Текст книги "Красный сфинкс. Книга вторая"

 
Все утро небо плакало,
лишь к вечеру устало.
О, как в саду Елагином
тебя мне не хватало…
 

Платов огорчился: «Ты поэт. Это плохо».

«Не для тебя самого, а для твоей будущей фантастики это плохо».

И тут же пояснил сказанное. «Поэзия мешает прозе, ну за совсем редкими исключениями. – Он действительно так считал. – Поэзия всегда будет твоей фантастике мешать. Поэзия – хищница. Она не терпит соперниц. У поэтов сам образ жизни мешает глубокой работе. Понимаешь, о чем я? Вот ты пока не хам, – смерил он меня каким-то новым оценивающим взглядом. – А часто поэты – хамы. Вот есть такой Островой. Пустышка, а держится императором. Странно, странно, – покачал он головой. – Неужели это Долматовский напечатал твои первые стихи в «Смене»? Обычно он такой высокомерный. Но знаешь, – опять улыбнулся Леонид Дмитриевич. – Я бы вообще-то на твоем месте все это бросил и ушел в газетчики. Плюнь на стихи. Газета – лучшая возможность повидать мир. Я бы и сейчас ездил, но сердце сдает, не выдерживает сердце. Жалею, что после войны не остался в Ленинграде, люблю этот город. Ешь яблоки, – пододвинул он вазу. – Еще будет арбуз, а потом обед. Я фантастику больше не пишу. Не хватает знаний. Но если честно… Если совсем честно, по гамбургскому счету, то эпоха – это, конечно, Ахматова. Перед нею многое меркнет. И Иван Антонович меркнет, – улыбнулся он. – Понимаешь? Разные масштабы».

Георгий Иосифович Гуревич однажды сказал мне: «Жалуешься, что Платова забывают? Да, прекрасный писатель. Но чего вы хотите? Пришло новое поколение. Вы этого пока не замечаете, а нам с высоты возраста видно. Никого больше не интересуют полярные исчезающие острова. Помните об этом, садясь писать что-то свое. Деятельные Юлианы Семеновы вытесняют романтичных Леонидов Платовых».

Я кивнул. Да, конечно. Но это именно Леонид Дмитриевич писал мне, школьнику: «Тренируй глаз, фантазию, набивай руку, пиши обязательно каждый день (для себя) – и обязательно о пережитом, перечувствованном, продуманном, близко коснувшемся тебя. Важно научиться как следует описывать явь».

Умер 26 ноября 1979 года в Москве.

СОЧИНЕНИЯ:

Дорога циклонов. – М.: Вокруг света. – 1938. – № 10.

Господин Бибабо. – М.: Вокруг света. – 1939. – № 7.

Концентрат сна. – М.: Вокруг света. – 1939. – № № 10–12.

Земля Савчука. – М.: Наша страна. – 1941. – № № 5–6.

Птица Маук. НФ киноповесть. (По мотивам романа В. Обручева «Земля Санникова»). – М.: Вокруг света. – 1947. – № № 1–3.

Архипелаг исчезающих островов. – М.: Мол. гвардия, 1949.

Архипелаг исчезающих островов. – М. – Л.: Детгиз, 1952.

Каменный холм. – М.: Мол. гвардия, 1952.

Страна семи трав. – М.: Мол. гвардия, 1954.

Повести о Ветлугине. – М.: Мол. гвардия, 1957.

Архипелаг исчезающих островов. – М.: Географгиз, 1962.

Повести о Ветлугине. – М.: Дет. лит., 1969.

Эхо бури. – М.: Воениздат, 1971.

Когти тигра. – М.: Дет. лит., 1972.

Страна Семи Трав. – М.: Дет. лит., 1976.

Предела нет. – М.: Воениздат, 1978.

Избранные произведения. Т. 1–2. – М.: Мол. гвардия, 1980.

Дата на камне. – М.: Дет. лит., 1984.

ЛИТЕРАТУРА:

И. Оглоблин. Страна Семи Трав. Рец. на роман Л. Платова. – М.: Техника – молодежи. – 1955. – № 1.

Бритиков А. Ф. Отечественная научно-фантастическая литература. – Санкт-Петербург: Творческий центр «Борей-Арт», 2000.

Харитонов Е. Открыватель таинственных земель. – М.: Знание – сила. – 2006. – № 3.

Владимир Иванович Немцов

Родился 28 августа (10 сентября по новому стилю) 1907 года в деревне Епифань Тульской области.

«Меня не посвящали во взаимоотношения родителей, – писал Немцов в книге воспоминаний («Параллели сходятся», 1975). – Они разошлись, когда я был маленьким, и жили в разных городах. Воспитывался у матери-учительницы, и если говорить о становлении характера, то ее заслугой можно считать, что я уже в пять лет полюбил книгу, и, видимо, она и помогла выявить мои творческие возможности, или, вернее, почувствовать радость творения. Конечно, как всегда, это творчество выражалось в детских играх, рисовании, игре.

Лишь в последние годы жизни отца я жил у него в Туле.

Он был партийным работником. Человек целеустремленный, увлекающийся, смелый. Знал я его лишь три года, причем очень трудные: 20, 21, 22-й – год его смерти. Умер он молодым, в тридцать пять лет. Вспоминается такой эпизод: отца назначили председателем комиссии по изъятию церковных ценностей, и потом он сопровождал ящик с церковной утварью в Москву. Меня он тоже взял с собой. Ехали в товарном вагоне. На ящике метался и вздрагивал робкий огонек свечи. Отец – в несвойственном ему одеянии: в полушубке, с наганом. Два красноармейца у приоткрытой двери щелкали затворами винтовок. Время было тревожное, и я знал, какой опасности подвергался «самый отъявленный безбожник губернского масштаба». Церковники и кулачье ему угрожали анонимными письмами и всяческими провокациями.

Почему я рассказываю об этом? Может быть из-за того, что поездка с церковными ценностями была тесно связана с моим атеизмом. В те времена это имело немаловажное значение. В доме жила старая родственница, она строго соблюдала все церковные праздники, готовила традиционные блюда на рождество и пасху, и в этом отец ей не препятствовал. Однако я не ожидал, что после поездки с церковными ценностями отъявленный безбожник предложит мне пойти вместе с ним к заутрене. Служба шла в великолепном соборе внутри Тульского кремля. Прекрасный хор. Мне понравилось это зрелище. Отец комментировал все происходящее на амвоне, как на сцене, и даже говорил, что сейчас делается за кулисами, то есть в алтаре. «А сейчас выйдет священник, – говорил он. – А сейчас дьякон… А это он поет по-гречески… Теперь вступит хор…» Оказывается, отец был в детстве служкой в какой-то церкви, а потому запомнил весь сценарий этого благолепного представления. Может быть, именно тогда в моем детском сознании впервые выкристаллизовалась мысль, что привлекает многих людей в церкви…»

В пятнадцать лет, после смерти отца, губком командировал Немцова на рабфак.

«Жил в общежитии, получал, как и все, десятирублевую стипендию. На первых порах мне пришлось испытать отчуждение товарищей. Многим из них было уже под тридцать. Им, прожившим свою юность в тяжком труде у станка, в шахте, работавшим и грузчиками, и каменщиками, не по душе пришелся мальчишка из интеллигентной семьи, с галстуком и вообще всем своим обликом напоминавший отпрыска «недорезанных буржуев». Рабфаковцам казалось, что я занимаю чужое место. Да, оно так и было на самом деле. На первом и втором курсе все предметы, с таким трудом дававшиеся слабо подготовленным рабфаковцам, оказались мне знакомыми, и на уроках я зевал от скуки, что также не вызывало особых ко мне симпатий. Я жил «на проценты прошлого», о чем не раз говорили мне преподаватели, и, понадеявшись на эти проценты, не помню, по каким предметам, стал получать неудовлетворительные отметки…»

«Не знаю, чем объяснить, – вспоминал писатель, – но в нашей Тульской школе очень много внимания уделялось эстетическому воспитанию. Нас учили хорошо читать стихи на школьных вечерах, мы занимались мелодекламацией, то есть музыкальным напевным чтением под рояль. Помню, не раз я выступал с мелодекламацией на стихи Бальмонта «Колокольчики и колокола» – (На самом деле это стихи Эдгара По, переведенные Бальмонтом, – Г. П.) – или «Камыши», построенные на аллитерациях – звукоподражании. Полночной порою в болотной тиши, чуть слышно, бесшумно шуршат камыши. Словом, пусть сентиментальные и не очень-то созвучные революционному обществу, но сделано это было мастерски и создавало определенное настроение».

Как это ни удивительно, лидер будущей советской фантастики «близкого прицела», апологет строгого партийного подхода к искусству, сторонник жесткого идеологического контроля увлекался еще и абстрактной живописью. «Но в работах первых абстракционистов, – вспоминал он, – меня привлекало именно изобретательство, и я решил придумать что-либо свое. Это оказалось не так-то просто. Появилась мода на выявление фактуры предмета, причем отнюдь не живописными средствами. И вот вся наша группа рисует натюрморт. В нем центральное место занимает расписной фаянсовый чайник. Как же передать его гладкую блестящую поверхность? И вот, смотрю, мои товарищи вынимают из карманов завернутые в бумажку кусочки сырого теста и начинают лепить на полотне рельеф чайника, после чего, когда он подсохнет, подкрашивают белилами и расписывают. Шершавую грубую скатерть изображают тоже в «фактуре», и, чтобы передать шероховатость, посыпают холст толченым кирпичом, крупой, сахарным песком. Затем грунтуют и закрашивают. На картинах появилась жесть, обрывки газет, осколки стекла. И вот тогда я попробовал создать свой «абстракционистский опус». Нарисовал акварелью или гуашью плоскостные изображения всех этих знакомых предметов – (горшки, тарелки, кофейник, цветные драпировки, – Г. П.), – причем в самой неожиданной композиции. Получилось нечто вроде мозаики из геометрических фигур. От абстракционистских творений эта «композиция» отличалась присутствием некоторого смысла – ведь ее основные элементы все же напоминали реально существующие предметы, а абстракция предусматривает «беспредметность». В то время это течение, как мне помнится, называлось супрематизмом…»

Потом пришла пора театра, построения сценических декораций.

«В отличие от товарищей я не делал эскизов на бумаге, а сразу приступал к объемному макету. Конструировал его из плоскостей, кубиков и других геометрических фигур, специально склеенных и раскрашенных. Это мне пригодилось лет через десять, когда начал конструировать радиостанции, только в этом случае пришлось пользоваться деревянными чурбачками, под которыми подразумевались основные элементы аппарата: батареи, лампы, конденсаторы и другие радиотехнические детали…»

О радио В. Немцов всегда писал с восхищением.

«Делали приемник в портсигаре, – («Незримые пути», 1953). – Из тончайшей проволочки наматывались катушки, вытачивались на удивление часовым мастерам крохотные контакты для переключателя, конструировались детекторы, которые надо было настраивать с помощью пинцета, пользуясь при этом лупой. Этот портсигар мог отучить его хозяина сразу от двух привычек: курить и слушать радио. Слышно-то было еле-еле и, главное, все станции вместе…»

И далее, о путешествии радиоволны от передатчика к приемнику.

«Звенящая нота разорвала тишину. Посмотрим на этот звук нашим воображаемым аппаратом. Сейчас его объектив направлен прямо на рояль – (передают концерт из студии, – Г. П.). – Видишь, как по экрану побежали круги, словно от брошенного в воду камня. Медленно добежала волна до микрофона на тонкой подставке… Проникла в дырочки микрофона… Последуем за ней. Снимем сетчатый колпачок. Оказывается, перед нами – так называемый ленточный микрофон. Дрожит от звуковых волн тонкая металлическая ленточка. Находится она в поле сильного магнита. Что же из этого получается? Ты скажешь (даже не заглядывая в учебник физики), что в движущейся ленточке, которую мы сейчас можем рассматривать как проводничок, должен возникнуть электрический ток. Таким образом, звуковая нота превратилась в электрические колебания. Но до чего же они слабы! Кажется, дойдут по проводу до соседней комнаты – и погаснут…»

Увлечение поэзией привело Немцова в Москву – на Всесоюзное совещание пролетарских поэтов. Там он познакомился с Владимиром Маяковским – своим кумиром. Когда в 1926 году Немцов перевелся на литературное отделение этнологического факультета в I МГУ, там учились Михаил Светлов, Николай Дементьев, Джек Алтаузен, Михаил Голодный. Неплохая компания, но Немцову поэзии было уже мало.

«Время летело быстрее самолета, – вспоминал он, – и никто не хотел плестись в хвосте. Страна уже достигла в народном хозяйстве довоенного уровня, но уровня отсталой аграрной страны. По объему промышленной продукции мы занимали пятое место в мире. XIV съезд партии поставил перед народом задачу индустриализации страны. Нужно было хотя бы приблизиться к передовым странам Европы по добыче металлов, угля, нефти, производству электроэнергии. По ленинскому плану электрификации уже была построена Шатурская электростанция, затем электростанции в Ташкенте, Ереване, Волховская гидроэлектростанция, утвержден проект Днепрогэса. Началось строительство Ростсельмаша, Турксиба. Вся страна жила индустриализацией. Этой главнейшей задаче были посвящены не только газетные страницы, но и романы, стихотворные сборники, пьесы. Трудовой энтузиазм всколыхнул всю страну. В университете появились крикуны-троцкисты. Выступая на комсомольских собраниях, они доказывали невозможность построения социализма в одной стране и всячески порочили ленинский курс партии на индустриализацию. Пышными лозунгами о мировой революции крикуны затуманивали наше юное, незрелое самосознание, кое-кто из ребят даже поверил в авангардистскую роль студенчества в решении сложнейших социальных вопросов. Однако партия пришла на помощь комсомолу, и после жестокой борьбы за ленинизм с последышами троцкизма было покончено…»

Университет Немцов не окончил – оставил на последнем курсе.

Поэт и зачинатель НОТ (научная организация труда) А. К. Гастев пригласил увлекающегося студента в Институт труда заведовать конструкторским бюро. Там началась изобретательская деятельность Немцова. Тогда же в «карманной библиотечке» журнала «Знание – сила» вышла его книжечка «Юный радист».

«Я ходил гордый от сознания, что могу писать не какие-то жалкие стишата и технические советы, но очерки. Однако мне напомнили, что лирика лирикой, но уж коли ты пишешь о технике, то будь добр придерживаться точности. В журнале «Радиолюбитель» появилась заметка под названием «Кто-то бредит», где высмеивалась моя неосведомленность о том, на каких волнах работают европейские радиостанции. Не помню точно, но как будто бы я написал, что на волнах от 150 до 200 метров работают шведские радиостанции, хотя на самом деле в этом диапазоне никакого радиовещания в те времена не велось. С тех пор во всех дальнейших писаниях в жанре научно-художественной литературы и даже в научной фантастике я тщательно проверял научно-технические данные и возможность того или иного домысла. Более того, для вящей убедительности в первых изданиях научно-фантастических повестей «Тень под землей» и «Аппарат СЛ-1» я приводил даже схемы и чертежи придуманных мной аппаратов».

От А. К. Гастева Немцов перешел в Военный научно-исследовательский институт связи, где занялся конструированием малогабаритных радиостанций. В качестве конструктора помогал ставить специальные линии на заводе в Ленинграде.

Там Немцова застала война.

«Горели Бадаевские продовольственные склады, – вспоминал он. – Такого большого пожара я никогда не видел. Смотрел с заводской крыши. На горизонте бушевало пламя. Черные клубы дыма опоясали весь город. Говорили, что так горит сахар. Может быть, с этой поры и закралась в сердце тревога. Но вообще у нас на заводе люди не теряли бодрости. Налеты фашистской авиации редко достигали цели. Мы шутили, что вот слона убили в зоопарке. Жалко, конечно, но на большее они не способны. Так мы себя успокаивали…

Именно тогда у меня появилась мечта о радостном городе, где здания и тротуары покрыты люминесцентной краской. Я видел этот город с крыши завода, где мы дежурили в ожидании сбрасываемых фашистами «зажигалок». Гудела сирена, над головой слышался задыхающийся астматический рокот вражеского самолета. Потом опять тишина и темнота. Пряча в рукаве фонарик с лиловой копиркой под стеклом, тусклый огонек, напоминающий цветок колокольчика, я будто физически ощущал, как ему холодно, воображая, что он единственный огонек на земле. Вглядываясь в ночную пустоту притихшего города, я представлял словно наяву светящиеся улицы, людей в золотистых костюмах. Тротуары светятся зеленоватой голубизной моря. Так и хочется снять башмаки и пройти по плещущемуся краю. Дома золотистые, сиреневые, розовые, как бы пронизанные лучами утра. Девушки перебегают от витрины к афише, и кажется, что это порхают разноцветные бабочки в лучах прожекторов. Иногда, чтобы ярче светились платья, девушки забегают в светоносный павильон и кружатся там под ультрафиолетовыми лампами, чтобы каждая ниточка пропиталась светом».

Из Ленинграда Немцова откомандировали в Баку.

«Странное и сильное ощущение опасности я испытал, когда летел в Баку на малом скоростном бомбардировщике. Меня поместили в бомбовом отсеке, в хвосте самолета. Первую половину пути, пока не рассвело, лежал спокойно. Потом огляделся, оказалось, что нахожусь на месте бомбы, лежу на дверцах, сквозь щели которых посвистывает ветер. В кабину пилота тянулись тросы от замков вроде оконных шпингалетов. Стоит лишь потянуть на себя ручку в кабине, как шпингалеты освободят дверцы, и под действием тяжести бомба, или в данном случае пассажир, упадет вниз. Я же все-таки конструктор и мог ясно представить себе кинематику механизма бомбосбрасывателя. Тем более что накануне полета видел кинохронику, где показано, как раскрываются дверцы бомбардировщика и как бомбы, похожие на сигары с крылышками, летят вниз. Одно неосторожное движение пилота или перетрись трос, тогда останется бакинский завод без своего главного инженера…»

За создание новых образцов вооружения и изобретательскую работу Немцов был удостоен ордена Красной Звезды. А в 1946 году вышла его первая книжка научно-фантастических рассказов – «Шестое чувство». Книжка эта получилась необычная. Автор будто задался целью поставить как можно больше вопросов и, разумеется, дать как можно больше точных ответов на них. Жуки и бабочки каким-то образом находят друг друга на больших расстояниях, – значит, можно настроить генератор на любую микроволну, принимаемую усиками насекомых? А если создать новый защитный слой кожи – он укроет организм от жестких ультрафиолетовых лучей? А если дерево умерло, но еще стоит на корнях, есть способ его оживить?

Литературный критик Кирилл Андреев в общем с симпатией относившийся к творчеству Немцова, довел многочисленные вопросы молодого автора чуть ли не до абсурда.

«Ученые давно знают, – писал он, – что насекомые умеют находить друг друга на огромном расстоянии, иногда за несколько километров. Что это за таинственное чувство, которым мы не обладаем? Быть может, это обостренное обоняние, как думают некоторые ученые? Или это какой-то неведомый способ радиосвязи, как уверяет нас Немцов? Во всяком случае, остроумно использовав научный термин «антенна», как по латыни называют усики насекомых, он пишет рассказ об уничтожении саранчи, летящей на источник излучения особых волн. Казалось бы, рассказ уже окончен, способ привлечения саранчи найден, но мечта ведет писателя дальше. Нельзя ли найти радиоволны, привлекающие других насекомых-вредителей: майских жуков, бабочек-капустниц?..»

«Ранним утром я подошел к окну, – (рассказ «Снегиревский эффект», – Г. П.) – и увидел, что за ночь вырос забор. Да, да, именно вырос, как растут деревья: с ветвями и листьями. Я не поверил своим глазам. Вчера стоял обыкновенный забор, а сейчас это уже полузабор-полуаллея. Какие только ветки из него не торчали: дубовые на мощных опорных столбах, тонкие прутики березок с нежной зеленью, узорные листья клена, колючая хвоя сосны, распластанные лапы елок. Видимо, строительного материала было немного и на этот комбинированный забор пошли разные доски. Я помню с детства, как устраивали живые изгороди, забивая в землю ивовые колья. Они быстро давали корни и уже на следующий год ветвились. Но для этого колья должны быть свежими и от живых деревьев. А сейчас за одну ночь расцвел забор, а ворота украсились еловыми ветками, как во время праздника…»

И это еще далеко не все.

«Соседняя хата за ночь почти не поднялась, но стол, который вчера пустил корни, вымахал теперь метра на два, превратившись в беседку, украшенную цветами груши. За ним на ножках-сосенках устремились табуретки. На соседнем дворе я увидел два столба, которые, как корабельные мачты, торчали в синеве утреннего неба. Между ними на веревке, точно сигнальные флаги, развевалось по ветру белье. Рубашки с длинными рукавами удивленно размахивали руками. Ярко-желтый носок падал с высоты, как осенний лист…»

Оказывается, так действовали на древесные клетки ультракороткие радиоволны.

В 1946 году в журнале «Вокруг света» появилась научно-фантастическая повесть Немцова «Огненный шар». За ним, в 1948 году, – сборник «Три желания», в который вошли, кроме указанной, повести «Тень под землей» и «Аппарат СЛ-1».

Сюжеты всех этих вещей строились на вполне реальных предположениях.

«У теоретизирующих критиков, пишущих о научной фантастике, – любил подчеркивать Немцов, – существует некая авангардистская тенденция, с помощью которой они пытаются доказать, что фантасты-де должны вести за собой ученых, подбрасывая им те или иные идеи, подсказывать открытия и вообще определять направления науки и техники. Мне думается, что это глубокое заблуждение. Наука развивается по своим законам, которые продиктованы жизнью, а не воображением писателя. Точно так же жизнь ведет за собой перо писателя, который призван ее отражать».

«Если вам случится посетить писателя Владимира Ивановича Немцова, – писала в 1957 году московская журналистка Т. Конышева, – будьте осторожны: у него в квартире под личиной различных домашних вещей притаились всевозможные технические «чудеса», которые сразу дадут вам почувствовать, что их хозяин по профессии изобретатель. В ожидании, когда хозяин откроет нам дверь, мы заинтересовались почтовым ящиком с необыкновенным списком, длиннее которого, пожалуй, не встретишь ни в одной перенаселенной квартире. Тридцать названий журналов и газет! Как же эти названия помещаются в стандартном ящике? Оказывается, ящик имеет специальное приспособление и может «проглотить» всю эту полиграфическую продукцию, даже не поперхнувшись. Второй «фокус» подкараулил нас у телефона, когда мы собрались позвонить на вокзал. Известно, как трудно дозвониться до справочного и не натереть вертушкой на пальце мозоль, – хоть наперсток надевай. Здесь же не успели снять трубку, как послышался голос «Справочное Курского». Телефон сам соединился с вокзалом при помощи пристроенного к нему автомата, рассчитанного на пятьдесят номеров, по которым чаще всего занят обитатели квартиры».

В 1950 году вышел в свет роман «Семь цветов радуги».

Годом позже – сборник «Научно-фантастические повести».

В 1955 году – роман «Осколок Солнца», в каком-то смысле программный для писателя.

«В это лето, – такими словами начинался роман, – не было никаких космических экспедиций на другие планеты. По железным дорогам страны ходили обыкновенные поезда без атомных реакторов. Арктика оставалась холодной. Человек еще не научился управлять погодой, добывать хлеб из воздуха и жить до трехсот лет. Инопланетяне не прилетали. Запись экскурсантов на Марс еще не объявлялась. Ничего этого не было просто потому, что наш рассказ относится к событиям сегодняшнего дня, который дорог нам не меньше завтрашнего».

Ничего особенного не происходило и в последующих книгах Немцова.

Постепенно читатели привыкали к, скажем так, неприхотливому стилю, к обдуманной заземленной фантазии писателя. Объемистый роман «Счастливая звезда» (1955) вообще был посвящен всего лишь поискам утерянного телепередатчика.

«Я сознательно ограничивал полет своей мечты, не желая отрываться от сегодняшних первоочередных задач», – не раз признавался Немцов.

«Однажды ночью я вышел на балкон и впервые увидел спутник, – сказал Немцов в июле 1958 года на выступлении перед писателями на Всероссийском совещании, посвященном научно-фантастической и приключенческой литературе. – Я уже привык к тому, что критики зачислили меня в разряд «бескрылых», утверждая, что мечта у меня куцая и писатель я робкий, навсегда приземленный. Привык настолько, что даже это чудо человеческого гения – (искусственный спутник, – Г. П.) – не пробудило у меня смелых мечтаний о полетах не только в дальние Галактики, но даже на изъезженные фантастами многих поколений Венеру и Марс. Я смотрел на удаляющуюся звездочку и думал о тех, кто набрасывал первые карандашные эскизы этой воплощенной в металл мечты, кто делал расчеты, составлял сплавы, добывал горючее, точил гайки и припаивал провода к десяткам сложнейших приборов. Все это делали люди, которых мы встречаем в метро, в трамвае, на улицах. И нет никого среди них, похожего на капитана Немо или Робура-завоевателя, нет сверхчеловеков, которые всегда приводятся критиками в качестве примера сильных характеров, еще не созданных советскими фантастами…»

И спрашивал: «Почему я сознательно делаю героями своих книг самых обыкновенных людей? Я хочу показать романтику подвига и труда на реальной, «приземленной» основе: смотри, мой молодой друг, ты не хуже какого-нибудь двадцатилетнего техника Багрецова. Ты это сам можешь сделать, можешь придумать!»

Процитировав Немцова, я вдруг по какой-то неведомой ассоциации вспомнил небольшое предисловие, предпосланное сборнику «Цветник», выпущенному в свое время толстовским издательством «Посредник».

«Чтобы была правда в том, что описываешь, – писал автор предисловия, – надо писать не то, что есть, а то, что должно быть, описывать не правду того, что есть, а то, что должно быть, описывать не правду того, что есть, а правду Царствия Божия, которое близится к нам, но которого еще нет».

Вот оказывается, когда были заложены основы социалистического реализма.

«В обойму тогда входили Казанцев, Немцов и Охотников, – вспоминал пятидесятые годы фантаст Г. И. Гуревич. – Самым процветающим был Немцов. «Немцов вездесущ, как господь бог», однажды сказал Казанцев. Самым характерным – Вадим Охотников. Профессиональный изобретатель, он и писал о том, как интересно изобретать. Его «Пути-дороги» – о том, как строили дороги, плавя грунт. Построили и прекрасно! А главный сборник Охотникова – «На грани возможного». И сам он был полный такой, больной сердцем, на машине ездил за город, чтобы писать на свежем воздухе. Помню, как он рассказывал чистосердечно: «Вызвали нас в СП, говорят: «У вас в группкоме 350 человек, неужели нет ни одного космополита?» Ну, мы подумали, что вы человек молодой – (это он про Гуревича, – Г. П.) – и назвали вас. Знали, инфаркта у вас не будет, к тому же и в газетах вас как раз обругали».

«Не знаю, как вам, – признавался Немцов, – но мне в минуты тяжелой неудовлетворенности, когда не нравится страница, глава или даже целая книга, когда хочется проверить себя как бы по метроному – верен ли такт, нет ли фальши? – то чаще всего вспоминается Горький, а не Жюль Верн и даже не Уэллс. Помню, когда работал над романом «Семь цветов радуги», где хотелось показать романтику сельского труда, я вместе с секретарем райкома объездил множество селений, побывал на консервном заводе, а потом еще некоторое время пожил в наиболее интересном для меня колхозе. В книге не было никаких сверхъестественных чудес, оправдывающих ее принадлежность к жанру научной фантастики, – с этих пор и начались нападки критиков, отлучающих меня от этой литературы за приземленность».

Книги Немцова выходили огромными тиражами.

Этому, несомненно, способствовала работа в секретариате Союза писателей СССР.

Еще больше этому способствовала никогда не скрываемая автором четкая партийная ангажированность.

«С особым волнением и благодарностью, – писал он в книге «Параллели сходятся», – вспоминаются встречи с такими людьми, чьей деятельностью ты как бы по компасу проверяешь взятый тобою курс: не изменило ли тебе партийное чутье, чувство гражданского долга в самых, казалось бы, повседневных, будничных делах.

Одно время по роду своей общественной и партийной деятельности в Союзе писателей мне приходилось нередко встречаться с Александром Александровичем Фадеевым. В последние годы своей жизни он писал роман «Черная металлургия» и для того чтобы быть ближе к своим героям, жил в Челябинске.

Случилось так, что по делам Союза писателей меня и еще одного товарища послали в этот город. Закончив свои дела, мы решили повидаться с Александром Александровичем. Он жил за городом, где обком предоставил ему дачу. Мы встретили Фадеева на шоссе, во время прогулки. Мне показалось, что он чувствовал себя очень одиноким, усталым и был рад, что его навестили. Сел к нам в такси, и мы подъехали к скромному финскому домику, где он работал. Фадеев тут же предложил нам послушать только что написанные главы нового романа. Мы с радостью приняли это приглашение, и пока Александр Александрович раскладывал на столе страницы рукописи, я высказал сомнение в правомерности названия «Черная металлургия». Так ведь называют учебники.

– Ничего, привыкнут, – возразил Фадеев. – Не ахти какое оригинальное название «Молодая гвардия», но ведь ничего, привыкли. А черная металлургия – это такое широкое понятие. Она везде, всюду окружает нас. Вон она, даже в лампочке, – и Александр Александрович указал на электролампу, висевшую на шнуре без абажура.

Я усомнился, зная, что в волоске применяется вольфрам или другой какой-нибудь тугоплавкий металл, как мне казалось, к черной металлургии отношения не имеющий. По непонятной ассоциации, видимо, по давним впечатлениям от посещения чугунолитейного завода, черную металлургию я представлял себе лишь в виде расплавленного чугуна или в крайнем случае стали.

– Не спорьте со мной, – с некоторой долей обиды возразил Фадеев, и тут же принес кипу толстых тетрадей. Разложил на столе и, быстро перелистав одну из них, протянул мне. – Вот смотрите… Вольфрамовая сталь… Ферровольфрам… Я же все это изучил до тонкости…

Перелистываю тетради – формулы и расчеты, выписки из учебников и научных работ. Все это было систематизировано, сопровождалось чертежами, рисунками и походило, скорее всего, на диссертацию или научный труд в специальном журнале. Мне неизвестно, насколько органично вошли эти научно-технические материалы в «Черную металлургию» и помогли ли они убедительному решению темы, – роман так и не был закончен, но я привел этот пример затем, чтобы показать, как для настоящего писателя необходимо тщательное изучение материала, если он на нем строит произведение».

На дискуссии о состоянии и путях развития научной фантастики, организованной в 1958 году Домом ученых, Домом детской книги и ленинградским отделением Союза писателей, Немцов с удовольствием повторил свой любимый тезис: «Мы пишем о нашем сегодняшнем дне, либо заглядываем совсем недалеко, через два-три года».

Отсюда и вызывающая обыденность любимых героев Немцова.