Текст книги "Выживший. Чистилище"

– То есть подробностей не знаете?

Я пожал плечами:

– Запишут, скорее всего, во враги народа. Как вы Ягоду, так и вас… В это время, по-моему, ничего удивительного, что сегодня ты кого-то расстреливаешь, а завтра уже тебе пулю в затылок.

Ежов поёрзал на месте, затем, не выдержав, встал и принялся расхаживать по кабинету в своих мягко ступавших, начищенных до блеска сапожках. Это продолжалось минуты три, я уже успел допить чай и внаглую доесть всё печенье, когда наконец, опёршись поясницей о высокий для него подоконник и скрестив на груди руки, нарком спросил:

– Ладно, разговор не обо мне, хотя действительно неприятно слышать, что тебя обвинят в измене Родине и поставят к стенке… Вы упомянули, что Советскому Союзу предстоит долгая кровопролитная война с фашистской Германией?

– Да, так и будет. Германия на нас нападёт рано утром 22 июня 1941 года. Первой под удар попадёт Брестская крепость, гарнизоном которой командовал… вернее, будет командовать лейтенант Кижеватов.

– Брестская? Так ведь Брест польский.

– Если ничего не путаю, после начала Второй мировой в 1939 году Брест захватили немцы и по договору передали Советскому Союзу. В Бресте вроде бы даже прошёл совместный парад войск вермахта и РККА.

– Вот как? А почему мы не вступили в войну против немцев?

Ну, о пакте Молотова-Риббентропа не слышал разве что ребёнок, так я и сказал Ежову. На что тот покачал головой и задумчиво потёр пальцами чисто выбритый подбородок.

– А вообще, насколько я знаю из кое-каких рассекреченных документов, начало войны мы провалили по вине безграмотных командиров, пришедших на смену профессионалам. Если память мне не изменяет, к 22 июня 1941 года у нас было 14 тысяч танков против 4 тысяч немецких, 10 тысяч самолётов против 5 тысяч немецких, около 60 тысяч орудий и миномётов против чуть более 40 тысяч у немцев. Однако Гитлер гнал наши войска до самой Москвы в хвост и гриву, одними пленными взяв к зиме более трёх миллионов советских солдат и офицеров.

– Так что же вы предлагаете, выпустить всех изменников Родины и вернуть их на командные посты в советскую армию? А что с расстрелянными делать? С тем же Тухачевским? Не поторопились ли мы его к стенке поставить за подготовку государственного переворота?

– Может, и поторопились, я просто констатирую факты. А ваше дело – думать. Ваше и товарища Сталина. Кстати, а вы не считаете, что мне не мешало бы встретиться лично с товарищем Сталиным?

– Сталиным? – Ежов с интересом поглядел на меня, словно я был каким-то редким экспонатом кунсткамеры. – Ну да, действительно, как же с Генеральным секретарём ЦК не встретиться… Встретитесь обязательно, Ефим… м-м-м…

– Николаевич.

– Обязательно встретитесь, Ефим Николаевич. Но вы должны сами понимать, что у товарища Сталина каждый день расписан по минутам и выкроить время даже для вас, человека из будущего, не так просто.

– Я прекрасно понимаю и готов ждать столько, сколько нужно, хотя лучше не затягивать: наша армия и оборонная промышленность должны успеть подготовиться к нападению фашистской Германии. И кстати, – набрался я наглости, – желательно ждать в более комфортных условиях, чем Бутырская тюрьма.

– Конечно, конечно, я всё прекрасно понимаю. Естественно, в камеру мы вас не вернём, устроим получше.

– Там, между прочим, со мной вместе своей участи дожидались люди, которые явно попали туда по недоразумению.

– Ну, следствие разберётся, кто в чём виноват. – В голосе Ежова прорезался металл, и он тут же сменил тему: – Думаю, сегодня я услышал достаточно. Обождите в приёмной, пока я дам кое-какие распоряжения товарищу Фриновскому.

Он даже пожал мою руку своей маленькой влажной ладошкой, после чего мне свою ладонь захотелось обо что-нибудь вытереть. Я вышел в приёмную, а Фриновский скрылся в кабинете шефа. Появился он оттуда минуты через три.

– Сорокин, пойдёмте, я вас пока устрою, а завтра снова встретитесь с товарищем Ежовым, продолжите ваше общение.

Опа, а ведь он мимолётом, а всё же перемигнулся со Шляхманом, и тот понятливо чуть опустил подбородок. Не иначе друзья-товарищи что-то задумали, возможно с подачи наркома, и мне это оч-чень не понравилось. Но пока придётся делать то, что говорят, изображать из себя послушного подследственного.

– Руки за спину? – поинтересовался я на всякий случай.

– Не стоит.

– Как скажете.

Уже лучше, в случае чего свободные руки могут многое решить. Интересно, куда меня определят. Может, в какую-нибудь ведомственную гостиницу? Пусть даже и под охраной, однако в приличных условиях, где я смогу наконец нормально помыться, отъесться и отоспаться.

В компании с Фриновским, Шляхманом и парой давешних конвоиров мы спустились на первый этаж, где мой следователь попросил своих помощников дождаться его в машине, припаркованной во дворе здания. А мы направились в дальний конец коридора. Там обнаружилась ещё одна, слабоосвещённая лестница, больше похожая на запасной выход.

– А куда мы идём, если не секрет? – с невинным видом поинтересовался я у сопровождающих.

– Сейчас всё узнаете, – успокоил меня Фриновский.

Лестница закончилась, мы остановились у железной двери, которую охранял молодой сотрудник НКВД с парой квадратиков в петлицах и кобурой на боку. Рядом с ним находилась тумбочка с чёрным телефоном без диска. При нашем появлении чекист вытянулся в струнку:

– Здравия желаю, товарищ комкор!

– Вольно, товарищ сержант. Мы ненадолго, нам тут нужно товарища определить… На жительство.

– Так точно! – невозмутимо отрапортовал энкавэдэшник, открывая ключом дверь.

– Здесь у нас специальные гостевые комнаты, – объяснил Фриновский, видимо заметив что-то на моём лице. – Не «Метрополь», конечно, но лучше, чем камера.

Заместитель народного комиссара посторонился, пропуская меня. На какое-то мгновение наши взгляды встретились, и я понял, что он знает, что я знаю. В общем, как в дешёвых голливудских фильмах.

«Нет, ребята, всё не так, всё не так, ребята!..» Я шагнул через порог, будучи уверен, что сразу же Фриновский или Шляхман пулю в затылок мне не пустит. А когда настанет этот момент, надеюсь, моя чуйка меня не подведёт.

Дверь за нами захлопнулась, провернулся ключ. Надо же, какие порядки. Ну, пока для меня это не главное, есть вещи и поважнее. Не торопясь двигаюсь вперёд, за мной слышны спаренные шаги Фриновского и Шляхмана. Стараюсь полностью абстрагироваться от окружающей обстановки, для меня сейчас важно уловить момент, когда ствол нагана будет направлен мне в затылок. Тогда на принятие решения у меня останутся доли секунды, и от того, насколько быстро и точно я отреагирую, зависит, продлится ли моё существование на этой земле ещё на какое-то время, или мои бренные останки сегодня же ночью закопают в братской могиле.

Семь, восемь, девять… двенадцать шагов. Ну что ж ты, Фриновский, сука, ждёшь? До конца заканчивавшегося тёмным тупиком коридора оставалось метров двадцать, и я не сомневался, что именно он возьмёт на себя удовольствие пристрелить хронопутешественника, который выложил всё, что им с Ежовым было нужно. Николай Иванович… тот ещё артист, чаем с лимоном поил…

Вот! Вот она, моя чуйка! У меня словно бы третий глаз появляется на затылке, который видит, как комкор неслышно расстёгивает кобуру, достаёт револьвер, поднимает ствол на уровень моей головы… А в следующее мгновение я разворачиваюсь и бью по запястью руки, сжимавшей оружие. Раздаётся выстрел, пуля с рикошетом от стены уходит в глубь коридора, и тут же следует удар в гортань. Если с уголовником в камере я миндальничал, не вкладывал в удар полную силу, то на этот раз моей задачей было вывести противника из строя надолго. А возможно, и навсегда. Скорее всего, получился последний вариант, поскольку я явственно услышал хруст и, держась за горло татуированной лапой, Фриновский с выпученными глазами медленно оседает по стенке. А мне уже приходится работать со Шляхманом, который судорожно пытается извлечь из кобуры револьвер. Поставленный удар в челюсть опрокидывает следователя на пол, Шляхман на несколько секунд оказывается в прострации. Этого времени мне хватает, чтобы перевернуть его на живот и, упёршись для удобства коленом меж лопаток, свернуть шею. Никогда не считал себя садистом, но сейчас хруст позвонков слышится мне райской песней, доставляя настоящее эстетическое удовольствие.

Фриновский всё ещё бьётся в конвульсиях. Короткий взгляд в сторону двери… Хорошо, что там нет глазка, а значит, постовой ничего не видел, и если и слышал что-то, то лишь выстрел, после чего наверняка сделал соответствующий вывод: мол, завалили очередного бедолагу, к этому не привыкать. Стало быть, у меня есть какое-то время на обдумывание дальнейших действий.

Есть, но не так много, как хотелось бы. Минута-две. После этого сержант забеспокоится, хорошо, если сам заглянет – уж с ним я как-нибудь разберусь, но ведь он может по какому-нибудь протоколу или, вернее, уставу вызвать подкрепление. И даже с трофейным револьвером я в перестрелке против нескольких человек, особенно в замкнутом пространстве, ничего не стою. Эх, сюда бы мой верный АКМ…

Мысль, что делать дальше, созрела мгновенно. Так, форма уже затихшего наркома для меня будет коротковата, в смысле по росту, так-то Фриновский был шире меня раза в полтора. Упитанным я никогда не был, а уж после тюремной диеты и вовсе добился невиданной ранее стройности. Заместитель же Ежова питался, надо думать, от души, ни в чём себе не отказывая.

А вот со Шляхманом мы приблизительно одной конституции, да и званием он помельче, не так привлекает внимание, как обмундирование наркома. Теперь только бы выбраться.

Я быстро скинул с себя кроссовки, джинсы, майку и принялся стягивать с ещё тёплого следователя амуницию. О, у нас и нога одного размера! Безуха!

Трупы я отволок в тупичок: с противоположного конца коридора и не поймёшь, что там за бесформенная куча. Всё, теперь можно пытаться покинуть этот подвал. Поправив портупею и пожалев, что нет зеркала оценить свой прикид, я громко постучал в дверь. Фух, только бы сержант не стал ничего спрашивать, потому что копировать голоса у меня никогда не получалось.

На моё счастье, тот открыл без вопросов. И тут же почувствовал упиравшийся в подбородок ствол револьвера.

– Тихо! Одно слово или неверное движение – и ты покойник. Ты меня понял?

Глядя на меня выпученными от испуга глазами, сержант промычал что-то невнятное, но вроде согласился с моими доводами. Вот и ладненько.

– Какой-нибудь запасной выход есть?

Отрицательно трясёт головой и одновременно пожимает плечами. Мол, может, и есть, но он как бы не в курсе. Делать нечего, придётся пробиваться через основной. Вот только что делать с сержантом, не убивать же парня. Сколько ему, лет двадцать пять? Перепуган до смерти, нет, не поднимется у меня рука его завалить. А вот усыпить – запросто. Стоит только пережать на какое-то время сонную артерию. Главное – не переборщить. Как-то приходилось это делать. И в этот раз получилось. Сержант сполз по стеночке и завалился на бок. Отдохни, дорогой. Боюсь, потом тебя по головке точно не погладят, но извини – моя жизнь мне дороже. Ещё нужно из здания выбраться живым. Или мёртвым… Это уж как получится. Отстреливаться буду до последнего патрона, но живым не дамся. Хватит с меня расстрелов, и так уже поседел… частично.

А может, сначала навестить дорогого Николая Ивановича Ежова? Поговорить с ним по душам, а в случае чего и в заложники взять… Хм, заманчивая перспектива. А что потом? Из кровавого наркома получится героизированная личность, а если, чего доброго, помрёт с перепугу, так и вовсе его именем какой-нибудь город назовут. Была Пенза, а будет Ежовск. И будут на демонстрациях с трибун возглашать: «Дорогие ежовчане…» Почти как ижевчане. Шансы же самому выбраться живым после захвата и тем более убийства заложника – минимальны. Потому будем претворять в жизнь первый вариант с простым выходом из здания. Или непростым, опять же, там видно будет.

Плохо, морда у меня небритая, с такой щетиной я тут работников органов что-то не встречал. Революционные времена, когда и бородок не гнушались типа Дзержинского, канули в Лету. Ни бритвы, ни воды с мылом… Однако… Идея немного сумасшедшая, но может прокатить. Тем более что на Шляхмана я лицом тоже мало похож.

Я споро стянул с сержанта сапог, с ноги размотал портянку, поморщился от лёгкого душка… Но делать нечего – принялся обматывать щёку на пол-лица. Сверху нацепил фуражку. Наверное, напоминаю сейчас Ильича из фильма «Ленин в Октябре». Но за неимением других вариантов придётся косить под болезного с флюсом. Проверил на всякий случай, на месте ли документы Шляхмана. На меня с внутренней стороны красной корочки с эмблемой НКВД глянула физиономия убиенного мною следователя.

«Капитан государственной безопасности Шляхман Вениамин Борисович», – прочитал я про себя. Ну, царствие тебе небесное, Вениамин Борисович.

Наверх поднимался с бешено колотящимся сердцем. Решил выходить через парадный, так как оставшийся в машине Шляхмана водитель мог меня узнать в форме своего начальника. Да и КПП там, не думаю, что менее придирчивое, чем на главном входе.

Навстречу в коридоре попался какой-то чекист, я прошёл мимо, опустив глаза и держась ладонью за нижнюю часть лица, мол, болит так, что сам себя не помню. Вот и общий коридор, ведущий к центральному фойе с дежурным… Один прямоугольник, это, кажется, в энкавэдэшной иерархии лейтенант госбезопасности. Шедший передо мной на выход сотрудник предъявил ему корочку в развёрнутом виде и прошествовал дальше.

Так, дорогой, давай без дрожащих рук. Спокойно раскрываем удостоверение и тут же захлопываем, при этом кивая лейтенанту, и снова с наигранным стоном под сочувствующим взглядом чекиста покидаем здание.

Спасибо тебе, Господи, если Ты есть! Надеюсь, всё же есть и Ты там сверху меня прикрываешь. Блин, весь мокрый как мышь. На улице уже порядком стемнело, и я с удовольствием подставил лицо прохладному ветерку, гулявшему по площади Дзержинского. Мимо прозвенел почти пустой трамвай «А», сразу навеяв ассоциации с булгаковским: «Аннушка масло уже купила, причём не только купила, но и пролила». Цитату одной из своих любимых книг я помнил наизусть.

Отойдя за угол Владимирских ворот, наконец стянул с физиономии попахивающую потом портянку и отшвырнул её в сторону. Нет урны, и искать неохота. Намусорил, но в сумерках свидетелей вроде не видно.

Всё, я на воле! Ну и что делать дальше? Куда идти? Так, давай-ка, дружок, продумаем модель поведения. Форма чекиста слишком приметна, от неё придётся избавиться. К новой одежде не мешало бы обзавестись и новыми документами. Наверняка на какой-нибудь малине имеется мастер подделки документов. Только вот где найти эту малину? И не в форме же туда переться. И опять же, чем расплачиваться? Что за деньги сейчас в ходу и где их взять – тоже первоочередной вопрос.

Пока же нужно просто где-то провести ночь. Найти заброшенный дом? В принципе не такая уж сложная задача, наверняка какие-то дома готовятся под снос, Москва же, как-никак, строится.

– Товарищ милиционер!

Я даже вздрогнул, когда у меня где-то в районе пупка прозвучал этот исполненный страдания крик. Редкозубая старушка с волосатой бородавкой над верхней губой в каком-то непонятного фасона одеянии уцепилась за портупею, и я аккуратно убрал её скрюченные артритом пальцы с кожаного ремня.

– Что случилось, мамаша?

– Дык как же, я ж писала уже заявление на квартиранта, паразита этакого, вечно пьяный придёт и куролесит. Обещали разобраться, а никто не пришёл. А чичас опять заявился с фабрики в стельку, чуть меня не прибил. Вы уж найдите на него управу, Христом Богом молю!

Однако… Не успел на свободу выйти, как тут же обязан кому-то помогать. А бабульку жалко, вон как смотрит, будто побитая собачонка. Что ж там за квартирант у неё такой? Не иначе, какая-нибудь лимита с Рязани.

– А далеко идти-то?

– Дык рядом туточки, на Мясницкой… Тьфу, на Кирова, её ж переименовали два года назад.

– Ну пойдёмте, посмотрим на вашего квартиранта.

– Ой, ну спасибо тебе, сынок, заступник ты мой!

Наверное, со стороны я смотрюсь достаточно грозно, вон как шпана порскнула из подворотни при нашем появлении. Ещё бы, НКВД – это вам не хрен собачий.

– А что хоть за квартирант? – поинтересовался я у старушки, пока мы шли к её жилищу.

– Дык Васька Яхонтов, паразит, об том годе с Харькова приехал на заработки, на чаеразвесочную фабрику устроился. За пятьдесят рублёв сдаю ему комнату. Редкий раз тверёзым придёт.

– А чего ж, общежития фабрика не имеет?

– Откуда?!

– Не родственник он вам?

– К чертям такого родственника! Приютила на свою голову…

– А сдаёте по закону, имеется договор найма жилых помещений?

Тут вот глазки у старушки и забегали. Угу, понятно, в обход закона купоны стрижёт. И я ведь угадал с вопросом, подозревал, что во все времена в СССР и позже в России ответственный квартиросъёмщик обязан заключать с подселенцем соответствующий договор. Тут же, похоже, чёрный нал, проговорилась старушка на свою голову. С другой стороны, ей повезло, что попался липовый милиционер, но всё равно пока все карты раскрывать не будем.

– Нехорошо… Как вас по имени-отчеству?

– Клавдия Васильевна я, Старовойтова.

– Нехорошо, Клавдия Васильевна, обманывать государство. Оно о вас всячески печётся, а вы вон от него доходы утаиваете. Ладно, на первый раз простим, но чтобы завтра же пошли и заключили договор.

– Дык ведь с Васькой надо идти в жилконтору, а он рано утром на фабрику убежит.

– Ничего, мы ему сейчас лекцию прочитаем – пойдёт как миленький. А на фабрике объяснится, справку выпишут в жилконторе.

– А может, заарестуете?

– Может, и заарестуем, если слова не подействуют. Ну, где ваш дом-то?

– Дык вон уж, – в очередной раз «дыкнула» старушка, – почитай пришли.

Обитала бабушка в подвальном помещении с окнами на уровне мостовой. Два окна – две комнаты, с удобствами во дворе. В окнах свет не горел, наверное, спит уже постоялец.

Оказалось, нет, где-то колобродит, и дверь в квартиру нараспашку, хорошо, чужой кто не влез. Хозяйка запричитала, заохала, мол, зря товарищ милиционер шёл, теперь неизвестно, сколько ждать, пока этот бандит вернётся.

– Что ж, посидим, торопиться нам некуда, всё равно на ночном патрулировании, – приврал я, располагаясь на колченогом табурете у стола и закидывая ногу на ногу.

– А может, картошечки на конопляном маслице пожарить, а? Это я мигом, на керогазе-то.

– А что ж, не откажусь.

– И наливочки, не побрезгуете?

Бабуля извлекла из какой-то схронки початую бутылку с жидкостью тёмно-вишневого цвета, заткнутую бумажной пробкой. Откупорив её, я понюхал содержимое и удовлетворённо кивнул: мол, сгодится.

– Только немного, а то я на дежурстве.

– Дык сами и наливайте, товарищ милиционер, сколько требуется. Наливайте, а я вот уже картошечку почищу и поставлю готовиться.

Минут через двадцать передо мной на столе стояла небольших размеров сковорода, наполненная жаренной на постном масле картошкой. А рядом – краюха ноздреватого хлеба. Ну и стопка с наливочкой для аперитива. Ух, давненько я так не сиживал!

– А сами-то что?

– Я ужо потрапезничала, вы кушайте, кушайте… Чичас, глядишь, и этот злыдень заявится. Вы уж спуску-то ему не давайте, пригрозите каторгой.

– Нет у нас в Советском государстве каторги, Клавдия Васильевна.

– А чиво ж есть-то?

– Ну, тюрьма, лагеря, этого хватает…

– Ну вот лагерем и пригрозите, может, за ум возьмётся… Молочка али чайку? Этот-то обормот пришёл тут как-то пьяный, сунул мне коробку чаю, я её и спрятала. Мало ли, когда ещё пригодится.

– Приворовывает, значит, ваш постоялец?

– Э-э, того не ведаю, может, и купил, – заюлила старушка.

– Ладно, давайте чаю… и немного молока туда плесните.

От стола я отвалился, словно насосавшийся крови комар. Хорошо-то как, и совсем не хочется думать о плохом. Сейчас бы ещё покемарить часик-другой.

Хозяйка, видно, уловила мой осоловелый взгляд и предложила:

– Вы ежели вздремнуть желаете, то можете в той комнате прилечь. А Васька придёт, так сразу его и споймаете.

– Ладно, будем считать, это засада, – согласился я. – Только сапоги скину, а посплю в форме.

– Это уж как хотите, дело хозяйское.

Постель, конечно, не моя кроватка из будущего, но уж всяко лучше нар. Сунув револьвер под подушку, я повернулся на правый бок и тут же отрубился.

Глава 5

Постоялец не появился и утром. Бабушка меня не будила, так что сам я продрал глаза лишь в половине восьмого. Сев на кровати, сладко потянулся, морщась от лучика утреннего солнца, пробивавшегося в полуподвал. Происшедшее накануне казалось мне случившимся словно не со мной.

– Ой, как на Ваську-то похож! Вчера в потёмках и не разглядела толком, а чичас прямо одно лицо! Только побриться – и не отличишь, – замерла в дверном проёме бабуля с видавшим виды полотенцем в руках, взирая на меня с нескрываемым интересом.

– Что, серьёзно похож?

– Вот те хрест! – мелко перекрестилась старушка.

– А есть его фото? – спросил я неспроста, потому как в моей голове зародилась вполне очевидная мыслишка.

– Ежели только он, паршивец, документ дома оставил, – сказала бабка, делая ударение в слове «документ» на второй слог. – Чичас гляну.

Она принялась рыться в тумбочке и спустя несколько секунд извлекла на свет божий удостоверение личности, принадлежащее некоему Василию Матвеевичу Яхонтову, родившемуся в 1908 году в Змиеве Змиевского уезда Харьковской губернии.

– Паспорта у него не было?

– Да откель паспорт-то! Он, почитай, из села приехал, кто ж ему такой документ выдаст?

Ну да, в это время процесс паспортизации только налаживался, а то начитались Маяковского, что он там что-то из штанин извлекает, я-то только годы спустя узнал, что в стихотворении речь шла о загранпаспорте. В загранку – да, без паспорта никак, а внутри страны как-то обходились.

Приглядевшись к лицу изображённого на небольшой чёрно-белой фотографии человека, я понял, что он и впрямь чем-то смахивает на меня. Может, это знак свыше? На первое время могу закосить под Яхонтова, а там уж как-нибудь, с Божьей помощью… Правда, нужно ещё от формы сотрудника НКВД избавиться, заменив её на гражданскую. Хорошо ещё, что бабуля не разбирается в таких тонкостях, приняла меня за милиционера.

– Знаете что, Клавдия Васильевна, я, пожалуй, временно конфискую этот документ для проверки личности вашего постояльца. Если объявится, так ему и передайте. Потом повесткой вызовем в милицию, а заодно и ваш вопрос постараемся решить. Если внушение не поможет, будем применять к дебоширу более строгие меры.

– Вот спасибо, сынок! Я ж за тебя молиться теперь буду!

– Не надо молиться, ваше дело – вовремя докладывать о творящихся безобразиях. И не поселять у себя жильцов без соответствующего оформления документов… Ох, что-то есть так хочется!

– Так я быстро кашку пшённую с молочком утренним сготовлю, у нас тут поутру разносит крестьянка из Бутово.

– А что ж, не откажусь. Премного благодарен за вашу заботу. Я у вас тут, получается, и сам словно постоялец, вечер да ночь провёл.

– Вот кабы все были такие постояльцы – и слава богу!

– И ещё платили бы, – усмехнулся я.

– Дык жить-то надо, куцы ж деваться, на пенсию, что артель платит, разве ж проживёшь?!

– А что за артель?

– Дык я ж тридцать лет, почитай, на Трёхгорке проработала, они и платят из фонда.

– На Трёхгорной мануфактуре?

– На ей самой, будь она неладна.

– А что так?

– Дык сама там всё здоровье оставила, ещё и мужа моего, Степана Лексеича, мануфактура эта в двадцать первом забрала: попал в ситценабивной станок, вытащили уже одни кровавые ошмётки. – И Клавдия Васильевна со вздохом перекрестилась на чёрно-белую фотографию в рамке, на которой она в возрасте лет тридцати в платочке на голове сидела рядом с усатым, в картузе мужиком, выглядевшим гораздо старше супруги. – Мы ж с ним оба с Псковской губернии. Приехали в Москву аккурат к войне с японцами да и устроились на мануфактуру. Подвальчик вот себе заработали на пару комнатушек. Детей двоих родили, сына с дочкой, ну энто ещё до революции. Дочь, как выросла, за военного вышла, они на Дальнем Востоке сейчас, а сын помер, под поезд попал, царствие ему небесное, Володеньке моему. – Опять перекрестилась, теперь уже на общее фото, где были изображены все члены семьи. – Чивой-то я разговорилась, пойду кашу готовить.

Оставшись один, я, с оглядкой на дверь, принялся рыться в вещах постояльца. Так, опасная бритва – вещь полезная. Обмылок дегтярного мыла в плотной бумаге – тоже сгодится. Это всё вкупе с удостоверением личности втиснулось в планшет, который я вместе с формой и оружием позаимствовал у Шляхмана. И кое-какая одежонка имеется. Причём, что приятно, на вид вроде мой размер. Натянул на гимнастёрку пиджак… Чуть маловат, но без гимнастёрки, думается, будет свободнее. Снял, отложил в сторону. Вот и сорочка, большой отложной, по моде, воротник, относительно чистый – откладываем к пиджаку. Брюки… Приложил к себе – коротковаты, по щиколотку, а на дворе не 60-е, стиляг ещё нет, тут мужики, как я заметил ещё по прибытии в прошлое, форсят в просторных штанах.

– Ой, чивой-то вы делаете?

Старушка как-то гармонично перескакивала с «вы» на «ты» и обратно. Сейчас, стоя в дверях, она с любопытством наблюдала за моими действиями.

– А-а… Это на экспертизу, образцы одежды, – отбрехался я. – Потом вернём, пусть жилец не переживает.

– Ну ежели на икспиртизу, то ладно. Каша стынет, товарищ милиционер.

Позавтракав, я объявил, что мне нужно сдавать дежурство, а посему отбываю в управление, прихватив с собой перевязанные бечёвкой образцы одежды Василия Матвеевича Яхонтова.

Переодеться удалось в одной из квартир готовящегося под снос двухэтажного дома старинной постройки, который обнаружился в паре кварталов от дома старушки Старовойтовой. Старинный московский дворик, словно списанный с картины Поленова. Дешёвенькая, засиженная мухами репродукция картины с указанием фамилии автора на нижнем канте висела у нас на кухне, и всё моё детство пейзаж ассоциировался с мамиными борщами, котлетами и пирожками с капустой и яйцом, которые ей особенно удавались. Пока эти дворики ещё существовали, в моём же будущем центр Москвы был практически полностью избавлен от них, будучи закатанным в асфальт. Ну хоть старинные особняки сносить не стали, сохранив историческое лицо города.

Форму сотрудника НКВД, перевязав всё той же бечёвкой, заныкал здесь же, в стоявшем в коридоре древнем шкафу. В середину свёртка спрятал кобуру с револьвером, туда же отправил и планшет, забрав из него бритву с мылом и удостоверение личности.

Жаль, нет зеркала, не могу себя оценить со стороны, но вроде одежонка Яхонтова выглядит на мне прилично. Плохо, что носков нет, оставил их в подвале, когда переодевался в форму Шляхмана. И не на портянки же ботинки напяливать, в самом-то деле, да и не надел бы – попробовал. Эдак ещё и мозоли натрёшь. Хотя… в карманах шляхманской формы я обнаружил несколько купюр и россыпь мелочи, так что носками можно обзавестись на каком-нибудь вещевом рынке.

Теперь я стал думать, как мне побриться. Насухую – это мазохизм. Выручила зрительная память, подсказавшая, что за забором в проулке была колонка. Подобрав с пола какую-то мятую чеплашку, я направился за водой. Только бы работала… Впрочем, судя по разлившейся рядом луже, вода подавалась.

Надавив пару раз на кривую ручку, я услышал, как где-то внизу зашумело, а спустя мгновение из крана ударила тугая холодная струя. А пить-то как резко захотелось! Тут же приник к струе, а напившись, набрал в посудину воды и, стараясь её не расплескать, направился обратно, поглядывая по сторонам – не хватало ещё, чтобы местные жители мной заинтересовались.

Бриться холодной водой, без зеркала и помазка – удовольствие малоприятное. Но хотя бы бритва прилично заточена, это помогло мне обойтись без серьёзных порезов. Ладно, морда вроде побрита, значит, моё сходство с Яхонтовым может и прокатить. Правда, фотокарточка физиономии Ефима Сорокина имеется и в моём деле, могут разослать ориентировки, так что от патрулей и прочих людей в форме лучше держаться подальше. Тем более праздношатающийся по центру столицы гражданин в рабочее время тоже может вызвать подозрение. Опять же, настоящий Яхонтов вернётся и может, не дождавшись повестки, самолично припереться в ближайшее отделение за документами. Ему могут и по шее настучать, а могут и дать ход заявлению о странном милиционере, конфисковавшем чужие удостоверение личности и одежду с бритвой и мылом. А если ещё сопоставят с моей особо опасной личностью, имеющей на своём счету два трупа высокопоставленных лиц… Так что людям в форме и впрямь лучше не попадаться.

А я бы прогулялся сейчас по Москве 37-го… В самом деле, не каждому выпадает возможность из 2017-го провалиться на восемьдесят лет назад, любопытно, как столица СССР выглядит в это время. Историей я никогда особо не увлекался, а потому имел лишь приблизительное представление о сталинской Москве, почерпнутое в основном из размещённых на каких-то форумах фотографий.

Жаль, что приходится шариться по таким трущобам, вместо того чтобы устроить себе полноценную экскурсию. Кстати, из Москвы однозначно надо валить, куда легче затеряться на просторах необъятной родины. Со спасением страны и оповещением товарища Сталина о событиях ближайшего будущего придётся обождать. Вряд ли до Кобы дойдёт информация от Ежова о странном человеке, прикидывающемся путешественником во времени. Хотя, с другой стороны, может и дойти, поскольку о гибели Фриновского ему наверняка доложат. Может и заинтересоваться историей этого дела. Мол, с чего это заместитель наркома лично повёл расстреливать арестанта? А может, и не заинтересуется, кто знает, вдруг тут и сам Ежов зачастую на тот свет людей отправляет, я, как человек, не столь тщательно изучавший историю этих лет, мог всего и не знать.

Попробовать добраться до Берии, вдруг он окажет содействие? Блин, что-то берёт серьёзное сомнение… Может, он и лучше Ежова, но на много ли?

Нет, лучше не рисковать. Вот только куда валить и чем заниматься? Документы по-любому придётся предъявлять, и не раз, где-то могу и спалиться…

Тут меня озарило. А не смыться ли мне из страны на несколько лет? Ну а что, раз мои патриотические потуги не хотят оценивать, а вместо этого норовят поставить к стенке, и прямого выхода на Сталина не имеется (опять же, не факт, что он мне поверит даже при личной встрече), то нужно заняться собственным обустройством, и желательно с комфортом. Я к вам, понимаешь ли, со всем сердцем, с открытой душой, а меня по мордасам. А я против, не хочу такого к себе отношения. Так что не обижайтесь, товарищи, если я на какое-то время покину СССР.