Текст книги "Красный сфинкс. Книга вторая"

Он вернулся домой с пустыми руками. Он не нашел черепа питекантропа.

Все мы в своих бесконечных поисках часто не находим того, что ищем.

«Тинг понюхал розовокаемчатую гвоздику – редкостной окраски цветок.

Гвоздика пахла нагретым сухим илом.

Полузабытая Ява вернулась.

Вот они, лесные чащи, грозди орхидей, прыгающие солнечные пятна на траве и стволах… Знойные отмели реки… Ямы, наполненные дождевой водой и комариными личинками… Голая верхушка вулкана… Лесистые холмы… Синие очки китайца… Один за другим вспоминались обрывки бреда. Слоненок на опушке… Шорох ящериц и гуденье ос на обрыве… Питеки среди бамбуков и веселой игры теней и солнца… Поляна… Детеныш, играющий с пряжкой ремня… Дюбуа говорил, что мой бред не стоит плохого зуба. Может быть! Но каждый день такого бреда не бывает. Я видел живого питека. И я рад, что мне пришлось пережить все это».

СОЧИНЕНИЯ:

Смерть и бессмертие. – Вологда: Северный печатник, 1925.

Бронтозавр. – М.: Гос. издат., 1930.

Чарлз Дарвин. – М.: Дет. лит., 1934.

Очерки по истории зоологии. – М.: Учпедгиз, 1941.

Недостающее звено. – М. – Л.: Детгиз, 1945.

Занимательная энтомология. – М.: Детгиз, 1960.

Кто-то на дереве. – М.: Дет. лит., 1968.

Времена года. – М.: Дет. лит., 1970.

Недостающее звено. – Новосибирск: Свиньин и сыновья, 2004.

Гомункулус: очерки из истории биологии. – М.: Дет. лит., 1971.

ЛИТЕРАТУРА:

Крыжановский О. Л. Памяти Николая Николаевича Плавильщикова (1892–1962) // Энтомол. обоз. – 1962. – Том XLI, вып. 3.

Смирнов Е. С. Памяти Николая Николаевича Плавильщикова // Сборник трудов Зоол. музея МГУ. – 1968. – Том 11.

Прашкевич Г. Два добрых слова об учителе. – Новосибирск: Молодость Сибири, 1989.

Плавильщиков Николай Николаевич // Биологи: биограф. справочник. – Киев: Наукова думка, 1984.

Бритиков А. Ф. Отечественная научно-фантастическая литература. – Санкт-Петербург: Творческий центр «Борей-Арт», 2000.

Прашкевич Г. Памяти учителя. (В кн: Плавильщиков Н. Н. Недостающее звено). – Новосибирск: Свиньин и сыновья, 2004.

Юрий Александрович Долгушин

Родился 6 ноября (18 ноября по новому стилю) 1896 года в селе Квириклы под Кутаиси.

Отец – агроном. Дед – революционер-народник, умер в Шлиссельбургской крепости.

Окончив гимназию, Долгушин уехал в Москву. Поступил в МВТУ, однако с первого курса в конце 1916 года его призвали в армию. Учился в школе прапорщиков. Служил в запасном полку в Тбилиси. В 1918 был демобилизован.

Работал землекопом, грузчиком. Прошел практический курс геодезии при тифлисском Землемерном училище, участвовал в экспедициях по Армении и Западной Грузии, работал на осушении Потийских болот в Западной Грузии. Стихи и очерки молодого писателя регулярно появлялись в журналах «Феникс» и «Куранты». В 1920 году был принят в Союз писателей Грузии. В 1921 году, когда власть меньшевиков в Грузии пала, уехал в Москву, где окончил, наконец, МВТУ. Работал в газетах «Труд» и «Известия», входил в акмеистический «Цех поэтов», в литературное объединение «Фантастический кабачок». В тридцатые годы сотрудничал c журналом «Знание – сила», дружил с Николаем Афанасьевичем Байкузовым (будущим генерал-майором инженерно-авиационной службы), который пристрастил писателя к радиоспорту. «С ним – (с Байкузовым, – Г. П.) – мы строили первый в нашем Союзе кустарный телевизор, показали потом Валериану Владимировичу Куйбышеву шуточный фильм «Микки Маус», принятый из-за границы».

В 1936 году Долгушин приступил к работе над научно-фантастическим романом «Генератор чудес». Правда, дело продвигалось чрезвычайно медленно.

«Долгушин был чемпион лени, – рассказывал мне писатель Георгий Иосифович Гуревич. – Он писал, только когда его тянули и упрашивали».

Тем не менее в 1939 году первый вариант романа «Генератор чудес» (в последующих изданиях – «ГЧ», – Г. П.) – появился в журнале «Техника – молодежи».

Отдельные главы печатались в сборнике «Война».

Победоносная авиация, непобедимый флот, подводные лодки, танки, отравляющие вещества, всепобеждающая пехота, – в те годы о будущей (слишком близкой по всем ощущениям) войне писали не только в Советском Союзе.

«9 июля, – (так начинался военно-фантастический роман гитлеровского генерал-майора Франца Гальдера «Воздушная война 1936 года»), – Париж проснулся после тяжелой, горячей, безветренной ночи… Земля заколебалась… Взрывы, рев сирен, треск зенитных орудий, пулеметов… Но все эти звуки перекрывались ужасающим свистом бомб. Люди в смертельном страхе забивались в темные туннели метро. На вокзале у Оперы один за другим остановились два переполненных поезда. Оглушительный удар, бледно-желтая огненная искра. Рушатся стены, секунда ужасного мертвого молчания, потом стоны, звериные крики. На расстоянии 50 метров от входа в метро бомба в тысячу килограммов пробила мостовую, бронированные своды тоннеля и взорвалась. Сотни людей раздавлены одним только давлением воздуха. Испорчен водопровод, разорваны трубы, зияющие воронки наполнены водой…»

В другом романе того времени (С. Фоулер-Райт, «Война 1938 года») фашистская Германия молниеносно захватывала Чехословакию. Не успел германский посол передать ультиматум испуганным чехам, как Нюрнбергская радиостанция уже выдала в эфир музыкальную фразу из «Елены Египетской». Под возвышенные звуки гениального Штрауса бесчисленные эскадрильи фашистских бомбардировщиков сметали с лица земли древнюю столицу Чехии.

«Нельзя было отличить единичные взрывы, все сливалось в беспрерывный оглушительный гул. Здания в северном предместье рушились, словно карточные домики, и вспыхивали ярким пламенем, образуя как бы постоянно расширяющуюся завесу огня… Дом, одна стена которого обрушилась, еще продолжал стоять… Со стороны улицы были видны расположенные друг над другом этажи, а в открытых с улицы квартирах – мебель, ковры, картины…»

Ценность романа «ГЧ» заключалась не столько даже в глубоком, пионерском для того времени осмыслении электромагнитной природы человеческого мышления, сколько в том, что профессор Ридан и его помощник Николай Тунгусов приходили к твердому убеждению: достигнуть мира на земле можно только научными методами.

Подумать над этим тезисом время нашлось.

В первый месяц начавшейся войны Долгушин записался в народное ополчение, служил радистом 850-го Отдельного батальона 110-й стрелковой дивизии, но заболел и попал в госпиталь. На госпитальной койке он и написал повесть «С противотанковым ружьем». В 1943 году (в соавторстве с Н. А. Абрамовым) выпустил еще одну книжку – «Оружие пехоты».

Выздоровев, работал в оборонном НИИ.

«Не то в луже, не то в озерке, – вспоминал позже фантаст Александр Казанцев, – плавал в изобретенной им резиновой лодочке, выполненной заодно с резиновыми сапогами-ластами, Юрий Александрович Долгушин».

В сборнике «Война» главы из «ГЧ» печатались под названием «Лучи жизни».

«Профессор Ридан ставил клетку перед толстым свинцовым экраном, направляя невидимый луч в голову животного. Очередная волна возбуждала, заставляла действовать какой-то центр мозгового вещества, тот, который сам был способен генерировать эту волну. Порой мгновенно, но чаще через некоторое время сказывалось действие луча: приходили в движение те или иные функции организма. Обезьяны покорно ложились, чесались, грустили, опустошали желудок, испытывали голод, все виды возбуждения, страдания, напрягали непроизвольно отдельные мышцы или целые группы их, – все это в зависимости от поворота стрелки на шкале: достаточно было малейшего изменения настройки генератора, чтобы тотчас изменилось и влияние луча. Состояния, вызванные облучением, длились неизменно, пока действовал генератор, и продолжались потом еще некоторое время в зависимости от того, насколько была повышена мощность излучения, регулируемая особой ручкой».

Профессор Ридан торопился.

У него были причины торопиться.

Соответствующими органами он был поставлен в известность о том, что безымянный немецкий любитель-коротковолновик сумел передать в эфир из фашистской Германии сообщение о том, что в Мюнхене неким ученым открыты ужасные лучи смерти, которым человечеству пока совершенно нечего противопоставить.

«Лето в этом году уходило медленно, нехотя, как бы с грустью покидая добрую, веселую страну, – писал Долгушин. – И страна, первая в истории и единственная в мире страна, в которой все люди занимались только одним делом, – они изготовляли счастье для себя, – эта страна полнилась богатыми урожаями хлеба, мяса, плодов и вина, хлопка, шерсти, пушнины, гремела металлом чудесных машин, пылала любовью и звенела песнями».

Отдать такую страну на разор фашистам профессор Ридан не мог. Все его силы направлены на создание лучей жизни.

«Роман Долгушина, – писал Всеволод Ревич в книге «Перекресток утопий», – пожалуй, редкий случай и вправду научной фантастики в том смысле, что действие книги вращается в среде ученых и большая часть разговоров идет о науке. По-иному, видимо, и нельзя создавать художественные произведения о науке, об ученых».

«Роман, – вспоминал позже Долгушин, – написан мною давно, еще до Великой Отечественной войны. История возникновения идеи романа и четырехлетней работы над ним связана с такими интересными, порой почти фантастическими событиями, что уже сама по себе могла бы стать темой самостоятельного произведения. Черты Н. А. Байкузова – (с которым Долгушин построил телевизор, – Г. П.) – я запечатлел в образе одного из героев романа – Николая Тунгусова. Кстати, второй из моих героев – профессор Ридан – более сложное «соединение» нескольких крупных ученых, которых я знал. Ридан – имя вымышленное, родившееся в качестве одного псевдонима за много лет до создания «Генератора чудес». Таким образом, и Анна Ридан – лицо действительное. И Наташа – тоже. И тетя Паша. Больше «натуральных» фигур в романе нет.

Зато в моей жизни того периода их было немало.

Доктор Дубровин Евгений Алексеевич в тесной комнатушке в Тропическом институте заставлял меня держать белую крысу с саркомой на спине, пока он облучал ее ультракороткими волнами; профессор Михаил Васильевич Фролов часами показывал и объяснял мне, как и почему высушивается в несколько секунд сырая доска в поле высокой частоты. Я никогда не забуду встреч с академиком Алексеем Дмитриевичем Сперанским в ВИЭМе – Всесоюзном институте экспериментальной медицины. Человек, книгу которого на такую, казалось бы, «сухую» тему, как «Элементы построения теории медицины» я читал, как увлекательнейший роман, потряс меня своими идеями, удивительной точностью и изяществом анализа явлений. Нам было о чем говорить еще и потому, что он не чужд литературы, знает и любит ее. Алексей Дмитриевич редактировал некоторые главы романа. И огромное влияние на мою работу оказало знакомство с известным физиологом и изобретателем профессором Сергеем Сергеевичем Брюхоненко. Когда я пришел впервые к нему, он оживлял мертвых собак. Тут я увидел созданное им «искусственное сердце» – аппарат, который чудесно заменял настоящее сердце животному, пока оно возвращалось к жизни. Это была подготовка к опытам над человеком. И это была уже самая настоящая фантастика. Сергей Сергеевич тоже сразу понял, что было мне нужно. В следующем опыте оживления я, одетый в белый халат, уже фигурировал в качестве помощника, что-то держал, что-то подавал, следил за кардиографом и старался не пропустить ни одного слова замечательного экспериментатора. И Сергей Сергеевич редактировал часть глав моего романа».

«Странное это было учреждение, – читаем мы в романе «ГЧ», – спрятанное от шумов улицы за старыми липами, густыми зарослями душистого жасмина и высокой каменной оградой с железной решеткой. Половину нижнего этажа занимал «зверинец». Здесь жили бесчисленные кролики, собаки, морские свинки, лягушки, птицы, обезьяны, над которыми Ридан со своими сотрудниками проделывал опыты. Широкая лестница с мраморными перилами вела во второй, верхний вестибюль, откуда можно было попасть в квартиру профессора или в коридор, вдоль которого располагались лаборатории. В каждой из них работали один или два сотрудника. Они приходили ежедневно в восемь часов утра и уходили в три. Ридан строго запрещал им оставаться дольше. Сам он обычно работал в своей лаборатории, примыкавшей непосредственно к его кабинету.

Редко кто посещал эту таинственную комнату.

Тут всегда теплилась жизнь – тихая, странная, заключенная в замысловатые никелированные станки или стеклянные сосуды, схваченная металлическими щупальцами аппаратов. Тут бились сердца, извлеченные из тел, шевелились собаки, лишенные сердец. Головы, отделенные от туловищ, медленно вращали глазами. А электрические приборы заглядывали своими проводами в живые препараты органов, в черепные коробки животных и, вкрадчиво шелестя, что-то отмечали на клетчатых бумажных лентах…»

«Знакомство с академиком Трофимом Денисовичем Лысенко, – вспоминал Долгушин, – беседы с ним о «живом и мертвом», о бессмертии и смерти, о новой генетике дали мне почувствовать свежий ветер нашей передовой биологии, представить себе ее пути. Биофизик Г. С. Франк, впоследствии член-корреспондент Академии медицинских наук, в результате нашей обстоятельной беседы дал мне возможность рассказать о поразительном опыте с кроликами, описание которого читатель найдет в романе. Раскопки в Ленинской библиотеке навели на небольшую, сугубо научную статью – исследование «Нейрон как аппарат переменного тока», принадлежащую перу маститого академика Украинской Академии наук А. В. Леонтовича. Мне довелось встретиться и беседовать с ним во время одного из приездов его в Москву. Идеи замечательного ученого оказались тем решающим звеном, которого мне не хватало, чтобы завершить построение основной научной концепции романа».

Новое издание «Генератора чудес» появилось только в 1959 году.

Это было не просто – подготовить к печати роман, написанный еще до войны.

«Нашлись критики, – вспоминал Долгушин, – которые настоятельно советовали мне встать на путь обновления, адаптации романа к послевоенным событиям. Мне говорили: описанные вами удивительные открытия и изобретения, имевшие оборонное значение, были сделаны в предвоенные годы, что прямо следует из содержания романа. Но война прошла, а эти изобретения применены не были. Читатель, мол, вправе спросить: что же с ними случилось, куда они девались? Чтобы не вызвать у читателя такого недоумения, перенесите действие романа в будущее или хотя бы в настоящее время, измените биографии ваших героев (все они в этом случае становятся на двадцать лет старше!) наркома назовите министром и т. д. Словом, мне предлагали по существу написать новый роман на ту же тему. Я с этим никак не мог согласиться. Изображая мечту уже осуществленной, в какой-то степени меняющей жизнь героев, фантаст, пишет ли он в прошлом или в настоящем времени, неизбежно нарушает историческую правду. И такая «реализация будущего» – характерная и вполне закономерная черта научной фантастики…»

Долгушина поддержал И. А. Ефремов.

«Несмотря на небывалые темпы развития науки и техники за послевоенные годы, – написал он в предисловии к новому изданию «ГЧ», – основные идеи романа отнюдь не устарели. Более того, некоторые из них, временно забытые в сороковых годах, теперь становятся в ряд самых интересных и обещающих проблем современности. Биотоки мозга и нервов, излучения жизнедеятельности человека и животных в настоящий момент уже не только служат медицинской диагностике. Возникла техническая реальность управления при помощи биотоков сложными приборами. Это достижение науки и техники несет зрение слепым, острейший слух глухим, отлично действующие руки и ноги для инвалидов…»

И далее: «Большая заслуга автора в том, что он в своем романе сумел оценить открытие митогенетических лучей и увидеть в нем много больше, чем это сделали некоторые столпы официальной науки. Митогенетические лучи, открытые советским ученым Гурвичем, несправедливо не получили должного признания только из-за технической трудности (в те годы) экспериментирования с очень слабыми излучениями. Теперь, с новыми методами, порожденными успехами физики, проблема митогенетических лучей вновь приобретает первостепенную важность…»

Вряд ли Долгушин собирался критиковать государственную систему, в которой он жил, но «наибольших успехов наука у Долгушина, – писал все замечавший Всеволод Ревич, – достигает в тех областях, которые подвергались наибольшему идеологическому уродованию – медицина, физиология, биология. Трудно сказать, сознательно или бессознательно, но у автора получилось так, что успехи ученых объясняются свободой и независимостью от всех «руководств». И вообще в книге слова «партия», «марксизм», «материализм», «идеализм», «буржуазная идеология» почти не встречаются…»

Прожив долгую жизнь, Долгушин создал в общем немного.

Кроме романа «ГЧ», это научно-фантастический очерк «В 1942 году» (1936). Это рассказ «В гостях у маэстро» (1936). Повесть «Тайна невидимки» (1949). Научно-художественные книги «У истоков новой биологии», «В недрах живой природы» (обе – 1949), наконец, «Покорение металла» (1953).

В 1954 году Долгушин выступил в журнале «Новый мир» со статьей «Поговорим всерьез». По тем временам писать о фантастике в советских «толстых» журналах было не принято. Фантастика считалась «золушкой» литературы. А Долгушин в своей статье пытался настаивать: фантастика – нужна, фантастика – необходима, фантастика будит воображение! Фантастических книг в СССР, указывал писатель, выходит прискорбно мало. «А те, что есть, – писал он, – страдают недостатками в литературно-художественном отношении, либо не отвечают задачам настоящей научной фантастики. Словом, положение таково, что в нашей современной научной фантастике нет ни одного произведения, которое стало бы любимой настольной книгой молодого писателя. В печати за последние годы не появилось ни одной статьи, в которой серьезно, со знанием дела решались бы насущные вопросы этого жанра, его теории, специфики, мастерства. Кроме Всеволода Иванова, ни один из крупных писателей или критиков не выступил в защиту научной фантастики. А ведь в результате этого попустительства издательства стали буквально бояться печатать научно-фантастические произведения. Начали без конца консультироваться с критиками, специалистами, академиками. Невероятно долгим и тернистым стал путь рукописей. Некоторые авторы вообще отошли от фантастики. Новые перестали появляться».

К сожалению, лучших времен советской фантастике пришлось ждать долго.

Умер Юрий Александрович Долгушин в 1989 году в Грузии.

СОЧИНЕНИЯ:

В 1942 году. – М.: Смена. – 1936. – № 8.

В гостях у маэстро. – М.: Техника – молодежи. – 1936. – № 2–3.

Генератор чудес. – М.: Техника – молодежи. – 1939. – № № 1–11, 12.

Тайна невидимки. – М.: Знание – сила. – 1946. – № № 2–6.

Тайна невидимки. (В кн. «Дорога богатырей»). – М.: Трудрезервиздат, 1949.

ГЧ: НФ роман. – М.: Трудрезервиздат, 1959.

ГЧ: НФ роман. – Горький: Кн. изд-во, 1960.

ЛИТЕРАТУРА:

Ефремов И. А. Предисловие. (В кн.: Юрий Долгушин, «ГЧ»). – М.: Трудрезервиздат, 1959.

Писатели Москвы – участники Великой Отечественной войны. – М.: Воениздат, 1997.

Бритиков А. Ф. Русский советский научно-фантастический роман. – Л.: Наука, 1970.

Ревич В. А. Перекресток утопий. – М.: Инст. востоковедения РАН, 1998.

Писатели Москвы: Биобиблиографический справочник. – М.: Московский рабочий, 1987.

Лазарь Иосифович Лагин (Гинзбург)

Родился 21 ноября (4 декабря по новому стилю) 1903 года в Витебске.

«Праздничное блюдо в семье – драники (картофельные оладьи), – вспоминала дочь писателя Наталья Лагина, кандидат искусствоведения. – По воскресеньям ходили к богатому соседу покушать квашеную капусту. И однажды взяли с собой старшенького – Лазаря. Сосед спросил: «Мальчик, хочешь мандарин?» Лазарь подумал: «Откажусь для начала, а уж, как будут уговаривать…» – (Уже тогда проявился осторожный характер Лагина, – Г. П.). – Уговаривать не стали. Мандарин он попробовал ох как не скоро. Зато запомнил: захотел чего-то – не выпендривайся».

Гимназию окончил в Минске.

Добровольцем отправился в Красную Армию.

В 17 лет вступил в ВКП (б), через год – в комсомол.

Учился в консерватории, но музыка не сильно увлекала. Уехал в Москву. Посещал поэтические курсы В. Я. Брюсова. Стихи Лагина отметил Маяковский, но, в общем, стихи тоже были делом временным. В 1925 году окончил Институт народного хозяйства имени Карла Маркса (будущий «Плехановский»). Учился в Институте красной профессуры. В 1934 году вышла первая книжка – «153 самоубийцы», по ней был принят в Союз писателей. С 1934 года – заместитель главного редактора (главным был знаменитый журналист Михаил Кольцов), а потом – корреспондент популярного советского сатирического журнала «Крокодил». Литературный псевдоним Лагин составил себе из частей собственных имени и фамилии: ЛАзарь – ГИНзбург. После ареста сотрудниками НКВД Михаила Кольцова прямая угроза нависла и над Лагиным. Понимая это, сумел добиться у Александра Фадеева, тогда генсека Союза писателей СССР, длительной командировки в Арктику – на остров Шпицберген.

Именно там пришла в голову Лагина идея повести о волшебнике Хоттабыче.

Дочь писателя вспоминала: «Не раз я приставала к отцу с расспросами, как это он вдруг придумал такого джинна. Отец, иронически усмехаясь, говорил, что начитался сказок «Тысячи и одной ночи», потом его обуяли всякие фантазии, а позже попала на глаза какая-то древняя английская баллада под названием «Медный кувшин». И ничуть не повторяя прочитанного, отец вдруг понял, что ему совершенно необходимо написать про этого трогательного, в чем-то нелепого джинна, чудом попавшего в нашу страну, где ему все непонятно».

На самом деле, первым толчком для создания книги послужила повесть английского писателя Энсти (Томас Энсти Гатри) «Медный кувшин». Но это как раз тот редкий случай, когда повторение в искусстве приводит к успеху. Реалии другой страны, другой жизни высветили историю сказочного старика, сделали ее привлекательной и понятной. В 1938 году «Старик Хоттабыч» был напечатан в журнале «Пионер» и в газете «Пионерская правда» и сразу многим запомнился.

«Я могущественный и неустрашимый дух, и нет в мире такого волшебства, которое было бы мне не по силам. Назови мое имя первому попавшемуся ифриту или джинну, что одно и то же, и ты увидишь, как он задрожит мелкой дрожью и слюна в его рту пересохнет от страха».

В 1940 году повесть Лагина вышла отдельной книгой.

С этого началась долгая история приключений старика Хоттабыча.

«С книжных полок смотрят на меня бородатые Хоттабычи Абдурахманы, – вспоминал журналист М. Лезинский, друживший с писателем. – Множество Хоттабычей, похожих друг на друга и не похожих: индийские и французские, испанские и норвежские, английские и полинезийские, молдавские и грузинские, армянские и таджикские, узбекские и эстонские, седобородые и чернобородые, с выпуклыми глазами и миндалевидными».

Впрочем, в разных изданиях (советских) старик Хоттабыч и антураж книги менялся, таковы были в то время реалии советской жизни и таким было отношение к действительности осторожного Лагина.

«Текст книги, – писал критик В. Березин, – плавился как пластилин. Лагин дописывал и переписывал его. Удивительно, что никому не пришло в голову собрать все редакции в одном томе и снабдить культурологическим комментарием. Британские империалисты сменялись американскими, менялась маркировка на плавучей мине, которую Хоттабыч принимал за место заточения своего непутевого братца Омара, а в варианте 1955 года советский пионер вообще попадал в Индию».

«Насколько я тебя понял, даже мултаны для тебя недостаточно знатны, – возмущался старик Хоттабыч в издании 1956 года. – Кто же тогда, по-твоему, знатный человек? Назови мне хоть одно имя.

– Да взять хотя бы Чутких или Лунина, или Кожедуба, или Пашу Ангелину…

– Кто же этот твой Чутких? Султан?

– Подымай, брат, выше! Чутких – один из лучших в стране мастеров суконной промышленности!

– А Лунин?

– Лунин – лучший паровозный машинист!

– А Кожедуб?

– Один из самых-самых лучших летчиков!

– А чья жена Паша Ангелина, что ты ее считаешь знатнее шейхов и королей?

– Она сама по себе знатная, а не по мужу. Она знаменитая трактористка!

– Ну, знаешь ли, о драгоценный Волька, я слишком стар, чтобы позволять тебе так надо мной смеяться. Ты хочешь убедить меня, что простой суконщик или погонщик паровозов знатнее царя!

– Во-первых, Чутких не простой суконщик, а известный новатор всей текстильной промышленности, а Лунин – знаменитый машинист. А во-вторых, даже самый обыкновенный трудящийся у нас пользуется большим почетом, чем самый заядлый царь. Не веришь? На, прочитай в газете.

Волька протянул Хоттабычу газету, и тот удостоверился собственными глазами, что над десятком фотографий слесарей, агрономов, летчиков, колхозников, ткачей, учителей и плотников большими буквами было напечатано: «Знатные люди нашей Родины»…»

Партийный билет, полученный Лагиным в семнадцать лет, конечно, влиял на писателя. На глазах нескольких советских поколений (пока был жив автор) шло литературное воспитание (перевоспитание) упрямого ворчливого джинна, пока, наконец, он не сформировался окончательно.

«Если кто-нибудь из читателей этой глубоко правдивой повести, – читаем мы в эпилоге, – проходя в Москве по улице Разина, заглянет в приемную Главсевморпути, то среди многих десятков граждан, мечтающих о работе в Арктике, он увидит старичка в твердой соломенной шляпе канотье и вышитых золотом и серебром розовых туфлях. Это старик Хоттабыч, который, несмотря на все свои старания, никак не может устроиться радистом на какую-нибудь полярную станцию.

Уже один его внешний вид – длинная седая борода по пояс, а, следовательно, и бесспорно почтенный возраст – является серьезным препятствием для посылки на работу в суровых условиях Арктики.

Но еще безнадежней становится его положение, когда он начинает заполнять анкету.

На вопрос о своем занятии до 1917 года он правдиво пишет: «Джинн-профессионал». На вопрос о возрасте – «3732 года и 5 месяцев». На вопрос о семейном положении Хоттабыч простодушно отвечает: «Круглый сирота. Холост. Имею брата, по имени Омар Юсуф, который до июля прошлого года проживал на дне Северного Ледовитого океана в медном сосуде, а сейчас работает в качестве спутника Земли», и так далее и тому подобное.

Прочитав анкету, все решают, что Хоттабыч не в своем уме, хотя читатели нашей повести прекрасно знают, что старик пишет сущую правду.

Конечно, ему ничего не стоило бы превратить себя в молодого человека, написать себе любую приличную биографию или, на худой конец, проделать ту же комбинацию, что и перед поездкой на «Ладоге». Но в том-то и дело, что старик твердо решил устроиться на работу в Арктике честно, без малейшего обмана…»

В годы Отечественной войны Лагин служил на Дунайской военной флотилии в газете «Красный черноморец» – в Одессе, Николаеве, Херсоне, участвовал в обороне Севастополя, высаживался с советскими десантниками под Новороссийском, ходил в морских конвоях. Сочинял стихи, к которым моряки подбирали музыку.

 
Над нашим окопом задумчивый тополь,
И южного неба синеет канва,
Но мы, защищая родной Севастополь,
деремся, как нам говорит Москва…
 

«Поражаешься, – вспоминал М. Лезинский, – как много сделал в войну Лазарь Лагин. Тот самый Лагин-Гинзбург, которого после появления на свет «Старика Хоттабыча» причислили к чистым мастерам фантастического жанра. Помимо многочисленных сказок, басен и юморесок, помимо подписей к карикатурам Сойфертиса, Решетникова, Дорохова, помимо десятков очерков и зарисовок, в войну им была написана повесть «Броненосец Анюта» (1945) и ее первая публикация под названием «Трое уходят в море» появилась с «продолжение следует» в номерах флотской газеты…»

В 1947 году вышел роман «Патент АВ».

Сюжет его прост, но, видимо, непреходящ.

В некоей стране некий доктор Попф создал препарат, стимулирующий стремительный рост любых живых организмов. Казалось бы, перед человечеством открываются необыкновенные перспективы. Но, разумеется, милитаристы накладывают мохнатую лапу на замечательное открытие и начинают выращивать не полезные виды растений и животных, а физически совершенных солдат со вполне младенческими мозгами.

«В 1952 году, – вспоминал Аркадий Стругацкий, – в «Комсомольской правде» была опубликована статья-фельетон, в которой некто Гаврутто обвинил Лагина в том, что его роман «Патент АВ» является плагиатом повести А. Беляева «Человек, нашедший свое лицо». Не застенок, не лесоповал, конечно, но обвинение это стоило Лагину немало нервов и здоровья. Впрочем, специальная комиссия Союза писателей под руководством Бориса Полевого доказала, что как раз А. Беляев мог заимствовать идею своего произведения из конспекта романа Л. Лагина «Эликсир сатаны», опубликованного еще в тридцать четвертом году в книжке «153 самоубийцы». Странно, право: случись это сейчас, я бы в два счета показал с книгами в руках, что эти два произведения не имеют между собой ничего общего. В 1953 году Лагина официально уведомили, что за роман «Остров Разочарования» ему присуждена Сталинская премия, а спустя какое-то время присуждение это было отменено. Тоже нервы и здоровье. В семьдесят первом году Госкино СССР запрещает съемки мультфильмов «Диогенбочкоремонт» и «Наше вам прочтение!» по сценариям Лагина, сочтя их порочными и клевещущими на советский строй…»

Что ж, писатель учился. Он постоянно искал новые подходы.

Роман «Остров разочарования» (1951) начинается как бы издалека.

«Достоверно известно, что в первый вторник января тысяча шестьсот девятнадцатого года из Плимута вышла на поиски царства Эльдорадо и золотого города Маноа экспедиция, состоявшая из трех кораблей и двух ботов. Возглавлял ее некий Джошуа Пентикост, врач и магистр наук, сухонький, чрезвычайно жилистый человечек железного здоровья и несокрушимого упрямства. Без малого восемнадцать лет обивал он пороги министерских канцелярий и влиятельных особ, покуда в возрасте за сорок не получил, наконец, долгожданного разрешения и средства. В выданном по сему случаю специальном королевском рескрипте эсквайру Джошуа Пентикосту разрешалось «в ущерб и поношение испанскому королю открывать и подчинять британской короне языческие страны, еще не включенные во владения какого-либо христианского монарха, защищать эти страны и изгонять каждого, кто попытается поселиться ближе чем в двухстах лигах от места избранного для основания колонии».

На шестнадцатые сутки поначалу спокойного плаванья поднялась буря, корабли Пентикоста потеряли друг друга. Оба бота и один корабль перевернулись и пошли ко дну, только «Царица Савская» с перебитыми снастями и полузатопленным трюмом кое-как добралась до португальских берегов, чтобы все же пойти там ко дну всего в каких-нибудь двенадцати кабельтовых от суши.