцам, но их и след простыл. Мы вновь остались одни без поддержки пехоты, как накануне на высоте 196, и это могло выйти нам боком…

– В селе справа, похоже, засели русские, – передал я по радио унтер-офицеру Штробелю. – Мы подойдем поближе. Если сомнений нет – открывайте огонь! Конец связи!

Едва мы приблизились к первым избам, как с крыши одной из них по нас начали стрелять. В ответ прогремел выстрел второй самоходки – крыша разлетелась на куски и загорелась. Справа от нас показались солдаты в русских касках, а потом застрочил пулемет. Мы развернулись и послали осколочно-фугасный снаряд прямо в поленницу. Пока все шло хорошо – Иванов мы здорово напугали. Однако без пехоты отвоевать село назад было невозможно.

Моя самоходка вновь сменила позиции и открыла огонь по сараю, и тут мы заметили пятящуюся назад машину Штробеля. Вскоре этому нашлось объяснение – стали слышны резкие удары о броню и вспышки искр. Это были попадания от противотанкового ружья.

– Быстро назад! – скомандовал я своему водителю.

Следующая пуля, выпущенная из противотанкового ружья, перебила соединение кабеля над боевой рубкой, как накануне у самоходки Кюнцеля. Таким образом, радиосвязи у меня больше не было.

Из двух ближайших лачуг уцелела только одна, так как другую снесла первая самоходка, и мы подходили к ней все ближе и ближе. Я рывком открыл люк и спрыгнул на землю, чуть было не задушив самого себя, так как впопыхах забыл про ларингофон. К счастью, провод оборвался, не причинив мне вреда.

Я обежал вокруг пятившейся самоходки и оказался спиной к противнику, испытывая довольно неприятное чувство. Давая указания водителю, я несколько раз выбросил руку в правую сторону и тотчас же ничком бросился на землю. И вовремя: пулеметная очередь прошла у меня над головой, выбив искры из брони.

К счастью, водитель понял меня правильно, резко взял влево и чуть ли не вплотную прошел рядом с воронкой от снаряда. Тогда я вскочил и, пробежав несколько шагов, бросился в воронку. Коротко переведя дух, я сделал еще один рывок и оказался позади своей самоходки в относительной безопасности.

Тем временем водитель повернул еще раз, чтобы двигаться дальше передом. Еще дважды в нас попадали из противотанкового ружья, и меня зацепило во второй раз за два дня. Только теперь в шею и руку. Из раны на шее хлестала кровь, но на поверку все оказалось не так страшно, как представлялось поначалу, и наводчик наложил мне повязку.

Командный пункт пехотного батальона расположился в знакомой нам лощине, и поэтому я сразу же направился туда со своим взводом.

– Это снова вы! – с улыбкой воскликнул уже осматривавший меня накануне обер-лейтенант медицинской службы. – Вижу, никак не успокоитесь.

– Просто мне очень вас не хватало, – вымученно улыбнулся я в ответ и позволил себя перевязать.

– Сегодня колоть шприцем мы вас не будем, – решил медик, и я с облегчением вздохнул, так как уколов не любил.

Нам предоставили целый день для отдыха! Впервые за неделю появилась возможность основательно помыться и… побороться со вшами. Я поймал не менее сорока штук – назойливые кровопийцы прямо-таки облюбовали часть моего тела возле поясного ремня.

– Нельзя ли нам навестить Ястребиного Глаза, господин лейтенант? – с мольбой в глазах спросил меня после обеда Требен.

– А почему, собственно говоря, и нет? Через два часа мы уже вернемся. К тому же после обеда русские, как правило, атаки не проводят. Хорошо, я переговорю с командиром роты.

На часах было уже около пяти часов вечера, когда Бемер остановил вездеход возле госпиталя в Орше. Мы вышли из машины и стали наводить справки об обер-ефрейторе Франце Новаке. Сестра милосердия оказалась в курсе дела и задумчиво покрутила головой:

– Ему совсем плохо. В бреду он постоянно говорит о своих боевых товарищах, но наиболее часто вспоминает Требена и Карузо. Кого-нибудь из вас так зовут?

– Это я, – с дрожью в голосе ответил Требен.

– Собственно, навещать его запрещено, но мне кажется, что ваш визит пойдет ему только на пользу. Только одно условие – говорите как можно меньше.

Мы проследовали по коридорам вслед за медсестрой и вошли в довольно просторное помещение, в котором стояло восемь коек. Сразу стало ясно, что здесь находились одни только тяжелораненые.

«Неужели все они безнадежны?» – подумал я.

Франц Новак без движения лежал на белых простынях. Его заострившееся и пожелтевшее лицо осунулось, а дыхание было хриплым. Жестом, преисполненным любви и нежности, Требен поправил ему мокрые от пота и сбившиеся на лбу волосы, и тут умирающий открыл глаза.

– Кто здесь? – прошептал он.

Тогда Требен опустился на колени и положил руку на плечо своего друга:

– Лейтенант, Ганс и я, Вольфганг.

– Это ты, Карузо! – выдохнул Новак.

Он с трудом повернул голову и окинул своего друга долгим взглядом. Затем глаза у него затуманились, а когда смертельно раненный вновь пришел в себя, он посмотрел на меня.

– Впервые за много лет я ослабил бдительность, и вот результат, господин лейтенант! – грустно прошептал он.

– Как ты можешь так говорить, Франц! – покачав головой, ответил я. – Ты ведь бросился на помощь своему боевому товарищу и спас ему жизнь! Мы все гордимся тобой!

Тяжелораненый на мгновение прикрыл глаза, и счастливая улыбка озарила его изможденное лицо. Затем он вновь перевел взгляд на своего друга, и дыхание у него участилось.

– Правда? – прошептал он и уже более окрепшим голосом добавил: – Но кто же теперь будет присматривать за этим большим ребенком? Он совсем не приспособлен для войны и никогда не научится быть бдительным. Господин лейтенант, приглядывайте за ним хотя бы одним глазком! Прошу вас! Вы мне обещаете?

От таких слов у меня перехватило дыхание – только сейчас я увидел, что на самом деле скрывалось за грубой оболочкой этих бывалых солдат. Новак распознал всю беспомощность на войне своего боевого товарища и решил за него вступиться. А поскольку он стеснялся открыто показывать свою опеку над ним, то скрывал это за показной внешней грубостью. Требен же давно распознал его игру и всегда знал, какого настоящего друга он имеет в лице Ястребиного Глаза.

Тогда я взял руку Новака, нежно сдавил ее и твердо проговорил:

– Не беспокойся, Франц. Я пригляжу за ним до тех пор, пока ты не вернешься к нам.

Умирающий с благодарностью взглянул на меня и с надеждой в голосе спросил:

– Вы и вправду верите, что я поправлюсь? Это было бы замечательно.

На его лице появилась просветленная улыбка, и он, обращаясь к Требену, добавил:

– Когда ты, Вольфганг, в один прекрасный день станешь знаменитым певцом, не забудь про меня. Я хотя и простой человек, но всегда мечтал побывать в твоем родном городе Байройте. Возможно, ты вспомнишь обо мне когда-нибудь, когда будешь исполнять Зигфрида…[35]35
  Имеется в виду один из главных героев германского эпоса «Песнь о нибелунгах».


[Закрыть]

Новак слабел прямо на глазах и под конец перешел на едва слышный шепот. Слезы ручьем покатились по щекам Требена. Он уткнулся головой в подушку рядом со своим другом, который снова закрыл глаза, но, собрав последние силы, положил свою руку на затылок Карузо и погладил его по волосам.

После долгого молчания Ястребиный Глаз снова прошептал:

– Я знаю, что мне не выкарабкаться. Сестра милосердия смотрит на меня такими печальными глазами. Внутри меня разливается холод и становится все темнее. Почему так темно, друзья?

– Наступил вечер, – сказал я.

– Да, это пока вечер, а потом наступит вечная ночь!

С этими словами Новак закрыл глаза и замолчал.

– Он уснул, господа! Вам пора идти, – тихо проговорила незаметно подошедшая сзади сестра милосердия.

Она тактично сделала вид, что не замечает слез, градом катившихся из глаз Требена. Он проплакал всю обратную дорогу. Глубоко были потрясены и все солдаты нашей роты, когда узнали, что Франц Новак умирает.